Ничто твой Универсам!

      Громкая музыка била по ушам. ДК был заполнен людьми до предела. Тут собрались все. Все, с кем у Универсама не было контров.       Прибившись к цепочке, состоявшей лишь из девочек, Люба отдалась веселью полностью. Парни расступились в стороны, чтобы не мешать своим дамам и понаблюдать за сей картиной сполна. Только что в поле зрения Терентьевой был Турбо, но стоило ей отвлечься на долю секунды, как он уже куда-то исчез. Повода для волнения как такового не было, однако что-то внутри у Любы загорелось обжигающем пламенем, будто бы говоря, что затевается что-то страшное.       Пока она пыталась себя успокоить, придумывая варианты, где может находиться Валера, её из толпы вытянула рука Санохиной. — Любка, слыхала, какая новость по рукам ходит? — говорила Алинка то ли боязливо, то ли возбуждённо. — Ахмёрову-то "испортили". — Быть не может. Кто тебе такое сказал? — перебила Люба, недоверчиво косясь на подругу. — Куртянская. — А ей кто? — Уж чего не знаю, того не знаю, — отрезала Санохина, раздражаясь. — Что с ней, бедной, теперь будет! А Маратка! Весь Универсам их попрёт к черту. Даже Адидас не вступится, — пустилась в размышления Алина. — Не пори чушь, — воспользовавшись тем, что Алина ушла в свои мысли, Люба пошла искать источник проплешины, из которой и утекла столь провокационная информация.       Найдя Куртянскую у стола с едой, Люба постаралась быть вежливой, но злость не хотела отступать. Оболгали зазря человека! Хотя, оболгали ли? Люди просто так говорить не станут. — Аня, тебе кто про Айгуль донёс? — Кого-кого? — Ахмёрову, — закатила Люба глаза. — А, про испорченную-то? Да Кузякина, а уж кто ей донёс, не знаю, — ответила Аня. — Понятно, — только и бросила Люба, уходя на поиски Кузякиной.       И сколько же ей придётся обойти людей, чтобы дойти до первоисточника? — Кузякина! — окликнула девушку Люба.       Отходя от компании своих друзей, Кузякина нехотя подошла к Любе. — Чего тебе? — Кто тебе растрепал про Ахмёрову?       Между ними воцарилась тишина секунд в 15. — Ты не захочешь услышать. — Говори, Кузякина! Я и прописать могу. — Можешь, знаю, знаю. Турбо твой и растрепал, — с усмешкой ответила девушка. — Бывай.       Валера? Нет, быть не может, не мог Валера пустить такую грязную сплетню, тем более про девушку Марата.       Девушка Марата! А где сама Айгуль-то? До неё самой должны были дойти эти разговоры. — Пусти, придурок! Пусти меня! — изо всех сил кричал Марат, которого держал Вова. Понятно. Убежала, значит. — Твари, — прошептала Люба, сбегая вниз по лестнице к выходу. Уж её-то никто не держит.       Выбежав, она стала судорожно бегать глазами по сторонам. Вокруг раздавались смешки, сыпались оскорбления. Не заслужила этого Айгуль.       Впереди мелькал бегущий силуэт, в котором Терентьева узнала подругу. Она бросилась за ней, не обращая внимание на животные вопли других. — Айгуль, подожди! — кричала Люба. На улице было темно и холодно, улицы пустынны, так что их никто не видел и не слышал. — Пожалуйста, Айгуленька, остановись!       Ускорив бег, Люба догнала ее, поймав в некие объятья, чуть не свалившись с ног. — Отпусти! Отпусти меня! — билась Айгуль, пытаясь вырваться, но безуспешно. Люба была в разы сильнее девушки. — Тихо, тихо, успокойся. — Нет! Пусти! — Ахмёрова рыдала уже в три ручья, перестав сопротивляться. — Всё хорошо, — проговорила тихо Люба, поглаживая подругу по спине, успокаивая.       Они стояли в тишине минут 10. Мороз пробирал до дрожи и мурашек, но Люба старалась этого не замечать. Если ее хоть как-то согревала куртка, то Айгуль выбежала вообще без верхней одежды. А всё ли будет хорошо? Нет, не будет. И Айгуль это знает, и Люба, и Марат, и вообще все. Затравят. Забьют как какое-то животное. Нелюди. Ни капли человечности в них нет и быть не может. А Валера... а с Валерой она разберётся потом. — Айгуль, — тихо начала Люба, — пообещай, что ничего с собой не сделаешь. Пожалуйста, — умоляла Люба, прижимая Айгуль сильнее к себе.       