Секреты цветочного садика

      Полковник Моран проник в его жизнь мягко и основательно. Джону сложно отследить момент, когда из «да, я слышал о нём от…» они перешили к еженедельным встречам и долгим разговорам за чашечкой чая. А говорить им, не смотря на такую внешнюю разность, было о чём: будь то годы военной службы, времена плана или же просто какие-то взгляды на жизнь. Стыдно признать, но самыми тёмными вечерами они порой обсуждали и разных девиц, что оказались их общими… знакомыми.       Но возвращаясь к присутствию Морана в его жизни — это было похоже на то, что в немецких войсках называют, кажется, «блицкриг». Молниеносно и безоговорочно, отрезая все пути к отступлению. Джон не хотел отступать. Сначала потому, что это был его долг — помочь потерявшему себя человеку вновь обрести смысл и желание жить. После — просто потому, что отпускать Морана из жизни своей совсем не хотелось. Он занял в сердце Джона столько места, сколько доселе смогла лишь одна его милая Мэри.       И это совсем немного тревожило.       Вот и сегодня Моран снова заглянул к нему просто так. Принёс свежее печенье, что готовили на одной из лучших торговых улиц Лондона, и завязал новый бессмысленный разговор вроде бы ни о чём. Иногда в какой-то момент таких бесед Джону казалось, что им обоим просто нравится слушать голоса друг друга, наблюдать за мимикой и несдержанными жестами, а сама суть — лишь предлог.       Джон соврал бы, если сказал, что с Мораном ему некомфортно. Ему хорошо и спокойно, уютно очень. А ещё в последнее время всё больше хотелось не закончив фразу просто подойти к Себастьяну и обнять его, прижаться к широкой груди… Да, Джон всегда был тактильным и эмоциональным, всегда быстро привязывался к хорошим людям. Однако желание ещё и поцеловать Морана, кажется, не совсем вписывается в понятие простой крепкой дружбы. Шерлока вот, сколько бы невероятных вещей он не делал, Джон целовать никогда не хотел, да и Хадсон тоже. Такое мучительное покалывание на губах Джон ранье ощущал только в то время, когда он сближался с Мэри.       И эта аналогия совсем немного пугала.       Джон делает большой глоток горячего чая с мелиссой, чтобы скрыть за его жаром свой собственный. А после, так и не допив до конца, он зовёт Морана с собой в садик на их заднем дворе — посмотреть на только-только распустившиеся розы и другие полезные травы, что они с Мэри старательно высаживали всю весну. Всё, только бы не размышлять больше об этом мужчине с тяжёлой судьбой и безгранично преданным сердцем.       В конце концов, Моран не далее как месяц назад говорил, что его типаж — милые и изящные блондинки. А у Джона есть Мэри, и лучше быть оставить все абсурдные мечты и желания под замком.       Лето в этом году прохладное. Однако их заботами все растения прижились и старательно набирались сил. Джон вдохновенно рассказывал о каждом, чуть ведя плечами от несильного ветра. Всё же домашняя рубашка и жилетка — плохая альтернатива добротному плащу. А вот у Морана снова расстёгнут воротник, и Джону почти завидно от того, насколько полковник горяч и как это помогает ему не беспокоиться о таких мелочах. Почти, ведь на самую кроху процента эта горячность передавалась самому Джону, оседая румяными пятнами на щеках и шее.       Лаванда, валериана, пустырник, зверобой и мята. Да, лучше перечислять в голове их.       — Не простудился? — обеспокоенный голос Морана и гладкая ткань его лайковой перчатки на щеке Джона совершенно не помогают. Дыхание сбивается и никакие техники не помогают его восстановить. Джону завидно снова — Моран не чувствует всей этой вакханалии в сердце, а если всё-таки тоже да, то его снайперские тренировки гораздо более эффективны. Ни один мускул не выдает лишнего чувства. — Всё хорошо, — неловко улыбается Джон, чуть прикусывая внутреннюю сторону нижней губы. Ну же, отойди, отвернись, будто ничего не было! Но Моран только сменяет механическую ладонь на настоящую, чтобы убедиться во всё самому. Касается лба тыльной стороной, а после не отводит, оставляет нежным поглаживанием на щеке.       Интересно, Мэри перед их первым поцелуем под тем одиноким фонарём в вечерней тьме, чувствовала такое же пленительное-волнение? Нужно будет обязательно расспросить её. Если, конечно, стыд и смущение Джона когда-нибудь отступят хоть на секунду.       Лицо Морана — натянутая маска, теперь это видно наверняка. Мускулы напряжены до предела, чтобы не выдать, чтобы не сорваться. А Джон, наплевав на все военные заповеди, покорно прикрывает глаза, оставаясь совершенно беззащитным перед лицом опасности. Но Джон точно знает — Моран не тот, кто причинит боль своим близким. Джон до странной лихорадки хочет стать ему близким!       Спина опирается на дощатую оградку, волосы сжимает сильная рука, притягивая к себе. Моран не медлит, Моран целует, Моран дрожит так, будто запретное желание наконец сбылось. Будто у него тоже всё это время на уме навязчивой мыслью было только это одно.       Ощущать чужой напор на своих губах, когда привык всегда сам с мягкой настойчивостью исследовать чужой рот — необычно, взрывающе что-то внутри. Джон распахивает глаза и теряется в разноцветных точках, тает от глубины чувств. Он тянет свои руки в волосы Морана, чтобы хоть как-то заземлить сознание. Совершенно невозможно, бессмысленно.       Моран сжимает его талию и в последний момент останавливается, чтобы не прикусить животно припухшую губу. Вновь продолжает напирать, словно оторвись на секунду — и Джон растает сладкой дымкой. Джон рвано пытается вздохнуть и не может не согласится — самому кажется, что вот-вот распадётся на мельчайшие частички.       И на задворках сознания грозным звоном бьётся мысль о Мэри. Неужели он предал её? Но сердце, разделённое на две ровные части, не отдаёт чёткого предпочтения ни ей, ни Морану.       Возможно, Джону нужен совет, только вот кого об этом спрашивать?       Кислородная недостаточность сладкой болью жгёт лёгкие и думать тоже становится совершенно невыносимо.