butterfly heart

сехун невольно передёргивает плечами, свесив ноги из окна. он одной рукой держится за раму, чтобы если что предотвратить падение. хоть и от мысли, где он падает из окна своего дома, становится как-то спокойно и умиротворенно. он втягивает сигаретный дым, раз за разом отнимая у себя секунду или минуту жизни… жалкой жизни, которая наполняет его сердце тоской. сехуну приходили разные мысли в голову, когда он старался передохнуть от очередной потасовки, оставляющей следы на теле и огромные раны на душе, разрывая её в клочья, но раз за разом втягивая дым, мысли куда-то улетучивались, оставляя лишь чувство пустоты. сердце билось слишком медленно, а может и не билось уже совсем, может это всё огромный сюрреалистичный кошмар. может быть это то, что видит его мозг в последние три минуты перед необратимым процессом смерти. се смахивает пепел и ветер подхватывает его, унося вдаль серые частицы, вместе с каплями обиды на человека который должен был приносить ему только счастье. сехун подтянул одну ногу ближе, безразлично посмотрел на коленку и подбородком лег прямо на неë, лёгкий укол боли не отрезвлял, вдали на горизонте ложился алый закат, цвета только-только наливающегося синяка. сехун улыбнулся, лучи уходящего солнца оставили небольшой прощальный отблеск в его тёмных глазах. сехун бы хотел чтобы сейчас сильные руки обняли его, притянули ближе и погладили по голове, ласково и мягко, чтобы вновь почувствовать тепло, которое бы наполняло его тело волнением и скручивало живот. сехун бы хотел чтобы его взяли за волосы и ударили об стену, чтобы оставили гематомы на всём теле, чтобы рвали одежду или чтобы целовали до боли, разрывая тонкую кожу зубами. на его бледной коже, которой нужно было бы больше солнца, но в этой дыре его хер увидишь, так легко оставались следы. но он их до слез любил и терпеть не мог, потому что тот кто их оставлял, никогда не оставался с ним надолго. разве так сложно было любить и истязать его каждый день? почему нужно приходить, склеивая разбитое сердце, чтобы затем вновь его вырвать из грудной клетки, наблюдая, как сехун скатывается вниз, жалким серым пятном по стене. затем сжимать слабо бьющийся орган и с усладой наблюдать, как оно сигаретным пеплом рассыпается в горячих пальцах. куда он вечно уезжал не было ясно, сехун знал только слово «дела». дела его могли быть на сутки, а могли бы быть и на месяц… и сехун ждал, сидя вот так вот на подоконнике и наблюдая от заката и рассвета, за жизнью на той, светлой стороне города. где он никогда не был. ведь это любовь… а за любовью он бы остался даже в преисподней, не то что в простом, дерьмовом районе, который славился разве что рекордным количеством торчков на каждый двор. ветер обдавал худое тело, лаская ссадины, словно охлаждающее лекарство. хуну это совсем не нравилось, пульсация хоть и приносила боль, но дарила воспоминание тепла и ненавистных рук, что дарили ему эти раны. сехун недовольно поежился и бросил окурок вниз, обхватил двумя руками раму и уже собрался залезть внутрь, но остановился. касание было почти невесомым но… тёмные глаза тут же уставились на бабочку. сехун замер, не моргая и продолжил смотреть на внезапно коснувшийся его пальца объект. бабочка. бабочка в таком районе? её голубые крылья всё ещё казались красивыми, не смотря на то, что пыльца на них в некоторых местах была серой или даже черной. сехун руку медленно расслабил и постепенно отстранил от рамы, протягивая вперёд. бабочка перешла с тыльной стороны пальца на его подушечку и остановилась почти на самом кончике ногтевой пластины, расправляя крылья, чтобы вновь отправится в полёт, но парень резким движением обхватил рукой не успевшее улететь насекомое. он невольно сжал пальцы сильнее и раскрыл, будто бы боясь того что совершил только что. бабочка была раздавлена и лишь небольшая голубая пыльца осталась на ладони сехуна, когда он стряхнул её на свой подоконник. закрыв окно, сехун вновь сел на нагретое место и улыбнулся, смотря на свою ладонь. — зато и она и её след останутся со мной…