Сгорая

— Константин, — Дима касается предплечья, чтобы уж наверняка привлечь внимание уходящего мужчины. Долго думает, прежде чем решиться подойти, но понимает, если не сейчас, то уже никогда. Ибо через считанные минуты они отправятся смотреть испытание. Мужчина оборачивается, и Дима рефлекторно делает шаг назад, из-за неожиданно близкого контакта. Смотрит снизу вверх и все слова, сценарий, что он составлял у себя в голове тут же стирается. Матвеев просто ловит белый лист. Он прокашливается, и стараясь звучать как можно увереннее выдает свою просьбу. — Поставь мне единицу. Брови мужчины летят вверх, даже не от удивления — скорее непонимание, взгляд абсолютно нечитаем, но удивления в нем точно нет. Как будто он ожидал, что нестабильный, как однажды выразилась Райдос (к которой он подходил с такой же просьбой), Дмитрий может в любой момент выдать нечто подобное. Парень начинает осознавать, как глупо и по детски он сейчас выглядит со стороны.  — Зачем? — без заинтересованности или хорошо скрываемым интересом спрашивает Гецати, явно читая его, как открытую книгу.  Зачем? Затем, что он действительно сделал это не ради финала. Да, он соврал, испытание не было настолько одноколиточным, но все же — не ради финала. И ему действительно хотелось, чтобы Константин поставил ему единицу, но он не поставит. Не поставит ведь? И все бы ничего, если в воздухе не висело бы это безразличное «зачем?» и его не пронзали бы взглядом. Хочется оправдаться, объясняться, но если он начнет, то закопает себя окончательно. Почему рядом с ним так тяжело подбирать слова?  — Просто. — только и может ответить он. Дальше экстрасенсы выходят из гримерки, и Костя разворачивается и уходит, не удостоив его ответом. На самом деле он много думал, что развитие их отношений могло быть несколько.. другим. Если однажды в школе Гецати принял бы его, или, что еще лучше — Дима вообще не пошел бы на тот дурацкий кастинг. Дима как сейчас помнит, как сильно он хотел видеть провидца, не принявшего его к себе в ученики — на финале своего сезона. Не то что бы он думал об этом, просто почесать свое самолюбие казалось ему хорошей перспективой. Ему безумно хотелось помахать ему синей рукой, а то, что синяя рука будет его — сомнений не было. Но он не пришел.  Дима помнит свое удивление, увидев его на битве сильнейших, и волнение, когда они опустили шар в один сосуд. Вот она — идеальная возможность показать ему, чему он научился. И он показал. По счастливому велению, Константин провалил свое испытание тогда, а Дима прошел его лучше всех. Набрал самый высокий балл по зрительскому, и чувствовал себя победителем. Перед ним точно. Недолгосрочное ощущение, которое испарилось также быстро, как настигло его. Сейчас он понимает — это было единственное испытание за всю битву, которое он прошел лучше своих коллег. Дима помнит их разговор в какой-то комнате, после пятого выпуска, помнит, как его уверенность развалилась, когда провидец стоял к нему так близко, что-то говорил, а Дима его даже не слышал. Помнит, как не спал в ту ночь, прокручивая все это, а в частности свои непонятные эмоции, которые он предпочел так и оставить пылиться на задворках сознания. Помнит первую десятку Кости, предназначенную ему, свое удивление и чувство чего-то теплого, разливающегося внутри, точно по артериям — к самому сердцу, заставляя его биться чаще. Гецати заметил то, чего не замечал никто, то, что он пытался скрыть даже от себя самого — выгорание. Медиум читал его как открытую книгу всякий раз, указывал на ошибки, искренне хотел, чтобы Матвеев вырос духовно, стал сильнее, как человек, а потом уже — как экстрасенс. Это злило, потому что он выворачивал и вынимал наружу все то, что Диме хотелось скрыть и подавлять в себе, не замечать, прятать. Матвеев знал, что мужчина относится к нему с уважением, и это уважение укрепилось после решения Димы воздержаться от голосования. В его глазах, в зрительном контакте после отключения камер, что длился не меньше десяти секунд, парень тогда увидел благодарность, а потом пару выпусков спустя —  в этих же глазах он увидел разочарование. Слова про нож в спину по непонятной причине вонзили нож в него самого. Диме правда хотелось поговорить, недосказанности между ними было донельзя много. И эта недосказанность увеличивалась с каждым готзалом.  