Путь к сердцу

«Путь к сердцу мужчины лежит через его желудок, но есть женщины, которые знают более короткий путь.» Жак Тати

      Чертыхнувшись, Гермиона выпрямилась, оглядывая местность. Аппарация прошла на удивление мягко, несмотря на лёгкий флёр игристого в голове. Она была слишком зла и слишком расстроена, чтобы откладывать неприятное задание на завтрашний день. Зачем портить себе и без того безрадостный одинокий вечер ещё и посещением того, кто не вызывает у неё никаких чувств, кроме мрачного равнодушия? За истекшие пару лет Гермиона значительно выросла. Многое осознала, многое прожила, многое отпустила. Отрезая от себя неприятное прошлое и давая возможность самой себе жить в будущем. Если уж не счастливо, то хотя бы достойно, без ненужных страхов и сожалений. Куратор Гермионы в аврорате, старый волшебник Хельмут Вайс, провёл с ней немало часов в разговорах. Её специфика требовала предельной внимательности, и этому не способствовало то внутреннее напряжение, что росло и множилось в её душе. Им пришлось проговорить, прожить и отпустить, прежде чем Гермиона смогла равнодушно взирать на дома бывших ПСов и выискивать то, ради чего её и приглашали. Она отвечала за все нестыковки, нелогичности, все странности, что они находили в местах поиска, и след от которых зачастую приводил к ошеломляющим результатам в расследованиях аврората. Душа бывшей преданной поклонницы библиотек требовала перемен. А новые загадки давали необходимое развитие её мозгу, не давая ему застыть вязкой массой желеобразного вещества…       Осматривая местность, Гермиона невольно поёжилась. Она и подумать не могла, что один из бывших пожирателей, виновный во многих преступлениях и выпущенный на поруки под домашний арест, выберет своим пристанищем этот странный дом в глуши леса. Хотя, глушь — это громко сказано. Просто сруб в отдалении от давно исхоженных троп и скрытый от лишних глаз. Взмахнув палочкой, Гермиона подсветила охранные чары вокруг дома, приблизилась к барьеру и коснулась его рукой, давая считать себя и уровень своего допуска. Как ведущему специалисту аврората этого хватило, чтобы она беспрепятственно пересекла барьер. Шагая по дорожке, что вела к дому, Гермиона невольно вглядывалась в нетронутый снежный покров. Как минимум полдня из дома точно никто не выходил и никто в него не проникал. Это значит, что её сегодняшняя цель — преспокойно пережидала рождественские морозы в доме. Невысокий, одноэтажный, сложенный из массивных брёвен, дом хмурил брови наличников и встречал её широко распахнутыми глазами ставень. В окне одной из комнат плясали тени, явно создаваемые горящим камином, в окне другой — призывно мягко колыхались огоньки многочисленных светильников.       «Интересно, керосиновые или магические?» — Гермиона шумно выдохнула, отряхнула снег с плеч, и занесла руку в перчатке, оповещая массивную дверь о своём визите. Едва отзвучал последний удар, как она, не церемонясь, распахнула дверь.       Дом встретил её полутьмой и едва слышным щебетанием птиц, что выглядело несколько странно, учитывая личность хозяина этой домашней тюрьмы. Громко топнув сапогами на пороге, стряхивая с них налипший снег, Гермиона деловито стянула обе перчатки, поудобнее обхватывая древко своей палочки.       — Мистер Долохов? — её громкий голос словно вяз в патоке тишины дома. Растекался по углам, шелестел по брёвнам стен, и совершенно не звучал бодро и уверенно, как того хотелось самой Гермионе. Послышался шорох, где-то явно встрепенулись птицы, раздалась лёгкая трель перезвона колокольчиков, и в коридор из-за угла шагнул её сегодняшний «арестант». Гермиона невольно сморгнула. Она совершенно не таким помнила этого приспешника бывшего тёмного лорда. Подтянутый, склизкий, яркий и быстрый, опасный как лезвие, вот всё, что она помнила о нём со времён своего «военного» детства. Сейчас же перед ней стоял высокий мужчина, на плечи которого спускалась мягкая волна тёмных волос, цепляясь прядями за аккуратную короткую бороду. Расслабленно оперевшись о косяк проёма, бывший пожиратель скользнул взглядом по фигуре той, что вторглась на его территорию. И пока ответный взгляд Гермионы пытался охватить и оценить все новые детали его образа, он, в свою очередь, осуждающе рассматривал лужу начинающего таять снега у её ног, её плащ, с меховой оторочкой, в ворсе которого прятались от распространяющегося тепла холодные творения зимы, усыпая тёмный ворот серебристыми искрами умирающего сияния.       — Мисс Грейнджер, — Долохов усмехнулся, и вытер руки, заставляя взгляд Гермионы с подозрением замереть на полотенце. — Это где же вы так проштрафились?       Гермиона, хотевшая было ответить, упрямо сжала губы, замечая, как по его лицу пронеслась ехидная усмешка, и он слегка потёр большим пальцем уголок своих губ, явно подтрунивая над ней. Мало кто воспринимал её всерьёз, до тех пор, пока она не принималась за свою работу. И Долохов не стал исключением. Однако здесь и сейчас, она не должна была выискивать зацепки, несоответствия и неточности. Здесь и сейчас она должна была проверить дом, самого заключенного, удостовериться в отсутствии следов инородной магии, кроме бытовой, и, записав это всё в отчёт — отправить его в отдел. А потому, ни поразить Долохова своими умениями, ни убить его остротой своего ума, Гермионе возможным не представлялось. И всё, что она могла, лишь упрямо мотнуть головой, хмыкнуть в ответ на его внимательный взгляд и гордо вздернуть подбородок.       — Процедура вам известна, мистер Долохов, — Гермиона сделала шаг вперёд. — Много времени это не займет, ни у меня, ни у вас. Давайте не будем портить друг другу вечер.       — Стоять! — вместо вежливого ответного кивка, Долохов угрожающе вскинул руку, заставляя Гермиону замереть на месте. — Кто вас учил шастать по деревянному полу в сапогах, полных снега?       — Простите? — Гермиона невольно оторопела от подобного заявления. Он что, предлагает ей разуться? Серьёзно? — Мистер Долохов, мы не в стерильной палате Мунго, — она снова сделала шаг.       — Я разрешал двигаться? — Долохов, не смотря на своё положение арестанта, явно не собирался сдавать позиции. — Вы пачкаете мне пол. Где ваши манеры, мисс Грейнджер?       Гермиона не понимала этого «русского». Что такого было в том, что она решила пройтись в обуви? Так делают все! Она нахмурилась и упёрлась взглядом в босые ступни бывшего пожирателя. Он что, ходит дома босиком? Зимой? Серьёзно?       — Мама не учила вас разуваться при входе в дом, мисс Грейнджер? — вкрадчивый голос Долохова мягко отразился от стен, скатываясь по выпуклым бокам дерева. — Вы дома тоже разгуливаете в сапогах?       Гермиона замерла. В голове от окутавшего её тепла в помещении снова разлился лёгкий бриз послевкусия от выпитого вина, заставляя её прилагать усилия, чтобы удержать спину ровно и не осесть на стоявший рядом сундук с накинутой на него какой-то тканью. Она пыталась понять, о чём ей толкует Долохов. И почему она должна ему отвечать? Она хотела бы присесть. Или вообще отправиться домой. Из глубин дома снова раздалось столь неуместное здесь щебетание и мелодичный перезвон колокольчика, а следом за звуками вокруг Гермионы закружил тонкий ненавязчивый аромат чего-то очень насыщенного и очень ягодного.       — Хорошо, — Гермиона зажмурилась и выдохнула. Чем быстрее она с этим покончит, тем быстрее она попадет домой, в свою кровать, и забудется долгим полезным целебным сном. — Я разуюсь, и оставлю мокрый плащ в коридоре, раз вас наверняка лишили домашнего эльфа, который мог бы позаботиться о моих вещах. Взамен, вы даёте мне сделать всё, что мне нужно, и мы с вами расстаёмся этим вечером в полном восторге друг от друга и обещанием больше никогда не увидеться.       — Мисс Грейнджер, слушая вас можно подумать о чём угодно, только не о том, что вы тут только что пытались мне сообщить, — он снова усмехнулся. — Раздевайтесь и проходите! У меня есть дела поважнее.       