Последствия

Годжо очень веселило, что Нанами — его давний кохай, а ныне маг первого уровня, — всегда так холодно и абсолютно равнодушно реагировал на все попытки его взбесить. И совсем капельку то же самое Годжо раздражало. И эта самая капелька стократ усиливала азарт в попытках взбесить Нанами каждый раз. Поэтому, когда годы спустя он увидел звонок уже бывшего кохая, он загорелся этим азартом так, что у него зачесались ладони. В голове промелькнула тысяча и одна идея, как именно это сделать. И большую часть этих идей Годжо испробовал в первую же неделю, как Нанами вернулся в колледж в качестве его коллеги. По этой причине новую неделю Годжо начинал совсем выжатый, на ходу выдумывая всё новые идеи, каждая из которых разбивалась о ледяное равнодушие Нанами. Выхваченный из рук младшего коллеги кофе и нагло допитый на его глазах — совершенно безразличное лицо. Безумолчный трёп — аналогично. Подстегивания по поводу его вынужденного наставничества над Юджи — тоже. И так далее. И вот они сидят в гостиной колледжа. Нанами, как обычно, совершенно спокойный, читает газету, даже не подозревая, сколько вызывает эмоций у Годжо одним своим чёртовым каменным лицом. Сатору осеняет очередная безумная идея, и его лицо вмиг озаряется улыбкой, сверкающей тридцатью двумя зубами. Он тихо встаёт со своего места, стараясь раньше времени не привлекать внимание Нанами к себе, и с размаху садится к нему на колени, упираясь лицом в ту самую газету. Нанами опускает газету немного пониже — их глаза встречаются, между ними не более шести дюймов — и лишь вопросительно поднимает бровь. Все ещё молча. Годжо недоволен, но это уже какая-то реакция, думает он с некоторым облегчением и решает продолжить гнуть ту же линию. Он наклоняется к уху Нанами и шепчет, уверенно изображая придыхание: — Каждый день, когда я смотрю на твои сильные руки, Нанами-кун, я представляю, каково будет ощутить их, прижимающих мои запястья к стене. — «Будет»? С чего вы взяли, что это когда-либо случится, Годжо-сан? — Потому что я хочу этого, — решает Годжо поиграть в капризного звёздного ребенка, которому дают все, чего он пожелает. Он знает, что с Нанами это не работает, но также хорошо знает, что у детей из обычных семей такое поведение обычно вызывает вспышку агрессии. Пусть Нанами слишком хорошо ее подавляет — по крайней мере, он должен чувствовать ее где-то в глубине души. — С чего бы вдруг мне хотеть прижать ваши запястья к стене? — Чтобы я не трогал себя, пока ты трахаешь меня, — непонимающе отвечает Годжо. «Это игра в дурака, или Нанами действительно не понимает, что я внаглую подкатываю?», — успевает пронестись в голове Годжо, прежде чем Нанами выдает такой же холодный и равнодушный ответ: — С чего бы мне хотеть вас трахнуть? — А кто не хочет трахнуть сильнейшего? Наблюдать за тем, как я, величайший, оказываюсь под ним, такой слабый и беззащитный? Нанами снова вопросительно вздергивает бровь, а затем молча поднимает газету обратно, вынуждая Годжо отодвинуться от его уха. И ведёт себя так, будто у него на коленях никто и не находится. Годжо хмыкает и, продолжая сидеть на чужих бедрах, применяет свой излюбленный прием — начинает трещать. О грядущей программе обмена, о Юджи, о недавних миссиях, поездках, любимых кондитерских. Обо всем, лишь бы Нанами надоело его слушать. Рассказывая достаточно эмоционально, чтобы мешать тому читать газету. — Не могли бы вы слезть с моих ног, Годжо-сан? — наконец выдает Нанами, не опуская газеты. — Я могу даже заткнуться, если… — Годжо кладет руку на подбородок и мычит, делая вид, что задумался. — Например, если мой рот будет занят чем-то более интересным. Нанами медленно, очень медленно опускает газету. — Если так… Вы можете заткнуться и не разоткнуться потом? Включая совместные миссии и любое совместное времяпровождение? Тут уже брови Годжо взлетают вверх. Нанами предлагает ему… сделку? Нет, Годжо, конечно, первым предложил ему сделку, но… Нанами уломался?! Да быть такого не может! Годжо привела в чувство вернувшаяся обратно проклятая газета, снова разделившая их лица. Когда он все это начинал, он даже не думал о том, что вся эта игра может привести к реальному сексу с Нанами. Но Нанами шутить не умеет, а значит, предложение такой сделки было серьезным. Тут Годжо, всерьез задумавшись, понял одну вещь — а именно, что в сексе он наконец-то сможет увидеть лицо Нанами без тысячи слоев льда. Увидеть, как пот стекает с его лба. Как с уст срываются тихие маты. Как напряжены скулы. Как дергаются покрасневшие губы. — Могу не разоткнуться, если будет заткнут не только мой рот, — наконец нашелся, что ответить, Годжо. Он