Трещины

      Пенелопа разбита.       Чуть повреждена.       Чуть надломлена.       Чуть убита.       Ч у т ь.       Она будто бы изначально была создана бракованной. Будто паззл, в котором с самого начала не хватало пары частей. Как сломанная кукла, не нужна никому абсолютно. Люди пользуются и бросают её, оставляя на фарфоровой поверхности бесчисленное количество царапин.       Пенелопа — ребёнок, комок эмоций и непонимания, почему всё это происходит, за что, что она сделала не так?       Пенелопа — одинокая девочка с пустым взглядом, привыкшая к тому, что в конце концов опять будет брошена, забыта, как второстепенный персонаж низкобюджетной мелодрамы.       Пенелопа — это брошенный щенок, у которого умерла мать, а чужая, единственная кормящая рука — приносит только боль. Она прячет свою боль в сжатых в кулак руках, создаёт свой образ старательно, выбирая из списка эмоций только те, которые приемлет давным-давно отвергшее её общество, потому что за иные уже давно высмеяна и унижена.       Пенелопа — жуткая собственница. От вещей ломятся шкафы, от драгоценностей ломаются шкатулки, на столах бесконечный бардак, в сердце — запыленная пустота. Она умеет хранить вещи как сокровища и оберегает их подобно дракону, защищающему золото, но сохранить любимых людей, увы не может. Они уходят из её жизни тихо, вырывая с собой часть её души, причиняя ужасную, тупую боль.       Но она терпит.       Терпит-терпит-терпит.       До поры до времени.       Пенелопа бунтует тихо, внутри себя, и к восемнадцати всё больше задумывается о том, чтобы сбежать куда-нибудь подальше от герцогства. Она никогда не начинает конфликт и ссору первой, лишь когда её доводят до точки кипения, она взрывается гневным воплем и набрасывается на обидчика с одной мыслью — сжать пальцы на шее обидчика, впиваясь острыми ногтями в кожу, пуская кровь, разорвать на части, сломать позвоночник, вывернуть руки, выцарапать глаза, сделать больно. Чтобы больно было не только ей одной.       А после момента взрыва задерживает дыхание, замыкается в себе, где-то глубоко внутри мечтая, чтобы в её тёмное, отвратительно пустое убежище из скорби, отчаяния, безнадёги и страха новых потерь пришёл кто-то и выдернул оттуда, отругал за глупость и хорошенько отогрел.       Большую часть времени она проводит в комнате, на своей кровати, пустыми глазами смотря в потолок и слушая ту, другую, не её жизнь за окном, за высокими каменными стенами, за железными решётками ворот. Пенелопа думает, как бы было хорошо пойти сейчас и прогуляться по улице, промокнуть под дождём, либо попотеть на жаре, но что-то держит её здесь, будто к ноге прикован непомерно тяжёлый железный груз, не дающий сдвинуться хоть на миллиметр.       Она бы и хотела что-нибудь изменить, но сил нет, а мотивации и подавно. Пенелопа пуста изнутри, в её жизни нет смысла и цели, а будущее закрыто плотной дымкой белого тумана. Жить просто ради того чтобы жить? Для неё эти слова бессмысленны и обесценены пусть и недолгим, но существованием на этом свете.       Пенелопа действительно сильная, но порой эта мнимая сила даёт       т р е щ и н у.       Пенелопа на деле такая разбитая, показывающая всем, что ей плевать на всё и вся, но нуждающаяся в объятьях и ласковых слов на ухо. Маленькая девочка с разбитым когда-то давно сердцем, выпотрошенной душой, в которой родилась жесткость и грубость, и большими, молящими о любви, внимании и заботе, глазами.       Тонкая паутинка из новых узоров впивается в кожу и, кажется, проникает в лёгкие, не давая продохнуть и тоска просачивается-просачивается-просачивается, в итоге ломая платину и заполняя её полностью, заставляя убегать, что бы люди не видели слёз.       Кажется, сердце проела серебристая ртуть.       Пенелопа поднимает голову и её взгляд натыкается на зеркало. Отражение в нём кривиться, мерцает, искажаясь каждую секунду всё больше и больше, пугая и отталкивая. Она подходит ближе, касаясь пальцами зеркальной глади и с болью смотря на себя. А может вот оно, отражение её души, внутренний мир, явленный ей в столь безобразном обличии? Ярость искажает лицо её лицо, отражение же хохочет, глумиться над ней. Секунда — и сотни сверкающих брызг летят на пол, а по запястью стекают бордовые ручейки.       Разбитое стекло выглядит как её душа или сердце, но она не задумываемся об этом. Только если купить новое стекло ещё можно, то вот новую душу или сердце купить уже нельзя.       Она закрывает глаза и, не смотря, едва дыша, проводит пальцем по своей руке, поднимая ладонь всё выше, к локтю и шее. Грубые рубцы неприятно отдают тянущей болью во всем теле, и громкие крики вновь звучат глухим эхом в ушах, вселяя неосознанный страх в хрупкую, тонкую фигурку. Узоры из дицентры, словно блёклые отголоски зимы лежат на тонкой коже, уже не украшая, а лишь коверкая грустный, померкший лик. Тело пробивает дрожь, и ресницы начинают трепетать, словно крылышки колибри, скрывая льющиеся из травянисто-зелёных глаз слёзы, которые становятся прозрачными росинками, капающими на бледные ладони.       Это болезнь, эта боль, эти расколы кажутся ей отвратительными, заразными, ядовитыми.       И никто не в силах срастить не единожды расколотую плоть.       Чьи-то чужие руки аккуратно ложатся на плечи, стараясь унять эту дрожь, забрать всю боль и трещины, срастив все частички, склеив их чистым золотом, дабы украсить чужой образ до отметки нестерпимого обожания и благоволения.       Но прикосновения опротивели.       Она плачет навзрыд, отталкивает от себя, хлёстко ударяя по рукам и словно в безумии шепча «не приближайся». Она хватается руками за голову и кричит. Громко, дико, стараясь закрыться, защитить себя от неведомого чего-то.       Но никто не приходит.       Лишь осколки от старого зеркала расцветают на полу белоснежными лилиями, становясь частью всеобъемлющего.