Наблюдая, как Долохов возвращается туда, откуда пришёл, Гермиона медленно стягивала с ног высокие сапоги. Плащ она бросила на злосчастный сундук, предварительно наложив на него высушивающее заклинание. Плотные носки чуть скользили по гладкой поверхности дерева, и Гермиона невольно уставилась на пол, рассматривая рисунок. Ничего особенного, просто затёртый, отполированный пол, но с такими «вкусными» прожилками по полотну, что невольно хотелось ступать по ним, как по ручейку, что обязательно приведёт к реке. Сделав ещё пару шагов, Гермиона заглянула в комнату, где огонь ласково облизывал своими языками портал камина. Против ожидания, извечного атрибута наступающего Рождества в этой — по-видимому, самой большой —комнате дома, Гермиона не обнаружила. Ничего. Совершенно ничего в этом доме не указывало на то, что завтра — Сочельник. Или же хозяин дома отъявленный атеист, или же не рискнул праздновать в одиночестве.       Удивившись своим странным мыслям, Гермиона качнула головой. Нет, идти после вечеринки на задание было, определённо, глупой затеей. Она слишком расслаблена и не собрана, слишком отвлекается, слишком расстроена грязными намеками Рона и ехидством Малфоя-младшего. И почему она не пошла домой? Ведь проверять Долохова нужно было лишь завтра. Зачем она опять пошла на поводу у своего дурацкого желания сделать всё не так, как от неё ожидали? И что вообще на неё нашло в эти последние пару месяцев, когда она вдруг из уравновешенной молодой особы превратилась в один сплошной дёрганный комок нервов? Невилл говорил, что это потому, что она много работает и долго сидит в затхлых подвалах домов, а Джинни, как всегда, во всём обвиняла Гарри, который нещадно эксплуатировал свою подругу. И только лишь Драко и Панси, ехидно усмехаясь и загадочно подмигивая, твердили Гермионе о том, что у молодого тела тоже есть свои потребности. Но Гермиона лишь бросала в них силенцио и шла дальше. Её не интересовала эта часть взрослой жизни. Во всяком случае, ничего особенного она не испытывала, или же Рон был не достаточно возбуждающим для её мозговых рецепторов…       — Вы там что, замёрзли? — голос Долохова заставил Гермиону вздрогнуть, и резко обернуться. Она что-то слишком замечталась, совершенно в неподходящее время и в неподходящей обстановке. Ей просто нужно закончить работу и отправиться домой. Гермиона шагнула в комнату, откуда слышался голос Долохова. Ею оказалась небольшая, но весьма уютная, кухня с островком посередине, возле которого и стоял бывший пожиратель. — Так в чём же вы провинились, мисс Грейнджер? — повторил он свой вопрос.       — Я не могу провиниться, — Гермиона неосознанно, скорее, по привычке, встала на защиту своего Я. — Потому что я…       — Да-да, потому что вы перфекционистка, отличница и, — Долохов неожиданно ей подмигнул, — просто волшебная умница, да?       Гермиона фыркнула, но кивнула, в подтверждение его слов. Да что он вообще может знать о ней? Кроме того, что писал Пророк, полоская её имя на первых порах скандального разрыва.       — Так и что же заставило Умницу явиться в дом бывшего Пожирателя? — Долохов закинул в рот что-то напоминающее орех, и снова подмигнул Гермионе.       — Это моя работа, — Гермиона прочистила горло, прежде чем ответить Долохову. Вся эта ситуация казалась ей странной и очень нелогичной. Он, отчего-то, не грубил, не огрызался и не плевался ядом, а она сама всё больше проникалась теплом дома, нежась в ласковых потоках и теряясь в негромком щебетании канареек, чья клетка раскачивалась прямо перед окном, свисая на цепи с потолочных балок.       — Мисс Грейнджер, — Долохов покачал головой. — Ну, какая может быть работа на вечеринке?       Грейнджер уставилась на Долохова во все глаза. Как он узнал? Видимо, весь её вид выражал такой логичный и увесистый знак вопроса, что Долохов переступил с ноги на ногу и, явно наслаждаясь её реакцией, ответил:       — От вас пахнет ягодным вином, а в ваших волосах запутались снежинки бумажного конфетти. Продолжите утверждать, что не были на вечеринке? Или снизойдёте, и во время своей проверки, побалуете одинокого отшельника рассказом о том, что творится за пределами магического барьера?       — Я вас развлекать не обязана, — Гермиона выпрямилась и сложила руки на груди. — Неужели вы думаете, что я расскажу вам то, чего вам знать не положено, согласно вашего статуса?       — Я думаю, что несправедливость этого мира, вынуждающая вас сегодня посетить мой дом, должна найти выход в праведном выражении гнева, — Долохов снова подкинул орех, ловко ловя его ртом, и вызывая очередной возмущенный переполох в клетке, из-за мимо пролетевшего лакомства.       