Daylight

If I was a blue bird I would fly to you

Оказалось, что жизнь не закончилась. Чимин разлепил сонные глаза и попытался подняться, но, когда его тела коснулся холод нью-йоркской квартиры, тут же лег обратно, покрепче закутавшись в одеяло. Через несколько минут будильник выдал неприятные известия — нужно было встать, но он отложил его еще два раза, посчитав это своей единственной возможной победой хотя бы над чем-то. С двенадцатого этажа его квартиры, а тем более с положения лежа, не было видно улицу, зато серый зимний небосвод с летящими вниз крупными хлопьями снега уже начинал расстраивать, не желая никуда скрываться. Вблизи аэропорта в не самом дорогом районе самолеты летали низко, оглушая работой двигателей. Но он не платил за эту квартиру, она была предоставлена компанией по программе обеспечения сотрудников из других стран, поэтому и не жаловался. На крыше самолеты звучали совсем невыносимо, но Чимин все равно выходил туда вечерами покурить, чтобы обстановка вокруг изменилась на какое-то время. Будто это могло помочь, будто каждую секунду, находясь там, он не смотрел печально вслед еще одному идущему на посадку лайнеру, щурясь от попадающего в глаза дыма. Он прятал ладони от холода и почти полностью скуривал сигарету, не вынимая ее изо рта. Ему всегда казалось, что так он выглядел еще более жалким, а руки, которые он сжимал в кулаки в карманах короткой пуховой куртки, все равно мерзли. Иногда он проверял расписание ближайших рейсов с прибытием в аэропорт Джона Кеннеди и подгадывал время, чтобы посмотреть, как садятся те, которые, как он думал, могли бы лететь из Сеула, и усмехался сам себе, потому что он никогда бы не полетел прямым пятнадцатичасовым рейсом, он бы выбрал пересадку в любом европейском городе, имея на руках визу и возможность на пару часов прогуляться по улицам, купить маленький подарок и продолжить свой путь туда, откуда он потом неизменно улетит, не оглядываясь. Не сожалея. Чимин сосчитал все известные ему оттенки серого на недружелюбном небе. Будильник прозвенел третий раз и это был конец молчаливой борьбы с самим собой. Чимин мог сколько угодно гонять в голове мысли, что сегодня он уволится, освободив себе место для чего-то приятного, но то лишь были наивные мечты, подпитанные кратковременной верой в то, что он мог бы справиться. На сборы осталось от силы полчаса, но он успел умыться и одеться в рекордные десять минут, а остальное время сидел за пустым столом, пялясь в одну точку, с бумажным стаканчиком вчерашнего кофе, который он вечером убрал в холодильник, принеся с работы. Там он его не выпил — двух порций капучино было достаточно, от третьего всегда начинался тремор, но он все равно ходил за ним на противоположную от офиса улицу. Другого повода выйти он не имел. Телефон провибрировал несколько раз, рабочий чат потихоньку начинал просыпаться, многие вступили в свою утреннюю смену. Чимин устало выдохнул, стащил с вешалки куртку, в рукавах которой уже лежали шапка и шарф, и вышел на лестницу. Лифт долго стоял на пятом этаже. От нетерпения Чимин прислонился лбом к кнопке вызова и несколько раз почти озлобленно долбанул по ней головой. Раздался скрежет и через мгновение старые скрипучие двери открылись перед ним. Еще один день, когда он не будет кататься на велосипеде. Слишком высокая должность для его возраста, Чимин хмыкнул сам себе, он разве должен быть здесь? Девушка на ресепшене коротко кивнула, не скрывая флиртующей улыбки, и отдала ему ключи от кабинета. Холодная облицовка рабочего пространства со слишком высокими потолками и требованиями не давала никакого ощущения собственной значимости, хотя на его месте желали оказаться многие. Дверь кабинета с панорамными окнами тихонько закрылась за его спиной, доводчик сделал свое дело. Чимин хотел бы, чтобы она хлопнула хотя бы раз. Слишком тихо и светло. Он просил предоставить ему жалюзи, но в ответ слышал, что это не в политике их компании. Главный фоторедактор одного из самых известных издательств Нью-Йорка не мог сидеть в темноте. Чимин подумал, что невозможность для людей вокруг увидеть его внутренний мир, играла ему как никогда на руку. Экран компьютера загорелся, на