В этом шумном, огромном мире, где покоя не знает никто,
я нашёл укромное место, и оно рядом с тобой.
Посадочная платформа на одной из сеульских железнодорожных станций в такую рань несусветную практически полностью пустует. Людей вокруг совсем немного: раз, два, да и обчёлся. Просторная зона ожидания накрыта стеклянной крышей, и внутри неё стоит не совсем привычная для шумной и многолюдной столицы тишина. Утреннее безмолвие лишь только время от времени нарушает эхо стука несущихся с бешеной скоростью по стыкам рельс скоростных поездов. Но как только многочисленные пассажирские вагоны резво пролетают мимо, унося за собой белоснежные хвостики локомотивов, вновь становится безмятежно тихо и непривычно спокойно. Под крышей вокзала, стеклянным куполом укрывающей от сурового зимнего морозца своих первых гостей, шум привычной городской суеты теряется в благоговейной тишине. Тёплый, солнышком насыщенный сентябрь, дождливый и пасмурный, но всё же пестрящий разноцветными зонтиками и согревающими улыбками разодетых в длинные пальто случайных прохожих октябрь, и, в конце-концов, окутанный густым непроглядным туманом, но зато щедро залитый поразительной красоты природных красок ноябрь, кажется, пролетели незаметно, словно бы в одну короткую секунду, чересчур уж резко сменившись легким налётом тоскливой серости заметно укоротившихся суток. На смену матушки осени пришли долгие зимние вечера и пронизывающие до самых косточек, кусачие за нос и щёчки морозные ветра. И теперь изо дня в день шаловливые воздушные вихри во всю резвятся на посеревших улицах: вот сейчас, они, к примеру, разносят по пыльному асфальту полупустой станции давно погашенные грубыми толчками ботинок сигаретные бычки, да гоняют без устали по рельсам небрежно скомканные чьими-то руками фрагменты старых газет, унося весь этот мусор далеко-далеко за горизонт видимости. Уже начинает потихоньку светать. Ночная кромешная темнота сменяется предрассветной серой дымкой, затягивающей собой небесную гладь и старенькую посадочную платформу, в самом центре которой в тоскливом одиночестве стоит огромное электронное табло. На тусклом синем экране без остановки крутится перечень приходящих и уходящих с перрона скоростных поездов. Возле одной из электричек, указанных в списке, проносится бегущая строчка, объявляющая пассажирам о том, что высокоскоростной поезд KTX «Сеул — Пусан» уходящий с тринадцатой платформы ровно в шесть сорок пять пятничного утра, задержится как минимум на пятнадцать минут из-за резкой смены погодных условий. Оказывается, где-то по пути к сеульской станции выпал первый снег, слегка затормозив привычный ход электрического транспорта. — Эх, дело дрянь. Стоящая подле цифрового дисплея молодая девушка принимается уныло вздыхать, переминаясь с ноги на ногу, чтобы хоть немного отогреть закоченевшее на морозе тело. Она держит в замёрзших ладонях бумажный стаканчик с горячим напитком и закусывает кофейную горечь незатейливым куриным сэндвичем, купленным в единственной открытой на вокзале небольшой булочной. Неподалёку от неё на металлических сиденьях развалился явно невыспавшийся школьник с огромными наушниками, наперекосяк натянутыми на взлохмаченную голову. Он безучастно смотрит на пустующую железнодорожную колею и, кажется, вот-вот уснёт. Во всяком случае, его тело время от времени то и дело клонится набекрень, грозясь свалиться ниц на заплёванный сплошь и поперёк шелухой от семечек и сожжёными до фильтра окурков сигарет асфальт. Чуть подальше, в сторонке, скрывшись от чужих любопытных глаз, стоит молодая пара. Одетый не по погоде светловолосый паренёк всё теснее и теснее жмётся к хмурому брюнету, облачённому в чёрную дутую куртку и широкие джинсы, аккуратно заправленные в массивные ботинки военного образца. Он, в свой черёд, чертыхаясь про себя из-за непредвиденной