Осима весьма грациозно взмахивает руками, выделывая танцевальные па. Сейчас он в своей стихии, сейчас он почти невменяем. Сейчас он — танец, сам он стал тем, что делал всю жизнь. К чему стремился и что любил.
Он не замечает ничего — ни темноту комнаты вокруг себя, ни ветра, врывающегося в открытое окно, ни двух блестящих фиолетовых глаз, смотрящих на него с явным интересом.
— Красиво, — негромко и оценивающе говорит Кагая, что смотрел за ним все это время. Осима останавливается и спрыгивает со сцены. Улыбается просто, смотря на юного главу.
— Спасибо, — благодарно говорит он. — Многие говорят — танцы не для мужчин. Но я люблю… Не знаю, как сказать. Нет слов, наверное. Я — танцор, а не литератор.
— О, не так важен твой пол, — улыбается Убуяшики, — Более важен талант и желание, любовь, которую ты вкладываешь в свои движения. Это и правда красиво.
Осима — нежный, ласковый, добрый, скорее женщина, чем мужчина. Скромный, женственный, невероятно красивый и так сильно преданный своему делу.
Осима — решительный, смелый, самоотверженный и умный. Скорее мыслитель, стратег, чем боец. Мудрый, расторопный, не слишком задумчивый.
— Можешь еще станцевать? — попросил глава с некоторым смущением, но и надеждой. Осима ничего не говорит, молча улыбается и продолжает движения.
Казалось, он — само воплощение грации и энергии, он — бог танца во плоти.
— Правее, — внезапно говорит глава, видя малейший изъян в его танце. — Попробуй сделать то, что я скажу.
Осима вновь не роняет ни слова, все еще взмахивает руками, красиво двигаясь.
— Вперёд, — негромко командует Кагая, — Теперь оборот вокруг себя. Правильно.
Осима чувствует себя куклой на верёвочке, повинующейся одним лишь движениям руки хозяина. Но он не сопротивлялся, ему нравилось это безмолвное подчинение, ведь он не терял ничего — лишь только его душа становилась спокойнее при звуке голоса его.
— Заканчивай, — чуть резковато сказал глава, но умиротворённая улыбка на лице его не исчезла. Осима остановился перед ним, почтительно склоняя голову.
— Это было замечательно, — сказал Убуяшики, — Ты все же прекрасно танцуешь. Если бы не болезнь, я бы, верно, хотел научиться танцевать.
— Я мог бы научить вас, — неуверенно говорит Осима. Нет, натура его решительна, но перед этим человеком робеет каждый, самый смелый и дерзкий.
— Боюсь, я не смогу, — разочарованно шепчет он. Что-то странное, неведомые раньше нотки проскакивают в голосе его. — Ты бы и правда мог?
— Да, — с надеждой и чуть-чуть боязнью отвечает тот. — Дайте руку… Если…
Но объяснять ему ничего не приходится, юноша понимает с первых секунд.
— Это вальс, — попутно пытается объяснить Осима, — Он довольно простой… Это легко, у вас получается.
Эти секунды, эти слова, откровения, летящие в уста друг друга — только для них двоих, только из моменты и секунды.
На миг Осима остановился, смотря на Кагаю. Тот опустил голову на его плечо, чуть учащённо дыша.
Осима нежно, почти невесомо обнял это хрупкое, ломкое тело. Глава удивлённо поднял голову.
Осима посмотрел в фиолетовые, полные радости, но в то же время такие печальные глаза, обязавшиеся стать когда-нибудь слепыми.
И он быстро, уверенно, решительно приблизился к его лицу и поцеловал. Просто, может немного по-отечески, не страстно, не бурно и не так пошло, как это могла сделать женщина. Это был скорее жест искренности и понимания, чем такой любви.
Простое прикосновение губами.
Кагая отпрянул, почти со страхом смотря в глаза Осимы. А потом дёрнулся и убежал.
***
С того момента жизнь Осимы стала чуть быстрее. Пролетали, словно секунды, дни.
Вот он видит Танджиро Камадо, победившего высшую луну. Вот он уже стоит перед убитым Мудзаном, и солнце опаляет его руки.
Вот он и потерял свое счастье. Вот он и упустил миг жизни, резким поцелуем разорвав все.
Он стал танцором, да, знаменитым танцором. Он словно бы достиг того, чего желал, но не хватало одной единственной частички, неотъемлемой для него.
А потом жизнь его резко свела с тем, кто нужен был. Резко и быстро.
***
Кагая не видел. Он давно был слеп, давно заключил сделку со смертью. Он давно должен был умереть… Но лекарство было изобретено, он выжил, но он был слеп.
Тогда он чувствовал, что множество людей спешат куда-то, в одно единственное место. Он пошел за всеми. Это неважно теперь, куда идти.
А потом он услышал эту фразу со сцены. Такой знакомый и любимый голос.
— Этот танец посвящается одному человеку. Но если бы он был здесь, он бы знал, что это — для него.
Спокойный тембр Осимы резал слух ножом из воспоминаний. А потом он услышал движения.
Правее. Так… Потом вперёд. И оборот вокруг себя. Как вальс.
Танцуй, танцуй, не думай обо мне… Не заслужил я твоего посвящения…
Стук подошв об деревянную сцену — вот вся музыка, что была у странного танцора. Стук, да еще собственный голос, напевавший ему родную песню.
Потом он закончил. Воцарилась гнетущая, секундная тишина и потом раздались аплодисменты. Люди кричали, смеялись, любили его.
А он… Он любил лишь одного.
***
— Я сразу понял, что это вы, — звучит тихий, немного вкрадчивый шепот. — Я не вижу тебя, но я знаю — ты все так же прекрасен, как и был тогда.
Осима будто в трансе. Он не верит ничему, что вокруг него. Он только любит, сильнее всего любит, больше жизни и смерти, больше бога.
— Убуяшики-сан, — наконец просит он, — Можно вас поцеловать?
— Да, — шепчет он в самые губы, — Теперь — сколько угодно.
Снова повторяется все, что было тогда. Только теперь хрупкое его счастье не убежит испуганно, не уйдёт.
Война прошла. Он все простил. Он снова рядом, снова здесь.
Снова этот миг, переломивший его жизнь. Только теперь он не потерянный.
Тепло от нежного тела рядом греет его сердце. Кагая был для него всем.
Сон, который уходил от него так долго.
Долгожданная радость.
Покой.
Без этого уже повзрослевший танцор не выжил бы.