заметно повышал ставки, но теперь он понял, что он действительно хочет Нанами. Вернее, хочет увидеть его лицо, когда тот будет вколачиваться в него. Хотя бы один раз увидеть его настоящего. После этого он был готов больше никогда не пытаться вывести Нанами из себя. — Вы уверены, что сможете довести меня до той кондиции, когда я буду в состоянии занять не только ваш рот, Годжо-сан? — донеслось из-за газеты. — О, я совершенно точно уверен, — самодовольно ответил Сатору. В конце концов, опыт в минете у него есть, пусть и небольшой. Его юность в колледже не прошла даром, ведь так? Он экспериментировал. Когда-то. — Тогда давайте условимся с вами на завтра, в половине восьмого вечера, в моей квартире. И будьте добры, слезьте с моих ног наконец. Годжо, улыбаясь, как ненормальный, спрыгнул с Нанами и побежал на кухню — поглощать кучу сладкого, дабы отметить свою победу. *** Двадцать семь минут восьмого. Годжо стоит перед дверью в квартиру Нанами. Вернее, измеряет шагами лестничную клетку перед ней. Вопреки привычке, он пришел не с опозданием, а заранее. Значительно заранее. Вот уже двадцать минут он нервно кружит вокруг несчастной двери, периодически поглядывая всеми шестью глазами за Нанами сквозь нее — тот сначала сварил себе кофе, а потом сел в гостиной читать книгу, медленно его потягивая. Годжо сложно было признаться самому себе в том, что вся его самоуверенность испарилась ещё на том моменте, когда он обнаружил себя у гардероба в колледже, уже полчаса выбирающим, что же надеть, хотя обычно он надевал первое, что вытащит из шкафа слепую засунутая туда рука. Годжо сложно было признаться самому себе в том, что у него сейчас мелко дрожат руки. Что он до чёртиков напряжен. Что он не знает, сможет ли возбудить Нанами. Что он не так уж опытен в постели. Что он вообще ни разу не был в пассивной роли. Что он…боится за исход этого вечера? Будильник, заведённый на телефоне лишь ради того, чтобы порадовать Нанами абсолютной пунктуальностью, тихо прозвенел, и Годжо, несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув, стучится в дверь. Старается делать это твердо. Надевает на лицо маску обычной весёлости и уверенности. Но руки не перестают дрожать. Он видит, как за дверью Нанами поворачивается в сторону двери, потом кидает взгляд на часы на запястье, как дёргаются его брови в удивлении, как он встаёт, отряхивает штаны от несуществующих пылинок, ставит в книгу закладку, кладет ее на диван и направляется в коридор. Годжо принимает позу, фривольно оперевшись плечом на стену у двери, когда Нанами наконец открывает. — Хе-ей, Нанами-кун, я уж заждался, — встречает его Годжо и, не дожидаясь приглашения, вваливается в прихожую. Здесь ожидаемо идеальный порядок. Совсем ничего лишнего. И совсем ничего, говорящего о Нанами — ни каких-либо фотографий, ни картин. Мельком взглянув на чужие ноги и поняв, что он разут, он скидывает обувь, ровно ставит ее у стены и проходит вглубь квартиры. — И вам добрый вечер, Годжо-сан. — Мы тут собираемся плодить разврат, так что можно просто Годжо, — хмыкает он в ответ, стараясь выглядеть абсолютно так же самоуверенно, как всегда. Но в глубине души он чувствует, что Нанами даже идеальной актерской игрой не проведешь. — Чай? Кофе? Чего покрепче? — на ходу спрашивает Нанами, направляясь, очевидно, на кухню. — Руки можно помыть в ванной, первая дверь направо. — Эм… Да, кофе, молоко, четыре ложки сахара, — отвечает Годжо с промедлением, отправляясь, как сказано, мыть руки. Он хотел бы чего-нибудь покрепче, так сказать, для храбрости, но… Он слишком боится забыть какие-то детали. Забыть что-то о лице Нанами. Забыть мельчайшую деталь сего вечера. Поэтому храбриться ему придется без алкоголя. Каждое действие имеет последствия. Не то чтобы Годжо не понимал это раньше… Совсем нет. Он многое пережил. Но сейчас он чувствовал, что его шутка определенно не должна была закончиться здесь, в ванной Нанами. Всеми шестью он смотрит на свое обеспокоенное лицо в зеркале, на подрагивающие от тревоги губы, на выглядывающие из-за повязки розоватые скулы, на идеально выглаженную ради такого случая белую рубашку, на аккуратно уложенные волосы вопреки традиционному гнезду на голове. — Вы там утопиться решили, Годжо? — доносится до него из глубин квартиры. Сатору понимает, что он завис минут на пять, не меньше, чертыхается, выключает воду и идёт на кухню. Между ягодицами неприятно скользит от каждого шага. Естественно, он подготовился. Естественно, он почитал статьи о том, как все сделать правильно, и даже посмотрел соответствующий видеоматериал. Естественно, он был во всеоружии. Спокойнее от этого не