Сеул спрятался под огромными пуховыми матрасами снега. Пушистые перины укрывали всё: крыши и фасады домов, заборы, ограждающие частные участки, и машины, аккурат припаркованные на их территории. Вывески магазинов, кафе и различных клубов, выведенные неоновыми табличками наружу, тоже держали на себе тяжёлую ношу, которая лишь пыталась украсить их собой, поделиться своей сказочной красотой.
Люди, спешившие поскорее попасть домой, тоже были в снегу. Сегодня, тридцать первого декабря, погода подарила Сеулу настоящий праздник: с неба падали молочные хлопья, попадая на головной убор каждого прохожего и оставаясь на нём до самого дома. Они весело собирались вместе со своими товарищами на продрогших от холода шапочках, складывались в красивые узоры, чтобы потом, как только их путеводитель зашёл в какое-то здание или помещение, растаять.
Но они не унывали. Скорее улыбались. Они ведь выполнили свою работу: недолго покатались на одежде обычных людских душ, заражая их новогодним настроением всё больше и больше. Они привлекали других прохожих, идущих им навстречу, старались поскорее собраться в забавные сугробики на шапках, чтобы вызвать у тех искреннюю улыбку.
Улицы города были украшены ещё в самом начале декабря. Во всех магазинах и кафе были поставлены ёлки, наряженные красивыми игрушками: где-то можно было найти искусственное деревце с «заснеженными» веточками, где-то — именно настоящего зелёного цвета; какие-то были украшены однотонными оттенками: только белым, золотым, красным или синим, — а некоторые держали на себе шарики нескольких цветов. На каких-то веточках висели только шарики, а на каких-то — целый сказочный мир, который обязательно привлекал абсолютно любого маленького мальчика или маленькую девочку, что держались за руки своих родителей. Те обязательно крепко сжимали их маленькие ручки, чтобы дети ненароком не упали: дороги на улице покрылись гололёдом, превращаясь в самый настоящий каток. Никакая обувь и никакие её подошвы не спасали, нужно было просто идти на дрожащих от перенапряжения ногах, пытаясь не упасть.
А если и упасть — то хотя бы не задев кого-то из прохожих, чтобы потом не извиняться, смотря на этот несчастный гололёд от неловкости.
Было достаточно тепло для конца декабря: люди ходили в лёгких пуховиках и шапках. У некоторых можно было увидеть вязаный шарф или варежки на руках, которые создавали дополнительную защиту от холода. От компаний, которые стояли и о чём-то переговаривались со счастливыми улыбками на лицах, исходили клубочки пара, что появлялись прямо изо ртов говорящих людей.
На главной улице открыли новогоднюю ярмарку: маленькие деревянные палаточки, в которых можно было найти абсолютно все варианты атрибутов, задачей которых являлось поднять человеку дух сказки и волшебства. Где-то продавали шоколадки и конфеты, выполненные в виде всем известных снежных персонажей; где-то продавали вязаные свитера и тёплые носочки, в которых хотелось сидеть у камина и читать какую-нибудь книгу, кутаясь в объятиях любимого человека; где-то можно было найти сияющие гирлянды, горящие тёплыми, холодными или разноцветными цветами; где-то готовили глинтвейн —
горячий напиток, по совместительству так
горячо любимый в канун Нового года. У последней палаточки скопилось намного больше народу, чем подле остальных: люди, собравшись в небольшие компании по три-четыре человека, что-то обсуждали, заражая друг друга звонким смехом, что быстро разносился по всей территории улицы, невольно заставляя других людей оборачиваться, видеть счастливые улыбки и тоже улыбаться, понимая, что та самая сказка, та крупинка волшебства, которой не хватало для личного счастья, наконец-то проникла в самое сердце.
Благодаря другим, совершенно незнакомым, но таким счастливым людям.
Хёнджин наблюдал за всей этой предновогодней суетой, стоя за стойкой кассы. Парень работал в небольшом магазинчике, что располагался на этой самой центральной улице. Здесь все желающие и просто проходящие мимо, но зашедшие чисто «поглазеть», могли лицезреть огромное разнообразие ёлочных игрушек ручной работы: и снеговики, и олени, и сказочные персонажи, — а также там были носочки, что вешают у каминов, различные сладости, и много-много чего другого, над чем старался, сгорбившись в три погибели, владелец этого небольшого ларька — мистер Дуо. Этот дедушка, оставшийся совершенно один ещё как пару лет назад, нашёл себя в создании небольшого хрупкого чуда, от которого так часто загорались глаза маленьких детишек, что посещали этот магазинчик вместе со своими родителями.
Делать игрушки его научил ещё дедушка — настолько это была древняя, но отработанная методика. В магазинчике был небольшой зал, стойка для кассы, а справа от неё дверь, ведущая в мастерскую мистера Дуо — небольшая комнатка, размером чуть меньше основного зала с игрушками. В мастерской было два стола: один стеклодувный, за которым дедушка делал заготовки будущих ёлочных игрушек, а другой — стол украшений, где прозрачные стекляшки приобретали самые различные цвета, посыпались блёстками, бумажным конфетти и украшались бусинами.
Мистер Дуо видел в этом отдушину.
В счастье других, совершенно незнакомых людей.
Хёнджин сегодня решил не брать отгул, всё равно праздновать Новый год особо и не с кем: все друзья, которые были у парня, испарились сразу, стоило ему только переехать в другой город. Так уж вышло, что отец Хвана работает журналистом, отчего его место жительства там, где хоть что-то происходит. Город, в котором Хёнджин жил изначально, где он нашёл, как ему казалось, настоящих друзей и, быть может, первую любовь, остался где-то далеко.