задержки поезда, выкуривает свою первую за день сигарету в тщетных попытках пробудить ото сна абсолютно не привыкший к ранним подъемам организм. Тем временем невысокий стройный блондин с живым интересом созерцает людей вокруг себя, но уже вскоре от этой затеи отказывается, поскольку его безбожно отвлекают ласковые касания до боли родных ему татуированных пальцев, что заняли своё излюбленное место на тонкой талии. Неизменно горячая (в любую погоду) ладонь брюнета, свободная от сигареты, незаметно проскальзывает чуть глубже под подол светлого кашемирового свитера, принимаясь старательно выводить на бархатной коже мягкого животика незамысловатые круги. В эту жуткую холодину, что с недавних пор царствует на столичных улочках, Чонгук пусть и охотно, но всё же слегка возмущённо делится теплом своего собственного тела с непременно замёрзшим, но ни в жизнь в этом не признающимся Пак, я никогда не мёрзну, Чонгук~а, потому что сам по себе горячий парень, Чимином. Ага, а как же, не мёрзнет он... Чонгук мысленно ругается на необъяснимое упрямство своего парня. И особенно упёртым он становится, когда дело касается выбора одежды. Одеться потеплее или одеться покрасивее? Вне всяких сомнений, Чимин, даже в ущерб собственному здоровью, предпочтёт второй вариант. И брюнет к этому, конечно же, привык со временем, пусть и бесится порой, не оставляя надежд переманить любителя таскать мини-юбки и очень коротенькие шортики в минусовую температуру на сторону тепла и комфорта. Но пока, видимо, безуспешно. Между тем, главный зачинщик праведного негодования, коим вовсю кипит Чонгук, нисколько не подозревая о том, какие мысленные перепалки ведутся сейчас в голове у его возлюбленного, льнёт ласковым котёнком к нему ближе, утыкаясь изрядно покрасневшим кончиком носа в широкую, почти что каменную грудь, спрятанную под непромокаемой курткой-оверсайз. И они стоят так какое-то время, утешаясь близостью друг друга. В глубокой тишине, витающей в морозном воздухе на железнодорожной станции, Чонгук уже скорее по привычке отогревает собой озябшего Чимина. И Пак далеко не впервые ловит себя на мысли, что находиться рядом с Чонгуком ему неизменно надёжно и несоизмеримо уютно. Покамест сам Чонгук в это же самое время, несмотря на своё безмолвное возмущение и откровенное желание светловолосого паренька за упрямство его немыслимое хорошенько отстегать, не впервые ловит себя на мысли, что стоять вот так, рядом с Чимином ему, так или иначе, безмерно трепетно и нерушимо спокойно. И в этот миг, казалось бы, даже самые просоленные туманы и кусачие холода только для них двоих вполне себе отодвигаются на задворки, оставаясь незамеченными. — Маленькая вредина, — тихо бубнит себе под нос Чонгук, глубоко затянувшись горьким никотином. — Неисправимый ворчун, — немедленно вторит ему Чимин, нежно улыбнувшись. В двух словах, между ними царит полная идиллия. А чуть спустя, слегка отогревшись от холода в любимых объятиях, блондин лениво поднимает голову, чтобы взглянуть сладко и беззаботно на возвышающегося над ним на приличные сантиметров семь коротко подстриженного парня. Чонгук тотчас спешит от лица своего мальчика тактично в сторону отвернуться, выпуская из лёгких клубок сигаретного дыма в затянутую сплошными снежными тучами небесную высь. Поскольку уверен наверняка, что тот непременно и, может быть, даже слегка возмущённо начнёт жаловаться, долго причитая о том, как его бережно уложенные чертовски дорогими средствами волосы опять, блин, пропахли куревом, Чонгук. Впрочем, им пререкаться по этому глупому, по скромному мнению брюнета, поводу далеко не впервой. Спорить друг с другом по всяким незначительным пустякам и сущим мелочам — это лишь одна из многих привычек, выработанных ими за долгие годы совместной жизни. Проще говоря, некая формула идеальных отношений, гласящая о