25.12.2003
Горечь корицы греет горло. Корица в этом году дешёвая, и на ярмарке неровные кругляши-капли раздают по вечерам по центу за штуку. Настоящие коричные звёздочки стоит дороже, и на них одной монетки с красивой дубовой веткой уже не хватает. Но пфеннигов, которые ещё были год назад, за них тоже всегда просили пять или шесть. Карле почти девять, она уже понимает, почему нельзя обменять один несъедобный кругляш на другой съедобный. Она уже почти взрослая и даже ходит в школу одна, без тётушек. Правда, мама всё так же не обращает на неё внимания и даже не разрешила достать из подпола бабушкины игрушки, чтобы нарядить ёлочку во дворе. Но карла не очень расстраивается. В этом году зима тёплая, и снега совсем мало. ёлочке может быть тяжело держать игрушки, а если они упадут не в снег, а на землю, могут разбиться. Спрятав руки в шарф, Карла спешит по ярким лужам, и тоненькие перламутровые корочки льда с весёлым хрустом лопаются под подошвами её сапог. — Деточка! — окликает старушка в ярком платке. Вчера она отдала Карле целую пригоршню коричных шариков — было уже поздно, и она собиралась домой, спешила раздать последний товар. — Ты обронила, деточка! Карла останавливается и смотрит удивлённо, пока не осознаёт, что зовут не её. Невысокая женщина останавливается тоже. Отпускает руку дочери, возвращается к старушке. Волосы её тяжёлыми змеями спускаются с плеч по старенькому чистому пальто, и на них подолгу не тают редкие снежинки. Лицо — худое, острое — остаётся непроницаемым. Но Карле всё равно кажется, что женщина улыбается — хоть бы и одними глазами. Дочка будто её маленькая копия. Из-под пёстрой шапки у нё выглядывает такая же тяжёлая длинная коса, острый нос над огромным шарфом нависает клювом. Из-под новенькой курточки торчит кружевной край юбки, и только сапожки, совсем стоптанные, возвращают в реальность. Девочка блуждает своими бледно-серыми глазами, похожими на ртуть в градуснике, по площади, пока взгляд её не останавливается на Карле. Карла улыбается малышке беззубым ртом. Малышка внимательно её рассматривает, и через какие-то секунды лицо её делается будто бы светлее. Она улыбается совсем немножко, самым краешком губ, но яркие глаза радостно блестят. Она машет Карле голой ручкой, и Карла охотно машет в ответ. — Мия, — окликает женщина — она подходит ближе, и Карла видит, что она совсем молодая — глубоким грудным голосом. — Не замирай, твой брат уже должен был вернуться и наверняка нас ждёт. Помнишь, что мы подарим ему на день рождения? — Собаку, — удивительно чётко для своего возраста произносит Мия и для верности кивает. — Он обрадуется? — Конечно, — женщина берёт её за руку. — Идём, нужно забрать её. Мия принимается что-то объяснять матери звонким голосом-ручейком, и они удаляются к площади мимо Карлы. Карла думает, что день рождения прямо в Рождество — это очень здорово. Два праздника сразу! Брату Мии повезло. И теперь у него будет собака. У Карлы нет собаки, она умерла раньше бабушки, когда Карла была ещё совсем маленькой. Но у них дома живёт большой толстый кот, который часто забирается на подоконник в её комнате и даже спит с ней в одной кровати. Мама его недолюбливает, конечно… Но кот бабушкин, и она не может его выбросить. Как и игрушки из подпола. Раскусив ещё один коричный шарик, в сущности ничем не отличающийся от звёздочек за пять центов, Карла спешит от ярмарки прочь. Всю ночь мама будет работать, а значит, можно будет тихонько украсить дом. Пусть рождественская ночь и была вчера. Вчера мама была дома, а маму лучше не нервировать. Мама ведь не любит Рождество.25.12.2013
— Мия, не замирай! — смеётся Карла, ухватив подругу под локоть. Та, оскальзываясь на льду, пробирается через сугробы к низенькому, вдавленному в землю трёхэтажному дому. — Это всё ботинки, — выдыхает она. Впалые щёки, облепленные короткими мокрыми волосами, алеют на морозе. Она бледная, и лицом просто копия тёти Кушель. В свои пятнадцать она выглядит старше Карлы и совсем скоро догонит её в росте и размерах. — Купим печенье? — Тётя же наверняка пекла, — протестует было Карла, но Мия уже тянет её в яркую искрящуюся огоньками ярмарочную давку, крепко ухватив за руку. — Что ты подаришь Леви? — спрашивает, повиснув на ней, чтобы не потеряться, и Карла, покраснев, быстро шепчет ответ ей на ухо. проходит секунда, и Мия разражается чистым высоким смехом. — Перестань, — Карла, хихикнув, толкает её в бок. — Ну перестань! Или я вообще не буду с тобой разговаривать! Вот что ты подаришь? — Мой подарок, — торжественно начинает Мия, уняв смех, — моё молчание! Я обещала ему ничего не рассказывать