В воспоминаниях.
После одного переезда последовало ещё несколько, и если сначала Хёнджин, переводясь в новую школу, пытался найти себе новых друзей, с которыми можно разделить и счастье, и печаль, то со временем он перестал это делать: не было смысла, ведь как только отца переведут в другое отделение, а, соответственно, и в новый город — этих людей снова не станет в жизни парня.
Как и предыдущих.
Сейчас же Хвану двадцать два года. Он больше не жил с родителями, а потому предпочёл остаться в последнем месте, куда переводили его отца, которое, так к счастью, оказалось Сеулом. Местом, откуда когда-то забрали маленького Хёнджина, так охотно верившего в то, что у него есть настоящие друзья, которые его никогда не бросят и никогда не забудут.
Даже лучший друг.
Даже он со временем забыл про Хёнджина.
Хван встряхивает головой, смотря через панорамные окна магазинчика на двух девушек, что только что побежали навстречу друг другу и, не удержавшись на скользком гололёде, повалились наземь, продолжая, судя по их мимике, громко смеяться и крепко прижиматься друг к другу.
Хёнджин стискивает руки, зажатые в замочек, покрепче. Правда была в том, что он сам прекратил общение с когда-то лучшим его другом. Единственным, кто действительно поддерживал с ним контакт, интересовался его самочувствием и жизнью, в отличие от остальных.
Он единственный, кто был рядом, находясь очень далеко.
Он был единственным, кого Хёнджину пришлось отогнать от себя собственноручно, наговорив того, чего правдой никогда не являлось. Правда в том, что Ли Феликс, тот самый лучший друг, появившийся в родной сеульской школе, был для Хвана больше, чем просто лучшим другом: красивые чёрные волосы, доходившие почти до плеч, россыпь веснушек, придававшая парню особо шарма, глубокий голос и красивый заразительный смех, так отлично поднимающий настроение Хёнджина абсолютно всегда.
Феликс был олицетворением дома, в котором Хёнджин жил: он сидел в вязаном свитере и таких же вязаных носочках перед камином, закутавшись в плед, он читал какой-то красивый роман, где главные герои двести пятьдесят страниц не могут признаться друг другу в любви, но он не чувствовал объятий любимого человека, что сидел бы позади.
Он чувствовал, что находился в сердце Феликса, но только он был в комнате, которая вместо «гостиной» называлась «дружба».
Парню казалось, что как только он уедет из Сеула, покинет родные края, а значит, окажется намного дальше от Феликса, ему станет легче: он не будет видеть эту яркую улыбку каждый божий день, не будет принимать от друга подколы, без которых не обходилось более двух часов, и не будет есть его фирменное шоколадное печенье, которое Феликс старался готовить как можно чаще, ведь оно так сильно нравилось Хвану.
Но это оказалось пустыми надеждами, иллюзией.
Уехав на несколько тысяч километров от своего «дома», он всё равно остался там. Он всё равно сидел перед камином, всё в той же одежде и с той же книгой в руках, только вот огонь, горевший таким красивым красно-жёлтыми пламенем, отчего-то больше не согревал. Скорее наоборот: он отдавал ледяным морозом, проходившимся по молочной коже, словно острие ножа. Оно ранило, оно заставляло скапливаться влаге в уголках карих глаз, объединяться в слезинки и быстро стекать по щекам.
Так Хёнджин проводил несколько месяцев вдали от своего… Лучшего друга.
Сначала получалось держаться и общаться так, будто всё хорошо, заставляя поверить в это не только Феликса, но иногда и самого себя. Но… Иллюзия на то и иллюзия, чтобы быстро появиться и так же быстро исчезнуть. Самообман не смог продлиться долго, и в какой-то момент парня просто прорвало на истерику. После неё Хёнджин пришёл к выводу, что, наверное, единственный выход из данной ситуации — это просто прекратить общение с Феликсом.
Это лучше, чем признаться своему лучшему другу в собственных чувствах.
Хёнджин громко вздыхает, чувствуя, как неприятный ком начинает подступать к горлу и болезненно давить на его стенки. Дружба осталась где-то в прошлом, однако воспоминания, такие хрупкие, такие настоящие, живые и самые драгоценные — всегда были на поверхности, на самом верху «сундучка» с этими самыми воспоминаниями. Ночью, прямо перед сном, Хван «открывал» этот «сундучок» и рылся не в событиях, произошедших этим днём или на неделе, а бережно «перебирал» воспоминания, связанные с Феликсом.
Сейчас, спустя года, Хёнджин понимает, как сильно он был не прав. Нужно было сказать, нужно было признаться и быть со своим другом, как минимум, честным. Нужно было вспомнить, что Феликс после этого не перестанет быть тем самым Феликсом, таким прекрасным, понимающим и любящим. Надо было подумать о том, что даже если эта любовь невзаимна, младший никогда бы не оттолкнул своего любимого хёна, так сладко хрустящего его шоколадным печеньем.
В голове проносится воспоминание: Хван сидит на кухне Феликса за барной стойкой и ест его то самое хрустящее шоколадное печенье, запивая горячим чаем. А лучший друг, поверх домашней одежды которого был накинут забавный чёрный фартук с белыми силуэтами котят, смотрел на своего хёна с преданной
любовью. Наблюдал, с каким обожанием Хёнджин надкусывал всё больше и больше, затем беря новую печеньку. И на вопрос старшего о том, почему же сам Феликс не ест, он всегда отвечал одинаково:
«— Мне достаточно смотреть на то, какие эмоции вызывает у тебя моя еда. Можешь считать это моим личным
печеньем».
