Kororon

Здесь все живое мигом превращается в блестящее, цветное и шумное. Невыносимо разит потом пьяных туш, что толкаются, сбившись в одну большую толпу; Пусть те пьяны еще не настолько, чтобы падать и громко вопить, но уже достаточно, чтобы громко вопить, сохраняя бодрую голову. Перидот чувствует себя потерянно - нет, она правда сейчас возьмет и потеряется, в первую очередь из-за роста. Тщательно разжуют бедную коротышку толчками плечом, что прийдутся ей в висок, или что еще хуже, в перекладинку очков. А вот неприметность в этом необычайно гадком месте ведет себя, как подлый оборотень. Оказывается, что собрались как раз приметные, что делает их абсолютно серой массой цветового безумия. Пери монохромна и тем самым совсем уникальна, разве что, кажись, мхом покрылась немного. Но в месте диких плясок уникальность работает совсем не так. Днем ты слишком обычная, а здесь тоже, дак еще и незванная довеском. Они зовут себя уникальными, хрипят и дымят, гулко заливаются смехом и алкоголем. Они все братья друг другу. Даже сами это подтверждают. А отец их - прожектор под потолком, оттого те тоже лицедеи, наливающиеся новым каждую секунду, и что удивительно - все разом. Так делается и с Аме, и с ее двумя странными подругами, что бесспорно лучше Перидот. А насчет Аме поспорить еще можно: гнилое это дело, оставлять таких маленьких друзей-социофобышей в гуще людского фейрверка. Товарка тоже ростом не вышла, зато вышла лохматостью, широкой костью, громкостью и Святой Матерью Уникальностью, как абсолютно все, добропорядочные или не очень, сливовые... Погодите, уже кровавые детишки прожектора. А теперь солнечные и снова по кругу. Людскойфейрверклюдскойфейрверклюдскойфейрверк... Он точно сейчас взорвется, если хоть на шаг передвинуть свое мерзотное существование, что кроме самого факта существования именно здесь мерзотным делало еще много чего. Пойти к стойке и взять чего-нибудь прохладного, нет, ледяного, дабы промыть больную голову от слишком густых, невыносимо вязких и теплых цветов, попросту слишком опасно. Перидот будет стоять здесь, далеко не в центре, но уже совсем не в уголку. Перидот будет пережевывать, мозжить все и вся глазами, пока все и вся не делает с ней этого только лишь в прямом смысле. Да, Перидот даже будет делать вид, что танцует и слушает болтовню тех троих. И Перидот абсолютно случайно подорвет огромнейший фейрверк в самой себе, даже когда за этим прелестным занятьицем и двух минут не пройдет. А дело в том, что Иссиня-Черная особа слишком гордо и непринужденно держалась в своем Иссиня-Черном, и плевать ей было с высоты собственного роста на прожектор. И плевать было, что это исчадие ада она видит только секунд сто своей хрупкой жизни. Перидот же все это время уверяла своих подручных богов-руконожек, что эта Иссиня-Черная абсолютно точно еще один ребенок ее родителя. Кто выступал родителем, Пери понятия не имела, но такая идея мести Прожектору крайне возбуждала. Не успевает мелкая даже начать думать, единственные ли они Дети Родителя, Иссиня-Черную хватает за ворот что-то слишком большое, поддатое и оранжевое, чтобы адекватно это «что-то» воспринимать. А жалко. Идея того, что Иссиня-Черная вся такая доминантная плохишка, возбуждал уже совсем по-другому. Спустя полтора ничего Перидот понимает, что все ее крутые большие шмотки одолжены у оранжевой, и сие уже по-настоящему разочаровывает. Иссиня-Черную швыряют в разбитый санузел, после чего заваливаются следом и захлопывают хилую дверь, что еще одну процедуру такого издевательства не вытерпит и уйдет в заслуженную отставку. А сие не то что разочаровывает. Сие заставляет сдвинуться с места, забыв про эти ничтожные выдумки. Ишь, людские фейверки и прожекторные дети, батька скептицизм такое строго-настрого запрещает. А непомерная честь и гордость, залегавшая в основе каждого столь маленького существа, двигает только вперед. В толчке прохладно и ослепляюще-светло. Уши перестают нагреваться от перебродившего в них ультразвука. В общем и целом, даже намного лучше, чем там... Пери не знает, как окрестить тот загон. Пусть и грязно смертельно. Пусть и пахнет не розами. Зато Иссиня-Черная всамделишная, живая и припертая к стенке. Когда у тебя ни силы, ни пугающей морды ни мозгов, ни денег особо в запасах не завалялось, выкидывай фокусы. Простая истина спасает Иссиня-Черной жизнь, пусть и кричит ей оранжевая вслед «Ляпис». Что ж, Ляпис, будем знакомы. Перидот бросает свое тело вместе с охотно бросаемым Ляписовым в черноту туалетного окна. Этаж скорее первый, чем второй, но под ним есть еще цоколь. Лететь, в целом, не долго и безопасно, а Пери поражается меж делом тому, как Ляпис невозмутимо позволяет себя... Красть? О Звезды, Перидот, отжигаешь. Будто бы каждый день бежит два скорее ветра и волн по мокрому асфальту двенадцать восемьдесят с недо-тусовки где полуторометровая ботанка увела пять ее у перекачанной насильницы а она просто за ней бежит ноль-шесть ой кепку посеяла... — Ты куда? — Домой. — Перидот отвечает на обыденный вопрос так же обыденно, ему под стать. Обстоятельства идут нахер. — Ого, я тоже!.. — И это значит, что нам по пути? Отлично! * Так две жутко проблемные чертовки оказываются еще и соседками. Не самыми близкими, а черездомными и немного наискосок, потому что абсолютно точных совпадений не бывает, в точности как и сказанного выше слова. Их объеденит еще один светлый день в шершавых лестницах и молодой листве. Ляпис представится по-человечески [такое воображается трудно: она может быть для Пери кем угодно, но только не человеком, пожалуйста], скажет то, что коротышка неслась так, будто ноги у нее хризолитовые, а еще спасибо средних размеров. И благодарит она, оказывается, абсолютно волшебной полушепотной хрипотцой. Перидот невзначай кивнет татуированной шеей, сегодня голой, и скроется поскорее, ведь видятся они во второй и последний раз. Похмелье выкручивает все тяжеленное содержимое головы. Пери так и остается для Иссиня-Черной недорослой, безбашенной и безымянной. Увы, это не «жалко», не «печально» и даже не «разочаровывает». Это факт жизни, а жизнь еще всегда сможет утечь в самое невообразимое русло.