том, что вообще-то как таковых идеальных отношений не бывает. Но жить «душа в душу» им это всё равно нисколько не мешает. Возвращаясь к насущному, брюнет вдруг тянет уголки обветренных губ в довольной ухмылке, горячей ладонью продолжая хозяйничать под плюшевым светлым свитером. Вообще-то, признаться честно, ему нравится метить Чимина всецело собой. И, возможно, ему определённо точно нравится, когда от его любимого мальчика пахнет его любимыми сигаретами. Наверняка, в этом есть что-то собственническое. И что-то точно нечеловеческое. Может быть, даже сумасшедшее? Однако, вопреки здравому смыслу и простой логике, вопреки прописанным общеобязательным правилам и на зубок изученным законам, вопреки и поперёк человеческой природе, брюнет ничего менять в себе не собирается. Потому что для Чонгука любить Чимина так, как умеет только он, неотвратимо и неизбежно, наверное, правильно. И отчаянно хотеть, чтобы Чимин только ему одному на протяжении всей жизни принадлежал, в общем-то, нисколечко не стыдно. Брюнет внимательно всматривается в аккуратные черты лица своего мальчика. Ореховые радужки с золотистыми вкраплениями глядят на него в ответ доверительно и понимающе. Чонгук обводит трепетным взглядом дрожащие на ветру редкие реснички и крошечные лучики морщинок, раскинувшиеся в самом уголке слегка опухших век. Следом он очень тонко подмечает еле заметную россыпь веснушек на основании аккуратного носика и неторопливо ведёт иссиня-чёрные зрачки ниже, останавливаясь на прелестном розовом румянце, вспыхнувшем мягким пламенем на молочных щёчках. И тотчас тонкие губы с двумя металлическими колечками складываются в тёплую улыбку, что так сильно противоречит суровому внешнему виду её обладателя. Облачённый во всё тёмное, безразмерное и массивное, Чонгук, может, и выглядит со стороны точно, как грозовая тучка, но только Чимин знает, что под маской напускной холодности и эмоциональной отстранённости прячется самый настоящий и искренний, самый преданный и надёжный парень во всём мире. И, к счастью, он принадлежит только ему одному. На всю оставшуюся жизнь. — Не мёрзнешь, говоришь? Интересуется тихо, спешно укрывая чужие холодные пальчики в своей горячей ладони, зажав почти дотлевшую до фильтра сигарету между указательным и средним, чтобы она не мешала им крепко держаться за руки. Пак тотчас же лепечет смущённое: «Мне вообще-то не холодно!», но вразрез собственным же словам, жмётся ближе к боку Чонгука в поиске вожделенного тепла и защиты. На что мужчина лишь цокает недовольно, прошептав слегка укоризненным тоном: — Врушка ты, детка. — Ну а ты просто бука, — в сию же секунду прилетает красноречивый ответ. Чимин и в самом деле удивительный. Безусловно и неминуемо. Особенно, когда смеётся вот так заливисто и звонко. И его переливающиеся чистым золотом глаза, чудно изгибаясь, превращаются в маленькие полумесяцы. В такие моменты Чонгуку абсолютно не хочется отрываться от созерцания крошечных звёзд, мерцающих в угольных зрачках его мальчика. Но брюнету всё же приходится это сделать, поскольку до него, наконец, доходит смысл сказанных блондином слов. И он с лёгким опозданием пускает скептический смешок. — Я не бука, Чимин, — мужчина наклоняется к своему парню предельно близко, горячими губами касаясь его пунцового то ли от холода неистового, то ли от смущения очевидного ушка. — Просто кто-то ведь должен в нашей семье взять на себя ответственность за твоё здоровье. Потому что сам ты ни в какую не хочешь одеваться по погоде, — явно намекает на неприлично короткую юбку, едва прикрывающую соблазнительные очертания молочных ягодиц, и тонкие капроновые чулочки, плотно обтягивающие аппетитные ляжки. — Хочешь сказать, я у тебя безответственный? — уморительно дует увлажнённые блеском пухлые губки, пытаясь скрыть предательскую дрожь в коленках, рождённую странным