рабочем столе тут же всплыли уже такие привычные мировые часы, показывающие время в каждом городе, где их компания имела свои филиалы: Ньй-Йорк, Лондон, Сингапур, Сидней, Сеул. Его собственные противные девять утра, обогнув планету, превращались в лучшее время суток в такой далекой, на такой любимой им точке. Чимин знал, что сеульские сотрудники были вынуждены трудиться по чужому часовому поясу, потому, быстрыми движениями зачесав волосы назад, а после решив, что ему не так уж и важно, как он выглядит, он нажал на кнопку вызова по видеозвонку внутри корпоративной сети и немного напрягся. Конечно, рабочие вопросы тоже нужно было решить, но время раннее и он мог бы еще как минимум четверть часа спокойно завтракать. Завтрак не был в его привычках, а вот человек, так и не ответивший на звонок, был. Один, второй, третий. Все звонки остались без ответа. — Стейси, — Чимин, удерживая клавишу связи с ресепшеном, обратился к секретарше. — Да, мистер Пак? — раздался ее голос из стационарного офисного телефона. — Я пытался дозвониться до Чон Чонгука, но он не на связи. Ты не в курсе, что-то случилось? Он на больничном? — Чон Чонгук вчера уволился, мистер Пак, вам не сообщили? Палец Чимина медленно сполз с холодного пластика, оборвав вызов и оставив вопрос без ответа, но об уважении он мог думать в последнюю очередь. Впрочем, видимо, как и Чон Чонгук. Слушая гудки на этот раз в личной программе для видеозвонков, он быстро подсчитал, что значило это «вчера». Вероятно, Чонгук сделал это утром, когда Чимин уже был дома. Еще более вероятно, что он сделал это практически в тот же момент, в который Чимин отослал ему свои интимные фотографии. Чонгук был его коллегой с другого, родного Чимину, континента. Они вместе искали красивые места для будущих репортажей, выбирали и редактировали лучшие фотографии и вели за собой два обособленных отдела: фотографы были на Чимине, международные репортеры — на Чонгуке. Но если обобщить и убрать все условности, Чон Чонгук был любовью Пак Чимина уже долгих три года, из которых вместе они провели в общей сложности месяца четыре. Сохранять отношения на расстоянии, созваниваясь по работе и по личным любовным делам каждый день, а так же не переставая ведя переписку, уже вошло в привычку, хоть и было тяжело. Чимин просыпался под чонгуково «доброе утро» и засыпал под «доброй ночи», зная, что где-то далеко для самого Чонгука все было наоборот. Из-за графика он ложился спать только с рассветом, а Чимин путался, пожелать ему доброго утра или спокойной ночи. Именно сейчас Чимин прокрутил в голове свое мрачное начало дня и понял, что так и не получил от него сообщение, хотя еще вчера они долго висели на телефоне, развлекаясь друг с другом, а Чонгук, вероятно, не выспался. И уже тогда заявление об увольнении плавало где-то на личной почте у руководства. Чимин не злился, он чувствовал только бессилие и обреченность. Злиться на Чонгука казалось чем-то не из этого мира. Любовь отнимала у него все права. — Доброе утро, птичка, — родной язык и родное лицо вмиг окутали его теплом, парень по ту сторону экрана, далеко-далеко, но так близко, чуть посмеивался, натягивая на себя широкую футболку. Он был дома за своим столом на кухне, привычный задний фон расставленной в хаотичном порядке посуды и другой утвари успокаивал Чимина. Он хотел бы быть там. — Ты еще смеешься? — спросил он почти не разочарованно, подперев щеку рукой. — Почему ничего не сказал? — Потому, — он помедлил, выгнувшись назад на стуле, чтобы размять спину, а затем резко приблизился к веб-камере, — что я завтра вылетаю в Нью-Йорк для подписания документов. Собирался спать, а то все утро было занято любованием одним красивым телом на вот этом вот самом экране. — Если ты думаешь, что это хоть что-нибудь объясняет, то ты придурок, — Чимину хотелось звучать серьезно, но, увидя, как Чонгук умиленно склонил голову вбок и натянул на лицо самую невинную улыбку, он тоже улыбнулся, на секунду спрятав лицо в ладонях. — Это плохой сюрприз, Чонгук. Когда ты это решил? Почему ты это решил? Почему ты все скрыл от меня? — Не буянь, — он снова засмеялся, и это уже не раздражало. Чимин начал испытывать липкий