Пир среди чумы

На улицы повыходили на следующий день после похорон. Так и жили. Вчера, словно бродячие псы, зализывали раны после вылазки, зашивали развороченные бока и закрывали глаза покойникам, провожая в тот самый путь. А сегодня – не наступит никогда. С этим девизом под руку, в каждый новый день делая последний шаг, они по традиции одевались в гражданское и держали путь в ближайший город. - И надолго эта возня? - Ривай втискивался в самый угол повозки, оборонительно скрещивая руки, но – пошире расставлял колени, на максимум ограничивая вторжение в личное пространство. Это была его первая вылазка в город с момента вступления в разведку и, всегда утомлённо-опасный, он готов был испытать весь диапазон дискомфорта в новой незнакомой обстановке. И – наградить им ближнего своего, конечно же. - На пару-тройку часов, - ясный, как рассветное солнышко, душнила Смит едва улыбнулся уголком губ, словно рассказывал очевидные вещи нерадивому сынку. - До утра, если быть точнее, - видели стены, Закариус чуть не прыснул в усы, по доброте душевной решил не дезориентировать его во времени. Сходил бы нахуй уже, вечно крутился возле Смита, как секретарь. – Так что ещё есть время остаться дома в тёплой постельке, Ривай. - Сходил бы ты нахуй уже. На том и договаривались. По небу чья-то когтистая рука мазала лавандовым закатом, в воздухе пахло горечью, цветочной, травянистой, руки его, еле отмытые, тарили кровью настолько, что к горлу подступала тошнота, но – это было естественнее цветущих лугов, грех было жаловаться. Ривай осмотрелся исподлобья. Город – мигал огнями. Бумажными фонарями были увешаны торговые лавки, из пекарен доносился запах пригоревшего печенья, переливался каменный фонтан в центре аллеи, и вода, шумевшая в нем, сверкала в свете фонарей. Ривай поморщился, но – глаз оторвать не сумел. Сложил ногу на ногу, с малейшим интересом провёл глазами мелькнувшую чайную лавку по дороге – в Подземном городе было не так. Подземный город – одна сплошная тёмная подворотня, лез к нему чёрными руками во снах, и единственный свет, который излучал, – сиял в глазах Фарлана, в улыбке Изабель. Но Фарлана и Изабель рядом не было – был накрахмаленный командор Эрвин Смит, был громила Майк Закариус, ещё десяток серых лиц, и эта… Притрушенная в очках, тоже была. Сколько прошло с их последней перепалки, семь часов, семь дней? Он не считал. У этой-то было свойство липко дышать ему в спину, даже и на горизонте не мелькая – заполняла собой каждую клетку, хотя и близко не крутилась. Ей и самой нужна была клетка, чтобы меньше на людей кидалась. Или на титанов – что было хуже, ему всё ещё было невдомёк. А ещё… Ещё она действительно ничего не помнила – и от этого его плавило, кипятило, бурлило агрессией и злостью; помогало только то, что – отчасти, - это было ему на руку. Помогало только то, что – тотально – ему было похуй. Такая вот история. Ривай перемахнул с повозки, спрыгнул на землю, осмотрелся – они прибыли в какой-то непримечательный трактир, снаружи и внутри отделанный досками, и он был благодарен за то, что Эрвин уверенно двинулся к широкой летней террасе, чтобы не вариться в затхлом помещении. Вечер еще томился душным зноем, воняло тёплыми дрожжами и кислым пивом; он снял кофту через голову, закатал рукава простой рубахи – хотелось выглушить бочку пива в два глотка. Стол, мать твою, оказался ему высоковат. Потянуло забраться ногами на скамейку, лишь бы не дышать Закариусу в локоть, а он ещё и уронил свою тушу аккурат рядом с ним – гений, не было слов. Галдя, как вороны, разведчики начали моститься на свободные места, сдвигая столы и на ходу выкрикивая заказы снующим мимо официанткам. Подливая масла в огонь, подбрасывая хворост – напротив него приземлилась тёмная воробьиная макушка девки, не обратившей на него ни малейшего… Блядского, к слову, внимания. Ривай пропалил её взглядом, окатил льдом. Чисто на интуиции девчонка вздёрнула голову, завертела головой, чуть не выкручивая костлявую шею. Нашла его глазами. Хлопнула