Terminal Paradise

      Та мирная жизнь, о которой они оба грезили: Гонолулу, маленький домишко прямиком у самого пляжа, шум воды и теплый-теплый воздух; никакой войны, никаких снарядов.       Они должны были родиться другими людьми.       — Том, р-рра-та-та, сраные япошки нападают на Перл Харбор! — Мэверик — Пит Митчелл, гражданский автомеханик, — цепляется пальцами за чужие плечи и по-смешному сипит в ухо Айсмену — Тому Джейкобу Казански, адвокату! Конечно, ведь все евреи становятся адвокатами, правда? — Это самое настоящее военное пр-реступление! Вы давали присягу, так встаньте и помогите своей стране! Слава Америке!       — Прекрати.       Пит в ответ только лающе смеется.       «Рокки» вышел уже больше десяти лет назад; Пит помнит, как убегал от ребят пораньше, лишь бы успеть посмотреть. А речки в Луизиане холодные-холодные, аж пальцы сводит; а дома ждут вкусная лазанья и овощной салат. И пахнет всегда так по-особенному — и что, что ковры разные, что стены пляшут, что потолки скачут? Пит прячет лицо в чужом плече, крепко сжимая челюсти — пытается ухватиться за ускользающее щемящее чувство, когда слышит до боли знакомое «Пока гонг не прозвенел — бой продолжается!» прямо с кухни.       Жарко.       Длинная ладонь ложится на позвонки, ведет к пояснице, будто бы пересчитывая, все ли на месте, и Пит фыркает в плечо Тома. Он знает, что мужчина улыбается, — хотя, нет, Том не умеет улыбаться, он умеет ухмыляться, как акула, забавно морща нос, и вот тут он уже похож на кота, — хотя по голосу так и не скажешь.       — Нам надо выйти к пляжу.       — Ага.       Отец бы выкрутил Питу голову, если бы узнал, что его верный сынишка с огромным удовольствием поднимает взмокшую голову только для того, чтобы поцеловать другого мужчину — солдата, сослуживца, соперника. Ноги и руки за то, что Пит лежит на другом мужчине совершенно обнаженный, не постыдно, но смущенно — как никогда раньше не было. А потом, может, и еще что-нибудь, за то, как Пит ласково утыкается своим лбом в чужой и улыбается. Длинные ладони перемещаются на ложбинку между лопаток.       Том пахнет гибискусом, кремом, потом и любовью. Пит, конечно, понятия не имеет, как пахнет любовь, но смеет догадываться. Как и всегда — первым в небо.       Зато здесь — здесь не так жестоко, как в Сан-Диего. Отнюдь.       Удивительно, конечно, что в Гонолулу солнце не такое щадящее, как в Калифорнии. В пустынях всегда так — сухо до страшного, солнце режет глаза, а южнее, думается, будет нежнее. Тут и нежнее — Том осторожно прикасается кончиками пальцев к пушистому затылку; дожди идут почти каждый день — Том говорит, что сезон такой вот, дождливый, теплый; здесь бабочки летают, цикады трещат, а по утрам всегда приятно воркочут горлицы. Пит мягко улыбается, Том улыбается в ответ. Но солнце…       К пляжу они выходят только под вечер, потому что никто не хочет вылезать из прохладной постели. Никто не хочет перестать тянуться к чужому лицу за ленивыми поцелуями или убирать руки от горячей кожи. Пит, кажется, дважды пересчитал все веснушки на плечах Тома; его тело отмечено картой созвездий, которые маленький Пит всегда высматривал в небе по ночам в Луизиане, и он готов поклясться, что где-то над левой лопаткой можно отследить Южный Крест. Том в ответ на тихое бормотание только фыркает и закатывает глаза.       Когда в Гонолулу темнеет, то все ощущается как-то по-другому; здесь красиво и на удивление очень тихо. И чертовски мрачно. Пит вслушивается в шаги на песчаном берегу, в гул волны, в тихон дыхание под ухом, и вот — Том передает ему банку какой-то местной газировки. Местные тропики — Эдемский сад, красивый, раскидистый, и Пит уверен, что Рай выглядит и ощущается очень похоже. Плебейское счастье — сидеть, вытянув ноги на белом песке, смотреть в звездное небо, а потом поворачиваться и тянуться за очередным легким поцелуем. Том не перестает усмехаться и тихо бормотать что-то о ненасытности местных автомехаников, а Пит толкает его в плечо и смеется с ворчливости нынешних юристов.       Наивно хочется верить, что это никогда не закончится.