Corpse Dance

      Эзоп никогда не вписывался в социальные нормы общества. Люди же никогда не понимали его, как и он их. Все они лишь его будущая работа. Карл испытывал что-то к людям только когда их холодные тела лежали перед ним. Смерть — возвышенное, совершенное состояние человека. И столь быстротечное. Какое разочарование.       Прикосновения к трупам возбуждали в Эзопе невероятные чувства. И как жаль, что он не мог полноценно наслаждаться процессом бальзамирования. Плотная ткань перчаток — личная прихоть, а не необходимость, как думают многие. Корень проблемы лежал не в банальном соблюдении санитарии. Он просто не мог позволить прикоснуться своими грязными опороченными руками к прекрасным телам его "пациентов". А живые просто не заслуживали его прикосновений. Они были ещё грязнее, чем его душа.       Письмо из поместья Олетус — его спасенье. Наблюдать за тем, как все по кругу умирают, оживают и опять умирают. Что может быть прекраснее этого чувства? А его работы становятся всё лучше с каждой игрой. По телу пробегают мурашки от прикосновений сквозь перчатки к куклам, чьи пустые тела не отличить от реального человека. А наблюдать, то, как смерть обволакивает нового выжившего, так невыносимо приятно. А быть на их месте ещё прекрасней. Смерть нежна и тепла. И хоть это всего лишь жалкие секунды, Эзоп будет чувствовать себя в вечности, снова оказываясь в гробе.       Какого это смотреть на собственные похороны? Какого это медленно гнить под землёй? К сожалению, он не сможет этого узнать, но верит, что может помочь показать это другим. Донести прелесть смерти.       В очередной игре он как всегда ведёт себя тихо, хотя его сердце бешено бьётся каждый раз при виде раненных выживших. Может матушка-судьба ошиблась при выборе фракции для него? В любом случае он благодарен ей за этот чудесный шанс прикоснуться к тому миру после жизни.       Выжившие падают одни за другим. Эзоп на другом конце деревни от них без возможности помочь. По ушам бьёт писк шифровальной машинки. Где-то на фоне раздаётся неспешное плесканье волн. Воздух будто наэлектризован, заставляя в спешке подбирать шифр. Столько раз он умирал в играх и столько же раз его посещала тревога. Видимо, к этому невозможно привыкнуть, но он и не хотел. Пальцы соскальзывают и пропускают калибровку. По коже проходит лёгкий заряд тока и страха, но Карл продолжает. Продолжает до тех самых пор, пока его сердце резко не начинает бешено биться. По спине разбегается жгучая боль, и Эзоп сваливается на холодную мокрую землю. Одежда испачканная грязью и пропитанная кровью мерзко липла к телу. Силы ещё оставались, но парень решил не тратить их по-напрасну, отдаваясь в руки смерти, чтобы в итоге в очередной раз сбежать от неё. Последнее, что он видит перед перерождением абсолютно чистые мужские туфли, которые бесшумно уходили вдаль.       Смерть — лишь феномен. Зачем бояться того, что всё равно рано или поздно произойдёт? Он открыл глаза, чувствуя как тепло снова наполняло его. Нежные объятия смерти не могли удержать его, и Карл был в какой-то степени огорчен этим. Зрение ещё было размытым, и он не мог сфокусироваться. Но расплывчатая картинка соединилась в едино, когда его сердце начало стучать сильнее обычного. Прямо перед его лицом было чужое чёрно-белое. Тело дрожало, а по коже расходились мурашки. Слишком близко. — Mon cher, — хищно улыбается, наклоняется ещё ближе, перекрывая все варианты побега. Да и какой побег из гроба? — Не надо бояться. Эзоп вжимается в стену и пытается слиться с ней. — Погодка тут всегда такая мерзкая, — растягивает слова, улыбается, а сапфиры глаз смотрят так, будто душу сейчас выедят, — Люди тоже, не так ли? Эзоп не понимает в какой момент чужая рука потянулась к его лицу, намереваясь сорвать маску. Он отворачивается, жмурится, не хочет смотреть. — Мсье бальзамировщик, зачем же убегать? Разве я Вам противен? Эзопу страшно. Только не прикасайся, не прикасайся! — кричит голос в голове. Под кожей будто черви. Хочется разорвать её в клочья. Лишь бы избавиться от этого грязного чувства. — Хм, — фотограф отстранился, позволяя хоть немного расслабиться, — Я понял это ещё в первую нашу встречу, — Карл раскрывает глаза и вопросительно смотрит на охотника, не понимая, о чём тот говорит, — Маска, перчатки, длинный ворот. Ни единого легкодоступного участка тела. Mon cher, Вы боитесь людей, — глаза расширяются, зрачки легко дрожат, а напротив всё такое же мёртвое спокойствие, — Хм, pardon. Вы боитесь живых людей. Маску всё же отодвигают вниз, а другая рука тянется к белой перчатке, срывая её вниз. — Вот только, — Джозеф наклоняется совсем близко, — Я давно уже мёртв.       Эзопа вырывают из гроба, будто младенца из колыбели, и он чувствует себя абсолютно голым и беззащитным. Чужая рука с силой сжимает его собственную, в то время как другая касается его талии. Он так отвык от прикосновений не через ткань перчатки. Ладонь Дезольнье невероятно холодная и при этом такая нежная и гладкая. Джозеф уверенно начинает делать шаги из стороны в сторону, а Карл следует за ним, как тряпичная кукла. В этих последовательных движениях он узнаёт вальс. Только вместо музыки лишь звуки окружающей природы. Птицы, волны, листья. И этого достаточно, чтобы погрузиться и отдаться танцу. — Мсье бальзамировщик, мы с Вами так похожи, — шепчет своим тянущимся сладостным голосом фотограф, — Вы тоже пытаетесь сохранить живое в мёртвом.       Голос завораживает, заставляя забыть обо всём вокруг. Джозеф шагает быстрее, и Эзопу приходиться положить вторую руку на чужое плечо, чтобы хоть как-то поспевать за ритмом танца. — Разве смерть не прекрасна, mon cher? — в этот момент его тело отпускают на мгновение. Сильная боль пронизывает спину и живот. По острию сабли струйкой стекает кровь. Ноги Эзопа подгибаются, и он вжимается руками в чужую одежду, чтобы окончательно не опуститься на землю. Перед глазами снова всё плывёт, но он всё равно успевает заметить, что костюм фотографа остаётся чистым, не смотря ни на что. — Что скажешь? — Карл поднимает взгляд вверх, чтобы вновь встретиться с сапфирами и этой улыбкой, такой красивой и смертоносной в одно и тоже время.       Глаза застилает пелена. По телу импульсом раздаётся последнее тепло, чтобы затем погрузить его в вечный холод. Сил не остаётся, и единственное, что удерживает бальзамировщика на ногах, был Джозеф. Эзоп закрывает глаза, отдаваясь сладостной смерти. Такой же сладостной, как и голос фотографа. Последнее, что он произносит, было дрожащее: — Да...