страх. — Я прилечу и мы все обсудим, хорошо? Пересадка в Милане. Привезу тебе что-нибудь дорогое, брендовое, а то, наверно, снежные шары и прочая дичь уже надоели. Ты пока расчехляй велики. — Ты выпил? — зачем-то спросил Чимин, хоть и был уверен в ответе. — Кто? — Чонгук обернулся, делая вид, что кто-то мог быть за его спиной. — Я? Только если немного. — А по-моему, очень много. Приятного похмельного полета, Чон Чонгук. И не пиши мне больше сегодня. Адрес знаешь. Спокойной ночи. Весь остальной день Чимин усердно пытался включиться в работу, провел несколько видеоконференций, просмотрел больше тысячи свежих фото с Аляски, так и не сумев решить, какие пойдут в новый выпуск, связался с авторами статей и репортерами, некогда работавшими на сейчас уже храпящего во сне пьяного Чонгука, переговорил с руководством, попытавшись выпытать информацию, которой вскоре с ним должны были поделиться и без того, миллион раз спустился покурить, и так ни разу и не поел, а основной пласт работы оставил на выходные, сказав, что следующий день, пятницу, будет работать из дома, потому что любые попытки подсчитать, во сколько самолет Чонгука сядет в Нью Йорке были бесполезны как минимум потому, что Чимин не знал промежуток между рейсами в Милане, а спрашивать уже ничего не хотел. Он просто подождет его дома. И обязательно приведет велосипеды в порядок. Никакая зима не помешает им уехать в пригород. Вечером, когда солнце наконец село, а кабинет за отсутствием искусственного освещения погрузился во мрак, разбавленный только огнями города, Чимин выключил компьютер. Усталость и тревога навалились снежным комом, пустая квартира у аэропорта все еще была пустой, а на телефоне ни одного сообщения. Чимин уже был на крыше собственного дома с сигаретой в зубах и ежился от холода, а Чонгук как раз уселся на свое место в самолете до Милана, борясь с головной болью. В небе и на земле, они оба будут крепко спать, схлопывая стоящие между ними время и пространство впервые за несколько месяцев. В последний раз Чонгук был в командировке в Нью-Йорке еще летом, и на выходных они катались на велосипедах, занимались сексом и принимали кокаин, пообещав себе, что больше не будут, но все равно нанюхались прямо перед отлетом Чонгука, так что ему очень понравилось лететь, а Чимину — отбирать и редактировать фотографии со Шри-Ланки. Потом его даже похвалили за работу. Весь день в пятницу Чонгук ничего не писал, коллеги не дергали, дневной свет не был таким ненавистным, а Чимин, иногда отвлекаясь на работу, убирался в квартире и готовил ужин, рассчитывая успеть сходить в душ. Он ждал Чонгука только ближе к девяти вечера, но стук в дверь раздался уже в половину седьмого. Ровно в этот момент Чимин снова вспомнил, каково быть счастливым. От него пахло холодной улицей, сигаретами и каким-то слишком мужским, как любил выражаться Чимин, парфюмом. Небольшой чемодан стоял за его спиной, а на коротких черных волосах таял снег. Чимин тоже растаял, единожды посмотрев ему в глаза, и бросился в объятия, окутывая его холод своим теплом. Он бы не удивился, если бы в момент, когда их тела соприкоснулись, на зимних сеульских улицах вдруг зацвела вишня. — И ведь правда ни разу не написал, подлец, — просмеялся Чимин, оторвавшись от Чонгука и пропуская его внутрь. — Если подлец в твоем понимании это твой хороший и послушный бывший коллега, то ты прав, это я, — сказал он и прошел дальше, щелкнув улыбающегося во весь рот Чимина по носу холодными пальцами. На секунду он осёкся, не заметив, что сделал шаг к чему-то, что грузом лежало на его душе и просилось наружу, но было закрыто на семь замков, чтобы хотя бы один день был таким, каким Чонгук привык его видеть и каким он хочет его запомнить. — Назови мне хоть одну причину, почему ты до сих пор не раздеваешь меня, — он повис на спине Чонгука, приехав первым в гонке за прикосновениями. Домашняя футболка задралась и голого живота неприятно коснулась холодная кожа чонгуковой куртки. Тот развернулся в его руках и зарылся носом в волосы, глубоко вдыхая. Сердце болезненно сжималось, и Чонгук решил, что если бы мог, то стал бы с Чимином единым целым. — Дай подумать, — начал он и коснулся