Хван в очередной раз встряхивает головой, отгоняя от себя эти мысли. Сегодня Новый год, семейный праздник, во время которого все дома и квартиры погружаются в сказочную атмосферу волшебства. В эту ночь все начинают верить даже в то, во что никогда до этого не верили.
В чудо.
Ироничен тот факт, что у каждого это чудо своё: дети, например, не верили в то, что сказочный персонаж в красном одеянии подарит им то, о чём они так грезили; взрослые не верили, что им дадут премию, или что решится какая-то их личная проблема. Но почему-то именно в сочетании цифры «три» и «один» все словно вспоминают о том, что волшебство всё-таки есть.
За приоткрытой дверью, где была мастерская, сидел мистер Дуо: дедушка планировал доделать ещё парочку новогодних игрушек и пойти домой. Хёнджин не спрашивал, зачем владелец магазинчика за несколько часов до Нового года сидит в своей мастерской и создаёт новые украшения для ёлки. Всё и так было понятно:
Это семейный праздник.
И у мистера Дуо попросту нет этой семьи.
Никто не хочет возвращаться в такой день в абсолютно пустую квартиру, где слышен, разве что, ход секундной стрелки на настенных часах. Скорее всего, мистер Дуо даже не наряжал ёлку. В этом попросту нет смысла, когда наряжать её не с кем. Это сияющее деревце, стоящее в углу комнаты, не будет приносить абсолютно никакого счастья, если её красивых изящных веточек касалась всего лишь одна пара рук.
Хёнджину было жаль мистера Дуо, ведь дедушка был прекрасным человеком: у него безграничная добрая душа, наполненная милосердием, сочувствием и пониманием. Он никогда не ругал парня и не грозился уволить, даже когда действительно было за что. Никогда не жаловался, но при этом рассказывал о всех своих проблемах и переживаниях.
Просто делал он это с каким-то детским весельем.
Он рассказывал про свою боль, скрывая ту под огромным слоем смеха и шуток, лишь бы не грузить Хёнджина, такого прекрасного темноволосого парня, своими проблемами. Он работал с этим мальчишкой уже два года и ни разу не пожалел: тот был прекрасным работником. Да, безусловно, бывали и оплошности, и проколы, однако… А у кого их не было?
Хёнджин был настоящим — и именно это так нравилось старенькому мистеру Дуо. Он нашёл в этом мальчике своего родного человека: единственного, кто, пускай и не был кровным, но казался ему собственным внуком, которого хотелось обучить и которому хотелось подсказать.
— Как там на улице? — раздаётся из мастерской, дверь в которую продолжала оставаться приоткрытой. Мистер Дуо не очень любил, когда кто-то беспокоил его во время работы. Хёнджин оглядывает улицу, покрытую ночным мраком и сияющую от ярких гирлянд, и ухмыляется.
— Весело.
— Как и в любой другой Новый год, — Хван кивает, прекрасно зная, что дедушка этого не увидит. Наверное, этим он с владельцем магазинчика ёлочных игрушек был похож: им обоим не хотелось возвращаться в пустую квартиру, в которой не стояло ёлки, и проводить этот праздник в абсолютном одиночестве.
Хван переводит взгляд с окон, открывающих панорамный вид на заснеженную улицу, на стеллажи: на них вместо полочек были металлические выступы, на которые подвешивались самые различные по форме и цвету игрушки, каждая из которых была сделана мистером Дуо. Над ними висели ценники, которые помогали покупателям и не вынуждали лишний раз беспокоить Хёнджина.
Да и, честно признаться, запомнить такое количество ценников просто невозможно. Слишком уж много сказок и волшебства сотворил мистер Дуо собственными руками.
Дверь в магазинчик открывается, заставляя Хёнджина вздрогнуть от звона колокольчиков, что висели прямо над входом. Парень переводит взгляд в место, откуда только что раздался звон, и видит перед собой покупателя: прямо сейчас он стоял на пороге, одетый в чёрные джинсы и короткий пуховичок. Его голова была наклонена вниз, из-за чего лица только что вошедшего не было видно: он стряхивал со своей чёрной шапки снег, который хлопьями падал на постеленный мистером Дуо специально для этого коврик.
Посетитель шмыгает носом и, убедившись, что весь снег он с себя стряхнул, выпрямляется.
Он смотрит прямо на Хёнджина, который, словно парализованный, смотрит в ответ.
Это был Феликс.
Тот самый Феликс, который звонко смеялся, который любил завязывать свои достаточно длинные волосы в два забавных хвостика, поднимая, тем самым, настроение своему хёну; который готовил много-много шоколадного печенья, чтобы потом наблюдать за довольным лицом лучшего друга.
Тот самый Феликс, который сейчас очень изменился: он вытянулся в росте и был, казалось, практически вровень Хвану; волосы, что он постоянно красил в чёрный, больше таковыми не являлись: теперь из-под капюшона выглядывали блондинистые пряди — его настоящий, родной цвет. Тело стало намного подтянутее, чем было когда-то в школе, а щёчки, такие милые и пухлые, такие тискательные, заменились острыми скулами.
Лишь глаза остались прежними: такие же карие, живые и драгоценные для Хёнджина.
— Здравствуйте, — произносит Феликс и вздыхает. Это действует на Хвана отрезвляюще, напоминая, что нужно, хотя бы, двигаться. Парень чертыхается, выпрямляет спину и отвечает:
— Привет, — но Феликс игнорирует это. Он подходит к стеллажам с игрушками и начинает осматривать, казалось, каждую.
