The Hunger Games: Warbler hunting

Война. Жестокая война обратила Панем в пепел. Сироты, вдовы и безотцовщина. И не осталось бы ничего, если бы в один момент Капитолий не перевернул ход военных действий в свою пользу. Восстания прекратились, а между дистриктами появилась невидимая колючая проволка, сдавив их шеи. В наказание за восстания, каждый из двенадцати районов был обязан с помощью жатвы выбрать двух трибутов — парня и девушку — для проведения голодных игр, по итогу которых остаётся лишь один победитель. Сильнейший, сумевший убить и не стать убитым. В Капитолии игры давно стали чем-то вроде развлечения, а с телевизоров вещали о неком их символизме: напоминании о неотвратимом прошлом. Единство. Вот как они это называют. А на деле? Проигравшие дистрикты тихо ненавидят победителя. Забавно. Цифры каждый год почти что не меняются. Один, два, четыре. Год за годом. Один, два или четыре. Именно в этих дистриктах голодные игры — праздник, а участие в них — большая честь. Жатвы, как таковой, там нет. Есть конкурс и монопольное право на участие в играх. Жителю двенадцатого подобного ажиотажа никогда не понять: здесь трибутов провожали точно смертников, с похоронной традицией — поднимать в небо три пальца, коснувшись их губами. Молча, с одновременно скорбью и облегчением в глазах. Лицемерно? Да. Но за такое никто не осудит. Ни один житель двенадцатого не захочет оказаться на голодных играх по собственной воле или не будет рад, если увидит на экране телевизора своего ребёнка во время традиционного парада трибутов. В двенадцатом неизвестно слово "доброволец", неизвестно слово "победитель". Их никогда не было, а история девчонки с десятых игр больше похожа легенду, чем на что-то действительно существующее. Что же, будучи выходцем из самого дальнего и бедного дистрикта, победить невозможно. У местных детей от недобора веса торчат ребра, кожа их болезненно желтая и даже глаза какие-то впалые, потухшие. Почти все они такие здесь, Сынмин это усвоил. На службе в двенадцатом он не первый год и что-то понимал о местных жителях. Ну, явно больше любого другого капитолийца. Подавляющее большинство населения действительно живёт впроголодь. Если летом ещё можно собрать что-то во дворе, и то не факт — земля совершенно не плодородная, то зимой тут всем приходилось туго. Холод, грипп и голод. Сколько раз О видел, как из шахты выносили замерзшие насмерть во время работы тела? Кажется, после пятого такого за неделю, миротворец принял решение более возле шахты караул не нести. Будучи одним из главных в подразделении, он мог выбирать. Двенадцатый дистрикт в принципе худшее место, куда можно попасть служить. Угнетающий район Панема. Вечно серый, пыльный, и жители тут такие же. Эпидемии не редкость, а запах... Ну, к нему привыкаешь. Периодически кажется, что ты перестаёшь видеть цвета, но потом наступает весна и вспоминаешь: оказывается, кроме белого, серого и черного существует зелёный, а ещё такой яркий розовый или персиковый закат. От вечернего зрелища хочется выпить, хотя, в двенадцатом хочется выпивать всегда, но когда закат столь красив, в принципе, можно и дорогое вино открыть. Всеобщая серость семь месяцев в году и одинаковые будни с ума сводят прилично. Покупая высокий чин за большие деньги, не такого ожидаешь. Ешь досыта, моешься в горячей чистой воде, но невольно чувствуешь себя жителем двенадцатого. А что? Живут в одном городе, дышат одной угольной пылью и их тела пробирают одни и те же морозы. Сынмин вспоминает, что он из Капитолия, только у себя в квартире, особенно в большой белоснежной ванне под струями почти кипящей воды. Красивый вазон, полный фруктов, тоже навевает воспоминаниями о доме. Ну, ничего, ему позволяется возвращаться в Капитолий на месяц раз в год. И хотелось поскорее вернуть яркие дни в