губами лба Чимина. — Я голодный, грязный, в моем кармане пустая пачка сигарет, и я ужасно хочу курить. Так же в мои планы входило разобрать вещи и узнать, как дела у моей птички, а после предаться плотским утехам. — Договорились. Когда ты улетаешь? — он решил сломать хотя бы одну стену на пути к разочарованию, с которым так боялся столкнуться. Всего лишь маленький шаг к краю пропасти. — В воскресенье ночью, — спокойно ответил Чонгук, спиной чувствуя, как лицо Чимина приобрело печальное выражение. — Руководство примет меня завтра утром, я решу все вопросы и проведу с тобой субботу и воскресенье. Я знаю, что ты хочешь поговорить, но давай оставим это на потом. Мне все еще нужно тебя зацеловать и, возможно, опять сломать твой велосипед, — он смог перевести все в шутку и даже сдавленно посмеялся, так и стоя спиной к Чимину, нарочито медленно доставая немногочисленные вещи из чемодана. — Это твой велосипед, Чонгук, — грустно ответил он, перекидывая в голове варианты того, чем обернется их разговор. Вообще-то, он допускал, что Чонгук уволился, чтобы остаться здесь и поискать новую работу, ведь переводить его всегда отказывались. Может быть, он все подпишет и полетит домой за оставшимися вещами, а молчит потому, что хочет, чтобы это стало сюрпризом. Специально делает вид, что напряжен, стараясь ничего не испортить. Чимин улыбнулся своим мыслям и принялся помогать ему раскладывать вещи. За ужином они по второму кругу обсудили все то, что обсуждали каждый день, покурив прямо на кухне. Расстояние не отнимало у них возможности знать друг о друге все — все маленькие вещи, привычки, предпочтения, распорядок дня, хобби. Чимин знал всех его друзей по именам, он не раз видел их радостные лица по фэйстайму. Чонгук разговаривал с ним практически любую свободную от работы минуту — слушал его голос в наушниках на тренировке или пока готовил ужин, включал громкую связь в душе и в машине, на праздниках у семьи и на встречах с коллегами. Он не говорил с Чимином только днем. Раньше потому, что тот спал, а в последнее время — потому, что сам напивался в одиночестве на кухне, лишая себя сна, а после, выходя на связь во время рабочей конференции, говорил, что приболел. Он легко умел держать форму, контролировать голос и поведение, так что то количество алкоголя, которое ему бы потребовалось выпить, чтобы хоть кто-то понял, что он пьян, исчислялось как минимум двумя бутылками виски. Чонгук осознавал свои проблемы, но это не было достаточно значимо для него. — Что ты мне привез? — спросил Чимин, дожевывая последний кусочек курицы. — Сейчас покажу. А как там мои снежные шары? Не выкинул? Над этим не хотелось даже смеяться. Все привезенные из Европы шары аккуратно стояли на подвесной полке напротив кровати в спальне. У Чимина даже были любимые, например из Хельсинки — в нем на ступеньках сидели обычные городские жители и слушали уличного музыканта. Чонгук снова уселся за стол и прокашлялся, делая атмосферу более официальной, и протянул Чимину мешочек из синего бархата. — Это что? — Он держал в руках маленькую золотую птицу с вкраплениями кристаллов на крылышках. — Брошка. Я собирался купить тебе сумку или типа того и даже не ожидал, что у них найдется что-то такое. — У кого? — Ну, в Диор. Это винтаж. Не знаю уж, как я на нее наткнулся. Не бойся, она не очень дорогая. Но все равно красивая, м? На самом деле, Чонгук долго искал людей в Милане. Пожилая женщина, продавшая ему эту птицу, жила далеко от аэропорта, поэтому он заранее послал к ней знакомого, который смог бы оценить подлинность этой броши. Чимин грустно улыбнулся, поглаживая ее пальцами. Металл холодил кожу. Он обязательно согреет эту птичку на своей груди, приколов к рабочей рубашке и накрыв пиджаком. — Ты устал? — тихо спросил он, смотря из-под ресниц. — Ты даже не представляешь насколько, — Чонгук выдохнул, прикрывая глаза, и почувствовал облегчение, наконец-то сказав хотя бы часть правды. Он ушел в душ, смывая с себя налипшие на тело отголоски других городов, чтобы быть с Чимином полностью и не оставлять на нем призрачное ощущение того, что они всегда были слишком далеко друг от друга. Не сейчас. После Чимин позвал