Хёнджин поджимает губы. Внизу живота зарождается неприятное щекочущее чувство волнения, которое медленно карабкается вверх, достигая сердца и заставляя то биться чаще. Губы, вроде как совсем недавно смазанные бальзамом, казались очень сухими: они противно прилипали друг к другу, не позволяя более сказать ни слова.
Всё, что оставалось Хёнджину: стоять по стойке «смирно» и наблюдать за Феликсом, который расхаживал вдоль стеллажей, будто бы что-то ища. Глаза некогда лучшего друга медленно блуждали от одной полки к другой, одаривали своим вниманием абсолютно каждую игрушку, что была изготовлена лично мистером Дуо. Хван наблюдает за парнем, оставаясь за своей стойкой кассы и будто бы боясь подходить ближе.
Вдруг он сейчас спугнёт Феликса? Вдруг стоит ему спросить, как у Ли дела, как последний сразу же испарится?
Хёнджин не хотел этого. После того, как он окончательно остался в Сеуле, он не пытался наладить связь с друзьями, с которыми не общался вот уже сколько лет. Правда была в том, что единственным человеком, которого Хван хотел бы вернуть, был Феликс.
А горькая правда в том, что абсолютно любой человек на месте Феликса не стал бы даже слушать.
И Хёнджин это прекрасно понимал.
— Скажите, у вас есть топперы? — Феликс чуть поворачивает голову к Хёнджину, однако совсем не смотрит на него: грустные глаза были направлены чётко в пол. Голос, некогда низкий и чаще всего весёлый, сейчас казался донельзя унылым. Будто бы само нахождение здесь угнетает парня. Хёнджин сглатывает.
— Простите? — вот оно — то самое неприятное чувство стыда. Хёнджин понятия не имеет, что такое «топпер», из чего его изготавливают, и как это вообще выглядит. А если бы сюда сейчас зашёл не Феликс, а какая-нибудь дама средних лет, которая ну очень торопилась бы домой к своей семье, а потому товар ей нужно было приобрести максимально быстро? Хёнджин бы так же стоял болванчиком и глупо моргал?
Определённо, именно так и было бы.
— Топпер… — Феликс вздыхает, переводя взгляд на стеллаж рядом с Хёнджином. — Это верхушка, которая надевается на ёлку. Есть в виде звёзд, а есть в виде вытянутых… — Феликс прикладывает палец к подбородку, стараясь придумать сравнение. — В виде вытянутых шариков, — и только Хван открывает рот, чтобы ответить, как его перебивает мистер Дуо, что даже не вышел из своей мастерской.
— Есть-есть у нас такое, Хёнджин. Под кассой коробка, там всё лежит. Я только вчера их изготовил, забыл выложить. Покажи нашему посетителю, а потом разложи на полки, пожалуйста, — Хван молча кивает, а после наклоняется, чтобы достать с полки кассовой стойки коробку: она была небольшого размера, однотонного коричневого цвета. Мистер Дуо не запечатывал её, а потому из-под крылышек коробки уже виднелись очертания этих непонятных топперов.
— Вот, — Хёнджин ставит коробку на стойку и раскрывает, улучшая обзор. — Здесь все наши топперы, можете посмотреть, — проговаривает Хван и кивает в сторону этой самой коробки, намекая Феликсу на то, что нужно подойти поближе.
Парень действительно подходит, однако глаза, такие красивые и любимые Хёнджином, до сих пор ни разу не посмотрели в ответ. Взгляд Хвана ласкает, не упускает ни одной детали в изменившемся образе младшего, одаривает своим вниманием абсолютно всё: одежду, скрывающую подтянутое и повзрослевшее тело, рукава, что скрывали не только запястья, но и кисти рук — настолько они были длинными, капюшон, из-под которого виднелось совсем небольшое количество красивых, невероятно прекрасных блондинистых волос. А затем снова: тело, руки, волосы, тело-руки-волосы-тело… Хёнджин осматривает бывшего лучшего друга снова и снова, наслаждаясь вот этим крошечным моментом хотя бы просто посмотреть на Феликса. Отложить на подкорке своего сознания ещё одно воспоминание, связанное с этим прекрасным человеком, и никогда его не забывать.
А вот в ответ парень так и не смотрит.
Феликс подходит к стойке и начинает рассматривать содержимое коробки. В ней лежало по меньшей мере десять топперов: розовые, голубые, белые и золотые; с рисунками и без; с блёстками или конфетти; светящиеся в темноте и обычные. Парень берёт в руки одну из игрушек: весь корпус был выполнен в сияющим блёстками золотом цвете, а поверх была красного оттенка сеточка, что так красиво обрамляла и подчёркивала основной цвет. Самый кончик топпера, его, можно сказать, острая часть, была покрыта белыми блёстками, будто на игрушку сверху упала пара хлопьев снега, что так активно сейчас шёл за панорамными окнами небольшого магазинчика мистера Дуо.
Хван подмечает, как загорелись глаза некогда лучшего друга: первый до сих пор помнит как сильно младшему в один момент полюбился золотой цвет. В какой-то момент Феликс начал скупать все вещи, выполненные в этом цвете: украшения и декор для дома, бижутерия и многое другое. А в конце года, как только приближалось тридцать первое декабря, младший всегда наряжал вместе с Хёнджином ёлку, что стояла в гостиной квартиры Ли. И игрушки, которыми наряжали деревце, всегда были только двух цветов — золотого и красного.
Золотого, конечно же, было больше.
А вот красный цвет всегда присутствовал на ёлке именно благодаря Хвану: игрушки одного цвета всегда сливались, поэтому он как-то рискнул предложить Феликсу комбинацию цветов, а младший, не имя ничего против, с радостью согласился.
