Расцветай

Ранним утром, примерно в 6:40, Матвей отодвинул занавеску, выглянул в окно, и увидел, что улица не проснулась. Она не проснулась час назад, не проснулась сейчас и вряд ли проснется в полдень. Это раньше можно было видеть и слышать не унимающуются за воротами дома жизнь. Как тарахтели мимо проезжающие телеги, задевая дышлами зеленые ветви стриженных кустарников, как волочили ноги рабочие крестьяне и трудяги с завода, потягиваясь и зевая так широко, что становилось неловко, как пробегали через косую улицу толпы ребятишек. За ними любила пристраиваться косматая бесхозная дворняга, выпрашивая не то ласки, не то просто чего-нибудь вкусненького. В воздух взлетела стайка ласточек, и вот косые лучи розоватого солнца уже протянулись через пустынный двор. Летом всегда светлело рано. Во дворе на самодельных качелях сидел только Коля — маленький воспитанник Матвея, — читая историю медицины в тени яблоневых деревьев. Летом Коля любил проводить свои утренние часы на свежем воздухе — если не было дождя, конечно же. Коля был очень хорошим и абсолютно беспроблемным воспитанником — он не имел никаких дурных привычек, присущим маленьким мальчишкам, был умен, аккуратен, вежлив и очень податлив в плане умения договариваться. Робостью своих движений и сдержанной манерой улыбаться он напоминал миленького, но неуклюжего птенчика, который когда-нибудь вырастет в уверенную птицу. Коля оторвал взгляд от страниц, чтобы проследить, куда собрались удрать ласточки, а потом заметил, что Матвей на него смотрит и скромно помахал ему рукой. Матвей помахал ему ответ, а сам не знал, как он упустил тот момент, когда вечно наполненная жизнью улица вдруг перестала просыпаться по утрам, и единственным ее обитателем по утра стал один маленький ребенок. Матвею нужно было быстро с этим смириться, приспособиться, как он мог приспосабливаться ко всему и раньше. Он задернул занавеску — колыхнулось белое сукно с вышитыми цветами, — по комнате прошелся характерный скрежет, и на комнату опустился рассветный полумрак. Тогда он повернулся и посмотрел на Максима, а тот рассеянно ему улыбнулся при виде его сосредоточенного лица. — Что? — Спросил Максим. Он неловко топтался на месте, не зная, куда в этой небольшой комнате можно сесть. — Коля так быстро растет, — Матвей тепло заулыбался. Этой улыбке он научился еще в детстве, зная, что теплая улыбка — она как солнце после долгой непогоды. Только улыбнись, и вот уже настроение у всех вокруг станет получше, а там, гляди, тебе в ответ уже тоже заулыбаются, посчитают хорошим человеком. Хорошие люди, как известно, несут свет. А еще с ними хорошо работать в том самом плане, когда можно расслабиться и переложить свою ответственность на чужие плечи. Матвей превосходно умел с этой ответственностью справляться. Чуть позже он научился улыбаться не только тепло. — Ты про город? — Конечно, про город. Ты присаживайся. Вот стул, садись. Только чай закончился. И свечи. — Сейчас утро, зачем нам свечи? — Непонимающе спросил Максим и ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, про какой стул ему говорили. Матвей устроился за своим рабочим столом и отодвинул подальше печатную машинку — так, чтобы та плотно прилегала к стене. В остальном же порядок вещей его полностью устраивал. — Это я так, — улыбнулся он, не смотря на Максима. — Ладно, — Максим пожал плечами. — И хорошо ведет себя маленький, быстрорастущий город? — После попытки удрать в 17-м году просто прекрасно. С тех пор так много случилось, что казалось, что эта сцена произошла уже очень давно, а на деле прошло всего-то несколько лет. По меркам вечной жизни такая ерунда. Вспоминая по вечерам этот небольшой случай, Матвей думал, мог ли он поступить по-другому или сказать что-то иное? Наверное, из всех вариантов, что у него были, он выбрал самый лучший — он был просто максимально честен перед собой и перед Колей. Он сказал правду, говоря с Колей о дружбе. Было бы тяжелее, если бы тот догадался спросить, что для Матвея значит дружба, потому что, к сожалению, ничего вдохновляющего он бы на этот счет сказать бы не смог. Он не соврал, когда сказал, что единственная полезная вещь, которую Коля может для него сделать — это остаться в его власти. — Ничего себе. Так у него была попытка удрать? — Удивился Максим. — Небольшой внутренний конфликт на фоне быстрого психологического роста и сильном чувстве вины. Мы разобрались. — Говорят, психология — ненастоящая наука. — Религия, как оказалось, тоже не настоящая. Но это не мешало нам молиться по пять раз в день. Неважно. Хочешь забрать маленький город на недельку-другую? — Не могу, много работы. — Думаешь, будет тебя отвлекать? Он перевел на него взгляд, и теперь уже улыбнулся, плотно сжав губы. Матвею просто нужна была передышка. Не от своего идеального воспитанника, а от самого себя. Недели бы хватило сполна на долгие месяцы вперед, пока бы он снова не увидел в розовых лучах рассвета нечто незнакомое и угрожающее. Никто никогда бы об этом не узнал. Это была страшная тайна, которую мог знать только он. Максим раскачивался на стуле, не зная, куда деть руки. Чашка чая была бы очень кстати, но чай правда закончился еще позавчера. Остались только ферментированные листья малины. Предлагать их было стыдно. — Почему