его спать, проговорив, что он и сам не готов к сексу, он так и не успел помыться — весь Нью Йорк был на нем, запах его пустой квартиры, его тепло и звук садящихся самолетов в его сердце. Он прижался сзади, обнимая Чонгука, что отвернулся к окну, со спины, прошептал «спасибо», водя носом по коротким волосам в области шеи, и долго не мог уснуть, ведь так тепло чужого тела ускользало от него. Утром Чонгук ушел, поцеловав спящего Чимина в лоб и закрыв его его же ключами, которые нашел на крючке рядом с верхней одеждой. Он растворился на шумных улицах мегаполиса и только чиминов шарф, сейчас висящий на шее у Чонгука и впитавший в себя его естественный запах, напоминал ему, что пусть он и чужой здесь, у него все еще есть человек, который будет ждать всегда. Пусть это всегда и бьется о прутья предрождественских выходных. Закончив дела с документами и пустой болтовней, Чонгук зашел в ближайшее кафе, взяв кофе и всякой ерунды на завтрак. Чимин еще сладко спал в слишком большой для него одного кровати, ворочаясь и причмокивая пухлыми губами, когда услышал так сильно необходимый ему звук громко хлопнувшей входной двери. — Не смотри на меня, я в душ, — прокричал он, пробегая мимо Чонгука в ванную и ежась от холода, который тот принес за собой. Чонгук рассмеялся, снял куртку и принялся распаковывать принесенную с собой еду. Он вынул металлическую флягу из тайного кармана в чемодане и щедро налил виски в свой наполовину пустой стаканчик с кофе, надеясь, что еда поможет ему заглушить запах алкоголя. А после ему нужно было не свалиться с велосипеда на скользких тропах нью-йоркского пригорода, куда они уедут, чтобы купить кокаин. По крайней мере, думал он, так ему будет теплее. Возможно, Чимин даже даст ему шарф. Когда легкость, наступившая от попавшего в кровь этанола, наконец растеклась по его напряженному телу, он прошел в спальню и стал рассматривать коллекцию снежных шаров Чимина, которые сам он некогда тщательно отбирал, желая, чтобы каждый был особенным, и думал о том, как скоро они все разобьются. Он взял в руки чиминов айфон и провел пальцем по их совместной фотографии с прошлого лета, когда еще было тепло, а воздух заполнял легкие, подкрепляя мысли о счастливом будущем. Разгоняясь до максимума на городских велосипедах, они ехали по бездорожью, то и дело перекрикивались и смеялись с глупых шуток, падали в траву и целовались, приглаживая друг на друге мокрые от пота волосы. Все это в голове Чонгука проносилось черно-белыми кадрами старого кино в сопровождении американского джаза. Кажется, он и сам не заметил, когда успел стать таким сентиментальным, и положил телефон обратно на кровать, горько усмехнувшись. — Замерз? Почти оставив Нью-Йорк позади в противоположной от аэропорта стороне, они остановились на пустой дороге из гравия, окруженной лесами. Покрасневшие щеки и нос покалывало от холодного ветра, одну пару чиминовых перчаток они разделили друг между другом и весь путь ехали, держа руль от велосипеда одной рукой, грея в кармане вторую. Чимин отдал Чонгуку свой шарф, застегнув пуховую куртку до подбородка, потому что Чонгук так не мог. Он кивнул в ответ на вопрос и быстро слез с велика, бросая его прям на дороге, и в несколько шагов дошел до Чонгука, который держал свой велосипед одной рукой в перчатке, второй сразу принимая его в свои объятия. Грея друг друга на пустой дороге, они оба старались ни о чем не думать. Дневной свет провожал их и давал возможность насладиться лицами друг друга, слезящимся от ветра глазами, холодными губами в теплом поцелуе, каждой улыбкой и каждым сказанным словом. А вечером, нанюхавшись кокаина, Чонгук пошутил про то, что хотел бы, чтобы Чимин был ложкой, чтобы он макнул его в мед и прилип. Так бы у Чонгука не было иного выбора, кроме как остаться. Но об этом он умолчал, продолжая смеяться над каждой мелочью и догоняясь виски со льдом. Опустошающееся с каждым разом дно стакана его успокаивало. — Останься. Прилипни ко мне, — тихо попросил Чимин, отвлекая Чонгука от разглядывания фотографий с Аляски в ноутбуке, с которыми он вызвался помочь. Оставив просьбу без ответа, Чонгук шатко поднялся, взял руку Чимина в свою и закружил в