родительским тоном брюнета. — Ну не я же щеголяю зимой в клочке ткани, совсем не прикрывающей, блин, задницу! — Но я ведь в тёплых колготках, Чонгук! Брюнет перед таким, бесспорно, «железным» аргументом отступает, решив, наверное, что спорить с блондином себе дороже выйдет. Но головой всё же качает осуждающе, мягко щелкнув возмущённого мальчишку по красному носику: — Как тебе угодно, детка. Но если ты снова подхватишь цистит, я целовать тебя в животик не стану, договорились? И, напустив на себя вид хмурой решительности, всем своим существом демонстрируя серьёзность собственных намерений, Чонгук притягивает сигарету к губам, покусывая её кончик передними зубами. Однако, несмотря на только что высказанную в словесной форме угрозу, что скорее шутлива, нежели правдива, действиями, брюнет неизменно окутывает Чимина искренней заботой. Неуловимо и неощутимо он смещает широкую ладонь с тонкой талии чуть ниже, укладывая пальцы примерно в сантиметре от кромки бесшовных трусиков. И чувствительную кожу внизу животика тотчас опаляет сильным жаром. Но приятней всего ощущать, как это самое тепло, неудержимое и неукротимое, разливается в груди, и сердце начинает порхать всё быстрее от одной только мысли: Чонгук хорошо о нём заботится. У Чимина неистово горят щёчки, и, чтобы скрыть предательскую краску смущения, проступающую на прелестном личике, он мягко утыкается холодным носом в ложбинку широкой шеи своего парня. И почти сразу же его окутывает облако дурманящего пряностью с едва заметными древесными нотками одеколона Чонгука. А если постоять так совсем немного, дыша любимым запахом, можно различить ещё и лёгкий намёк на горький табак. Чонгук же невольно морщится, очевидно среагировав на ледяные прикосновения в области шеи, пускающие по чувствительной коже мелкие мурашки. Но стоически терпит, татуированными фалангами пальцев крепче впившись в мягкий бок своего мальчика. На нём непременно теперь останутся розоватые следы. «А вот и не договорились...» — мысленно возражает Чимин, закрепив своё категорическое несогласие крошечным поцелуем на стыке чонгуковой шеи. Однако на этом Чимин не останавливается. Он ведёт неторопливо плюшевыми губами по смуглой коже, практически её не касаясь. И у Чонгука от ласковых прикосновений на долю секунды с привычного ритма дыхание сбивается. Он прикрывает веки, целиком отдаваясь сладостным ощущениям, которые дарят ему горячие губы Чимина. Они прокладывает дорожку, сотканную из поцелуев, к маленькой родинке, что расположилась прямо возле бьющейся в ускоренном темпе синеватой вены. Чимин слегка прикусывает её зубками, оставив рядом с ней блестящий влажный след. Между тем грубоватые пальцы Чонгука порхают вокруг чувствительного пупка Пака, но дальше этого не заходят. Просто из них двоих только Чонгук действительно хорош в том, чтобы держать себя в узде, соблюдая определённые рамки приличия. В чём, увы, не силён Чимин. И поэтому без всякого стеснения он продолжает самозабвенно зацеловывать чужую шею, напоследок прикладываясь к пульсирующей венке глубоким и чувственным поцелуем. А, наконец, ощутив стук чонгукового сердца на собственных губах, и вовсе затихает, внимательно прислушиваясь к нему. Учащённый сердечный ритм Чонгука за столько лет совместной жизни стал Чимину до безумия привычным. И до беспамятства любимым. — Я знаю тебя лучше, чем кто-либо, Гук, — принимается мило ворковать Чимин, победно улыбнувшись краешком губ. — Ты всегда так говоришь, а потом всё равно ведь целуешь, — и прежде, чем от своего парня полностью отстраниться, он чмокает его в ключицу, заманчиво выглядывающую из-под ворота куртки. И только после этого они, наконец, встречаются друг с другом взглядами. Чонгук глядит на Чимина слегка свысока, пусть и разница в росте между ними, на самом деле, незначительная. Но блондин всё равно её