Слабо она почувствовала кивки вперемешку с всхлипами. — Иди домой, — сказала Люба, поцеловав Ахмёрову в макушку. ***       В квартире стояла смертельная тишина. Не работал телевизор, что немало удивило Туркина, ведь когда он приходил в гости к своей милой, та всегда что-то смотрела, попутно занимаясь своими делами. А сейчас вот села на диван, уставившись в одну точку, да и сидит в тишине. — Люба, ты чего так с дискотеки рванула? И чего в тишине сидишь? — Валера насторожился, но виду не подал.       Люба сидела в неестественной для себя обстановке — в тишине. И что самое страшное — молча смотрела в одну точку. Всегда веселая и смешливая девушка вдруг резко стала молчаливой и будто холодной. — Животное, — громким шепотом произнесла Люба, не поворачивая голову строну парня. — Что? — Ты животное, Валер, — чуть громче повторила девушка. — Теперь услышал? — Люба, ты че несёшь? — опешил Турбо.       Сказав это кто другой, он бы башку снёс не думая. Но Люба... это Люба, ей нужны веские основания, чтобы так отзываться о человеке. — Ты хоть представляешь, кому ты жизнь сломал, придурок? — теперь голова Любы повернулась в сторону Валеры. Он увидел ее мокрые поблёскивающие глаза. — Ты Айгуль жизнь сломал!       Шепот сменился криком. Криком боли и отчаяния. Люба не могла поверить, что её милый и ненаглядный мог так омерзительно поступить с девушкой своего друга. — Ну, всё, Люба, успокойся, — попытался Валера пресечь нарастающий конфликт. Девушка увернулась, когда Турбо хотел было взять её за руку и обнять. — Не трогай меня! — она уже не пыталась сдерживаться, лишь сильнее надрывала голос. — Да она сама виновата, вафлёрша чёртова! — перешёл на крик сам Валера.       От этих его слов глаза Любы наполнились кровью и ненавистью. Гнев от несправедливости сжигал всё нутро. Если он скажет ещё что-то подобное, она готова вцепиться в него зубами. — Ты с ума сошёл?! А если бы меня изнасиловали, ты бы так же спокойно к этому отнёсся?! — злость сменяется истерикой. — Ты внатуре с ума сошла! — Она не давалка, она не вафлерша! Она — жертва! Жертва ваших чёртовых игр не на жизнь, а на смерть! Сдался вам этот чёртов видик, вот на кой он вам?!       Не силясь, что ответить, Валера молча выслушивал претензии. Люба, стоявшая дотоле у окна, села на диван и опустила голову в руки. Злость и истерия прошли, остались лишь жалость и горькое чувство предательства, кричать больше не хотелось. — Её же теперь затравят. Загрызут как какую-то незначительную тушку. А если она с собой решит покончить? Ты виноват, Валера!       Любовь всей её жизни разрушила её розовые очки. Романтика? Любовь? Да чёрта с два! Кровь, пацанские законы, улица, авторитет. — Вам пальцем укажи на человека и скажи: "Вот он нашего послал далеко и надолго", так вы кинетесь на рожон, не выяснив обстоятельств. — Неправда, — вставил Валера. — Да что неправда-то?! Хочешь сказать, не так у вас дела решаются? — тут Люба подняла голову и посмотрела на Валеру. — Не на ту дорожку ты свернул, Валера. Одумайся.       Встав с дивана, она пошла к выходу из квартиры. Накинула куртку, надела шапку, ботинки и бросила взгляд на парня. Он стоял, несчастно глядя на неё, раздавленный правдой. Растоптанный. Униженный собственной девушкой. — Не звони больше. — С ума сошла? Клеймо бывшей на себе захотела? И меня и себя только опозоришь. — Да что ты заладил, с ума сошла, с ума сошла! Сумасшедшей была, когда с тобой ходить согласилась. Позор это быть девушкой такого, как ты. Ничто твой Универсам. Не спасут они тебя, коли в беду попадёшь. Отошьют, как чушпана, и дело с концом. Тебе жить с этим грехом. Попомни мои слова.       Входная дверь захлопнулась, оставив Турбо одного. Вот сейчас она одумается и вернётся. Нет, не вернётся она больше. Уедет с концами, забыв и о Казани, и об Универсаме. И о Валере. Любовь здравый смысл не вытеснит, по скользкой дорожке может пойти Турбо, но не она. А Валера будет искать её в толпе, украдкой смотреть на всех девушек, пытаясь определить родные глаза или запах. Но увы и ах!