Чернокнижник переминается с ноги на ногу, заметно нервничает — это его последнее испытание, и он не сомневается, что прошел его хорошо. Наблюдатели поставили ему десятки. Внутри становится так тепло и спокойно, до тех пор, пока экстрасенсы не достают черные конверты. Дима понимал, что высоких оценок у него не будет, их версию мало кто поддержал, он анализировал, заранее знал за что ему могут занизить — за молчание и немногословность. А еще, когда Костя перевернул свою оценку это отдалось внутри чем-то скользящим, неприятным, пусть и ожидаемым. От Виктории такого эффекта не было. Слова Надежды Эдуардовны задевают за живое, по большей части потому что она права, но ему все равно хочется отчаянно оправдать себя. Ведьму не переубедить, поэтому он даже не пытается, только слабо отвечает ей, подчеркивая, что у него там не было никого, он там был один. — Константина хотелось бы послушать. Гецати поясняет каждый снятый балл, и ожидаемо внедряет консилиум, каждый раз одно и то же замечание от него. Дима затрагивает тему с баллами, поясняя в готзале то, что не смог сказать ему в коридоре, и тут же жалеет. Выглядит это как ложь на камеру. Ну почему всякий раз, когда он хочет «починить» удается лишь разрушать еще сильнее? Константин молчит, не говорит, что на самом деле все было сказано не так, но говорит Виктория, и только потом присоединяется сам мужчина.  Дима теряется, и не может даже в глаза ему посмотреть, прячет взгляд под челкой , зрачки бегают, ни на чем не сумев остановиться, зато он отчетливо чувствует прямой взгляд провидца, и снова понимает, как неубедительно выглядит со стороны, говорит что-то про месть, и снова пытается оправдать себя. В глазах Константина. Даже хочет, чтоб ему изменили оценку прямо сейчас. И «поздно» от него ударяет под дых. Он ему не верит. И уже не поверит.  Марат к их пререканию подключается активно, понимая чем кормить зрителей, но ни Константин, ни Виктория не принимают предложение «уравнять шансы». И что-то теплое совершенно неожиданно распластается внутри после речи Константина. Общие черты с Димой. Значит его мнение о нем не изменилось, раз спустя двадцать один выпуск, мужчина снова говорит об их схожести. Легкую улыбку сдержать не удается. Как только камеры выключаются, и все неохотно собираются готовиться к проходке, экстрасенсы снимают микрофоны и собираются «по кучкам», разговаривая о чем-то своем, операторы суетятся, гримеры уходят, а решимость Димы тут же испаряется, он стоит на месте, нарочито медленно снимая микрофон и отдавая его редакторам, стараясь не упустить мужчину из вида боковым зрением. Поймав на себе его взгляд, Дима кивает головой в сторону, давая понять, что хочет поговорить. Они выходят в пустой коридор, Дима ведет его уже в знакомую комнату. Ту, в которой они говорили двадцать один готзал назад. Оба ловят дежавю. Как только двери закрываются, Дима готов молиться не словить белый лист снова. — Я чувствую между нами недосказанность, — быстро проговаривает он и тут же хочется ударить себя по лбу. Ему нужно либо думать еще на сто раз больше, прежде чем сказать, либо не цепляться так к собственным словам. Между нами. Звучит как что-то личное , а чего-то личного между ними точно быть не может. — Если ты так чувствуешь, значит действительно есть. — отвечает Костя, не сводя с него глаз, Матвеева словно щелочью обливают и он от этой щелочи отскакивает как от горящих углей. Неужели даже это он придумал себе сам? — Если чувствую только я один, значит ее нет.  