медленном танце под музыку с радио. Чимин не был дураком и прекрасно понимал, что Чонгук уходил от разговора, но он давно был в его власти и не мог противостоять, поэтому протянул ему руку, тело, душу, сердце и все, что только было у него. Он думал, сможет ли считать его предателем потом, если, зачеркивая в голове «когда», он уедет. Будет ли продолжать любить. Зачем любить, если некого? И почему он птичка, если не может летать? Кружась в маленьком танце под надоедливую рождественскую песню и снег за окном, Чимин знал одно — он не пожалеет ни о единой секунде, проведенной рядом с Чонгуком, потому что их любовь, пусть даже и с возможностью скоро приобрести свое окончание, никогда не была пустой тратой времени. Смех, который дарил ему Чонгук эти три года, находясь на другом континенте, всегда будет звучать в ушах Чимина как напоминание о том, что он может любить. А шум самолета, доносящийся до его одинокой квартиры, — о том, что любовь не всегда побеждает. — Чонгук? — прошептал он, поднимая голову и все еще прижимаясь так крепко, как только мог. — Если любовь это битва… мы проигрываем? — Любовь не битва, птичка. И поэтому мы проигрываем. Чимин ничего не понял и не хотел, его вопрос был скорее риторическим. Чонгук наверняка имел в виду что-то глубокое, понятное только ему, и это прозвучало как очередной довод в пользу сценария, которого Чимин так боялся. Поэтому он предпочел закрыть глаза и улыбнуться, застряв в одном-единственном моменте, который назывался «сейчас». В одних-единственных руках, которые, возможно, уже готовились его оттолкнуть. — Холодно, — Чимин, лежа спиной на кровати, не дал Чонгуку снять с себя белую кофту с длинным рукавом. — Я тебя согрею, — успокоил Чонгук и лег сверху, задерживая свой вес на одной руке, а вторую согнул в локте и поставил рядом с чиминовой головой. — Теплее? — Кому? — он, передразнивая, повертелся по сторонам, насколько позволяло пространство, будто кто-то мог лежать рядом с ним. — Мне? Только если немного. Губы слились в нежном поцелуе. Тело Чонгука было горячим, разум затуманенным, на лбу и на спине выступил холодный пот, а сердце колотилось как ненормальное. Он давно был не здесь. Опьяненный и разомлевший, Чимин даже не заметил распахнутого окна и ему было холодно скорее по привычке. На всякий случай, подумал он и посмеялся прямо в поцелуй, пусть будет холодно, пусть будет повод Чонгуку лечь на него всем телом. Одежда вместе с нижним бельем уже давно валялась где-то в углу спальни, тела взмокли в пульсирующем желании стать одним целым. Чимин закрывал глаза, подставляясь под горячие поцелуи и почти успешно игнорируя свои мысли и колотящееся в груди сердце. Ноздри немного жгло, руки и ноги заходились в легком треморе, он выгибался в пояснице, стараясь стать ближе. Когда Чонгук обхватил губами его член, жаловаться на холод не осталось никаких причин. И никаких причин не осталось ни для чего. Его рука поползла наверх, почти грубо касаясь то одного соска, то второго. Чимин под ним задыхался и почти уходил под воду, стараясь хоть раз вдохнуть полной грудью. Другой рукой Чонгук уже стал медленно растягивать его и оторвался от члена под разочарованный вздох сверху. Он постукивал указательным пальцем по уретре, как завороженный наблюдая за потянувшейся вслед ниточкой предэякулята и продолжая двумя пальцами ритмично касаться простаты. — Ты веришь в жизнь после любви? — спросил Чонгук, когда Чимин был уже почти на грани от его рук, но резко отпустил его член, смотря, как тот судорожно дернулся навстречу. Он спрашивал лишь потому, что верил — человеку нужно погрузиться в весь свой спектр эмоций максимально глубоко, чтобы поскорее настичь дно и оттолкнуться. А Чимин, пьяно глядя на него, думал о том, что жизни у него не было и во время нее. Чонгук наблюдал за ним, пока медленно вводил внутрь свой член в той самой позе, в которой Чимину было приятнее всего. Он сидел на кровати, ноги Чимина лежали на его ногах, мелко дрожа, и так он мог не переставая касаться его простаты, вгоняя член снизу вверх под углом. Одна бесконечная игра в безразличие над чужим будущим в итоге обернулась для него в куда более сложную, несмотря на то, что