Гермиона застыла, впитывая это простое и незамысловатое действие. В его движениях было столько животной грации, что она невольно сглотнула, следя за тем, как натянулись закатанные рукава на его руке при движении, как чуть отклонилось тело, отступая от островка…       — Вы что, варите зелье? Вам же запрещено! — скользнувший по столу взгляд моментально выхватил скопление разнообразных ингредиентов, мгновенно вырывая мозг Гермионы из момента созерцания того, что вообще не должно было её интересовать. Гермиона сделала несколько шагов и склонилась над столом, пытаясь разобрать, что именно там было собрано.       — Вообще-то, — голос Долохова звучал с малой толикой обиды, — я собирался готовить, мисс Грейнджер. Но в вашем представлении это, видимо, сродни колдовству.       — Простите? — Гермиона повернулась, пытаясь осознать его слова.       — Вы, видимо, сами не готовите, мисс Грейнджер.       — С чего вы…       — С того, что ни одна уважающая себя ведьма, умеющая готовить, никогда не примет ингредиенты для ужина за составляющие зелья.       Это была плохая затея. Очень плохая затея. Прийти сюда сразу после… Гермиона сцепила зубы. Он же «колет» её уже второй раз, совершенно не утруждая себя. А она… Она… А она вообще не понимает, зачем поддалась на провокацию. Зачем положила своё имя в этот чёртов котёл, призванный решить, кто из них всех отправится в сочельник по «домашним» арестантам. Двенадцать авроров. Четыре пункта назначения. Четыре жертвы с испорченным кануном. И — по воле случая — в этот раз она одна из жертв. Она обычно не участвовала. Это не её профиль. Но она обычно и столько не пила. Но вино Панси было таким ягодным, таким летним, таким ярким и вкусным… И это чувство эйфории и собственной удачливости… Но увы. Расстраивало даже не это. Она бы справилась быстро. Но — завтра. Если бы не слова Рона о том, что одиноким занудам самое то шастать по «домашникам» чтобы не скучать в Рождество. Его патронус унёс послание о скорой встрече очередной его пассии, а Гермиона умело спрятав разочарование, бездумно аппарировала в лес. Где теперь Антонин Долохов без труда колет её тонкой рапирой своего острого ума и проницательности.       — Мисс Грейнджер, — голос Долохова зазвучал как-то иначе, заставляя Гермиону снова вынырнуть из своих мыслей. Да что вообще с ней такое, если она никак не может сосредоточиться на простейшем задании. А что если он нападёт на неё? Заберёт палочку? Ведь никто не знает, что она тут. Хотя, охранный барьер должен был оповестить… Но Гермиона не была в этом столь уверена. А что если…       — Мисс Грейнджер, — снова вкрадчиво повторил Долохов, заставляя Гермиону посмотреть на него. — Давайте так. Я вас угощу ужином, а вы немного меня развлечёте рассказом о том, как же вас так угораздило… Своё ежевичное Паркинсоны на обычные вечеринки не приносят…       — Вы знаете Панси? — несуразность вопроса заставила Гермиону вздрогнуть. Она должна была сейчас проверять следы инородной магии, писать отчёт, а вместо этого, всё, что её сейчас волнует, это откуда Долохову известно про вино Панси. Из глубин сознания тонкой струйкой потянулась цепочка выводов и догадок, которые сводились лишь к тому, что с ней что-то не так. Но никакого инородного вмешательства, никакой магии, никакого воздействия на себе Гермиона не замечала. Иначе бы её заговоренный браслет уже бы нещадно жёг ей руку. Но кроме лёгкого хмеля — ничего не было. Однако слова Долохова не давали ей покоя.       — Мисс Грейнджер, — Долохов усмехнулся. — А говорят, вы загадки как орешки щёлкаете, — он цокнул языком, подавляя разочарованный выдох, и ловко раскусывая очередной орех.       — Щёлкаю, — Гермиона уверенно кивнула.       — Так за что мозг отправили на галеры?       — На куда?       — На черновую работу, мисс Грейнджер. Вы что, перешли Панси дорогу?       — Да больно мне нужно! — Гермиона возмущенно взмахнула рукой. — Это к делу не относится! — Гермионе нужно было выбираться из этого слишком расслабляющего тепла. — Так что же вы готовите из этих корешков и набора странной травы? И потом, кто варит еду в котле для зелий? А? — Гермиона хмыкнула.       — А так еда вкуснее, мисс Грейнджер. Потому что готовка — это магия дома.       — Не говорите ерунды, мистер Долохов! Что магического в том, чтобы накидать ингредиентов в одну посуду и пару раз взмахнуть палочкой!       — А вот и первая ошибка, мисс Грейнджер! Ни один уважающий себя кулинар готовить с помощью волшебной палочки не будет!       — А вы, значит, у нас из Пожирателей в кулинары переквалифицировались, так выходит, мистер Долохов?       — А у вас есть иные способы для развлечения в запертом пространстве, мисс Грейнджер? — глаза Долохова опасно блеснули.       — А не надо было творить всё то, что вы натворили! Это вы ещё мягко отделались от поцелуя Дементора! — Гермиона испытывала странное возбуждение, заставляя бывшего Пожирателя выслушивать всё то, что ей очень давно хотелось сказать. — Таким, как вы…       — Мисс Грейнджер… — голос Долохова опасно понизился, заставляя затылок чуть занеметь, ощущая прикосновение страха. Гермиона судорожно сглотнула, понимая, что ещё немного и милое приключение может обернуться катастрофой. Чертово вино Панси! Чертова она сама, что решила припереться сегодня. Чертова вечеринка! Пытаясь успокоиться, Гермиона взяла со стола странной формы стакан с резкими гранями, налила в него воды, что стояла рядом в графине, и сделала большой глоток…       На секунду ей показалось, что всё её нутро опалило адским огнём. Во рту нещадно жгло, судорожные вдохи облегчения не приносили, лишь усиливая жжение от гортани до самого желудка. Глаза слезились, мешая рассмотреть, что происходит вокруг. И всё, что могла Гермиона — это слушать смех бывшего пожирателя, который, не отказывая себе в удовольствии, раскатисто смеялся, глядя на Грейнджер, и упираясь руками в столешницу.       — Какого чёрта, Долохов? — просипела Гермиона, всё ещё утирая слезы и пытаясь отдышаться. Не переставая посмеиваться, Долохов протянул ей другой стакан с красноватой жидкостью. Гермиона отшатнулась, но Долохов настойчиво сжал её пальцы вокруг нового странного стакана.       — Запейте, вам полегчает.       Гермиона упрямо замотала головой, всё ещё глотая воздух, как рыба на суше, но то ли испугавшись, что Долохов вольёт это в неё насильно, то ли решив, что хуже, чем есть, уже не будет, она поднесла стакан к губам и сделала новый глоток. По гортани вниз скатилась спасительная прохлада ягодного морса, почти полностью стирая жжение и убирая отвратительный привкус на корне языка. С жадностью допив всё до последней капли, Грейнджер вернула стакан Долохову, внимательно всматриваясь в его лицо.       — Что вы подмешали в воду?       — Это — водка, мисс Грейнджер. Вода у меня вон в том ковше.       — Водка?       — Традиционный русский напиток.       — Крепкое вино?       — Чистый спирт, — Долохов хохотнул, наблюдая за тем, как Гермиона распахнула глаза, осознавая, что именно она выпила.       — Ох…       — Мисс Грейнджер, — Долохов подошёл ближе, цепко поддев подбородок Гермионы и всмотревшись в её глаза, безапелляционно продолжил: — В таком состоянии вам аппарировать нельзя.       — Почему? — Гермиона моргнула, чувствуя, как в голове начинает образовываться странная лёгкость.       — Вас разорвёт, Гермиона. Ваше сознание в ближайший час не в состоянии будет контролировать тело.       — Ну, так я просто попрошу у вас антипохмельное и…       — Увы, ввиду надвигающихся праздников запасы данного зелья у всех аптекарей давно исчерпаны, а я так и вовсе подобного не держу, в последнее время.       — Почему? — Гермионе показалось, или её голос стал звучать чуть звонче, но слова тянулись бесконечно долго?       — Потому что мне нравится тот эффект, что вызывает данный напиток. Лёгкость, мисс Грейнджер. Это раз. А два — этот напиток идеально подходит к тому, что я собираюсь готовить на ужин. И в третьих — прекрасно скрашивает процесс. Но вы, кажется, со мной не согласны.       — Это ужасный напиток! — Гермиона скривилась.       — Вы не правильно начали знакомство.       — Да мы вообще знакомиться не хотели, — она устало вздохнула. Вместе с лёгкостью в голове, в тело проникала усталость. Хотелось завернуться в плед, лечь на свой диван дома и смотреть, как мигают огоньки на небольшой пушистой ели, что она нарядила ещё несколько дней назад. Хотелось обнимать руками кружку горячего шоколада, тереться щекой о мягкий ворс кота и смотреть глупые шоу по маггловскому телевизору. Хотелось… Но вместо этого, она стояла сейчас посредине кухни бывшего пожирателя, к которому пришла не по своей воле. И что же ей теперь делать?       — Идите-ка сюда, мисс Грейнджер, — Долохов неожиданно обхватил её за талию своими руками и ловко усадил на край островка. — Посидите-ка здесь, под моим присмотром. И пока вы приходите в себя, я успею приготовить ужин. Потом вы поедите, окончательно протрезвеете, если, конечно, не станете снова хватать гранёные стаканы, и отправитесь восвояси. Идёт?       — Идёт, — вяло кивнула Гермиона, пытаясь остановить лёгкое головокружение и не рухнуть со стола на пол. Это он, конечно, хорошо придумал. Отсюда она точно не двинется, без риска упасть или врезаться во что-то. — Но, может, я вас в кровати подожду, пока вы…       — Однако, мисс Грейнджер, — Долохов снова раскатисто рассмеялся, заставляя Гермиону покраснеть от осознания двойственности собственных слов. — Вот так и сразу? Мы с вами не так хорошо знакомы, чтобы я…       — Хватит! — взмолилась Гермиона, закрывая лицо руками. — Хватит!       — Хорошо, — миролюбиво ответил Долохов, склонив голову набок. — Да, собеседника из вас сейчас нормального не получится, мисс Грейнджер…       — Да, мне лучше помолчать, мистер Долохов.       — Антонин.       — Что?       — Ну, уж если вы собрались ждать меня в постели, мисс Грейнджер, то я думаю, нам стоит…       — Ну, хватит! — Гермиона в отчаянии стукнула ладонью по столу.       — Аккуратнее, мисс Грейнджер! Вы мне так весь картофель распугаете, — и Долохов снова рассмеялся, глядя как Гермиона оглянулась по сторонам и судорожно прижала к себе руки. — Итак, пока вы сидите спокойно и молчите, я буду столь гостеприимен, что расскажу вам про таинство, что покорит любого мужчину быстрее, чем ваше неловкое предложение, мисс Грейнджер.       — Да нет там никакого таинства! Положил, посыпал, нашёл в книге нужное заклинание — и вуаля! — Гермиона закатила глаза, складывая ладони на коленях.       — Вы когда-нибудь ели борщ, Гермиона? — неожиданно вкрадчиво спросил Долохов, наблюдая за тем, как она разгладила шерсть юбки и беззаботно начала болтать ногами.       — Борщ? — Гермиона поморщилась, молчаливо проглатывая обращение и пытаясь вызвать в памяти упомянутое блюдо. — Звучит отвратительно. На вкус — тоже? — она пожала плечами и потянулась рукой к веточкам зелени.       — Руки! — Долохов легко шлёпнул ладонью по пальцам Грейнджер, и отодвинул зелень чуть дальше. — На вкус — это волшебно.       — То же мне, описание вкуса! Волшебно! — Гермиона хмыкнула. — Я что-то ничего вкусного на столе не наблюдаю.       — В отличие от вас, я — очень даже, — Долохов внимательно посмотрел на Гермиону, снова коснувшись большим пальцем уголка своих губ. — Но вернёмся к рецепту! Запоминайте, Грейнджер! Потом скажете мне спасибо, когда… Когда-то, в общем, скажете.       — Всенепременно, — Гермиона прыснула со смеху. — Мне нужно перо и пергамент, я буду записывать…       — Нет, перо вам сейчас нельзя, — Долохов усмехнулся. — Итак, знаете, что главное в этом блюде, Гермиона?       — Состояние его готовности к употреблению?       — Бульон, Гермиона. Бульон. Это — основа всего. Основа любых отношений, которые потом возникнут на его фоне у всех остальных ингредиентов.       — Отношения ингредиентов? — Гермиона уставилась на Долохова.       В голове не проносилось ни одной мысли. Ей сейчас было так легко и свободно, как никогда раньше. Сидя на столе в компании бывшего убийцы, Гермиона Грейнджер ощущала невероятное спокойствие и уют. Словно это было самое верное — сидеть на его столе в канун Рождества и болтать ногами, слушая его лекцию о приготовлении пищи. Голос Долохова обволакивал и баюкал, словно качал на мягких волнах его фантазии. И она уже не совсем понимала, где он шутит, а где говорит серьёзно. А в какой-то момент она и вовсе задумалась о том, что, возможно, этих Пожирателей обучали в каких-то иных школах. Его руки с чуть вздутыми от напряжения венами на ладонях, так уверенно мыли и чистили, нарезали соломкой и шинковали. Он был органичен на этой кухне. Он сам казался ей тем самым важным ингредиентом, из-за которого любое блюдо обретёт неповторимый вкус.       — Так для чего нам нужен пастернак?       — Кто? — Гермиона ошарашено уставилась на Долохова, понимая, что в очередной раз ни черта из его слов не поняла и не услышала.       — Гермиона! Ты же отличница! Соберись! Итак, для чего нам нужен…       Плевать бы ей сейчас хотелось — для чего. Ещё на моменте его рассказа про этот, как его, соус… — нет! Бульон! — Гермиона отчаянно поняла, что ей становиться душно. Слушая про медленный огонь и томление, про тягучесть жидкой субстанции, про аромат и ласкающий язык вкус, она думала явно не о том, как превратить простую воду в то, что он описывал. Под рёбрами пекло, стекая ниже, сворачиваясь неясным томлением, которое невозможно было выпустить. Она саму себя чувствовала тем самым бульоном, что под стазисом стоял сейчас в самом центре островка. Ткань юбки стала колючей и заставляла её ерзать на своём краю стола, пока она томилась в неожиданно накатившей волне внутреннего тепла.       — Корень, Гермиона, нам нужен, чтобы придать нашему блюду сладость. Поджариваясь на сильном огне, он начинает сочиться и отдаёт всю ту солнечную теплоту, что собирали его листья и с соком спускали в недра белого корня…       Гермиона сжала колени. Стекающая по корню сладость вызывала у неё совершенно иные ассоциации, нежели то, о чём говорил Долохов. Неожиданно для себя самой Гермиона поймала себя на несвойственных ей мыслях. Она прекрасно видела его движения, но мозг упорно проецировал их в другую плоскость и заставлял её краснеть после каждого его слова. И тогда он замолкал, внимательно на неё смотрел, касался пальцем края губ и продолжал…       Когда они прошли уровень морковного корня, корня лука, Гермиона решила, что это невозможно: готовить суп, соус или чёрт его знает что там, из одних корней, которые руки Долохова ласково оглаживали, снимая с них остатки земли и освобождая от кожуры. Кто вообще придумал корни и их форму и… Она жадно всматривалась в его лицо, когда он прочистил горло и залпом выпил немного своей адской воды, вдыхая при этом запах со своей ладони и прожигая её саму столь же огненным взглядом. И ей вдруг до одури захотелось повторить его жест, узнать, чем же так вкусно пахнет его рука, что он так долго не отнимает её от своего лица.       Стадию обсуждения клубней картофеля Гермиона пропустила в принципе. Ей стало настолько нестерпимо жарко, что плюнув на все разумные доводы, она стянула с себя тонкий свитер, оставаясь в обтягивающей футболке. Она бы и чертовски колючую юбку тоже сняла, но это было бы совсем некрасиво, и чревато последствиями.       — Чтобы облегчить доступ к телу…       — К чему? — Гермиона прокашлялась, понимая, что снова что-то упустила.       — К телу помидора, Грейнджер! О чём ты думаешь? — он снова скользнул по ней прожигающим взглядом, а Гермиона всё силилась понять, когда они перешли на ты? До чистки ещё одного странного корня — чеснока — или после? В этом русском блюде только мясо по земле бегало, и эта лохматая королева листьев — капуста. Остальное всё — почти всё — ушло в корень. Это невозможно!       — Я… — она сглотнула, пытаясь прогнать сухость во рту. Несмотря на дискомфорт от одежды, невероятная лёгкость в голове и в разгорячённом теле приносила Гермионе столько новых неизведанных до этого момента эмоций, что она готова была слушать про этот странный соус-суп вечно. Если при этом он будет смотреть на неё таким взглядом, если при этом, сидя на этой столешнице она будет ощущать себя главным блюдом этого вечера, если при этом…       — Ай, чёрт, — Долохов перебрасывал между пальцами помидор, который только что достал из горячей воды. Бросив очередную попытку, снять тонкую кожицу с плода, он резким движением зажал между пальцами мочки своих ушей. Гермиона сглотнула. Этот странный жест, выражение его лица, всё это вызывало в ней приступ неконтролируемой, неожиданной и совершенно не свойственной для неё, нежности.       — Что ты делаешь? — Гермиона склонила голову набок.       — Привычка, — и видя, что она не понимает, сделал шаг в её сторону, касаясь её колена своим телом. — Мочка всегда холоднее опалённых пальцев.       И прежде чем она успела что-то сообразить, он аккуратно сжал её мочку своими горячими пальцами. Гермионе показалось, что сквозь её тело прошёл разряд. Двумя пальцами он поглаживал мочку её уха, в то время как остальные словно невзначай прошлись по её шее в ласковом, поглаживающем жесте. И ещё раз. И снова. Сердце забилось где-то у самого горла, кровь с грохотом ударилась в ушные раковины, в то время как все её ощущения сконцентрировались лишь на одной маленькой мочке уха. Долохов с усилием втянул воздух, сквозь сомкнутые зубы, и попытался отнять от её лица руку. Но Гермиона была проворнее. Послав к чертям собственные сомнения, отринув страхи, она коснулась его ладони, прижимаясь к нему горящей от румянца щекой. Немного потёрлась, повторяя движения своего кота. Долохов медленно прочертил большим пальцем дорожку от её носа до уголка губ, замирая на мгновение, и снова повторяя движение. И снова. Гермиона рассматривала его лицо. Замечая морщинки у глаз, замечая чуть искривлённый нос, рассматривая потемневшие глаза, очерчивая взглядом его всего. В эту минуту, казалось, вокруг них всё замерло, спряталось в моменте стазиса, и даже канарейки перестали выискивать на дне клетки упавшие зёрна. Она сама на мгновение зависла в этом ощущении последнего островка баланса, перед принятием неизбежного решения. Была ли виной всему выпитая огненная вода, или же странное ежевичное вино Панси, или же её собственное алогичное поведение — в этот момент всё уравновесилось и…       Он принял решение за двоих. Делая широкий шаг, и впечатывая её в своё тело. Тёплые ладони тут же охватили её лицо, в тот момент, когда она глубоко вдохнула, срываясь с острой грани своего баланса. Это было мало похоже на поцелуй. Это была жажда, утолить которую было невозможно. Нет, он не целовал. Он врывался, сминая податливую мякоть, давил, выжимая из неё хриплый стон, вместо сока. Сдирал с неё «кожуру», разрезая оболочку всё таким же острым лезвием, каким она его помнила. Желание его коснуться безжалостно давило своим напором внезапно проснувшиеся сомнения. В его руках она становилась тем самым корнем, что извлекали из темноты земли, чтобы раскрыть его сладость. И если виной её чувств сейчас была лишь его огненная вода — меньше всего ей хотелось трезветь. Ей хотелось большего. Того, чего никогда у неё не было прежде. Ей хотелось растечься в его пальцах ярко-красным соком томата, чтобы он слизывал каждую каплю со своей кожи, наслаждаясь ей самой.       Сомневался ли он в своём порыве? Навряд ли. Никто бы из них не смог сказать с точностью, в какой момент обычный рецепт превратился в намеренную провокацию. Никто бы из них не смог сказать с точностью, кто желал сильнее, кто брал и отдавал больше. На одиноком островке посредине кухни они оба создавали сейчас свою собственную магию, когда вкус каждого ингредиента становился тягучей субстанцией, которая обволакивала и утягивала в водоворот кипящей основы…       — Не торопись! Стой! — Долохов снова шлёпнул её по пальцам, не давая взять в руки ложку.       — Да что ещё! — возмутилась Гермиона, ёрзая на его коленях.       — Вот что венчает это ярко-красное творение, — он аккуратно опустил в центр тарелки густую горку сметаны.       — Это ужасный суп! — Гермиона забрала из его рук ложку, слизывая с неё остатки. — Один сплошной корень, обмазанный сметаной…       И в этот момент Гермионе Грейнджер было абсолютно наплевать на то, что на все эти праздники она застряла в доме человека, у которого не было ёлки, и который праздновал Рождество на две недели позже остальных, и у которого не было горячего шоколада, не искрились гирлянды на каждом углу, и не пылились в коробках ёлочные игрушки. Просто он был единственным, кто сотворил магию только для неё. Пусть даже и посредством хитрого блюда со сложно выговариваемым названием «Борщ».       И она тонула в нём, растворялась, теряя свою вязкость сметаны.       Венчая собой эту магическую составляющую его дома.       Обретая в тягучей основе свою собственную суть.