кругу семьи и ненадолго забыть о Шлаке, забыть о шахтах и лицах мёртвых или больных людей. Зная, как выглядит смерть, Сынмин всё же менялся: беззаботным жителем Капитолия в ярких одеждах его больше не назвать, да и к играм он стал относиться иначе, только заикаться об этом не стоит. Порят не только нарушителей, вешают не только бунтовщиков. Были в двенадцатом и проблески света. Район торговцев являлся весьма ухоженным местом, где пахнет свежей выпечкой. Как и в Капитолии, тут были и прачечная, и пекарня, и аптека. В общем-то всё, что нужно для комфортной жизни. Проблема другая: где местным жителям взять на это деньги? Сынмин был частым гостем лавки мясника, как и другие миротворцы с хорошим жалованием. И именно миротворцы были основными посетителями лавок с хлебом, кожаными изделиями, лекарствами и многим другим. Так эти семьи и жили: на деньги миротворцев или других жителей района торговцев. Здесь правда красиво, хотя бы немного. Клумб с цветами нет, но вдоль дорог растут небольшие пушистые елочки, а к каждому дому отходит своя тропинка из плиток или крупных камней. Когда парню доводилось обыскивать дома "мятежников" из шлака, такой роскоши, как дорога, не было. Ботинки миротворцев шагали по грязи и, если повезёт, мелкой гальке. Чтобы не свихнуться от давящей атмосферы нищеты и болезненности двенадцатого, О часто гулял именно по району торговцев. Здесь люди выглядят иначе. Не капитолийцы конечно, но уже наевшие небольшие щёки, а одежда их не застирана до дыр. Серости меньше не становилось, но появлялся какой никакой тёплый оттенок, как на старых фотографиях. Но во всём дистрикте шахтёров был всего один луч света, и Сынмин заметил его не так давно. Мало кто в двенадцатом может позволить себе неплохую шубейку, даже аптекари, хотя их дело пользовалось спросом. Но семья мэра была ещё выше, ещё состоятельнее. Не абсолютные богачи, но многое могли себе позволить, вроде новой одежды и свежего хлеба. Такие банальные, но такие недосягаемые вещи здесь, на краю Панема. Поэтому красивый полушубок, мелькнувший недалеко от дома правосудия, зацепил взгляд миротворца. Нет, О знал этого человека, единственного сына мэра. Дистрикт двенадцать настолько мал, что волей неволей за четыре года запомнишь каждого в лицо, но этот парень всё время был для Сынмина низкорослым мальчишкой, ребёнком, пока как-то резко не возмужал. Длинная шея, точёный подбородок и высокий рост. Всё при нём, хотя его отец, с коим государственным служащим не раз приходилось иметь дело, красавцем не был. Если кто-то из военных по старой дружбе затрагивал тему его сына, возрастной мужчина всякий раз начинал с упоением рассказывать, как Джуёни похож на свою мать. И лицом, и фигурой, и красотой. Сынмин, будучи одиноким и достаточно молодым парнем двадцати шести лет, невольно окунался в фантазии с головой, припоминая, как аккуратно покачивались при ходьбе золотые волосы. И желание коснуться их, пригладить и спутать меж пальцев заставало его всякий раз, когда парнишка мелькал перед ним утром, направляясь в школу. Стоит упомянуть, что ученики старших классов зачастую были лет восемнадцати-девятнадцати, и самому Сынмину стало спокойнее на душе, когда он ненароком узнал, что сын мэра учится последний год и ждёт свою последнюю жатву. Провожать его взглядом каждое утро — приятно. Приятно смотреть на тонкий юношеский стан, на его мягкие вьющиеся локоны и то, как они золотом отливают под лучами утреннего солнца. Пожалуй, единственная черта, чем он похож на своего отца — светлые волосы. Все жители Шлака поголовно выглядели, как родственники: черные волосы, болезненно бледная кожа и серые уставшие глаза. Люди из района торговцев же были другими: русыми или рыжими, иногда смуглыми, загорелыми от жара печей. Но даже среди них Джуён выделялся. Его волосы