маме про его вторую работу. Ты же знаешь, она запретила ему. Сказала, чтобы он учился, и всё такое… Но он же упрямый. Так что я молчу, пока мама сама не узнает. — А она узнает, — кивает Карла со знанием дела. Тётя Кушель — узнает. Это же тётя Кушель. Снег расходится, и Карла прячется в глубокий капюшон. Они с Мией гуляют вдоль ярких магазинчиков и палаток, раскрашенных во все возможные цвета, пока не добираются до выложенной под стеклом рядами тёплой выпечки, от которой преют витрины. Из больших кастрюль за спиной у замотанного в дублёнку щуплого старика поднимается пряный пар. В пунше, который он без всяких вопросов и с хитрой улыбкой вручает девушкам, плавает по задорной звёздочке бадьяна, и Карла ловит её зубами, наклонив бумажный стаканчик, чтобы после быстро выплюнуть охваченную паром специю в снег. Звёздочка падает ей под ноги как раз тогда, когда Мия протягивает помощнице старичка евро и получает взамен пухлый хрустящий конверт с подгоревшими коричными звёздами. — Не понимаю я, как вы с Леви их едите, — жалуется, с наслаждением впиваясь зубами в залитую сладкой глазурью булочку. Карла снимает перчатку, чтобы свободной рукой влезть в заманчиво приоткрытую бумагу. Липкие комья корицы тут же забиваются под ногти. — Раньше мама пекла их только для него, представляешь? А мне — тыквенные кексы, — улыбается Мия. — Гадость, — кривится Карла, показав девушке язык, и Мия подталкивает её плечом. Они пробиваются сквозь толпу туристов, бегло и криво говорящих на центральном немецком и смеются на неловкие попытки молодых парней прокричать им что-то вслед. На самом деле, всё, что готовит тётя Кушель, называть гадостью — преступление. За все годы, что они знакомы, Карла освоила едва ли половину её рецептов. Но по сравнению с не умеющей готовить Мией это успех. — А что ты дарила Леви на Рождество? — интересуется Карла, когда они прячутся от шума и снежного ветра за стену знакомого с детства дома. — Ничего, — фыркает Мия. — Зачем? Или ты до сих пор считаешь, что если он родился в Рождество, ему нужно два подарка? — А вот и нужно! — хмурится Карла. В два глотка осушает свой стаканчик и быстро выдыхает от прошедшегося по горлу горячего жжения. Только бы тётя Кушель не почувствовала от Мии запах, а то ещё скажет, что Карла её спаивает… Ну и ладно, Леви же можно. — Ты просто не умеешь пользоваться ситуацией, — заключает Мия. Леви, на которого она налетает, завернув за угол, чудом удерживает её от падения плашмя в сугроб. Недовольно косится на хохочущую Карлу. Сообщает, затушив о кирпичную стену дома сигарету: — Где ты подобрала эту дуру? — Эта дура — твоя сестра, — бурчит Мия ему в куртку и пытается мстительно пнуть под колено, но он всё ещё держит её за плечи, и получается у неё плохо. — Эй, ну пусти! — Не пущу, ещё убьёшься, — невозмутимо отвечает Леви, но разжимает руки, и дёрнувшаяся было Мия всё же обрушивается в пушистый сугроб ему под ноги, чудом спася печенья. Леви улыбается самым краешком губ, но глаза у него смеются. — Я тебя ненавижу, — Мия из сугроба поднимает руку, сжатую в кулак. Леви хочет ей ответить, но прямо над ними со скрипом открывается окно. На голову Карле с подоконника обсыпается снег. Ей даже не нужно поднимать голову, чтобы знать — тётя Кушель смотрит на них, приподняв тонкую острую бровь. — Уже идём, мам, — машет ей рукой Мия, перевернувшись на спину. Тётя, закатив глаза, захлопывает окно. Карла обхватывает варежками красные от холода пальцы Леви и чмокает в щёку. С тех пор, как они оказались в одной школе, дни без него можно сосчитать по пальцам. Мия, отпустив какой-то ещё ехидный комментарий, начинает было подниматься, но по заснеженной улице с топотом проносится чёрная тень. Некрупная овчарка без труда опрокидывает некрупную Мию обратно в снег и с видом победительницы встаёт сверху, поднимая на хозяина седоватую морду с влажным чёрным носом. Вся её спина покрыта снегом. Карла прячет лицо у Леви на плече и обхватывает руками ноющий от хохота живот. Парень, сжалившись, подзывает собаку к себе тихим свистом, и вся извалявшаяся в сугробе Мия поднимается с выражением мрачной решимости на лице. — Я выкину твои сигареты! — угрожает, ткнув в старшего брата пальцем. Леви угроза не пронимает совершенно, и он только в точности как мать выгибает бровь. Карла, прислонившись к его боку, наконец, ощущает в голове приятную пустоту вне суматохи последних недель.25.12.2023