становилось. — Присаживайтесь, — спокойно говорит Нанами, указывая рукой на чашку напротив себя. Сам он допивает тот же кофе, что начал за чтением книги. Он сидит как обычно, закинув ногу на ногу, но что-то в его позе подсказывает Годжо — Нанами тоже напряжен. Может, и меньше, чем сам Годжо, но в какой-то степени — точно. — Как… Эм… Прошел день? — неловко начинает Годжо разговор, подходящий к совместному распитию кофе. — Как обычно. На этом диалог стихает, и Годжо замечает, что чашка с кофе с его собственных руках заметно дрожит. Видимо, Нанами замечает это тоже: — Ещё не поздно сдать назад, Годжо-сан. Ваша шутка вышла из-под контроля, не так ли? — проявляет он чудеса проницательности. — Мы не обязаны заходить так далеко. У Годжо язык не поворачивается признаться самому себе в том, что, пока он готовил себя, он представлял пальцы Нанами, и что у него встал на это. У Годжо язык не поворачивается ответить Нанами, что он действительно хочет этого. — Ну уж нет. Мы же договорились — ты поможешь мне заткнуться, а я возьму на себя ответственность за нерастыкание, — хмыкает он. — Ладно, — просто отвечает Нанами и как ни в чем не бывало возвращается к кофе. Годжо оставляет попытки держать чашку так, чтобы она не дрожала, и побежденно ставит ее на стол. — Каковы твои предпочтения? — судорожно вздохнув, начал он спрашивать заранее заготовленные вопросы. — Склонности к БДСМ? Фетиши? Желаемое поведение партнёра? — Имеются. Аналогично. Не наигранное, — рубит Нанами. Годжо снова вздыхает. Так дело не пойдет, понимает он. С таких холодных разговоров толку в переходе из беседы за кофе в горизонтальную плоскость не будет. Пару минут он обдумывает, как сделать атмосферу комфортнее. Ещё пару минут решается на внезапную идею, показавшуюся единственно верной. — Я действительно хочу этого, — вскрывает он карты, внезапно переходя на искренность. — Хочу тебя. Да, я понял это уже после того, как начал эту дурацкую шутку. Но от этого суть не меняется. Если б я не хотел — я бы сдал по тормозам, но… нет. Я здесь. Но я сдам назад, если ты этого не хочешь. Я могу заткнуться и просто так. Мне не нужны… уступки от тебя, или что-то в этом духе. Нанами вздергивает одну бровь и думает над его словами целую минуту, за которую Годжо успел тысячу раз обвинить себя в выборе неверной стратегии и известись. — Кто сказал, что я этого не хочу? Наблюдать за тем, как ты, величайший, оказываешься подо мной, такой слабый и беззащитный? — с едва заметной улыбкой отвечает наконец Нанами. Годжо вдыхает полной грудью и понимает, что только этих слов ему не хватало, чтобы сразу и полностью расслабиться. — Прекрасно. Тебе нужно в душ? Я уже подготовился. — Да, я сначала в душ. — Где мне тебя подождать? — В спальне, я полагаю, — отвечает Нанами, одним глотком допивая растягиваемый ранее кофе и удаляется в ванную. Годжо следует его примеру и, добираясь до спальни, раздевается сразу донага, не считая повязки — дабы исключить всякую возможную скромность, и исследует все поверхности спальни на предмет возможности использования их в сексе. Кровать? Это слишком скучно. И это совершенно не вяжется с образом Нанами, который грубо нагибает его. А вот идеально прибранный рабочий стол возле кровати — вполне. Нанами появляется в спальне минут через десять, ожидаемо полностью одетый, и застаёт Годжо восседающим на стуле у стола. Годжо ничего не говорит, лишь поворачивается в его сторону, спиной к столу, откинувшись на его острое ребро спиной, чуть разводит ноги в стороны и ухмыляется — так развратно, как только умеет. Нанами твердой походкой приближается к нему и становится напротив, и Годжо задирает голову, чтобы смотреть ему в глаза сквозь повязку. И ему не стыдно признаться самому себе, что ему слишком сильно нравится смотреть на Нанами снизу вверх и представлять, как он нагнет его над этим самым столом. — Мы можем начать с того, на чем прервались в прошлый раз, — неожиданно предлагает Нанами, и Годжо непонимающе играет бровями. — С чего конкретно? С кофе? — Нет. С того, что ты сидишь у меня на коленях и рассказываешь, что ты себе напредставлял о моих руках и не только. — О. Годжо эта идея определенно нравится, поэтому он подскакивает со стула и, дождавшись, пока на нем окажется Нанами, влазит к нему на колени в той же самой позе — не считая того, что теперь он полностью нагой, да ноги разведены чуть шире. Благо, растяжка у него отменная. — Итак… Я прижимаю тебя за запястья к стене, чтобы ты не трогал себя, пока я трахаю тебя, — с удивительной точностью воспроизвёл Нанами. — Что ещё? Годжо мгновенно заражается той фантазией и подхватывает, уже по-настоящему жарко