ресницами. Улыбнулась. Ни-чер-та не помнила. Ну и славно. Он бы тоже был не против забыть – но чего-то предпочёл заклеймить на изнанке сознания. Авось пригодится. А может она помнила – и просто искусно играла? Подошла официантка – Ривай попросил пинту тёмного пива, выложил локти на стол, не упустил «случайно» пихнуть громилу под ребро. Глаз не сводил – эта оголённая искренность в глазах, открытость улыбки, дикость всего естества, не вызывала сомнений, но всегда, чёрт возьми, оставляла зерно для размышлений. Простая как башмак – от Ханджи Зоэ болела голова и вспыхивало под веками, – до тошноты. - Не кисни, Ривай. У меня от тяжести этого мужественного взгляда уже голова кружится. - Попизди. Твоя песенка давно спета, очкастая. - Да что ты. Я говорила тебе, что никто меня в жизни так не смешил, как ты? Не говорила – да он и не рад был вызывать смех. Так повелось – дарить положительные эмоции ему было чуждо, странно, скверно. До неприличия ненужно. Проломить титану бошку да скрутить шею – пожалуйста. Прикрыть безоружного солдата всем телом – за милую душу. Тащить на своём горбу очкастую в лазарет, истекающую кровью – скрепя сердце, ну ладно. Ривай сделал щедрый глоток и осмотрелся – разведчики были громче свиней в стойле, цокались бокалами так, что пиво летело на соседние столы, перекрикивали друг друга, разбавляя ржанием не людские вопли. Ну и невежество, не лезло на голову, такое вопиющее поведение. Майк размахивал руками, что чуть не зарядил ему локтем в нос, приобнимал за спину белобрысую девчонку из своего отряда, Зоэ преклонялась с пивом через весь стол, чтобы дотянуться до чужих бокалов, почти легла грудью в луковые кольца и какой-то белый соус, не беспокоясь о чистоте рубашки. Эрвин Смит один сидел, не моргнув глазом, лаская окружающих пространным мудрым взглядом, пугал похуже солдатских воплей. Он знал таких, как облупленных, и – не знал, как себя вести, чтобы не попасть под невербальное влияние. Смит медленно приподнял голову, еле дёрнул плечами – ему на плечо вспорхнула чья-то женская рука, и он кончиками пальцев едва тронул чужие пальцы, обернулся слегка, встречая чужую улыбку своей, мертвецки спокойной. Официантка, кудрявая девушка в блузе с глубоким вырезом, подошла к нему со спины с подносом новых закусок, и осталась, застыла, задержалась за плечом командора, робко скрестив за спиной пустые руки. Эрвин, чего-то, озарился улыбкой – он не видел его таким, сколько знал. - Эй, – Майк по уши ушёл в интимную беседу с подчинённой, и он не нашёл ничего лучше, как щёлкнуть пальцами перед парой больших карих глаз, в прострации гипнотизирующих тарелку с чесночными гренками. – Кто это рядом с Эрвином? - О-о-о, понравилась? – какого-то хрена, Зоэ щенячьи округлила глаза и сложила ладошки в молитвенном жесте; улыбка не помещалась на её мелком лице, острые уши торчали, и щёки пьяно горели. Полыхали. Ей невдомёк было, что он бы скорее объявил себя социопатом, чем признал, что ему кто-то запал в душу. – Это Мари, первая любовь Эрвина. Они познакомились ещё до разведки. Эрвин говорил мне, что цель важнее любви. Но, поговаривают, он до сих пор к ней неровно дышит, и неспроста, она ведь такаа-а-ая милашка, скажи! Ривай поморщился. Ей невдомёк было, что ему насрать. Ей невдомёк было, что на фоне рыжеватых кудрей и пышных бёдер в подоле клетчатой юбки, его взгляд всегда цеплялся за худые ноги в армейских брюках да лицо подростка, смеющееся, нелепейшее за стёклами очков. Ей невдомёк было, что «така-а-ая милашка» была именно она, и никто иной. Ривай метал в неё ножи взглядом, мысленно сжимал её бедро под столом костистыми пальцами. Ривай – пнул её ногой по лодыжке, чтобы сиделось лучше, и кинул ей на голову свою кофту с капюшоном. Похолодало. - Ненавижу милашек. Меня от них тошнит, - ночь накрывала стену Мария синим полотном, звёзды битым стеклом разлетелись по небу. – Оденься. Опять на меня соплями своими будешь брызгать. Смех Зоэ разлетелся на горизонты, похлеще тех звёзд, что гасли над его головой и летели плашмя на землю. Было… Не