Финал детства

Детство заканчивается. Серёжа об этом знает — читал в книжках. Видит в уставшем взгляде отца, который рассказывает только о самых интересных своих делах с задорным смехом и фирменными шуточками, но иногда, приходя домой, смотрит пустыми глазами в стену и просит мать налить из бутылки, стоящей в секретере. Серёжа Жилин — проницательный мальчик, настоящий детектив. Он знает, вот только не думает, что его детство закончится так быстро, что лучшее лето в жизни обернётся концом беззаботности и невинности. Сначала он не придаёт значения. Игорь весь грязный, пахнет чем-то едким и зовёт его, не переставая, как будто не видит, как будто не чувствует рук, которые обнимают и успокаивают. «Но это ничего», — думает Серёжа. Игорь — самый настоящий герой, и его как любого другого настоящего героя немного контузило в битве. Потом всё будет нормально, потом всё будет как раньше. Игорь посмотрит на него своим ясным взглядом, и Серёжа скажет, какой Игорь смелый и сильный, как он горд иметь такого друга. Так показывают в фильмах, о таком он читал в своих любимых книгах. Они, возможно, даже песню какую-нибудь запоют на два звонких голоса. А потом опустятся титры, и они всегда будут вместе, пройдут через сотни приключений и выйдут сухими из любой водицы, хоть катамарановского болота, хоть далёкого океана. Но взгляд Игоря чернеет всё сильнее, и узнавания в нём не прибавляется. Серёжа тонет в этих глазах, как в топкой трясине, и, кажется, сам себя тоже теряет. С Кешей всё иначе… Он делает вид, как будто ничего не произошло и ничего не изменилось. Постоянно говорит об Особе, отменяет общие планы, чтобы сходить на свидание, и пропадает в своих мыслях. Чтобы сходить на свидание, которого нет и быть не может. Серёжа не лезет. Пройдёт. Красивых девчонок много, а Кеша — парень хороший. Ну пройдёт же. Пройдёт? Серёжа верит ещё очень долго. На первый взгляд он делает то же, что и обычно: спит, ест, учится на пятёрки. Но книги и фильмы про непобедимых персонажей, нежную любовь и вечную дружбу, которые он так обожал прежде, теперь кажутся фальшивкой. Ни в фильмах, ни в книжках не говорится, что делать, когда твой друг сошёл с ума, а твой герой перестал быть человеком. Он проверял. По десятку раз пересмотрел и перечитал. Со временем Жилин начинает ненавидеть своё имя. Когда он слышит, как Игорь зовёт его, испытывает тяжёлую, тянущую боль в груди. Всё это время Игорь его ищет и никак не находит, хотя Жилин никуда не девался, это Игорь… Больше его не чувствует. И в такие моменты Жилин завидует Кеше, потому что тоже предпочёл бы погрузиться в пучину чёрного безумия, чтобы сбежать от реальности этого проклятого города. Жилин решается тогда, классе в девятом-десятом, сам до конца не понимая на что: он что-то скажет, как-то объяснит, он как-то так обнимет, что станет всё ясно. У него получится. Возможно, Игорь сбросит свой страшный морок, когда поймёт, насколько он нужен, насколько важен. Но Игорь не идёт с ним домой, только ведёт горячей ладонью по щеке, пачкая гуталином, а после исчезает в неизвестном направлении. Жилин стоит у школы с обожжённым лицом и горько смеётся. Каким наивным нужно быть, чтобы поверить, что пылкая юношеская любовь сможет победить саму тьму. Нет, тут нужны иные силы. Он придумывает спортивные сборы или что-то в этом роде, даже не запоминая своё враньё. Родители верят, потому что никогда не ловили сына на лжи, что логично, потому что врёт он редко, а вот недоговаривает или не говорит правду очень часто. Когда спрашивают про девочек из класса, которые могли бы ему понравиться. Когда рассказывает про то, почему хочет стать милиционером. Жилин собирает вещи, чтобы переночевать в лесу, и едет в лагерь, наполовину надеясь на что-то, наполовину из зудящего желания отпинать ногами обугленные деревяшки склада, который так и не разобрали, разбить всех гипсовых пионеров и разгромить радиорубку, объявив перед этим по громкой связи конец света. Ему этот лагерь — личный ад, персональная пытка. Но до места назначение автобус не доезжает. Сквозь дремоту Жилин слышит скрежет металла по асфальту и не успевает испугаться. Ну что ж, теперь Игорь действительно его никогда не найдёт. А ещё родители точно узнают, что он страшный лжец. Однако блаженное ничто продолжается совсем недолго. — Опять тебя с того света вытаскивать, что ж ты за стрекозёл такой-эдакий, — говорит человек, которого Жилин не знает, но который очевидно знает его. — То под пули кидаешься, то вот, под автобусами всякими валяешься. Пахнет луговыми травами, догоревшим костром и чем-то неуловимо горчащим на кончике языка. Под спиной грубо обработанная деревянная лавка. С потолками свисают веники и грозди сушеных ягод. По всей избе расставлены и развешаны картины — цветные и тревожные. Жилин чувствует от них