она должна была вот-вот закончиться. Видеть Чимина перед собой, задыхающегося от стонов и вертящегося в неконтролируемых попытках уйти от прикосновений, потому что слишком, потому что не навсегда, было единственным по-настоящему живым и подвластным Чонгуку желанием, хоть он и не чувствовал удовольствия из-за слишком большого количества алкоголя в крови. Он надавил ладонью на его впалый живот в самом низу, зная, что так подведет его к краю, а после сделает вид, что тоже кончил. Чимин все равно слишком потерян, чтобы заметить. И всегда был. Но Чонгук, пару раз резко проведя по его члену рукой, даже не обхватив его, а скорее погладив, и тут же доводя до оргазма, уже давно решил дать ему шанс найти себя. Пусть даже в начале пути и придется что-то потерять. В тревожных попытках уснуть, Чимину хотелось залезть ему под кожу, чтобы быть так близко, как только возможно. Но, кажется, Чонгук был в броне. Все следующее утро они проспали, открыв глаза лишь ближе к полудню. Теплые ленивые тела соединились в конечном всплеске любви, Чонгук медленно двигался, лежа на боку и обняв Чимина поперек груди, чувствуя быстрый стук сердца, который напоминал ему тиканье бомбы замедленного действия. В тот момент, когда тело замерло и напряглось, а внизу живота вспышкой, а затем плавно, растеклось тепло, Чимин уже знал что-то, о чем совсем не хотел думать. Оно ударило его под дых, тут же поменяв выражение на лице. Произошедшие мимические изменения были практически незаметны. До этого сведенные в удовольствии брови остались на своем месте, глаза так и не открылись. Он лишь втянул губы, рассчитывая сдержаться, но слезы сами хлынули, стерев собой то, что осталось от его самого яркого за всю жизнь оргазма. Веки разомкнулись, выпуская все, что он так крепко держал в себе. Чимин уставился в потолок и задышал ртом. Иногда потеря ощущается заранее. Иногда один взгляд пронизывает насквозь и молча оповещает, задерживая в себе слишком много любви. Все ту любовь, которую можно было бы высказать с течением времени, порционно. К счастью, Чонгук уже скрылся за дверями ванной, так ничего не заметив или не желая замечать. Горячее водоснабжение отключили из-за аварии в тепловых сетях на крыше, но он все равно залез под душ, зная, что не смог бы принести на себе его запах туда, где его никогда не будет. Прощаясь на пороге ванной, он поцелует его в лоб, болезненно зажмурившись и так и не решившись сказать ничего в лицо. Выражение, которое он бы увидел в ответ на эти слова, сломало бы его. Он знал, что был трусом, а любовь теперь не придавала храбрости. Не плачь, моя птичка. Не тогда, когда я все еще могу это увидеть. Через пять минут телефон оповестит о рейсе, останется три часа до вылета, но Чонгук задержится, а потом будет бежать со всех ног, поскальзываясь и задыхаясь. Он пообещает Чимину, что только спустится вниз за сигаретами и, когда тот уйдет в душ мучаться от холода, быстро соберет все свои вещи. В пустой квартире, наконец все осознав после двадцати сброшенных вызовов и обнаруженного отсутствия всех его вещей, Чимин решит, что сегодня впервые посмотрит вслед взлетающему самолету, потому что ни один больше не сядет для него. На крыше серое небо ударит ему в глаза угасающим дневным светом, плавно переходящим в закат, и он будет держать сигарету в пальцах, второй рукой вытирая вытекающую из носа кровь. Выйдя из аэропорта, Чонгук поднимет голову вверх и сосчитает все оттенки голубого на светлом сеульском небосводе, а после будет долго смотреть на экран собственного телефона и любимую улыбку на фотографии контакта, принимая самое тяжелое в своей жизни решение. Чимин будет звонить ему до самого рассвета. Ранним утром уснет, проклиная дневной свет, чтобы, проснувшись, обнаружить, что номер, практически высеченный на его глазницах, больше не доступен. В полдень следующего дня с крыши нью-йоркского многоквартирного дома, подхваченный холодным ветром, на землю медленно опустится маленький бумажный самолетик. Мимо проходящий ребенок с интересом поднимет его, развернет, заметив виднеющиеся на крыльях незнакомые черные буквы, а после бросит в ближайшую урну. Прости, что струсил Нам обоим так будет лучше