плохая компания

Пете хотелось тарабанить в дверь так громко, чтобы каждая местная бабка выглянула в подъезд и пообещала вызвать на него “милицию!!”. Вообще – было бы даже забавно, так аккуратно все просчитать, обвести весь город вокруг пальца и отъехать в отделение за шум после десяти. Желание ударить что-то со всей силы, до кровавых костяшек, возникало последнее время особенно часто, но всегда что-то останавливало (чаще всего абсолютная невозможность причинить боль самому себе). А сейчас нельзя было не то, чтобы ударить в дверь, а даже выжать всё из тонко пищащего звонка – пересекаться Шатовым Петя не хотел от слова совсем, поэтому Кириллова он просто вызвонил по телефону. – Дверь открой, – требовательно прошипел Верховенский в трубку и сбросил звонок. Дверь скрипнула и из-за неё показался Лёша, с типичным коктейлем из усталости и недовольства на лице (привычным для Верховенского, других гостей Кириллов наверняка встречал с куда менее кислой миной). Петя криво усмехнулся, кивнул в знак приветствия и прошмыгнул под его рукой, направляясь сразу к Лёше в комнату. Петр сбросил кеды на коврике, повесил куртку, надел тапки и присел за стол. – Ты по делу, или просто так? – спросил Кириллов отстраненно. Он пока что не садился, но щелкнул по чайнику, чтобы тот снова грелся. – Тебе не всё ли равно – спать ещё долго не будешь, так хоть компания. Ну, что, разве ж такая плохая? Была бы плохая, не пустил бы, – взгляд Верховенского зацепился за раскладушку у стены, он прикусил губу. – Этот придёт сегодня? – Раньше четырех не должен. Хотя и не знаю точно. – Ладно. О, можно? – получив кивок в качестве ответа, Петя пододвинул к себе от Кириллова кружку с холодным чаем и отхлебнул и немедленно начал говорить. – Представляешь, что папаша недавно выдал? Пересеклись недавно в городе, и он такой весь… “my dear”, хотя недавно совсем посылал почти что с матом, и это было самое забавное и напоминающее характер, из всех вещей, что он вообще за последние годы делал, – во время разговора Верховенский то барабанил пальцами по столу, то вертел в руках кружку, даже всех этих движений не замечая. – И вот снова слёзы, и просит разблокировать и в гости приходить, но я-то вижу, что ему что-то надо. Даже догадываюсь что, хотя даже если бы я его и разблокировал, ему бы гордость помешала попросить. Ещё какие-то разговорчики пытался вести, вставлять про идеалы и свободу слова. Смешно, – Петя смотрел на чайник, но совсем как-то отстраненно. Кириллов молчал и в лице не менялся. – Курить хочется, – вдруг пробормотал Верховенский себе под нос, поднялся резко, захватил пачку сигарет из куртки и пошёл на балкон. /// Сигарета в руках ходила ходуном (скорее от нервов, но Верховенский предпочитал думать, что скорее от холода), но все же прикурить удалось, хоть и с третьей попытки. Петя сразу же сделал несколько затяжек и прижался головой к холодному кирпичу. И зачем только что всё это городил? Из просто природной необходимости не затыкаться? Дверь на балкон скрипнула и появился Кириллов с какой-то черной тряпкой в руке, которую он протянул в сторону Верховенского. Толстовка. Петя вскинул бровь. – Вредно… на морозе. – Тебе же бы выгоднее было, если бы я заболел. Может, не приходил бы ночами. Или уже ждёшь меня? – Петя повернул к нему голову и посмотрел пристально, улыбаясь. – Надень, а то простынешь. Мне нет дела до того, приходишь ли ты по ночам. Верховенский хмыкнул, но послушался. Кириллов с балкона всё ещё не выходил и тоже смотрел на Петю, при том так, как порой смотрят на кроссворд. – Ты сегодня не такой, как обычно. Ставрогин всё-таки уехал? Петя хмыкнул, недовольный такой прозорливостью, но закивал так, что это немного походило на дрожь. Да и не удивительно – балкон был застеклен по-старинке, так что дубак все еще стоял знатный. И он тут – хоть и в толстовке на рубашку, всё равно совсем не приспособленный к холодам. Отнекиваться было глупо, Петя, не смотря на свои частые заявления, что от папаши ему не передалось ничего, начиная от наследства и заканчивая чертами характера, все же разделял фамильное желание присесть к ближнему своему на уши. Верховенский старался себя сдерживать, и все же минимум два раза, оказавшись у Кириллова дома с кружкой чая в руках (и неопределенным количеством коньяка в этой кружке), он уже ныл о том, как Ник смотрит мимо, не ценит, а Петя и песок целовать готов был, и на работу устроить, и хоть себя, хоть кого другого на блюдечке преподнести. А получил даже не спасибо в итоге – получил просто в нос. Кириллов тогда ещё подметил, падла, что не слишком-то уж этому факту Верховенский был не рад. Все, сука, диванные психологи. – В Питер, кажется. Почему “кажется?” Да всё через третьи руки узнаю, и… – Петя коротко затягивался и выдыхал дым почти что на каждой фразе. – Буквально вот, на днях же виделись, но всё, стоило чему-то пойти не как он планировал, и Ник удаляется в закат. Такие шансы тут, а он? Совесть заела? Гордость укололи? Бред… – Верховенский закусил губу. – Ты, кажется, много ожиданий построил, – предположил Кириллов, притом довольно мягко. Петя хмуро на него посмотрел, но промолчал. Он сам ещё толком не мог разобраться в своих ожиданиях и своей обиде. Просто внутри всё бурлило, искало выхода, но все варианты были