были не просто русыми, а напоминали молодую нескошенную рожь в поле, или блеск солнца на мелких суетливых волнах реки. И бледнота его была аристократичной, будто мальчишку выдернули из самого Капитолия. Как тут не засмотреться? За несколько лет работы здесь, Сынмин впервые видел кого-то настолько живого и утончённого. Мальчишку точно воспитывали если не с золотой, то с серебряной ложкой во рту. На коротких взглядах О не остановился, и стал тайком провожать сына Мэра до школы, а от неё — в библиотеку. Каждый день маршрут повторялся, будто друзей у парня вовсе не было. Он не останавливался поговорить с кем-то после занятий, не ходил гулять. Возможно, тут, в дистрикте двенадцать, такое поведение не совсем принято, и если в Капитолии было нормальным проводить большое количество свободного времени с друзьями и просаживать состояние родителей, то местные дети, наверное, уже в столь юном возрасте работали. Таким точно не до разговоров. Только вот Джуён в деньгах не нуждался и сам отстранялся от своих одноклассников в скудной библиотеке, но домой тоже не спешил. У миротворца в голове было множество вариантов, почему парень так себя ведёт: и пренебрежение к рабочему классу, и наказ родителей не общаться с такими, но ответ оказался простым — скоро голодные игры. И не обычные, а квартальная бойня, что раз в двадцать пять лет являлась зрелищем особой жестокости. У Сынмина были доступы к спискам, где указывались имена и их количество в двух жатвенных чашах, всё таки подготавливать город к избранию трибутов было задачей миротворцев. Ещё О знал, кто и сколько берёт тессеров — скудные наборы еды. Пережить голод за счет собственной удачи. Выжить сейчас, чтобы потом умереть на играх. Только вот Джуён тессеров никогда не брал, и по правилам, его имя было внесено в списки всего семь раз, соответствуя его возрасту. В двенадцать одна несчастная бумажка, в тринадцать две, а к восемнадцати их копится семь, если не брать продовольственные наборы. Иной раз Сынмин видел, как старшие чины, по указке из Капитолия, подтасовывали имена. Такое бывает, когда на будущего трибута ставят много денег, и вытянуть его имя становится обязанностью будущей сопровождающей, а не простой случайностью. Конечно, в двенадцатом во время службы О такое было всего раз, на семьдесят четвертых играх, когда на потеху публике вытянули имя двенадцатилетней девочки. А ведь она была записана единожды. Куда чаще подобное происходило в дистриктах, приближенных к Капитолию. В них у людей есть лишние деньги и не мало. Именно там кто-то может позволить себе загнать ребёнка врага на арену. Мерзкое зрелище, особенно когда все всё понимают. Отчасти из-за этого Сынмин рад, что несёт службу именно в двенадцатом. Ему не приходится брать деньги и собственноручно убивать невинных детей. По крайней мере, так. Каждый житель дистрикта знал: сколько бы раз не было вписано твоё имя, твою судьбу давно держат на поводке в строгом ошейнике. Числа ничего не значат. Наверное, у Джуёна было такое же мнение, когда он обкладывал себя книгами в ярких обложках и оставался в библиотеке до позднего вечера. Видеть, как старательно парень что-то вычитывал, Сынмин мог только через окно. Лишь раз он позволил себе подойти невероятно близко, когда в той же библиотеке парнишка уснул за столом, теряя ход времени. О тогда зашёл в здание и стоял так близко, что смог невесомо коснуться золотистых волос, медленно провести по ним рукой, но не почувствовать ничего. Чертова перчатка. А стоило сыну мэра хотя бы немного поерзать, как Сынмин вернулся в образ миротворца, грубым жестом разбудил его и оповестил о нарушении комендантского часа. Ему конечно не хотелось беспокоить парня, но и выставить себя дураком он не мог. Уже у себя дома, О аккуратно снял перчатку, что час назад прикасалась к