И именно поэтому каждый Новый год, ёлка, такая пушистая, с красивыми веточками и острыми иголочками, всегда была наряжена в двух цветах. Цветах, один из которых выбирал Феликс, а второй — Хёнджин.
Ладошки, так и не увеличившиеся в размере даже спустя года, сейчас бережно держали этот самый красно-золотой топпер, слегка подрагивая. Подушечки пальцев медленно скользили по стеклу едва касаясь, опасаясь повредить или испортить. Феликс поджал губы, вздыхая.
— Вот эту, — ещё тише, чем обычно, проговаривает младший, и голова его совсем опускается вниз. Чтобы заглянуть в глаза парня, Хёнджину пришлось бы сесть на корточки, не иначе.
Хван кивает, принимает игрушку из рук, чувствуя, как Феликс вздрагивает. Старший упаковывает топпер в вытянутую коробку, плотно закрывает её и обвязывает красной ленточкой. Начинает что-то нажимать на мониторе кассового аппарата, совсем не замечая, что Феликс, стоящий практически напротив него, смотрит на Хёнджина с замершим сердцем и, кажется, совсем не дыша.
Глаза младшего зацепились за браслет на запястье Хёнджина: небольшая верёвочка жёлтого цвета, которую Феликс повязал несколько лет назад. У младшего была такая же, только другого, красного цвета. Парни обменялись ими в один из дней, когда вышли из долгой ссоры. Из-за неё они не общались достаточно долго, ужасно соскучились друг по другу и обязались больше никогда не ставить свою гордыню на первое место и мириться сразу, не лишая себя возможности быть счастливыми рядом друг с другом.
Но Феликс, вероятно, не учёл, что не один он помнит об этом.
На запястье младшего также до сих пор висела эта уже потрёпанная временем верёвочка: её концы сильно разлохматились, где-то были потёртости и истончённости, но Феликс никогда не снимал это. Абсолютно никогда.
— С вас семь тысяч девятьсот вон, — голос Хёнджина действует отрезвляюще, отвлекая Феликса от счастливых воспоминаний, в которые он уже успел погрузиться. Он мелко вздрагивает, затем быстро кивает головой и тянется в карман за кошельком. Похолодевшими от накативших эмоций руками он достаёт необходимое количество купюр, кладёт их на стойку и сразу же забирает коробочку с топпером, которую старший не успел ещё даже упаковать в пакет. Бросает короткое и тихое «до свидания» и пулей вылетает из магазинчика мистера Дуо, не оставляя Хёнджину возможности даже осознать произошедшее.
Как только входная дверь задевает висящие над ней колокольчики, Хван отмирает: он быстро моргает, бегло осматривает магазин и останавливает взгляд на одиноко лежащих купюрах, оставленных бывшим другом.
Это бьёт по сердцу сильнее самого жестокого удара бойца на ринге: это больно и грустно. Это одиноко. Вот так вот стоять одному посреди магазина ёлочных игрушек в день Нового года и не иметь возможности вновь провести это праздник с младшим. Это больно и одиноко.
— В своё время я был таким же глупым, как и ты, — дверь из мастерской открывается, после чего в зал выходит мистер Дуо: поверх его обычной одежды был фартучек, который дедушка надевал всегда, когда садился за изготовление игрушек, а на ногах вместо привычной обуви были коричневого цвета тапочки, так комично выглядевшие для всех посетителей и так уютно и по-родному для Хёнджина. — Тоже вот так вот стоял как истукан, не зная что мне делать, — мистер Дуо складывает руки на груди и опирается боком о дверной косяк. — Помню, как по своей глупости и несмелости чуть не прошляпил свою покойную жену, — старик по-доброму улыбается, ненадолго прикрывая глаза и отдаваясь приятным воспоминаниям. — Тогда у меня её чуть не увёл мой заклятый враг, — дедушка отходит от косяка и направляется в сторону стеллажей с игрушками, начиная что-то искать в коробках на нижних полках. — Ирония была в том, что моя прекрасная Адель ему никогда даже не нравилась, — руки копошатся в одной из коробок, из-за чего в зале был слышен звонкий звук соприкасающихся друг с другом стеклянных игрушек. — Он просто хотел насолить мне, старый козёл, — Хёнджин прыскает с такого умозаключения, прикрывая улыбку рукой. — Вот, нашёл! — радостно оповещает о своей находке мистер Дуо, после чего оставляет раскрытую коробку небрежно стоять на полу, а сам направляется к парню. — Вот это, — показывает дедушка на свои прижатые друг к другу ладони, — это то, что я не собирался никому продавать, пока не понял бы, что этому покупателю данная вещица действительно нужна, — Хёнджин переводит заинтересованный взгляд на руки начальника. — Пока я ни разу не встречал людей, которым это пригодилось бы, однако… — мистер Дуо ярко улыбается. — Это ведь был тот самый Феликс, верно? — Хёнджин вздрагивает, заинтересованный взгляд сменяется удивлённым, в котором присутствовали нотки печали.
— Как вы поняли?
— По глазам.
— Глазам?
— Они были наполнены искренней любовью.
— Но ведь я стоял боком ко входу в мастерскую. Разве вы видели… — непонимающе отвечает Хёнджин.
— А с чего ты взял, что я говорю про твои глаза? — Хван моментально поднимает на дедушку удивлённый и шокированный взгляд, заставляя того искренне рассмеяться. — Тот парень стоял ко входу в мастерскую как раз лицом, разве не так? — риторический вопрос остаётся без ответа, заставляя старенькое сердце дедушки сжаться от зарождающегося новогоднего чуда. — Он смотрел на тебя с искренней любовью, пока ты старательно клацал по моему кассовому аппарату. Он скучает по тебе, мальчик мой.