так уж плохо, как могло. Майк не напиздел – и он почти уважил его. Из прокуренного трактира, бухие, охрипшие, осоловевшие, они вышли, слава стенам, в пятнадцать минут пятого, и он был благодарен Эрвину, что тот заведомо позаботился о перевозке. Единственно трезвый из всех, накинувший на плечи легкий плащ, он терпеливо дождался, пока прорыгается перебравший Хеннинг, и отбыл последним, напоследок поцеловав руку своей несбывшейся любви. Герой-любовник, роковой джентльмен, тьфу ты блядь. Ривай скептически смерил его спину глазами, и не менее скептически смерил накренившуюся в бок фигуру четырёхглазой, мирно лежащей на плече того самого прислужника Моблита, что едва годился ей в мамки. Ривай закинул ногу на ногу, поймал его взгляд – как бы невзначай провёл большим пальцем по горлу, чертя невидимую линию. Моблит громко сглотнул – кадык беспокойно прокатился по горлу. Не то, что его бесило – помешанная титанофилка могла делать, что хочет, да и общаться, в принципе, с кем пожелает. Его чёрная кофта, коротковатая ей по длине, в ширину висела мешком, и он почти представил тяжесть её головы на своём плече, затаившись, прикрыв на минуту глаза. Не то, чтобы он фантазировал. Он был пьян, а может и в стельку. Ханджи молчала, в неведении оглаживая ткань его кофты между пальцев, бессознательно улыбалась, и он надеялся, что ей не видится Смит, не видится Моблит, и никто, кто мог бы занять его место. Они пару раз обменялись нелестными комментариями, к слову. Он хмурился и воротил морду, она зубоскалила, сама себе заливаясь смехом. Будила людей в домах и пьяных разведчиков, а ей всё нипочём было; у него чесались костяшки, и насекомые порхали внизу живота, задевая мерзкими прозрачными крылышками. Одни из самых захмелевших, по приезду они первые спрыгнули с повозки залихватски ловко. Из-под него летели искры; она легко и жестоко отмахнулась от мальца Бернера, что вызвался провести её до комнаты – демонстративно и гордо двинулась к замку, нахально задрав кверху длинный нос. Её сапожки звонко цокали по каменным коридорам, он честно вынуждено шёл за ней следом, не забывая лишний раз огрызаться – его комната была соседней от её, и она охотно отвечала на его выпады, слабо уже скрывая хорошо замаскированное раздражение. Не то, чтобы ему нравилось, льстило, тешило самолюбие. Ханджи резко дёрнула плечом, плюнула ему под ноги очередную ядовитую шутку. Его… расслабляло. Скорее, так. -…так вот, что я тебе скажу, хороший мой. Титаны – это тебе не зверушки, которых стреляют для охоты, как ты. Они интереснейшие для исследования существа, и мне ещё предстоит до них добраться, а вам всем – сгореть от зависти оттого, сколько всего я ещё о них узнаю, - дура малохольная, даже не потрудилась завершить диалог – вредно дёрнула носом и схватилась за ручку своей двери, проворачивая ключ. О, он уже сгорел от зависти к тем, кто не слышал сейчас её бредового пиздежа. А кофта, блядь? - Очкастая. А кофта, блядь? Снисхождение всего королевского рода было в этом задранном взгляде и артистичном изломе запястье, когда она сняла через голову его кофту и приподняла над полом, ожидая, когда он примет «дар» из её рук. В глазах её плясали черти и, вроде, свет от свечей. Ривай закатил глаза и выхватил из пальцев ткань. Скрипнул дверью, хлопнул что есть мочи. «И тебе спокойной ночи!» - звенело в ушах ещё минут пять, вытесняя посторонние звуки, глуша пение утренних птиц за окном. Тихо светало. Ривай подкрался к кровати, небрежно откинул кофту на заправленную постель. Сел у открытого окна. Зарылся пальцами в тёплую ткань, хранящую ещё простое человеческое тепло – случайно, просто под руку попала. Скривился, поднёс поближе к лицу – ненароком зарылся лицом в мятые складки. Ткань пахла яблоками и осенним костром. Яблоки были зимние – отливая фиолетовым боками, они лежали в снегу на окраинах Подземного города, и мама говорила, если много съесть, – заболит живот. Ривай усмехнулся. Вообще-то, нормально посидели. На улицы повыходили на следующий день после похорон. Так и жили.