наклоняясь над ухом Нанами: — Ты держишь мне руки, прижимая к стене с такой силой, что мне больно, но мне это чертовски нравится, — тараторит он на одном дыхании. — Ты трахаешь меня в том темпе, который нравится тебе, но которого мне слишком мало, и я хочу больше, я умоляю об этом. Ты трахаешь меня, повторяя, что я должен кончить только от твоего члена, без рук… А ещё, — Годжо судорожно переводит дыхание, — представляю, как ты связываешь мне руки своим чёртовым жёлтым галстуком и заставляешь умолять о своем члене, изводя на жалобное нытье одними пальцами, сильными, грубыми, мозолистыми. Нагнув меня над этим самым столом. А потом приказываешь встать на колени. Хватаешь за волосы, и… Годжо неожиданно для себя прерывается на короткий вздох — он и не заметил, как в своих вдохновенных повествованиях начал потираться бедрами о ноги Нанами, и как его член, уже возбуждённый, случайно коснулся твердого живота Нанами, скрытого синей рубашкой. — И ебёшь в рот — с такой амплитудой, что у меня начинают слезиться глаза, — выдахает он и прижимается к Нанами уже вплотную, сжимая руками его спину, навалившись подбородком на широкое плечо. Годжо думает о том, что у него непозволительно давно не было секса, раз он так быстро завелся — и от чего? От собственного рассказа о фантазии. Он проводит несложные математические расчеты и понимает, что последний раз занимался сексом аж 12 лет назад — в своем студенчестве. Вернее, до того момента, пока он не начал использовать Бесконечность на постоянной основе. Он с удовлетворением, несколько покрывающим стыд за свою скорость, замечает, что Нанами тоже немного возбуждён. Руки Годжо блуждают по спине, и он с неконтролируемым восхищением отмечает рельеф мышц. Он и не знал, что его так возбуждает мужская сила. Ему давно пора признаться себе в том, что он вообще мало знает о своих предпочтениях в сексе. Его тело пронизывает электричеством, и он коротко, но звонко стонет, когда Нанами кладет руки на его талию. Ему хочется немедленно ощутить эти руки везде. — Ты такой… Чувствительный, — неожиданно тихо и неожиданно изумлённо говорит Нанами. — Наверное, это не должно удивлять, учитывая, что ты постоянно в сенсорной депривации. — Нанами, — отвечает Годжо все, что он способен сейчас ответить. — Пожалуйста. — Пожалуйста что? — то ли издевается, то ли просто уточняет Нанами, у Годжо нет сил разбираться в этом. — Пожалуйста. Потрогай меня. Везде. Прошу, — бубнит он ему в плечо, и стыд за свою возбужденность и неконтролируемое желание заливает горячим стыдом его лицо. Нанами хмыкает и ведёт руками по его спине вверх и вниз, и от этого простого движения сверхчувствительный Годжо тает, льнет ещё ближе к груди Нанами, хотя, казалось бы, ближе уже некуда, нетерпеливо ерзает по его ногам бедрами, вздыхает и впивается ногтями в его спину сквозь рубашку. Он знает, что она уже слегка влажная, от смазки его члена, зажатого меж животами. Знает и мечтает о том, чтобы ее не было, потому что это чертовски неприятно. Пока Нанами снова не начал двигать руками, пока Годжо ещё может соображать — он начинает судорожно расстёгивать пуговицы, не сняв, а лишь немного стянув галстук вниз. Он хочет Нанами в галстуке. И, желательно, чтобы этот галстук потом оказался на его запястьях и оставил отпечатки… Тут один из глаз Годжо зацепляется за что-то, чего, как ему показалось, в этой картине быть не должно, и у него ушло пара добрых секунд, прежде чем он понял, что именно. Очки. Очки Нанами. Он протягивает к ним руку, оторвавшись от пуговиц, но застывает посреди движения. — Можно снять? — шепчет задушенно. — Только если ты снимешь повязку, Годжо. Сатору высчитывает в голове, готов ли он на этот шаг, кивает сам себе и срывает повязку, кидая ее в неизвестном направлении. Нанами аккуратно снимает очки и кладет их себе за спину на стол. Сатору забывает, чем он занимался до того, как заметил очки — потому что теперь он завороженно смотрит на лицо Нанами. Оттаявшее. Свободное. Все еще спокойное, но теперь такое… живое. Годжо завороженно ведёт концами пальцев по точёному подбородку, ловя искорки теплого электричества, стреляющего от пальцев по всему телу, от совсем свежей щетины, которую он ощущает сверхчувствительными пальцами. Он понимает, что поцелуй — это слишком личное, слишком интимное, слишком много «слишком», поэтому он лишь ведёт пальцем по расслабленным губам, мечтая, чтобы они смяли его собственные, чтобы острый язык трахнул его в рот, нагло раздвигая его губы. Нанами не реагирует — не отстраняется, но и не приближается, не сжимает губы, но и не раскрывает их; он снова опускает руки на поясницу Годжо и ведёт