Хёнджин медленно опускает голову, чувствуя, как по щеке скатывается одинокая слеза. Она замирает где-то в области подбородка, так и не упав на пол.
— Это… — мистер Дуо наконец раскрывает ладони и протягивает руки поближе к Хёнджину. — Это голубки, — Хван чуть поднимает голову и смотрит на то, что показывает ему начальник. В раскрытых ладошках старика лежали две ёлочные игрушки: две птички, выполненные в белом цвете. Их крылья были раскрыты, будто бы они на самом деле летели. Каждое пёрышко было со своим изящным узором, а небольшого размера клювики были покрыты белыми блёстками. — Когда-то давно моя любимая Адель попросила меня сделать их для нас. Тогда она сказала, что пока у нас будут эти птицы, мы всегда будем вместе. Будем любить друг друга, — улыбка мистера Дуо стала заметно грустнее. — Когда она умирала, она попросила не класть их к ней в могилку. Сказала, чтобы я нашёл человека, которому они будут нужнее, чем нам. И я нашёл.
Дедушка кивает на двух голубок, что до сих пор лежали в его ладонях, призывая Хёнджина взять их. Парень, уже не замечая, как по его щекам стекают слёзы, осторожно берёт двух птичек. Совсем аккуратно и бережно, боясь ненароком сломать.
— А теперь догоняй его, Хёнджин. Не позволяй судьбе разлучать вас, — мистер Дуо хлопает Хвана по плечу и подталкивает к выходу. Парень же, будто бы очнувшись, встряхивает головой и, покрепче сжав в руках голубок, пулей вылетает из магазинчика ёлочных игрушек. — Куртка! Хёнджин, простудишься! — кричит в догонку дедушка, но Хван его даже не слышит. Дверь закрывается, звон колокольчиков разносится по магазину, а затем всё помещение погружается в тишину.
В тишину, в которой стоит, казалось, одинокий, но на самом деле донельзя счастливый мистер Дуо.
***
Хёнджин выбегает на улицу и почти сразу врезается в проходящего мимо мужчину. Покланявшись пару раз и искренне извинившись, он начинает озираться по сторонам. Главная улица заполнена огромным количеством людей: большие компании стоят у различных палаток, поют или громко смеются, ожидая новогодний салют, что появится на тёмном небе совсем скоро.
— Извините, вы не видели парня, который только что выходил из этого магазинчика? — указывает на вход в ларёк мистера Дуо. Женщина, которую остановил Хван, отрицательно мотает головой, а затем направляется дальше.
— Извините! С Наступающим! Вы не видели парня примерно такого роста? — показывает чуть ниже себя. — Он только что выходил из магазина ёлочных игрушек! — компания подростков сначала удивленно смотрит на испуганные и заплаканные глаза Хвана, а затем отрицательно качает головами.
— Простите! Вы не видели парня с коробкой в руках? Он только что выходил отсюда! — на грани истерики спрашивает Хёнджин проходящую мимо пару, что крепко держалась за руки. Мужчина переводит задумчивый взгляд на свою девушку, а та, слегка подумав, отрицательно качает головой. Они извиняются и продолжают свой путь. — Чёрт! Чёрт-чёрт-чёрт! — начинает психовать Хван, сильно сжимая свободной рукой корни отросших волос. Отчаянье постепенно берёт верх, однако остаётся последний вариант — квартира младшего. И парень решает направиться туда.
— Извините, — Хёнджин чувствует, как его тянут за подол свитера. Опустив глаза, он замечает девочку, одетую в забавный розовый комбинезон. На голове её была белая шапочка с огромным помпоном, который, казалось, был больше самой девочки. — Вы не того мальчика случайно ищите? — она указывает пальчиком, что, как и остальные, был спрятан под вязаной перчаточкой в сторону скамеек, которых не было видно в толпе людей. На одной из них одиноко сидел Феликс, понуро опустив голову.
— Спасибо! Спасибо тебе! — Хван, словно в прострации, треплет девочку по голове, не замечая, что та искренне смеётся, а после быстро бежит к тем самым скамейкам.
Младший, зарывшись носом в ворот пуховика, посильнее натягивает на голову капюшон, прячет руки в карманы и будто бы сжимается в маленький комочек. Рядом с ним лежала коробка с топпером, которую уже немного засыпало падающими с неба молочными хлопьями. Тело слегка подрагивало от холода. Наверное, от холода…
— Феликс! — кричит Хёнджин почти на всю улицу, пробираясь к парню сквозь толпу людей. Кто-то из прохожих ловил Хвана за руки, пытаясь утянуть в свою компанию, чтобы отпраздновать Новый год, но парень быстро извинялся, кланялся и направлялся к единственному человеку, с кем действительно хотелось провести этот праздник.
К Феликсу. Который был, есть и будет его лучшим другом.
