Сентиментально

Она сама зажигает лампу в каюте, нежными белыми пальцами оберегая огонёк спички от нервного вздоха или слова. Тёплый свет играет на потолке, и Смерть Ларсен просит стихию о спокойном мгновении, чтобы никакая качка или шторм ему не помешали. Он смотрит на лампу, на женские руки в обрамлении её тёплого света. Он презирает огонь, боится жара и дыма, но это мгновение любит безумно. Так, как не любят его моряки, а любят поэты, которых он презирал, о которых почти ничего не знал. Любит это мгновение так, что не знает для этой любви слов. Только знает, что в этих руках огонь похож на путеводную звезду. Она легко спрыгивает со стула, придерживая полы изношенной юбки, которую она так мудрённо подвязала на поясе, чтобы не мешалась. Смерть Ларсен, сидя напротив, только задумчиво хмыкает, почёсывая любимого ворона по голове. Тот тоже не сводит с неё жёлтого глаза, но каркать не спешит, чувствуя доверие хозяина. Хоть и возмущается наверняка, что она так хозяйничает в их каюте. – Так гораздо уютнее, неправда ли, сэр? – спрашивает она, оборачиваясь и осторожно улыбаясь ему. Она называет его “сэром”, иногда “мистером Ларсеном”, очень изредка – “господин Эрнест”. Но каждое обращение пропитано уважением, которое такие леди как она выказывают хорошеньким джентльменам в дорогих костюмах, от которых несёт приторно-тошнотворным одеколоном. Но Смерть Ларсен отчего-то тоже его достоин. Даже несмотря на то, что пахнет от него только табаком и углём, он далёк от джентльмена и уж точно не “хорошенький”. Но ему нравится звучание. Нравится, что у неё нет акцента. Нравится, что она не боится его имени. Смерть Ларсен скучающе оглядывает каюту, ведь единственное, что в ней есть красивого – это она. Но всё же кивает. Со светом куда сподручнее. Хоть и видно теперь, насколько он запустил свою берлогу. Прибраться бы. – Пожалуй, мисс Брустер. Хотя до уюта мне по-большему счёту нет совершенно никакого дела, – говорит он, пытаясь соблюдать те же приличия, хотя она давно уже не против, чтобы он звал её просто “Мод”. Но она слишком леди, чтобы быть просто “Мод”. Просто “Мод” она только когда он вспоминает о её задорной, неожиданно смелой для такого ужасного места улыбке, и о щербинке между зубов. Он быть может не джентльмен и быть им не желает, но это не значит, что правила приличия ему совсем не знакомы. Впрочем, она никогда под сомнение этот факт не ставила. Она притворно хмурится, вздыхая и садится на стул напротив, совсем близко, но на достаточном в рамках приличия расстоянии. – Ну что вы снова заладили? – ласковый укор в голосе, – Вы же не монах-отшельник, сэр, чтобы всё мирское отрицать. Смерть Ларсен усмехается беззлобно, манит ворона на плече. Фьорд ловко перебирается на руку, и лёгким движением Смерть Ларсен направляет его к гнезду между переборок. Больше его чуткий надзор не потребуется, она закончила хозяйничать. – Простите, – отвечает он, провожая питомца взглядом, – Не думал вас расстраивать. – Вы не расстроили, бросьте – она качает головой, – Вы просто излишне аскетичны, – он поднимает бровь, взглядом, а не унизительным вопросом, даёт понять, что не знает, комплимент ли это, – Во всём себя ограничиваете, – легко поясняет она следом, – Даже в удовольствиях. Смерть Ларсен пожимает сутулыми плечами и замечает легко, без раздумий: – У меня одно удовольствие – говорить с вами, мисс Брустер. Очаровательно краснеет её нос, и она прикрывает его рукой, на мгновение отводя взгляд, как, должно быть, учат всех леди, когда им делают комплименты. Может быть, думается Смерть Ларсену, ради таких наблюдений брат и рвался к верхам всю юность? Но она не смущается. Она убирает руку от лица и улыбается открыто и всё также смело. – Вы заставляете меня краснеть, сэр, – смеётся она, её плечи дёргаются вверх-вниз ритмичным, как у мудрённой заводной игрушки, движением. Она на такую игрушку в глазах Смерть Ларсена очень похожа, когда касается его огрубевших, испорченных пожаром рук или осторожно обнимает за локоть. Всё в ней кажется слишком сложным, слишком возвышенным и нежным для этого грубого мира и этого не менее грубого человека. Но как же завораживает её вид в дыму труб и адском гуле печей. Она не может принадлежать этому пароходу, но от её присутствия становится легче дышать. И Смерть Ларсену страшно, что что-то настолько красивое не испытывает перед этой грубостью отвращения. – Но я вас не пугаю, – замечает он, сцепляя пальцы между собой и смотря на неё прямо. Даже на таком расстоянии силуэту не хватает чёткости. Чёрт бы побрал это ужасное зрение. Она медленно качает головой и улыбается. Более сдержанно и ласково, одними своими красивыми губами. Слишком красивыми, чтобы Смерть Ларсен мог на них так долго смотреть. – Вовсе нет, – отвечает она и, протягивая руку – смело, без капли отвращения – касается его обожённой и изуродованной щеки. Своими белыми худыми пальцами, которыми она с той же лёгкостью укрощала огонёк спички. Смерть Ларсен нащупывает красивую параллель, но не может пробиться к ней, стена между ним и бесконечно красивым нечто слишком крепка. Но сердце, сердце чувствует и больно колотится об рёбра, пытаясь оформить эту мысль. – Красиво, – бормочет он единственное, что может осознать. Она вопросительно склоняет голову набок. Может быть, неосторожно, но её большой палец соскальзывает на край его губ. Смерть Ларсен не противится, и она этого не замечает. – Вы… Вы и огонь, – продолжает он бормотать, морща лоб, мысли неповоротливы, бьются о черепную коробку, как слепые животные, тщетно ища выхода – То есть вы, вы как огонь. Спички. Или я как эта спичка, а вы ещё что-то… Чёрт, всё не то. Он наконец сдаётся. Что бы там ни было, он не может облечь это во что-то настолько же красивое. Может, это первый раз, когда он думает о красоте так намеренно, желая её отыскать. И чувствует он себя так отвратительно, стыдливо потерянно. Но она не смеётся над ним. Она кивает вслед его мыслям. Понимает или делает вид. Наверное, первое. Она никогда его не обманывала. Или, быть может, только ей Смерть Ларсен доверял настолько, чтобы быть уверенным, что не обманывала. – Это всё глупости, – вздыхает он, – Не стоит вам их слушать. – Нет-нет, Эрнест, – она шепчет, наверное, сама не зная, почему, – Это далеко не глупости. Это… очень сентиментально. – Мне нравится это слово, – отвечает он и совсем не лукавит. Он не знает, что, чёрт возьми, оно значит и как его понимать, но когда его говорит она, Мод Брустер, то он влюблён в каждый его слог. Потому что каждый слог любит его.