вниз, к ягодицам, снова заставляя того задыхаться и ёрзать, забыв о том, что делал. — Пожалуйста, — молящим голосом стонет он, и Нанами наконец делает это. Он трогает его. Везде. Плечи, спина, прижимает его за загривок себе в плечо, и гладит, гладит, гладит. А Годжо плавится и может лишь хныкать нечто отдаленно похожее на «Нанами». Годжо краем сознания жалеет, что так и не успел расстегнуть проклятую шикарную рубашку, поэтому он скребёт ногтями не по спине, а по рубашке, и грудью касается не горячей кожи, а ощущает впивающиеся в кожу пуговицы. Он хочет всего и сразу. И скорее. — Быстрее, — вторит он своим мыслям и призывно трётся ягодицами о бедра Нанами. — Пожалуйста. Скорее. Я хочу, я больше не могу. Нанами. — Самое время занять твой рот, как считаешь? — Годжо не слышит эти слова, а чувствует их вибрацию от чужой груди. — На колени, Годжо. Если бы Сатору сейчас стоял, он бы упал: колени бы подкосились. А так он просто почувствовал себя так, будто его ударили под дых, выбив весь воздух из лёгких разом. Покачиваясь, как пьяный, он сполз с нагретых бедер и упал в пол. Подполз, опираясь на колени Нанами, и параллельно раздвигая его ноги шире, чтобы быть как можно ближе к нему. Но натянутая ткань паха Нанами всё ещё была слишком далеко от его лица. Годжо был готов поклясться, что он никогда прежде так сильно не хотел кому-то сосать. Годжо вообще не был уверен, что он прежде хотел кому-то сосать — скорее, считал это необходимым, любопытным или уместным. Не более. Он потянул Нанами под коленями на себя — не сильно, просто намекая на то, чтобы тот подвинулся ближе. Язык ему отказывал. Язык уже представлял вкус предэякулята. Точнее, воображал. Его вкуса Годжо не помнил. — Не торопись, — неожиданно мягко сказал Нанами и, напротив, совсем не мягко зарылся руками в его волосы, одарив голову странной лаской. Грубоватой, жестковатой, брутальной. На краю сознания Годжо пронеслась мысль о том, что нежные девушки были бы не в восторге от такого обращения, и что, вообще, судя по такой жесткости ласки, можно было предположить, что сам Нанами не слишком опытен в сексе. По крайней мере, в сексе с девушками. А Годжо склонялся к мысли, что Нанами больше предпочитает дам, нежели мужчин. Это была интуиция: никаких фактов он не знал. Просто Нанами во всем был слишком правильным. Когда Нанами потянул его голову за волосы назад чуть жёстче, он не смог сдержать стона — от неожиданной, но не сильной боли и пронзившего насквозь удовольствия. — Нравится? — Д-да, — выдохнул он и потряс головой, частично стряхивая морок возбуждения от осознания того, что интонации Нанами все ещё слишком спокойные, слишком… невозбужденные. Годжо с нажимом провел ладонями по ткани его наверняка баснословно дорогих бежевых брюк от коленей до пояса и начал спешно расстёгивать ремень, едва управляя своими непослушными, но шустрыми пальцами. Ноги затекли и начали бежать колючими мурашками, но Годжо даже не обратил на это внимание. Нанами привстал, когда он потянул брюки вниз, и даже подсел ближе к краю стула — и ближе к Сатору. Годжо уставился на полувставший член и внезапно понял, что из его головы вылетело все, что он читал вчера вечером по поводу наилучшего минета. — Годжо? — донёсся сверху отчасти вопросительный, отчасти даже обеспокоенный голос. Сатору буквально плавился от этого странного сочетания грубости рук Нанами и при этом чуткости Нанами. — Я… Можешь направлять меня? Вот так, — Годжо положил чужую ладонь обратно себе на макушку. — Чтобы я делал так, как тебе нравится. — Делай, как хочется. А дальше — посмотрим, — хмыкнул тот. Годжо поджал губы и снова уставился на член. Его собственный успел практически опасть. Придвинулся ещё ближе. Вдохнул запах. Пахло мускусом. Пахло мужчиной. И Годжо удивляло то, как сильно его это заводило. Он думал, что он больше по девушкам. Он в принципе слишком много думал сейчас. Поэтому он откинул мысли в сторону и на пробу коснулся языком головки, заставив Нанами зашипеть, отчего его член снова полностью встал. Солено, горьковато, влажно, такая нежная кожа… Спустя какое-то время Годжо обнаружил себя с энтузиазмом вылизывающим головку и посасывающим ее, пока Нанами судорожно дышал, по-настоящему больно вцепившись в его плечо, а второй рукой до побелевших костяшек сжимая край стула. Сатору отодвинулся ровно настолько, сколько было необходимо, чтобы кратко произнести: — Ты правда можешь просто выебать меня в рот. Не сдерживайся. Я хочу всё, тебя всего, хочу увидеть тебя всего, хочу, — и снова вернулся к головке. Нанами на его слова никак не отреагировал, не переставил рук, но Годжо знал, что он услышал. Нанами