ты с ним так возишься? — Спросил Максим осторожно. Матвей посмотрел на него светящимися глазами. — А почему обычно взрослые возятся с детьми? — Мы росли и без этого. — Кем же мы выросли? Максим покачал головой, не зная, что сказать, потому что кем они выросли не знал никто на свете, включая их самих. Или, Максим, все-таки знал: — Городами. И Коля вырастет городом. Видят все, большим, успешным. — Ты ведь в нем души не чаешь. — Да. Пока он не станет тем, кто нас всех похоронит, — он понизил голос и сделал паузу: — Как хоронит тебя сейчас. Матвей в этом слышал грохот колес о железнодорожные рельсы — строгое железо, проходящее змеей через весь огромный Советский Союз, которые ему не суждено было ни увидеть, ни услышать по-настоящему. Там, где начиналась железнодорожная станция, там была просыпающаяся ровно в 6:00 улица, там грохотала неугомонная стройка, рабочие гоготали во все горло и слышно их было по всей округе, а по дорогам, изрезанным песочной колеей, даже ходили автобусы, набитые людьми — кто ютился в центре, кто возле двери, а кто-то везучий — прямо на сидении. Это все было там. Здесь же за окном по-прежнему было тихо. — Меня хоронит прогресс, не ребенок. — Значит ты скоро умрешь, — с напором сказал Максим, но Матвей уже заранее знал, что на это ответить и только улыбнулся краешками губ. — Значит я умру с достоинством. Повисла тишина и, как и ожидалось, спустя несколько ударов стрелок часов, Максим поник. — Прости, — промямлил он, опуская голову. — Ничего, — тут же сказал Матвей. — Просто… На кой черт мне тогда сдался этот мир? Матвей наклонил голову, опираясь щекой на ладонь. Качнулась цветочная занавеска, и тень полоснула Максима прямо там, где проходил его острый нос, будто разрезая его лицо на пополам. — Милый мой Омск, — медленно, проговаривая каждое слово, начал Матвей. — Мне ли тебе рассказывать, зачем городам нужен мир, а миру города? — Я проиграл все, что мог проиграть и потерял все, что можно было потерять. Что у меня осталось? — Что у тебя осталось? Тот опять помолчал. — Прости, — снова сказал он спустя минуту. — Ничего, — снова ответил Матвей. На этом их разговор закончился. *** Матвей вышел из подъезда в цветущий яблоневый двор. Там было очень свежо и тихо, солнце распаляло газон и из розового уже превращалось в ярко-оранжевое. День обещал быть жарким. Коля и не заметил, как Матвей подошел к нему, только перелистнул страницу, да подтянул книгу повыше, поудобней. — Ой, — проронил он и схватился за железную перекладину, когда Матвей легонько качнул качелю. Он взглянул на него блестящими на солнце синими глазами и спросил: — Домой? — Как хочешь, солнышко. — Тогда еще немного посижу, — он немного улыбнулся Матвею. — А качни еще разок? Матвей улыбнулся в ответ и толкнул качелю за спинку. Она отбрасывала длинные гуляющие тени на цветочные клумбы и тихо поскрипывала. — А я прочитал про первую прививку от туберкулеза. Неудачно вышло-то, с аллергией, — вдохновленно сказал Коля, крепче берясь за перекладину одной рукой, а второй придерживая учебник. — Ну, думаю, в этом есть своя мораль, — добро, но поучительно ответил Матвей и толкнул спинку еще раз. — Ага, когда делаешь столь значимые проекты, торопиться нельзя. — Торопиться никогда нельзя. Все гипотезы нужно хорошо проверять. Даже когда на сто процентов уверен. — В этом проблема теоретической физики, — серьезно заметил Коля. — Думаешь? Он тут же смутится. — Наверное, там свои особенности, — проговорил он. — Я не знаю. — Если хочешь, можем что-нибудь с тобой почитать по этой теме. Коля лучезарно посмотрел на него, в его скромной улыбке было столько искренней нежности и благодарности, сколько сам Матвей не мог выдавить из всех тех своих улыбок, которые годами учился делать. Что, спрашивается, до остального мира, когда перед тобой тот, кого ты так сильно любишь и безусловно уважаешь? Когда ты для этого ребёнка и есть весь мир? Это хорошо. Матвей всегда просто хотел, чтобы у всех было все хорошо, и он же был готов взять на себя всю ту ответственность, которая появится, если этого хорошо не случится. Так было всегда. Так было лучше для всех. Поэтому он не собирался умирать. Ему просто бесконечно повезло, что в его системе появился элемент, смотрящий на него такими наивными влюбленными глазами, улыбающийся ему как самому прекрасному существу на свете, безукоризненно доверяющий каждому его слову; ему повезло, что он вырастет большим и успешным, тогда как так и останется крепко привязанным к нему, словно на самом коротком поводке. Ему бы только взять крошечную передышку от этой ноши. — Солнышко, — ласково позвал он Колю и мягко остановил качелю. — Поедешь к Максиму на пару недель? Коля и не колебался. — Почему бы нет? — Тогда, — Матвей протянул ему руку. — Пойдем собираться. Но где-то за всеми столпотворениями мыслей и схем, где-то глубоко за своими страхами и сомнениями, мелькала крохотная, как песчинка, мысль, что, возможно, ему невероятно повезло, что в его мире появился Новосибирск, потому что ничего лучше в его жизни еще не случалось и уже никогда не случится. Матвей не знал, насколько этой неясной мысли можно доверять. Николай Александрович постучал маркером по доске, прося обратить внимание на план собрания. Матвей не знает этого и сейчас.