чувствует. И это, вероятно, потому, что чонгуков взгляд во многом отличен от других. Хотя бы потому, что, как ему кажется, он наделён бесконечной глубиной. Потому что всякий раз, когда Чонгук смотрит на него вот так пристально и неотрывно, иссиня-чёрный взгляд, должно быть, проникает ему в самую душу. Иначе Чимин попросту не может объяснить, почему слова, что точно маленькие бесенята прямо на кончике его языка без устали крутятся, вдруг резко теряют всякий смысл. И говорить их как будто бы больше и не хочется. Но, установив доверительный зрительный взгляд с Чонгуком, он тихо продолжает: — Ты, конечно, хмуришься недовольно поначалу и долго-долго бубнишь себе под нос о моей беспечности, обещая сжечь на праведном костре излюбленные мною коротенькие шортики и юбочки. Но, так или иначе, слегка умерив пыл, ты приносишь мне горячую грелку и часами целуешь меня в животик. Да что там, Чонгук, ты ведь даже с работы отпрашиваешься, имитируя плохое самочувствие, чтобы просто полежать со мной в обнимку, согревая в крепких объятиях. И следом, поднявшись на носочки, Чимин оставляет на гладко выбритой скуле своего парня тёплый поцелуй. Чонгук мягко улыбается, обвивая его талию двумя руками, чтобы притянуть ближе к себе. — А ещё ты включаешь мне фильмы, которые, очевидно, терпишь только ради меня. Или я не прав, Чонгуки? — Ты чертовски прав. И снова крошечный поцелуй, согревающий теплом родинку под нижней губой Чонгука. — То-то же. Конечно же, его мальчик во всём прав. Да здесь даже спорить не о чём. И наперекор всему сказанному чуть ранее, Чонгук ни в жизнь от Чимина не откажется. Просто потому, что предан ему всем сердцем. И просто потому, что заботиться о нём, бережно, пылинки сдувая, давно уже стало для Чонгука чем-то сродни жизненной необходимости. Самым важным приоритетом. Любовь Чонгука к Чимину, безусловно, превыше всех существующих непререкаемых догм и вселенских законов. Она ни с чем несоизмерима. Она совершенная, непреодолимая и неиссякаемая. Она животворящая и исцеляющая. Она, в конце-концов, вечная. — И почему я так слаб перед тобой? Чонгук вздыхает повержено, прикусив серебристые колечки передними зубами, старательно пряча рвущуюся наружу абсолютно влюблённую улыбку. — Давай начистоту, Чонгуки, — мальчик смущённо закусывает губу, лениво поглаживая скулы парня холодными подушечками пальцев. — Ты всегда был и всегда будешь слаб перед моим неотразимым очарованием. «Да я и не скрываю этого», — согласно заключает про себя брюнет. Но вслух произносит: — Потому что я всегда любил и всегда буду любить тебя. — Насколько сильно? — слетает с уст Чимина привычный только для них двоих вопрос. — До самой луны, детка, — и следом раздаётся неизменный на него ответ. Светловолосый запускает холодные руки под подол широкой куртки, пальцами впиваясь в твёрдую спину мужчины. И приближается к нему настолько близко, что они неизбежно сталкиваются покрасневшими носами, пуская тихие смешки. Но прежде чем на пробу коснуться своими увлажнёнными блеском губами обветренных Чонгука, Чимин выдыхает сокровенное: «И я тебя тоже, Чонгук. До самой-самой луны». И устами, дрожащими от переизбытка любовных чувств, они, наконец, сливаются воедино в неторопливом поцелуе. Сплетаются между собой влажными языками трепетно и нежно. Согреваются обоюдным теплом. И до самозабвения, аккуратно и трогательно, губы друг друга лаская, всё силятся сцеловать осевшие на них колючие морозы. Тем временем на платформу потихоньку начинают сходиться люди. Но, должно быть, этим двоим и дела до остальных нет. Поскольку Чонгук, абсолютно пренебрегая косыми взглядами в их сторону, довольно бесцеремонно хватает Чимина за подбородок, оттягивая его ниже. И тотчас толкается откровенно грязно и крайне глубоко собственным языком в чужой горячий рот, срывая с уст своего мальчика первые тихие стоны