всегда все слышал, даже если не считал нужным реагировать. Такой уж он был. Годжо хотел оттянуть момент, когда он возьмёт в рот столько, сколько сможет, хотел подольше помучить Нанами и насладиться его вздохами, но он слишком увлекся, и через несколько секунд он уже двигал головой туда-обратно, охватывая, к его огромному сожалению, всего чуть больше половины члена. Попытки взять глубже давали тревожные звоночки начинающегося рвотного рефлекса. Поэтому он пытался скомпенсировать это скоростью, с которой он сосал, усиленно втягивая щеки. — По-помедленнее… Год-джо… Не отрываясь, Сатору оторвал цепкую руку Нанами от своего уже онемевшего плеча и снова положил на макушку, показывая решение этой проблемы. И на этот раз Нанами его не проигнорировал. Он взялся за его волосы — не сильно, но уверенно — и начал двигать его голову в ровном небыстром темпе, с одинаково ровной амплитудой. На этом моменте Годжо понял, что тот все ещё контролирует себя, потому что по-настоящему возбужденному человеку невозможно двигаться так идеально выверенно. Он поднял взгляд на Нанами, чтобы пересечься глазами и таким образом задать немой вопрос, и тут он почувствовал, как член в его рту дернулся, а рука Нанами в его волосах на секунду сжалась совсем так, как надо — сильно, немного больно, настойчиво. Нанами возбуждают его глаза, с изумлением понял Сатору. Что в его глазах такого, он не понимал, но реакция ему более чем нравилась. Не прерывая зрительного контакта, он начал двигать головой быстрее. — Твои глаза, Годжо… — прошептал Нанами, тоже не отрывая взгляда. — Блять, — неожиданно выдохнул он, когда головка его члена упёрлась в горло Годжо. Тот усилием воли подавил рвотный спазм и хотел было перевести дыхание, но не тут-то было. Нанами наконец сорвался. Он встал со стула, потянул Годжо за волосы, вынуждая выпрямиться во весь рост стоя на коленях, запрокинул его голову назад, снова нашел членом его рот… И начал трахать. Годжо не понял, куда делся рвотный рефлекс, но чувствовал, как член Нанами — наконец-то полностью напряжённый — входил ему в самое горло. И это было неожиданно приятное ощущение. — Смотри на меня, — услышал он в шумном выдохе сверху и поймал взглядом глаза Нанами — черные, безумные, подернутые поволокой желания. Член во рту стал, казалось, ещё больше. Годжо полностью растворился в этом. Ему прежде не было знакомо это странное, но такое приятное ощущение — быть полностью ведомым. Его головой управляли, его хотели, на него смотрели так, будто он чертова скульптура какого-то древнего божества. Неожиданно все закончилось — Нанами резко дёрнул его голову назад и наклонился к его лицу так, что Годжо ощутил его горячее дыхание кожей. — Не трогай себя. Сатору вскинул брови и только сейчас осознал, что он дрочит; что он уже практически кончил. Ему не хватило всего пары движений. — Или тебе нужно связать руки? Глаза Годжо невольно закатилась, когда он представил себе этот новоявленный фетиш — затянутый на руках жёлтый в черный узор галстук, стягивающий его запястья так крепко, что наутро останутся лиловые синяки… Нанами резко сорвал с себя галстук, отпустил его волосы, зашёл ему за спину и начал накручивать ткань на его запястья. — Туже. Пожалуйста, туже. Я хочу следы. Хочу носить твои следы на своем теле. Я не буду носить ничего с длинными рукавами, пока они не сойдут. Я хочу, чтобы все видели. Видели, что я позволил кому-то… власть. Над собой. Пожалуйста. Нанами слушал его речь так внимательно, что Годжо стало стыдно — он ведь не думал, что он нес, просто говорил от души, а тот аж замер на середине движения. А потом вместо того, чтобы почувствовать, как Нанами затягивает галстук туже, Годжо ощутил, как чужие сильные пальцы сомкнулись вокруг его горла. Не перекрывая воздух полностью, но ограничивая его. В голове резко стало темнее и легче. Наутро будут следы в виде пальцев — это точно, учитывая нежность кожи Годжо. И ему чертовски нравилась эта мысль. — А так нравится? Сатору не мог выдавить из себя ни звука. Вместо этого он чуть наклонил голову назад, опершись затылком на чужие ноги, чтобы пересечься поплывшим взглядом с Нанами, и тот прочел ответ в его глазах. Нанами отпустил его горло как раз в тот момент, когда сознание начинало уплывать. Годжо склонился над полом, упираясь в него ладонями, и глубоко дышал. Вокруг одного из запястий болтался тот самый галстук. — Ты… невозможный, — тихо сказали сзади; скорее выдохнули с воздухом, чем сказали. Скорее всего, в надежде на то, что Годжо этого вообще не услышит за своим шумным дыханием. Но он услышал. И решил сделать вид, что не услышал. Но член определенно стал