— Ликс! — Хван наконец-то добирается до скамейки, на которой сидел младший, заставляя того крупно вздрогнуть. Он медленно поднимает голову, устремляя свои заплаканные глаза на старшего, что смотрел в ответ такими же заплаканными и испуганными глазами. — Феликс… — шепчет Хёнджин, опускаясь перед младшим на корточки, не прерывая такой долгожданный зрительный контакт: зрачки старшего бегают по всему лицу друга, снова и снова подмечая, как сильно он успел повзрослеть и похорошеть, стать ещё красивее, ещё прекраснее. — Я… — Хван хочет продолжить, но слова, которые хочется сказать, застревают у самого горла, так и не получив возможность выйти на свободу. Старший вздыхает, смотря на подрагивающее тело друга, а потом, будто бы решившись, берёт свободной рукой две сжатые в замочек ладошки Феликса, «обнимая» их и укутывая от зимнего холода. — Прости меня, Ликс, я… — Хёнджин прерывается, когда чувствует, как к горлу подходит истерика и вытесняет оттуда неозвученные слова: хочется сорваться на плач, хочется прижать к себе дрожащее тело младшего, плакать и извиняться, гладить по голове и шептать извинения. Извинения-извинения-извинения.
Хван сильнее сжимает ручки младшего и, поняв, что ничего не может с собой сделать, поражённо опускает голову на дрожащие колени Ли, утыкаясь в них лбом.
— Прости меня, Феликс… Прости… — шепчет Хёнджин, чувствуя, как намокает джинсовая ткань младшего от его слёз. — Я поступил ужасно, Ликси, я знаю. Прошу, прости меня, — Хван всхлипывает и прижимается к ногам друга ещё крепче. Хёнджин уже давно не сидел на корточках — он упал на колени: ткань штанов уже давно намокла от снега, заставляя чувствовать отрезвляющий холод и крупно дрожать. — Я так скучал по тебе, Феликс… Господи, как я скучал по тебе… — Хван плачет, продолжая шептать искренние извинения вперемешку со словами о своей боли.
В какой-то момент он чувствует, как из его руки выпутывается одна ладошка младшего и почти сразу оказывается на его макушке, начиная бережно гладить. Хёнджин жмурит глаза, весь напрягается и будто бы перестаёт дышать — настолько сильно он боялся спугнуть своего друга.
— Я тоже скучал, Хёнджин, — слышит тихий ответ где-то сверху и начинает плакать ещё сильнее. Облегчение, вызванное просто ответом Феликса, даёт о себе знать в виде холодных солёных дорожках на щеках Хвана. — Зачем, Хёнджин? Зачем ты так поступил? За что? Что я сделал тебе? Чем обидел? — шепчет Феликс, не проявляя абсолютно никакой агрессии. Он продолжал ласково гладить намокшие от растаявших снежинок волосы Хвана, успокаивая. Когда-то, несколько лет назад, он делал также, зная, как это помогает другу. Старший отрицательно качает головой.
— Ничего, Феликс… Ты не сделал абсолютно ничего…
— Тогда почему? — и Феликс чувствует, как Хван сжимается в комочек от этого вопроса. — Почему ты прекратил дружбу? Почему ты бросил меня?
— Я не бросал… — на грани слышимости отвечает старший, переплетая с Феликсом руки и скрепляя их в замочек. Хёнджин находит в себе силы оторваться от коленей друга и посмотреть в его до сих пор родные глаза. Ли сразу поджимает губы: видит в зрачках напротив боль, видит искренность, отчаянье. Феликс сам сжимает руку Хёнджина в ответ, продолжая этот зрительный контакт. — Ты спрашиваешь «почему?»… — Хван хмыкает. — Потому что я, чёрт возьми, люблю тебя, — на последних двух словах в небе раздаётся звук взорвавшегося снаряда салюта, который тут же рассыпается на миллионы сияющих огоньков. Огромное количество людей тут же радостно закричали «С Новым годом!» и засвистели, начали прыгать, танцевать и обниматься со своими друзьями. Казалось бы, что можно услышать в таком шуме?
Но Феликс услышал. Он удивлённо смотрел на своего лучшего друга, который, после сказанных слов, потупил взгляд и лишь гладил большим пальцем мягкую кожу рук младшего.
— И поэтому ты прекратил общение? — уточняет. Хёнджин даже не удивился тому, что Феликс услышал сказанное. Он всегда слышал то, что говорил ему лучший друг.
— Я не смог справиться, Ликси. Когда мы были в одном городе, я… Я мог хотя бы трогать тебя, обнимать, видеть твою улыбку и слушать твой голос. А… А когда я уехал, я… Я просто не смог вынести всего этого… — Феликс хочет ответить, хочет привести кучу аргументов того, насколько глупым был поступок Хёнджина, насколько он был детским и эгоистичным, но он не делает этого. Он лишь смотрит на содрогающееся от рыданий тело друга и понимает одну простую истину: Хван сам осознаёт, как сильно облажался. — Я пойму, если ты… Если ты не захочешь больше видеть меня, но… Но я попрошу об одном… — Хёнджин поднимает на Феликса красные глаза, заставляя сердце младшего сжаться. Хван раскрывает перед лицом Ли вторую ладонь, показывая отданные мистером Дуо две игрушки. — Возьми одну голубку, Феликс. Даже если ты не собираешься прощать меня, я прошу, просто возьми её, — Ли непонимающе смотрит на старшего, а затем всё же берёт одну из птичек, начиная рассматривать. — Пока у нас с тобой есть эти голубки, мы остаёмся друг для друга родными людьми. Не выбрасывай её, Феликс, умоляю. Можешь спрятать подальше, чтоб на глаза не попадалась, но никогда не выбрасывай, — сбивчиво шепчет Хёнджин, неотрывно смотря в глаза лучшего друга. — Я буду хранить свою голубку с мыслью о том, что у тебя такая же. А значит… Значит мы всё ещё вместе… — последнее слово утопает в новом всхлипе. Хёнджин встряхивает головой и наконец выпускает руку Феликса из своей хватки. Он поднимается на негнущихся ногах: весь заплаканный, продрогший и дрожащий от холода. Волосы, некогда уложенные в красивую причёску, тоже промокли и растрепались на несильном ветру, отчего выглядели донельзя комично. Хёнджин последний раз осматривает Феликса и, не придумав, что ещё можно сказать или сделать в данной ситуации, просто разворачивается и начинает медленно уходить.