прекрасному созданию, поднес её к лицу и медленно, с наслаждением вдохнул запах юношеских волос. Чистота, нотки парфюма и травяного чая. Так пах Джуён, его кожа и одежда. Духи, туалетная вода и прочие подобные предметы роскоши были редкостью в двенадцатом, где из средств гигиены только зубной порошок и хозяйственное мыло. Если от кого-то и пахло приятно, то мятой или мелиссой, другими душистыми травами, но не парфюмом. А у Джуёна он сладкий, наверное, выменянный его отцом у миротворца, что возвращался с отпуска в Капитолии. Что же, это будет маленькой тайной о такой же маленькой контрабанде. Терять Джуёна не хотелось, а предстоящая квартальная бойня начала нагнетать, когда среди миротворцев поползли первые слухи об особых правилах, хотя до игр оставалось пять месяцев. Сынмин продолжал наблюдать, а Ли будто готовился: всё так же зачитывался бестолковыми книжками из двенадцатого, лишь бы найти хоть каплю полезной информации. И миротворец был в силах помочь. В дистриктах, где готовят профи — в первом, третьем и четвёртом — были академии подготовки к играм, а у этих академий естественно были и учебники ограниченного издания строго для определённого населенного пункта Капитолия. Достать их нереально. Почти. Контрабанда в другие дистрикты строго каралась, поэтому и платить за эти пособия приходилось много. Большая часть из них не по карману даже с жалованием начальника миротворческого подразделения. Но менее важные книжки, конечно, стоили дешевле. Так Сынмину удалось выкупить учебник по введению в выживание. Из профи готовили бойцов, а жизнь в экстремальных условиях их особо не интересовала, поэтому такие темы в пособиях особым спросом не пользовались и достать их легче. Здесь основы основ: полезные травы, съедобные и несъедобные растения, узлы для силков, тактики для поиска укрытия. Хоть что-то. Считай, подарок, тайком оставленный в библиотеке. В тот же вечер, Сынмин наблюдал через окно, как Джуён был удивлён находке и украдкой вытащил её из библиотеки под рубашкой. Они встретились зимой, под крупными хлопьями снега и озлобленным на всё живое ветром. Именно зимой Сынмин рассмотрел, как мальчишка резко повзрослел и прятал замёрзший нос в воротнике полушубка. Весной он, одержимый своей странной влюблённостью, смотрел, как Джуён в лёгкой льняной рубашке быстро смывается из библиотеки с книжкой под грудью и беспокойно оглядывается. И уже с первыми днями жаркого лета Сынмин был сбит с толку, когда сын мэра сам подошёл к нему. — Кто ты и почему следишь за мной? — мальчишка упёртый, даже забавно. Где-то под массивной маской миротворца О усмехался и мог делать это совершенно открыто: все равно под толстым черным стеклом ничего не видно. — Я не дурак. Четыре месяца прошло. — Как думаешь — нотки заговорческого смеха слышались в голосе Сынмина. Он схватился рукой за край шлема на затылке и потянул его со своей головы. Раскрасневшееся от духоты лицо, прилипшие ко лбу рыжие локоны и уставший взгляд. Именно таким миротворца впервые видит его возлюбленный. — кто подкинул книгу из второго дистрикта в библиотеку? — Джуён, услышав это, тут же язык проглотил и потупил взгляд. Задумался, наверное. Предполагал, что теперь за книжку миротворцу должен, ведь чем дальше дистрикт от центра, тем больше в нем произвола исполнительной власти. Нередко старшие, кто уже десятилетиями служил здесь, покупали и совращали бедных девчонок из Шлака, и тем ничего не оставалось, кроме как спать с мужчинами преклонного возраста за гроши. Сынмин ненавидел это, и на пару мгновений возненавидел самого себя, замечая, как Джуёну показалось, что он находится в положении тех самых девушек. — Ты мне ничего не должен. Я хочу быть друзьями, малыш. Не спеши придумывать небылицы. — О не стал бороться с желанием прикоснуться к пшеничным волосам, как