твёрже. Отдышавшись, он снова сел на пол ровно и свёл руки за спиной. — Свяжешь? — Конечно. Запястья снова обвивала ткань, а шею щекотало дыхание Нанами, опустившегося к нему на пол. Сатору не мог сдержать судорожных вздохов. Он был почти на пределе, и даже такие мелочи, как тепло чужого сбитого дыхания и поток воздуха вдоль его кожи, могли завести ещё сильнее. Сухие, теплые губы коснулись чувствительного места перехода шеи в плечо, и Годжо, с трудом выстонав «Нанами», весь выгнулся назад, буквально падая в чужие руки. Как же давно ему не было так хорошо. Эта странная ласка вкупе с брутальной грубостью, эта чувственность вкупе с жёсткостью. Годжо не знал этого прежде, но теперь он был уверен — это в его вкусе. Чертовски в его вкусе. Снова губы, губы на шее, на плече, и Годжо не чувствует больше ничего, кроме них. А потом появляются зубы, и Сатору уже кричит, не в силах сдерживаться. Он не понимает, в какой момент он оказывается лежащим на полу, с твердой чужой рукой на макушке, прижимающей его лицом в жёсткие доски, с оттопытенной задницей, которая елозит в пространстве в поисках большего контакта, с губами и зубами Нанами, помечающими его спину. Зато палец у входа он почувствовал очень отчётливо и резко дернулся назад, не в силах больше терпеть — и, если бы не быстро среагировавший Нанами, усиливший хватку в волосах, он бы насадился до упора одним движением. А так — успел лишь наполовину. — Нанамин, — невольно вылетело у него, когда сорвало тормоза, когда он уже не мог думать о том, что Нанами не нравится это прозвище. — Пожалуйста. Нанамин. В ответ зубы крепче сжались на его плече, помечая, и Сатору задрожал, чувствуя, как по его болезненно стоящему члену стекает на пол капля естественной смазки. — Умоляю. Немного поелозив и заставив Годжо несколько раз задушенно простонать, палец всё-таки продвинулся глубже. — Я готовился. Давай. Быстрее. Уже можно. Прошу, — на каждом выдохе шептал Годжо, понимая, что если Нанами не начнет что-нибудь делать прямо сейчас, он просто умрет от перевозбуждения. Нанами несколько раз поводил пальцем туда-сюда, будто не зная, что искать и что делать, и Годжо осенила странная мысль, которую он тут же озвучил: — Ты никогда прежде не бывал с мужчиной? — Нет, — неуверенно донеслось со спины. Вот как, мысленно хмыкнул Годжо. — Тогда давай я сам, — мгновенно придумал он. — Просто не двигайся. Переверни палец и немного согни. Нанами сделал в точности, как он сказал, и за эту короткую паузу Сатору разом осознал, в какой неудобной позе он находится: стоит, уперевшись в пол лишь коленями, плечами и щекой, руки всё ещё связаны за спиной и уже болят, колени саднят, лицо тоже. О, он будет помнить это ещё очень долго, с удовлетворением подумал он и начал медленно раскачивать тазом в поисках… — О, да! Да, блять, да, Нанамин! Ещё, да, ещё… И после этого заткнуться он уже не мог. Нанами быстро сориентировался и стал двигать пальцем уже сам, а вскоре и не одним, но Годжо было слишком хорошо, чтобы заметить разницу. Он лишь почувствовал в один момент, что пальцы исчезли, оставив после себя ноющую желанием пустоту, зато грудь Нанами наконец-то оказалась достаточно близко к его спине, и Годжо выгнулся навстречу этому контакту, жутко взбешённый оттого, что ему препятствуют собственные связанные руки и так и не снятая до конца рубашка Нанами. — Блять! — раздражённо крикнул он, и Нанами резко отпрянул. Годжо ловко вывернулся на полу, сел и увидел испуганное лицо напротив себя. — Я идиот, — вслух подумал он. — Все в порядке, Нанами, просто надо сделать немного удобнее. Он на секунду активировал Бесконечность, сбрасывая с рук галстук, на удивление быстро расстегнул оставшиеся пуговицы, буквально вытряхнул из рубашки застывшего Нанами, встал, откинул в сторону давно мешающий стул и лег грудью на стол, широко разводя ноги. — Пожалуйста, Нанамин. Сзади заворочались, зашуршали, а потом к ягодицам наконец-то прикоснулись чужие горячие бедра. — Ещё ближе. Наклонись. На меня. Ближе. Хочу чувствовать тебя целиком. Годжо призывно вытянул руки вперёд, скрещивая их в запястьях на манер того, как они были связаны. Нанами все понимает правильно. Наклоняется, прилипает к его вспотевшей спине грудью, упираясь одной рукой в его скрещенные, а другой берет в руки член и направляет к ратянутому отверстию. Годжо не только явственно чувствует это, но и видит — его техника шести глаз позволяет ему видеть сейчас абсолютно всего Нанами, даром что тот у него за спиной. И Годжо старательно сохраняет в памяти каждый дрогнувший мускул лица, каждый жадный взгляд, каждую стекшую с теперь уже совсем не каменного лица капельку