глицин, асфальт

утром снова слышал в спину: не кури. не кури не кури не кури, это так не идёт твоим высохшим губам. даламар кутается в тонкую зябкую куртку, ветер пускающую ещё глубже под рёбра, а там — зудит, ноет, заколоть бы тупое сердце, было бы от чего. сентябрь не радует точно так же, как не радуют октябрь, ноябрь и декабрь, а в январе даламар спит неделями, проживая три с половиной недели за тридцать часов. когда впервые узнаёт об этом, танис хмурится. по танису, у даламара апатия, депрессия средней тяжести, суицидальные мысли и самоистязание, а про детские травмы и сексуальность он говорить смущается. он в целом говорить смущается. даламар тянет клешнями по переписке — познакомились в приложении для знакомств, у обоих в биографии ничего и красивое лицо с грустными глазами, только у таниса, дополнительно: люблю собак. даламар врёт, что у него аллергия, и танис готов никого не заводить. обещание не держит. даламар об этом молчит. вчера ночью кто-то думал, что у них был секс. даламар улыбается старухе в лифте, улыбается матери с мальчиком-первоклашкой, а в голове одно: они даже не догадываются, как мне было плохо. из всей многоэтажки он — самый стремный сосед. либо здоровается, либо делает вид, что не знает, никогда не скидывается на ремонт, не подметает подъезд. даламару эта квартирка под небом — временное, знаете, я скоро съеду. а танис преступно долго не предлагает — и так обидно от этого становится. даламар ему едва ли сам что-то хорошее может предложить, кроме своего же ухода; но танис остаётся, и это тоже несправедливо, это пытка, щупать его пределы. выводить провокациями, чтобы понять. а потом есть себя за то, что вывел. у него всё погано и на работе, и в голове, и в межличностных отношениях. осень кроет так, что в ломаных улицах хочется сломаться и потеряться, остаться сигаретным окурком под чьим-то слякотным летним кедом, заместись под бордюр. танис приезжает с другого конца города просто чтобы обнять, и даламар хочет от него одного конкретного, но всё бьёт в молоко. даламар предлагает, танис соглашается. уток на пруду они кормят листьями салата, и, странно, это решил даламар, а танис смешно краснел, слушая, как им раздувает пищеводы от хлеба. даже тут умудрился сделать комплимент. видимо, был готов к тому, что студент-медик это по определению что-то странное. и всегда держится рядом, телесно, коричневым пальто прижимаясь ближе. даламар открыто считает пульс на голой шее, а потом отпускает какой-то глупейший подкат, типа, ах, от тебя у меня аритмия. танису нравится с ним целоваться. возможно, потому что так он беспалевно может его погреть. любит-не любит, плюнет-поцелует, и даламар превращается в это сам. даламар не придумывает, только учится и повторяет. и от этого самого себя хочется сбросить с самой высокой башни города. танис ничего не говорит, когда находит его на остановке спустя три часа с их утреннего разговора. танис в пижаме под пальто, потому что не стал переодеваться, с термосом и бутербродами в руках. даламар поджимает ноги в тонких джинсах к груди (один-один, оба два мерзнущие идиоты) и молчит, когда танис садится рядом. надо извиниться. он не может. не умеет. у таниса ладони сильно больше его и теплее. он не касается без разрешения (не собачьего, человеческого — относись так, как хочешь, к тебе), но протягивает линиями жизни вверх, чтобы даламар сделал выбор. даламар хочет в нём спрятаться — целиком залезть меж рёбер, чтобы свои перестали болеть. несмотря на свинцовые тучи, дождя нет весь день.