тогда, в библиотеке, но в этот раз он стянул с себя перчатку и с особой нежностью убрал шаловливые локоны за ухо Ли, пока тот в непонимании уставился на миротворца. Им не манипулировали, не давили, но Ли понимал – просто так ему не отвертеться. Сынмин прекрасно осознавал: о доверии со стороны Джуёна не может быть и речи. В его глазах О оставался истязателем-миротворцем, врагом простого народа, но он всё равно шёл за этим самым мучителем. Редкие встречи на улицах, взаимные кивки и взгляды спустя неделю переступили порог квартиры Сынмина, выданной Панемом на время службы. От миротворца не осталось и следа: ни формы, ни дубинки на поясе, ни безликой маски. Перед Джуёном стоял обычный парень с торчащими во все стороны волосами, крепкими плечами и мягкой улыбкой. Если за дверью в эту квартиру Ли вспоминал все истории о том, как миротворцы пользуются жителями дистриктов с целью утоления своих потребностей, то здесь, в просторной комнате с безвкусными, но такими уютными обоями, красивой люстрой и круглым деревянным столом посередине, о всех предостережениях парень просто забыл, тем более, Сынмин к нему даже не прикасался, если он сам не позволит. — И где орудия пыток? — Джуён тихо отодвинул стул у стола, лишь бы не издать никаких лишних звуков. Пусть ему и стало спокойнее, напряжение от присутствия капитолийца всё равно пробегалось по спине, а плечи скованно отклонялись назад, сводя лопатки. — Очень смешно. Кухонный нож считается? — на эти слова Ли только хмыкнул и отвернул голову в противоположную от парня сторону. Как ни крути, а в восемнадцать он все ещё вредный подросток, но Сынмину невыносимо нравилась вязаная кофта на его плечах, потому парнишке всё прощалось. Прощались подколы на политические темы, прощался невзначай показанный кончик языка и дурашливый смех после этого. Если изначально О влюбился в строгую внешность, свойственную скорее жителю Капитолия, чем дистрикта, то сейчас он до глубины души расчувствовался от того, как Джуён не стеснялся себя вести, точно простак или дурачок. Хотя, наверное он таким и был, не без доли сообразительности, конечно. Иначе, вероятно, слишком быстро подпустил бы миротворца к себе. — Ты не голоден? — Нет. — Значит, я зря это брал? — ненадолго скрываясь в кухне, Сынмин красиво уложил перемытые фрукты в хрустальный вазон и вынес их к круглому столу. Перед носом Джуёна очутились наливные яблоки, апельсины и другие фрукты, что он раньше вовсе не видел. И если яблоки были обыденностью, то апельсины он ел только по праздникам. Даже достатка семьи мэра с трудом хватало на подобное разнообразие. У парня глаза заблестели, как только он зацепился взглядом за неизвестный плод, а Сынмин только заулыбался — так тепло на душе стало. — Нарезать его тебе? — О взял из вазона нектарин с красными яркими пятнами, точно размытыми кляксами неуклюжего художника. Такие обычно рисуют акварелью, влажной кистью размывая цвет от края до края аккуратного круга. — Если можно. — Джуён не так сильно был похож на себя: на сынишку мэра со вздёрнутым носом. Всё в этой квартире было ему ново: и свежие фрукты, переполненные сладким соком, и большая, усыпанная блеском люстра под потолком, и несколько винных бутылок в тёмно-зелёном стекле. Здесь, в двенадцатом, чаще встретишь самогон или спирт. Вина гнали редко, да и продавали на черном рынке в уродливых коричневых бутылках — самый дешёвый пигмент для стекла. У Сынмина же были благородного вида сосуды со своим замысловатым рельефом: одна бутыль ребристая, закрученная такая, другая более широкая ближе к горлышку. Эти вина наверняка подарочные. Нож тихо стучал по деревянной дощечке — Сынмин аккуратно, касаясь лишь тремя пальцами, достал из половинки нектарина косточку и стал нарезать фрукт на тонкие дольки. Напитанные сладким соком, кусочки