какими-то не теми. – Всё. Нахуй. – Петя затушил сигарету о пепельницу (та появилась у Кириллова с тех пор, как у него вписался Фёдор) и пошёл обратно в тепло. – Давай свой горячий чай. /// Пока Кириллов был занят кружками и чаем, Петя мерил шагами его комнату, то и дело заглядывая везде, куда мог дотянуться. Он подошёл к Лёшиному рабочему столу, стал разглядывать чертежи и рисунки, даже примерил очки, которые тот использовал, когда работал. – Скажи, кажусь теперь более презентабельным человеком, Кириллов? – рисуясь, Верховенский развёл руки в стороны. – Стёкла не заляпай, и… тебе что-то большее, чем очки бы понадобилось. Кривляешься. Пётр попытался заправить волосы за уши, выпрямил спину. Он заметил, как на секунду у Алексея на губах появилось подобие улыбки. Ну надо же, хоть что-то новое. Верховенский фыркнул и отложил очки, после чего открыл верхний ящик стола. – Что тут у нас? – Петя пошарил рукой среди канцелярского беспорядка, и, с удивлением даже для себя, достал оттуда револьвер. – Вот это да… – уже с оружием, Верховенский вернулся к столу, присел и стал внимательно его рассматривать. И замолчал на какое-то неуютно рекордное время. Пётр держал в руках оружие далеко не впервые и даже умел с ним обращаться, но револьвер этот казался чем-то совсем особенным. Почти ритуальным. – Я помню, ты как-то говорил… это для Того? – Верховенский приложил к виску два пальца. – Для Того такой красивый? Даже что-то поэтичное в этом имеется, – задумчиво, скорее сам с собой, проговорил. – Ты же не думаешь…? – Что? – Петя словно отмер и посмотрел на него удивленно. – Ну нет, Кириллов, это твоя тема, я туда не лезу. Потому что боюсь, скажешь? Да, может и боюсь. И себя люблю слишком, да и не красиво оно обычно. К тому же было бы из-за чего. А если промазать, так вообще... – скривился. – Ты, кстати, не думал, что будет, если промазать? Это же пиздец. – Я хорошо стреляю. Вдруг, у Верховенского во взгляде что-то блеснуло – наконец, он нашел тему достойную того, чтобы отвлечься от этого бесконечного вечера. Петя с минуту просто смотрел на Кириллова, после чего придвинул свою табуретку к нему поближе. Верховенский всё же проверил, что пистолет не заряжен, потом вытянул руку, целясь прямо в лоб Алексею. Тот едва ли моргнул. – Не страшно? – спросил, качнув головой, словно птичка. – Если стреляешь хорошо, и не должно быть. Хотя я так не хотел бы, от чужой руки, – Кириллов отвёл голову в сторону. Петя сел ещё ближе, так, что их колени соприкасались, хоть Кириллов и старался сдвинуться на пару сантиметров, чтобы восстановить хотя бы иллюзию личного пространства. – То есть исключительно сам хотел бы? – Хотел бы иметь право и возможность. – Удивительные вещи у тебя в голове творятся… Ну, не обижайся, больше расскажи. Кириллов перевёл взгляд с пистолета на свои наручные часы. – Мне жить не плохо вовсе, я жизнь люблю. – Продолжай. – И всё же, – Алексей посмотрел прямо на Петю. – Именно когда всё хорошо, осознание, что ты сам судьбе хозяин, это не слабость, а сила, понимаешь? Верховенский кивнул, подался совсем близко, схватил его за кофту и приставил дуло к щеке Алексея. Было видно как тот вздрогнул, словно от электрического заряда. – Ну, продолжай, продолжай. Кириллов посмотрел на него недовольно, но словно и сам уже не мог остановиться: – Играешься всё. А это… это просто слишком большее, ты сказал, что не смог бы, но ты о другом думаешь, даже представляешь всё равно, как другие, когда от отчаяния, или от неразделенной любви…, – Верховенский поморщился на такое предположение. – Но на самом деле, это наоборот, в момент великого счастья только и стоит. Петя слушал Алексея вполуха, но наблюдал за ним пристально. От того словно жаром веяло, и взгляд, на удивление, ожил. Верховенский, завороженно при этом улыбаясь, провел дулом по щеке Кириллова, очертил подбородок, коснулся губ, кончика носа, так, словно хотел написать картину, словно это была кисточка, а не пистолет. Кириллов на это раздраженно поморщился и отвёл от себя чужую руку. – Да ты же не слушаешь… – Слушаю. А ты как хочешь застрелиться, кстати, к виску, или взять что-нибудь от Фрейда? – Петя вновь ткнул дулом в уголок губ Кириллова. – Смеёшься, – с обидой прошипел Кириллов Пете в лицо и оттолкнул от себя так, что тот чуть не свалился со стула. - Я только для потехи не собираюсь... – Ну-ну, к чему так злиться? – Верховенский отложил пистолет и поднял руки в защитном жесте. - Я думал, просто болтаем... – Тебе всё просто. – было слышно, как Кириллов пытался говорить ровно. - Верховенский… – Ммм? – Петя замер в ожидании. – Уйди. Верховенский цыкнул, но встал из-за стола и попятился к двери. – А толстовочку я оставлю, ты не против? На улице холодно, у меня куртка тонкая. Могу заплатить. – Да уже просто так возьми, только уйди уже, – у Алексея уже голос почти что ломался от нервов. Петя пожал плечами так, словно и сам собирался уходить, оделся быстро и вышел из комнаты, только чтобы в ту же секунду вновь показать голову в дверном проёме: – Кириллов? Ну, я забегу ещё, непременно. Не дожидаясь ответа, Верховенский от души хлопнул дверью, сначала одной, потом – второй, и всё затихло, доносились лишь шаги по лестнице. Кириллов тяжело вздохнул, убрал пистолет и снова поставил чайник греться.