Перелетные птицы

Ты красив сам собою, Карие очи, Я не сплю уж двенадцать ночей… - Юрий Герман

Эрмитажные грустные лица в золотом обрамлении глядят жалостливо, и никогда – сочувствующе. Его лицо в обрамлении черного капюшона сосредоточено настолько же, насколько самодовольно. Она переводит взгляд с одного на другое, и ничего не меняется. - Они могут попробовать сдвинуть меня, но скорее пообломают зубы. Пока я здесь, ВКонтакте будет свободной соцсетью. Он – такой натужно броский, до тошноты уверенный в своей исключительности. Весь из ультиматумов и острых граней – попробуй не убейся в попытке пересечь эту полосу препятствий. Она расценивает напускной снобизм и привычку одеваться в черное как формы эскапизма и выбирает путь напрямки. - И как далеко ты готов зайти? Как долго ты готов бежать за своим непутёвым чадом, все больше ощущая, насколько мало контроля остается в твоих руках? Сколько еще ты сможешь смотреть на то, как у тебя его отнимают, не отворачиваясь? - Не получится здесь – уеду. И начну все заново. С чистого листа, - голосом ледянее январского утра. Он поворачивается, подставляясь под взгляд. Она смотрит в его лицо, мимикрирующее под краску на вековых полотнах, и видит тень отчаяния на дне зрачков, но виду не подает. Его лицо в отражении глянца Форбс, его лицо - тридцать до тридцати. Его лицо точками в отражении десятков глаз фотокамер. Она думает, что если он - про точки, то она больше про тире, и в этой азбуке Морзе ничего не разобрать. В обезжиренных буднях, четко поделенных на двоих, простого человеческого у них слишком мало. На этой территории его идеализм перманентен, а ее изворотливость перемежается с тенями на стенах. Сделавшие себя молодые гении вообще мало отвечают запросам обыденности и выстроить карточный домик нормальной жизни так же просто как пытаться собрать пазл, где все детали из разных наборов. По ощущениям, между ними два меридиана и минимум несколько часовых поясов. В какой то момент ей кажется - один из них точно передавит ей рабра. По ощущениям, у них на двоих кубометр воздуха и кому-то придется подарить другому лишний вдох. Так же просто, как согреть дыханием чужие окоченевшие на морозе пальцы. Как все "Без тебя я не справлюсь" надрывистым шепотом в дёгтевой темноте зимней ночи. Как признаться, что сделаешь все ради восхищенных взглядов. Все равно что вывернуть наизнанку все самое темное, сложить в чужие руки свою уродливую суть, не прикрытую альтруизмом и заботой о ближнем, многомиллионными жертвами в благотворительные фонды и патентованной улыбкой - смерти подобно. В болезненном понимании они могли бы обходиться без слов. Выбеленный монохроматичный свет бьет в глаза. Крупные снежные хлопья падают медленно, погребая ангелов на куполе Исаакиевского, Дворцовую набережную и Александровский сад. Они останавливаются недалеко от выхода, где под белым полотном едва угадывается Нева. - Если придется уехать, надо будет выбрать что-нибудь потеплее. Он смотрит в сторону от затхлой стоячей воды и старинных золоченых зданий, на юг, обещающий долгую счастливую жизнь. Она думает, что у перелетных птиц, живущих на два дома, дома нет совсем. - Куда? Париж? Дубай? Город, строгий в своей академичности, научил её любить то, что в полной мере никогда не будет твоим. Любить созидательное - значит положить на жертвенный алтарь свой эгоизм, самомнение и в конце концов себя. - Не знаю. Если я уеду, ты же поедешь со мной? Она смотрит как снег, похожий на пепел, кружится по спирали, оседая на концах чужих ресниц. И дело совсем не в том, что он - человек, в котором преломляется свет и лёд во взгляде внимательных глаз такой, какому бы позавидовал так и не выбравшийся из ледяного королевства Кай. Ей просто нравится зима. Ей просто нравится мнить себя Гердой. Ей просто нравится.