плода поблескивали от теплого света люстры. Джуен только потянул к ним руку, как О тут же поймал его за запястье. — Я тут ножом машу, а он рукой лезет. Хочешь без пальцев остаться? — Нет... — в моменте Джуён потерялся и потупил взгляд в белоснежную скатерть стола. — Тогда надо быть аккуратнее. — миротворец улыбнулся, как лис, но Ли этого не видел, всё ещё пристально разглядывая кипельную ткань с незамысловатыми цветами. Но, стоило Сынмину мягко коснуться губами чувствительных кончиков пальцев — Джуён тут же уставился на него, а впалые щёки вспыхнули румянцем, точно следы розоватой пудры на белоснежных лепестках роз. Парню казалось, будто с ним играли в игру, правила которой он никогда не узнает или же вовсе не поймёт. Так же ведут себя капитолийцы, верно? Но Сынмин был с ним...аккуратен. Тот, кого зовут таким напыщенным словом "джентльмен". И это только первая их встреча. Была вторая, третья, четвёртая. Кажется, прошло полтора месяца. Полтора месяца тихих разговоров, многозначительных, но в то же время бессмысленных неловких касаний, и, самое важное, грань. Грань, которую установил Сынмин до тех пор, пока Джуён не захочет её перейти. Их досуг был совершенно обычным, но не для дистриктов. О мог бы честно сказать, что так вечера проводят его родители, точнее, проводили. Говорили обо всём, в то же время теряя тонкую нить смысла. Держались за руки, или же тёплая ладонь Сынмина оказывалась на нежной юношеской щеке. Джуёна всегда ждали фрукты на столе, а после разговоров — долгая игра в шахматы или карты. Миротворец был хорош в этих играх и честно думал, что выходец из Дистрикта едва ли знает названия всех фигур, но Ли с невинным взглядом обыграл его в первый же их поединок. Оказывается, в школах детишки из Шлака ещё с начальных классов учатся мухлевать в карты, а сын мэра от них и набрался: как сбрасывать мусорные карты, как подтасовывать и обводить противника вокруг пальца другими способами. А в шахматы его учил играть отец. По крайней мере, Джуён так рассказывал. Он мало говорил о своей семье, но это было взаимным моментом. Они оба понимали — это не та территория, где они должны пересекаться. Конец лета ощущался как-то особенно. Сухие тропинки Шлака, не такие изможденные голодом лица местных жителей, сладкий запах отцветающих цветов. Казалось, волосы Джуёна в теплых лучах солнца блистают золотом сильнее, чем обычно, а глаза его, их цвет, становятся глубже. Стена из колючей проволоки где-то там, за спиной. Не слышно ни звуков работ из шахты, ни галдежа небольшого дистрикта. Здесь, в лесу, куда ступать запрещено, повисла умиротворённая тишина. И складывалась она из шепота ветра в сочной листве деревьев, из играющих среди неё птиц, что щебетали свои простенькие песни, из медленных шагов по едва протоптанным тропинкам. Воздух здесь другой, не затхлый. Вдыхай, сколько хочешь — не надышишься. Будет кружиться голова, но захочется сделать ещё глоток. Ведь здесь веяло свободой. Но никто из них на деле не свободен. Ни О Сынмин — миротворец из Капитолия, ни Ли Джуён — сын чиновника маленького дистрикта. Но хотелось верить, что сейчас на их шее нет невидимых коротких поводков. Ведь Джуён выглядел таким счастливым сейчас, среди высокой травы, убегая всё вперед и вперёд, иногда, шутя, оборачиваясь и подманивая рукой парня позади. А Сынмин? Что Сынмин? Он не мог налюбоваться, как Джуён теряется в свободной белой рубашке, как ветер распахивает её, открывая вид на оголённую грудь, как тонут его руки в широких рукавах. Его плечи — его поцелуи. Его талия — его руки. Его бёдра — его укусы и ласки. О мечтал о том, чтобы увидеть эту картину вновь. Распалённое смущением лицо, смазанные поцелуи, интимная полутьма и ни звука, кроме мелодичных ярких стонов там, на круглом столе, где минутами ранее покоился вазон с