вперемешку с едва различимым собственным именем. А вслед за этим он бесстыдно и требовательно ведёт широкими ладонями по спине вниз, укладывая их на аккуратные круглые ягодицы, грубо сжав пальцами пухлые половинки. От такого безумного напора Чимин стонет ещё более несдержанно, смущённо сомкнув коленки между собой, поскольку под короткой юбкой неумолимо твердеет требующий разрядки член. Чонгук чужое нарастающее возбуждение тоже чувствует своим собственным, болезненно давящим в паху. Но лишь только отчего-то губы тянет в хитрой ухмылке, запуская руки под слегка задравшуюся юбку и поглаживая бархатную кожу сквозь тонкий эластичный капрон. Несколько секунд раздумий — и, схватившись сразу за обе ягодицы, Чонгук резво раздвигает их в разные стороны. И в ту же секунду откуда-то снизу раздаётся оглушающий треск рвущегося по швам эластана. В следствии чего по бёдрам Чимина принимается сквозить ветерок, кусая морозом его теперь уже действительно обнажённую задницу. И в каком таком месте они, блин, сверхпрочные? — Блять, Чонгук! — с трудом отрываясь от чужих губ, нервно смеётся Чимин. У него напрочь сбилось дыхание и неистово кружится голова, но он всё равно, стойко сжимая пальчиками литые мышцы бицепса мужчины, пытается обернуться назад, чтобы взглянуть на предательскую стрелку, что расползлась, кажется, от самого бедра и прямиком до тонкой щиколотки. — Ты порвал мои колготки! Я тебя покусаю сейчас, ей богу, у меня нет сменных... Чонгук лишь иронично дёргает бровями, изо всех сил пытаясь сдержать смех, мол: «Да ты что? Ах, какая жалость!», но вразрез игривому настроению произносит строго и безапелляционно: — Это я тебя покусаю, ещё раз ты наденешь такую короткую юбку в собачий холод. От твоих «тёплых» колготок проку ноль, — и, несмотря на серьёзный тон, руками он всё равно заботливо поправляет задравшуюся ткань юбки, тщетно пытаясь скрыть под ней чужие ягодицы. — Считай, проверку на прочность не прошли. И вообще, в чём их смысл, если они так легко рвутся? Мешают только, — вполне логично заключает, недовольно хмурясь. Чимин громко цокает язычком, заливаясь искренним смехом. — Просто признай, что тебе в принципе любая одежда мешает, Чонгук, — мило дерзит, но почти сразу же забавно морщит носик, потому что брюнет шутливо щипает его за бок, состроив глубоко оскорблённую гримасу. — Проблема далеко не в них, а в твоих вездесущих пальчиках. — Но тебе же они нравятся, — и, не дожидаясь решительного несогласия со стороны Чимина, он вновь пытается увлечь его в поцелуй. Блондин картинно закатывает глаза. Признаться сказать, тут и крыть-то особо нечем. Они ведь действительно ему нравятся... — Постой, у меня к тебе есть просьба, — Пак касается указательным пальчиком губ Чонгука, не позволяя ему себя поцеловать. — Впредь не кури, пожалуйста, если собираешься совать свой язык мне в рот. Ты горький, кошмар! Чонгук отчего-то подозрительно щурит глаза, пытаясь отыскать намёк на шутку. Но не тут то было. Очень забавно поскольку... — Что-то я не припоминаю, чтобы тебя это смущало, когда ты глотаешь дым прямо из моего… И не успев закончить задуманное, смущённый Чимин зубками цепляет его нижнюю губу, заставляя замолчать. — Ты слишком много разговариваешь, Чонгук. Я замёрз тебя слушать. — Ох, и какая же ты всё таки у меня вредина! — Кто обзывается, тот сам так называется! И под заливистый смех Чимина, Чонгук всё-таки засовывает язык ему в рот, явно довольный собой. За их спинами раздаются едва слышимые гудки приближающегося поезда. Народ, укутанный в тёплые одежды, собирается подле жёлтой линии, изредка кидая в сторону целующихся парней косые осуждающие взгляды. Однако Чимин и Чонгук не обращают на них никакого внимания. На железнодорожные колеи медленно опускается первый снег. Возможно, эта зима только для них двоих обещает быть не такой уж и суровой?