пота. — Пожалуйста, — просит он в очередной раз, ерзая задницей, стараюсь не скатиться в умоляющий тон, и наконец получает то, чего так хочет. Нанами входит в него. Критически медленно. И не даёт Сатору ускорить этот процесс, крепко держа за руки и за талию. Годжо стонет — или орет, он уже себя не слышит — «Нанамин, да, быстрее», но это не ускоряет процесс. Напротив, Нанами специально замедляется. Сатору видит, с каким наслаждением он смотрит в его спину, и позволяет ему растягивать этот процесс так долго, как тот пожелает. Наконец Нанами входит на всю длину и лишь на мгновение ослабляет хватку, когда Сатору сжимает его внутри. Этого мгновения ему как раз достаточно, чтобы резко начать двигаться — в таком темпе, в каком Годжо с самого начала хотел: быстро, резко, неритмично, короткими рваными толчками. Больно ужасно, ощущение такое, будто он насаживается на раскалённый металлический стержень, жжение раздирает задницу и одновременно все тело пронзает таким острым удовольствием, что колени Годжо всё-таки подкашиваются, и теперь он просто висит на столе, удерживаемый весом наносит сверху. На глазах выступают слезы. Он прогибается до боли в спине. — С ума сошел?! — яростно шепчет Нанами сзади, разом остановив его движения и зафиксировав. — Порвешь там все! — Нанамин, пожалуйста, я больше не могу, — воет Годжо, снова опустив лицо в стол. Он больше не можешь не может ждать. Он хочет ещё больше боли и удовольствия. Ему это нужно. Нанами отстраняется от его спины, но оставляет одну руку фиксировать его запястья, а другой крепко вцепляется в плечо и резко толкается вперёд до упора. Сатору видит звёзды, вспыхнувшие перед глазами, и он понимает, что это даже красивее, чем его территория Необъятной бездны. Нанами выходит практически полностью и повторяет то же движение, и Сатору кажется, что он сейчас умрет. — Кончать только без рук. Годжо не успевает даже вникнуть в смысл этого высказывания, прежде чем Нанами наконец срывается — и начинает бешено вколачиваться в его тело. На задворках сознания Сатору понимает, что он точно никогда прежде не испытывал ничего подобного. Остальная часть его сознания может только невнятно орать «ещё», «да, блять, да» и «Нанамин». В какой-то момент он растворяется в этих ощущениях и звёздах перед глазами настолько, что приходит в себя он от того, что Нанами внезапно остановился. — Нанамин! — требовательно вскрикивает он. — Годжо, посмотри на меня, — очевидно, не в первый раз хрипло повторяет Нанами. Сатору распахивает глаза и осознает, что они даже успели сменить позу, и теперь он лежит спиной на столе, а Нанами нависает сверху, жарко дыша ему в лицо запахом горького кофе, и ноги Годжо обвивают его крепкую талию. Нанами пару секунд утопает в его глазах, прежде чем продолжить — в рваном, сумасшедшем темпе. А Годжо отчаянно фокусируется на том, чтобы не закрывать и не закатывать глаза от удовольствия. В какой-то момент Нанами склоняется ниже, ещё ниже и ещё ниже, всё ещё упираясь одной рукой в его запястья, и кусает его за плечо. И теперь все становится совсем уж правильно. Перед глазами Годжо взрывается целый фейерверк, и его начинает трясти в оргазменных судорогах. Нанами хватает ещё двух движений, чтобы последовать за ним — и обессиленно упасть сверху на содрогающегося всем телом Сатору. Сколько бы у Годжо ни было глаз, он не смог бы сказать, сколько они пролежали так, загнанно дыша, даром что на стене висели часы. Однако этот неприятный момент настал — Нанами отклеился от его груди и вышел, оставив на его коже неприятный холодок и чувство покинутости в душе. Но его физических сил не хватило на то, чтобы схватить его за руку и удержать. Оргазм слишком сильно вымотал его. — Нанами… — сорванным голосом просипел он, с трудом открывая один глаз. Он представил, как выглядит сейчас — растекшийся по столу, весь покусанный, в синяках в форме сильных пальцев, с высыхающей на животе своей и на бедре — чужой — спермой. Он бы возбудился снова, если бы не был полностью опустошен. — Годжо? — Не уходи. Брови Нанами подскочили вверх, его лицо выразило сложную палитру эмоций, прежде чем все они сменились каким-то мягким, неведомым прежде выражением лица. Нанами снова подошёл к нему и — к совершенному изумлению Сатору — взял его на руки и переложил на кровать. — Отдохни немного. Я сейчас принесу воды попить, а потом ты идёшь в душ, это не обсуждается. А потом и я иду в душ. После этого… Можешь остаться спать здесь. — Хорошо. Нанами? — Что? — Я хочу повторить. Чужие брови взлетели вверх. — Прямо сейчас? — Нет, не сейчас. Вообще. Пауза в несколько секунд показалась Годжо вечностью. — Я тоже.