фруктами, пока они не рассыпались по полу в разные углы. Он был так близок с ним, но всё ещё не знаком. Странно, правда? Смотря на Джуёна, который пробежал уже половину поля, задевая руками дикие зелёные колосья, О мельком ощущал стыд за всё то, что делал. Так навязчиво целовал, брал его за руки и стягивал одежду. Светловолосая макушка в дали была похожа на мираж. Явление ангела, слишком чистого и прекрасного. И надо было его догонять. Сынмин ускорил шаг, распахнув ворот своей рубашки от жары. Расстояние между ними быстро сокращалось, пока Ли вовсе не поймали, крепко обнимая со спины. Щеку мягко коснулись чужие губы, а руки не спешили отпускать, хотя Джуён, смеясь, брыкался и в шутку дрался. Миротворцу тоже было весело: он прятал лицо в худощявом плече, чтобы солнце не резало глаза, щекотал рёбра юноши, чуть надавливая кончиками пальцев. А в груди затаилось какое-то новое чувство, неизвестное ему ранее. Простое человеческое счастье. — Пойдём дальше, там дуб такой старый есть. — повиснув в крепких объятьях, Джуён по-детски так вытянул руку вперёд и указал пальцем в сторону огромного ветвистого дерева. Казалось, ничего примечательного в нём нет. Листва почти серая, отнюдь не густая. Одним словом, многовековой дуб. Но это был такой дуб, у корней которого сложилась не одна история. Были и легенды, и местные байки. Говорить о нём можно долго, написать не одну страницу и не одну главу, но это удел совсем другой истории. — Зачем нам туда идти? — на этот вопрос Джуён только пожал плечами. Кажется, он сам не знал ответа и просто хотел побывать в месте, где когда-то был, поделиться им с близким человеком. — Глупышка. — О снова по-лисьи заулыбался, но тут же поменялся в лице, стоило парню дёрнуть его за руку — прозвище не особо оценили. Здесь кто-то ходил раньше: трава едва примята чужими шагами. Может, это следы самого Джуёна, может, другого жителя дистрикта двенадцать, но природа здесь оставалась почти не тронутой. Птицы не пугались новых соседей, а с интересом поглядывали с веток невысоких деревьев. Но Сынмин чувствовал: лес, поля, лазурная река в дали — они любят Джуёна, понимают, он свой, а сам Сынмин — незваный гость, которого не прогнать даже при всём желании. — Знаешь, это место многое значит для дистрикта. — Джуён, оказавшись на руках миротворца, вытянул руку, касаясь верхушек диких трав, и качал ногой. Он выглядел таким непринуждённым, будто не собирался говорить о мрачной части истории его дома. — Раньше двенадцатый был намного больше. Папа говорил, забор кончался где-то вон там, за полем, у реки. По пятницам были музыкальные вечера. Нелегальные, но миротворцы их тоже посещали. Они всем нравились. — Сынмин не мог ничего ответить, да даже не смел и слова вставить, зная, что такие, как он, разрушают дом Джуёна, пусть домом это всё назвать тяжело: голод, холод, разруха, запах смерти и сырости. Они дошли до большого дерева. У этого дуба кора такая сухая и безжизненная, что удивляешься — и как он ещё живёт. Ли помахал старику, как старому знакомому, пока Сынмин садился под его кроной, а сам Джуён сполз и улегся головой на чужие ноги. — Папа ещё рассказывал, что здесь была главная площадь. Дома правосудия ещё не было. А потом как-то резко строй поменялся... Дистрикт сократили, а миротворцы, даже рядовые простаки, перестали быть нам друзьями. Это случилось где-то после игр... Пятнадцатых? Не знаю, и папа не знает. Он знает об этом только со слов дедушки. — Ты считаешь, что мы разные? — уловив смысл одного из предложений, О стал смотреть куда-то вперёд, точно в пустоту, пока его пальцы бережно перебирали светлые локоны. Парня задели эти слова, хотя далёкая мысль твердила ему: естественно он считает их разными. Угнетённый народ никогда не поверит в равенство с мучителем. — Ты распиваешь дорогое вино