— Я тоже люблю тебя, придурок, — услышав эти слова, Хван замирает, оставаясь стоять спиной к Феликсу. Стоило Хёнджину только начать уходить, младший сразу же подскочил со скамейки, и сейчас он стоял напротив его спины, смотрел такими же красными от слёз глазами и сжимал в руке свою голубку, только что отданную старшим. — Какой же ты исключительный идиот, — громче добавляет Феликс, заставляя Хвана зажмуриться. Старший слышит, как Ли начинает подходить ближе, как останавливается совсем рядом. — Тебе нельзя думать, потому что ты просто не умеешь, — устало вздыхает Феликс, возвращаясь в состояние подколов над лучшим другом. Однако сейчас он говорил это абсолютно серьёзно. Хван слышит звук расстёгивающейся молнии, затем какое-то шуршание, а после чувствует, как на его заледеневшие плечи опускается очень теплый пуховик. Руки младшего, бережно накинувшие одежду, ласково гладят плечи, переходят на спину, а затем к ним присоединяется и лоб, которым Феликс утыкается меж лопаток. — Какой же ты исключительный придурок, Хван.
Хёнджин вздрагивает и, будто бы выйдя из оцепенения, моментально разворачивается лицом к Феликсу: он смотрит в глаза своему лучшему другу и пытается найти подвох, подкол, шутку — всё, что угодно, ведь не верит, что младший простил его.
А Феликс смотрит в ответ с той самой преданностью и чистой искренней любовью, о которой пару минут назад сказал мистер Дуо. Его карие глаза излучают самое настоящее счастье, пускай и достигнутое таким нелёгким путём.
— Тебе так идёт твой родной цвет, — шепчет Хёнджин, заставляя губы Феликса растянуться в искренней счастливой улыбке. Он смущённо опускает голову, подходит чуть ближе и зарывается носом в ложбинку между шеей и плечом старшего. Хван вздрагивает, чувствуя на своей коже горячее дыхание. Он чуть склоняет свою голову и, не обнимая и не трогая младшего руками, зарывается кончиком уже своего носа в красивые блондинистые волосы: они такие мягкие, такие родные, с привычном запахом вишни, который так нравился Феликсу. Хёнджин прижимается к телу младшего своим, но продолжает не трогать его руками, не разрешает себе.
— Если ты ещё раз так поступишь со мной, — начинает Феликс и тут же чувствует, как Хван отрицательно мотает головой. — То я прибью тебя, клянусь, — всё же договаривает Феликс и находит руку Хёнджина своей.
Он чуть поднимает их руки и видит, что они оба держат тех самых голубок: верёвочки, за которые они подвешены, были перекинуты через пальцы обоих парней, отчего игрушки не падали, а действительно будто бы парили. Феликс счастливо улыбается, смотря на то, как прекрасно выглядят их руки вместе. Он осторожно подносит ладошку к ладони Хвана, а затем аккуратно переплетает их пальцы, заставляя двух голубок оказаться зажатыми между двумя похолодевшими от зимнего мороза ладонями.
Хёнджин, чуть повернув голову, смотрит на это также счастливо, пряча улыбку в волосах младшего и продолжая вдыхать горячо любимый аромат.
Младший чуть отстраняется, заглядывает в родные карие глаза и подносит свободную руку к щеке друга, осторожно стирая застывшую от холода слезинку. Хёнджин, кажется, не дышит. Он наслаждается этим прикосновением, этой нежностью и заботой, с которыми сейчас Феликс касается его. Он прикрывает глаза и прижимается к ладони, пока второй рукой сильнее сжимает переплётенные пальцы.
— С Новым годом, хён, — шепчет Феликс и, поймав раскрывшиеся для ответа пересохшие губы Хёнджина, прижимается к ним, невесомо касаясь. Такой маленький крохотный поцелуй, совсем мимолётный, но донельзя долгожданный и желанный. Феликс прекращает его со сладким звуком и прижимается своим лбом ко лбу старшего, растягивая губы в улыбке.
— С Новым годом, Феликс, — всё же отвечает Хёнджин, а затем, вновь прижавшись к губам младшего, целует их, наслаждаясь долгожданными ощущениями. Он перемещает свободную руку на спину друга, заставляет прижаться ещё сильнее, чтобы тело к телу, душа к душе. Как можно ближе.
Они целовались и счастливо улыбались, не подозревая, что на них через панорамное окно магазинчика ёлочных игрушек смотрит мистер Дуо, улыбаясь также счастливо, как и парни. Он с любовью глядит на переданных в надёжные руки голубок и передаёт своей прекрасной Адель очень важные для неё слова:
— Я выполнил своё обещание, любовь моя, — мистер Дуо тихо смеётся. — Наша любовь продолжится в другой любви, родная.
***
Новый год — это время волшебства. С неба падают молочные хлопья — и это волшебство. На окнах появляются красивые морозные узоры — и это волшебство. Улицы украшаются гирляндами и игрушками — и это волшебство. Все люди становятся радостными и счастливыми — и это волшебство.
Не упускайте возможность окунуться в это волшебство. Никогда не бойтесь и верьте в него. Творите, создавайте, помогайте и любите. Помните, что у вас есть родные люди. Именно в них кроется ваше настоящее счастье. С Новым годом, дорогие STAY!