Он разворачивается, стараясь скрыть обиду и поскорее уйти, не попадаться мужчине на глаза, а им еще чертову проходку снимать. Костя хватает его за локоть, разворачивая. Прикосновение против воли оказывается грубым и резким, но Матвеев этого кажется не замечает. Взгляд Кости хмурый и обнажающий, будто есть что обнажать, правда. Он смотрит на него в ответ, точно ощетинившийся зверь, скорее — зверек. Исподлобья. — Хватит воспринимать все буквально, и понимать по своему то, что тебе говорят.  Дима изворачивает бровь, рука на его локте, что медиум все еще не убрал обжигает даже сквозь пиджак. Он вяло убирает руку, скрещивая обе на груди. Дима бесится сейчас, злится, медленно закипает от одного только взгляда на него в этой черной рубашке, от одной мысли, что он проверяет его на прочность. И ему просто хочется прервать этот разговор, сбежать, но только не чувствовать себя таким позорно обнаженным, с выпотрошенной душой.  — Так ты же прав. Я сказал, что чувствую между нами недосказанность, значит я подразумеваю, что она есть не только у меня. И раз ее нет… — Я хорошо к тебе отношусь, Дим, и свое мнение из-за твоей единицы не поменял, если ты об этом. — Я не об этом… я обо всем. — ровно произносит Дима, сохраняя в голосе холодную сдержанность. — Я не хочу , чтобы все заканчивалось так, понимаешь? Мы в конце пути, и кто знает, встретимся ли мы еще когда-нибудь. Последняя фраза заставляет его всего передернуться. Он ведь даже не думал об этом ранее. Это осознание в моменте — сейчас, —и черт, это ведь правда. Гецати наверняка сразу после финала вернется в родную Осетию, и продолжит свою жизнь. А Дима продолжит медленно отравлять собственный разум горючими, ядовитыми мыслями. И они больше никогда не увидятся.  — Что с тобой в последнее время? — спрашивает провидец, прерывая бесконечный поток его мыслей.  — Я в порядке. — Ты не в порядке. — всего то говорит он и Дима сдается. Нет смысла лгать человеку, знающему правду. — Как тебе удается делать это каждый раз? — задает вопрос, даже не поясняя, что именно «делать», ведь знает, что его и так поймут.  — Наблюдения. Твои эмоции написаны у тебя на лице, по крайней мере они хорошо понятны мне, — пожимает плечами мужчина. Дима внимательно смотрит на него, в глазах привычное спокойствие, холод. Смотря на него никогда не понятно, о чем он думает, Диме хотелось также. Это точно диссонанс: он хочет быть не читаемым, как Константин и одновременно хочет, чтобы кто-то заметил, что у него проблемы. Возможно, если бы тогда в прошлом, Гецати принял бы его к себе в ученики, то научил бы его этому. — Как бы ты не изменился внешне, ты все еще тот загнанный самим собой парнишка с двадцатого сезона.  У Димы ощущение, что его пнули в живот, ощущение внутреннего кровотечения. Зачем? Зачем нужно было говорить это?  — Не самое приятное, что мне доводилось слышать. — только и может ответить чернокнижник, выдавливая усмешку. — Я понимаю тебя. — Дима не верит. Не может представить Константина таким. — Выходи из кокона, в который загнал себя. Будь увереннее, научись наконец отстаивать свое.  Он опускает глаза, впитывая в себя слова, как губка. Это почему-то отрезвляет. Слова нужные. Он понимал все это и сам, но совсем по другому ощущается, когда тебе говорят со стороны. — Расширяй свои грани и делай то, на что никогда не хватило бы смелости. Начни с этого. Сделать то, на что никогда не хватило бы смелости? Дима усмехается. Может ему действительно стоит начать прямо сейчас? Костя замечает изменившийся взгляд парня, уголки губ мужчины едва заметно приподнимаются. А Дима делает ровно три шага к нему и замирает на расстоянии вытянутой руки. Глаза напротив расширяются, настороженно следят за ним, и парень осознает, насколько он чужой в его пространстве. Но его это не останавливает, мысль в голове туманит разум слишком очевидно. Внутри все тянулось и противилось одновременно. Было в этом что-то заставляющее его смелеть, от того, что он делает сейчас, выходит из зоны собственного комфорта. Так это ощущается?  — Тогда помоги мне сделать то, что я хочу. — почти шепотом произносит Дима. И становится стыдно. Что он делает в ответ человеку, который пытается ему помочь? Назад дороги уже нет. Мораль и этика отходят на второй план. Он касается кончиками пальцев чужой руки, не сводя глаз.  Прикосновение обжигает, кожа к коже. Непривычно. Это непривычно и не экологично точно. То, как нагло он врывается в его пространство. Дима ждёт. Ждёт, что его оттолкнут, но на него лишь смотрят, выжидают. Но чего? Того, что он перейдет грань, чтобы оттолкнуть? Внезапно просто хочется сплести пальцы и уткнуться в чужое плечо. Он ведет выше, по предплечью, по плечу, и думает, что его татуированной руке очень подходит это плечо. Мужчина напряжен, и это должно быть для Димы той самой гранью, чтобы развернуться и уйти, пока его еще не понесло, но Гецати не отталкивает, он всего лишь смотрит своим пронзающим взглядом прямо в душу, и Диме позорно хочется отвести взгляд. Он аккуратно ставит раскрытую ладонь другой руки на грудь мужчины, ощущая под рукой биение сердца, и делает еще один, маленький решающий шаг, сокращая расстояние окончательно. Смотрит снизу вверх, как побитый щенок, настороженно ожидающий, что его либо пнут, либо погладят за ушком. И он ощущает это самое поглаживание за ушком во взгляде, нарочито медленно скользящим с глаз к пухлым губам. Дима перестает дышать. Нет, это перебор. перебор-перебор-перебор. Он не сможет сам… а от него это ожидать очередной пе-ре-бор. Самое время уйти, он понимает это останками здравого смысла, и в то же время впивает пальцы в чужое плечо. Дима ощущает это болезнью — сомнительный диагноз, еще даже не раскрытый, он туманит разум, лишая его мыслительной способности. Есть ли у этой болезни побочный эффект, в виде искаженной реальности? Ибо как еще объяснить чужое дыхание на своей щеке? А после — слабое, почти невесомое смыкание губ на ней. Дима весь как натянутая струна, сжимает рубашку на груди, но не от волнения, а от страха. Некий способ… удержать? Гецати целует в уголок губ, и Дима закрывает глаза, жмурится, сердце бьется так, что вот вот выпрыгнет из груди, он так близко… его тело, его руки на талии, его сердце под ладонью, и губы… На его губах. Ощущение будто он сейчас упадет в обморок (либо сразу провалится в бездну), и он вдруг думает, что если это все не реально, то… не важно, ничего не важно. Важны только ощущения. А ощущений он не понимает из-за собственного сердцебиения. У него в голове отчаянно взрываются хлопушки, а глаза судорожно зажмурены. Расстояние между ними окончательно сокращается, когда руки мужчины тянут его на себя, прижимая хрупкое тело к себе. Чернокнижник находит в себе силы лишь приоткрыть рот, вдохнуть воздух, посылая скользящее касание теплых губ, после чего наконец отвечает, почти отчаянно впиваясь в губы напротив. Мужчина тут же углубляет поцелуй, проникая в рот языком, и Диму начинает знатно трясти, руки на талии перемещаются выше, почти обнимая, поддерживая как физически, так и морально. Хочется скулить. Жалобно, жалко скулить, и хочется, чтобы он обнимал и целовал его вечно. Он никогда еще подобного не ощущал.  Константин отстраняется, Дима резко открывает глаза, сталкиваясь с ним взглядом. Он смотрит загнанно, преподносит ему на ладони собственное отчаяние. Руки с талии медиум убирает, и Диме сразу становится необъяснимо холодно, до тех пор, пока рука снова не касается его лица, Гецати ведет большим пальцем по его губам, оставляя еще один — короткий, секундный поцелуй и уходит, оставляя за собой последнее слово. Чернокнижник вдруг понимает — все это… было не потому что этого хотел он, а потому что это нужно было Диме. Ибо как еще объяснить всего лишь одно слово, прозвучавшее, чтобы его собрать, но в итоге разбившее ему сердце окончательно. справишься.