каждую пятницу, а я некоторых фруктов даже на картинках не видел. Как думаешь? А ведь я не парень из Шлака, а сын чиновника. Нам никогда не быть из одного мира. Никогда. И даже не стоит заводить тем "я тебя понимаю". Нет. Тебе не нужно каждый год ждать, умрёшь ты в этот раз или в какой-нибудь другой. Ты не знаешь этого страха. И не узнаешь. — в юношеском голосе мелькнула нотка раздражения, но с места он не подорвался, только сжал рукой край рубашки. Сынмин виновато закусил нижнюю губу и повел тыльной стороной ладони по красивому лицу, от виска по щеке, кончиками пальцев поддевая подбородок и заставляя Ли взглянуть себе в глаза. — Ты прав, нам никогда не понять друг друга. Но я...просто хочу быть ближе и не видеть себя злодеем в твоих глазах. — склоняясь, О бережно коснулся сомкнутых губ парня своими, не выпрашивая прощения, не навязываясь. Ему были важны сами касания, медленные движения этого странного поцелуя, будто один из них был вниз головой. Джуён, увлекаясь, чуть потянул зубами нижнюю губу Сынмина, давая понять, что всё в порядке. Каждое нежное движение, каждый короткий вдох и влажный призвук губ. Это всё говорит — между ними нет страха и того недоверия, что было в самом начале. — Ты не злодей. Ты ещё не сделал ничего такого, чтобы быть для меня злодеем. — медленно, с придыханием, проводя кончиком носа по переносице Сынмина, Джуён широко заулыбался, как умеет только он, а О в очередной раз понял, как сильно бьётся его сердце при виде этого мальчишки, его улыбки и его блестящих глаз. — Ты когда-нибудь думал о жизни в Капитолии? Каково это и как? — упираясь затылком в ствол старого дуба, миротворец вновь стал путать пальцы в длинных волосах своего возлюбленного, пока тот от удовольствия прикрыл глаза. — Любой хотел бы сбежать из дистрикта. — Я не об этом. — Джуён на эти слова приоткрыл один глаз и, недоумевая, свёл брови. — А о чём? — В Капитолии законен брак между двумя мужчинами, ты знал? — в ответ парень только покачал головой, не понимая, к чему вообще такой разговор. — Мой друг делает поддельные документы, а я мог бы вывезти тебя из дистрикта. Насовсем. — казалось, Джуён не верил в эти слова. Не верил так, что поднялся и сел перед Сынмином, поджимая колени к груди. В этих потерянных глазах читались все вопросы: возможно ли такое вообще и что за это будет, если узнают? — Но жатва... Неявка — преступление, за такое казнят, они поймут, если меня не будет. — следующей стадией была паника, попытка пятками оттолкнуться от земли, шаркая обовью, и нежелание переступать через закон. — После жатвы. Я заберу тебя после жатвы. Твоё имя вписано всего семь раз. Тебя не могут выбрать. — А если..? — Никаких если. — на глазах юноши едва успели навернуться слезы, как Сынмин прижал его к себе, укладывая ладони на его спину и поглаживая. — Не плачь. Этого не случится. Я обещаю. — О боялся дышать, лишь бы не спугнуть Джуёна, сражённого слезами и непониманием. Грудь его дрожала от каждого неровного вдоха, и миротворец чувствовал это всем своим телом. — Я уберу оттуда твои имена. Это будет моим подарком. — утыкаясь носом в крепкое плечо, Ли часто закивал, прижимаясь к Сынмину всё сильнее и сильнее, пока подобие истерики не отступило, перетекая в смирение и желание просто побыть рядом с любимым человеком. Миротворцу на душе стало спокойнее, тихий ропот пересмешниц в чаще вновь возвращал его в состояние простого человеческого счастья. Грубая дубовая кора чуть царапала затылок, когда Сынмин задрал голову навстречу к солнцу. Лучи светила пробивались сквозь еле живую листву тонкими полосами. О всё взглядывался и вглядывался, искал в них подобие узоров, пока не встретился взглядом со старой сгнившей веревкой, повисшей на одной из высоких веток. Верёвкой, связанной особым узлом, как...петля. Петля виселицы.