головокружение, как будто вглядывается в бесконечность. — Да я вроде… Первый раз у вас. Жилин не решается определить возраст собеседника — где-то от сорока и до вечности. Человек весь чёрненький, очень древний и суетливый. Глаза его, хотя и лишены яркости масляных красок, как и картины, вызывают тошноту. — Ну для тебя-то в первый, а для меня как посмотреть. Я время-то, знаешь, времечко по-иному вижу. Не по прямой линеечке, а тудым-сюдым. Да что я с тобой? Всё равно не поймёшь. Ну, хотел чего? Пытаясь встать, Жилин задевает ветку калины головой. Он жив вроде, боли не чувствует, только щёки горят и запах гуталина в носу стоит, как дым после пожара. — Я не к вам. Я к ведьме шёл. — Ну, считай, что пришёл. Не той дорожкой немножко, но упрямства тебя не занимать, калечный ты мой. И Жилин говорит прямо, потому что уверен, что художник его поймёт: — Он не узнаёт меня. Меня. — А чего ты хотел? Любовь — штука стра-ашная. Заставляет видеть то, чего нету вовсе, и не видеть того, что прямо перед глазами, — говорит так буднично, как будто нет в этом никакой страшной трагедии и разрушенных жизней. — Отварчику не хочешь? Жилин ещё раз оглядывает не вызывающий доверия интерьер. Впрочем, чего он ожидал, когда шёл на поиски ведьмы? Венгерский гарнитур и чешский сервиз? Ага, а заодно телевизор последней модели. — Ну, смотря, что со мной после него будет. Художник вскидывает руки, похожий на недовольного домовёнка. — Какой умный мальчик, глядите-ка, а по виду и не скажешь. — У меня папа милиционер, — мрачно отвечает Жилин. Ему всегда говорили, что он выглядит очень сообразительным. — Папа — милиционер, а сам к ведьме пошёл. — Да я уже на всё согласен, лишь бы… — он осекается, потому что тут есть две правды. Одну он сказать никому не может, даже наедине с собой вслух произнести страшится, как будто всюду глаза и уши. — Лишь бы что? — Лишь бы Игорю легче стало. — А ты так уверен, что знаешь, как ему лучше. Может, ему без тебя лучше будет. Не держи ты его, пусти. Но Жилин не слышит. Если нужно душу разодрать на кровавые лоскуты, чтобы Игоря лишний час на земле удержать, он когтями и зубами будет рвать. Ни Богу, ни Дьяволу не отдаст, пусть даже не пытаются забрать. Не будет Игорю одному лучше. Потому что человеку нужен человек, а не могущество дрянное, скипидаром отравленное. Не слышит. — А дайте Игорю свой отвар! Прошу. Сделайте что-нибудь! — Поздно уже, — мотает головой художник. — Да если бы и раньше… Судьба-судьбинушка у него такая. — Ну нельзя же так просто… — скисает Жилин. — Смотреть, как с человеком такое происходит. — Да не человек он, соколик ты мой маленький. И не был никогда. — Тогда мне! Давайте мне свой отвар! Чтобы я видел то же, что и он там видит. Чтобы с ним вместе. Не знает он, как объяснить, что нет ему житья, если не с Игорем плечом к плечу. — По разные вам стороны, милок, не терзай свою душу. Глаза чёрные-чёрные и грустные до невозможности. Не понимает. Такой старый, такой мудрый как будто бы, а не понимает, что если нужно будет всю жизнь свою потратить на беготню за Игорем по лесу, застланному ковром тумана, он потратит, а потом добавки попросит. Потому что если фильмы и книжки про героев его кое-чему научили, так это тому, что друзей не оставляют, что бы ни случилось — война, чума или безумие, что за любовь бороться надо до смерти. Он закрывает глаза на секунду, чтобы сморгнуть слёзы, и открывает, стоя перед школой с портфелем в руке. Грязная и горячая ладонь Игоря у него на щеке, а в глазах чёрных мука невыразимая, которая ножом по живому режет, живот вспарывает и кишки выпускает. — Игорь… — выдыхает он. — Ну зачем ты так со мной? — А ты… З-зачем? — Тебе правда будет лучше? — Будет. Тебе. — А вот это уже, давай-ка, я сам решу. Игорь не убегает, стоит, почти не качаясь, и смотрит. Какие тут признания? Разве ж он не знает и так? Разве не чувствует в руке своей чужое сердце горячее и любящее? И Жилина отпускает. Что уж, он свою судьбу выбрал. — Пошли, голубчик мой. Мама вчера кислых щей сварила, они на второй день самые вкусные. Пошли-пошли. Мимо проходит Кеша, как всегда не замечая ничего вокруг. — Эй, Кеш, щи будешь? — Да какие щи, Серёж? Мне Особе с химией помочь надо. — Ну конечно. Кеша убегает, едва касаясь ботинками асфальта, не чувствуя на плечах своего креста первой любви, а Жилин легонько толкает Игоря в поясницу в сторону дома. Он-то свой чувствует слишком хорошо. Спина уже, как у древнего старца, ноет. — Родители постоянно про тебя спрашивают. Мать всё пирожки просит тебе передать, а ты в школе не появляешься. Отец на рыбалку третий год с нами зовёт. Куда же это годится, — беззлобно ворчит Жилин. Игорь что-то бормочет, но послушно идёт есть щи. И пока этого достаточно. Детство закончилось, но жизнь продолжалась, хотели они того или временами не очень.