Сквозь сон Карла слышит, как открывается дверь спальни. — Мам, — тихо зовёт от порога детский голосок. — Мам, вставай! Карла бормочет в подушку едва открывая рот: — Ещё пять минут, солнышко… Окно открыто, и слышно, как во дворе крутится по парковке машина. Сквозняк задевает шею, и Карла глубже забирается под лёгкое пушистое одеяло. В Мюнхене всегда тепло. Вместо снега — дождь. И вместо рождественских ярмарок скидки в магазинах. Она переехала сюда, когда поступила в университет. Здесь познакомилась с мужем, здесь родила сына… Но зима из года в год была тошнотворно тёплой. В Кведлинбурге на рождественских каникулах почти всегда выпадал снег. Рождество в больших городах наносное. Тусклое, унылое, рутинное, но завёрнутое в красивую обёртку из радостных объявлений «В честь Рождества мы…» и украшений на улицах. Когда-то Карла была очарована этим городом. И Гришей. Но тошнотворный мегаполис содержал в себе множество таких же людей. Карле не повезло. И повезло одновременно, ведь помимо мужа у неё ещё был Эрен. С её сыном зима и без снега была неплоха. — Мам! Уже утро! Вы обещали, что мы утром поедем! Вставай! — матрас пружинит под маленьким телом. Не с её стороны. Отлично, пусть прыгает на отце… Она почти засыпает снова, когда с соседней подушки раздаётся хриплое: — Сейчас я встану и надеру тебе уши. Карла открывает глаза, и ресницы цепляются за ткань наволочки. — Всё равно же встанешь! — невинно улыбается Эрен, толкая мужчину в бок. Карла выдыхает и с облегчением опускает голову на подушку. Не Гриша. Леви. — Засранец, шесть утра… — недовольно шипит не её муж, без усилия притягивая её сына за руку. Эрен успевает вскрикнуть от неожиданности, прежде чем оказаться в крепкой хватке и свалиться на кровать между ними. — Эй, пусти! — возмущается, путаясь в одеяле, но быстро замирает с забавной обречённостью на лице. Карла по опыту знает: если Леви так держит, вывернуться уже невозможно. — Дай поспать, — ворчит мальчику в макушку. Эрен закатывает глаза в точности как он. — Вы уже проснулись! — Нет, — лаконично отзывается Леви, и они оба замолкают. Эрен недовольно пыхтит. Карле вдруг делается невыносимо смешно, и она выдаёт себя, показавшись из-под одеяла. Тянется поцеловать сына в лоб, шепчет: — Доброе утро, — и Леви, легко удерживая на месте вертящегося Эрена, поднимает на неё мрачный взгляд. — Давай оставим его здесь, а? — спрашивает, а глаза смеются. — Эй! Нет! — вскидывается Эрен. Умоляюще смотрит на неё, приняв слова всерьёз. — Да нет-нет конечно, — фыркает мужчина, прежде чем Карла успевает даже открыть рот. Эрен в его объятиях толкает пяткой чужую ногу и требовательно повторяет: — Ну тогда вставайте! Вы же сами говорили, что нам долго ехать. — Если ты будешь так себя вести в машине, никто никуда не поедет, — угрожает Леви, но Карла знает его слишком хорошо. А вот Эрен — нет, поэтому у них всё же есть шанс на спокойствие хотя бы в первый час поездки. Грише, справедливости ради, никогда не удавалось приструнить Эрена вообще ни в чём. А сын слишком похож на Карлу, чтобы быть покладистым и тихим. Может, поэтому они с Гришей и развелись через четыре года после рождения Эрена. Муж просто понял, что они не вписываются в его привычный уклад. А вот предыдущая семья — вполне. Да и сын там уже взрослый, а этого ещё воспитывать надо… Карла одёргивает себя. Каждый раз, когда она думает об этом, она начинает злиться. Прошло два года, а она никак не привыкнет к тому, что Гриша больше не мелькает где-то на горизонте. И она может делать всё, что захочет… Наконец-то. Горячие руки обвивают теперь её саму. Она даже не заметила, когда Эрен ушёл шуметь водой в ванной. Леви укладывает подбородок на её плечо. — Я не готова видеться с твоей мамой, — быстро признаётся Карла, не давая себе времени подумать. Просит жалобно: — Может, всё же не поедем? — Это нужно не мне, а тебе, — чужое дыхание обжигает шею. — С Мией же всё было нормально, помнишь? — Мия — это другое, — вздыхает Карла, обхватив себя за плечи. — Мы же остались подругами и после того, как я уехала… Насколько сильно твоя мать меня возненавидела? Леви смеётся совершенно беззвучно. Упирается носом в её щёку, заверяет: — Она тебя не ненавидит, вы даже не ссорились. Уймись, ты просто себя накручиваешь. — Я же тебя бросила, — напоминает Карла. — Меня, а не маму, — парирует Леви тут же. — И хватит уже об этом. Ты всю жизнь будешь меня дёргать? Уже год как всё нормально. Уже год как всё нормально. А год назад? Год назад они встретились на улице. Зашли выпить, разговорились… С бывшими легко разговаривать. Тем более они расстались вполне мирно — Карле нужно было учиться, и она уехала, а Леви не мог бросить семью, и он остался. Карлу, в отличие от него, ничего не держало. Теперь наоборот. Всё свелось к тому, что она рассказала своему первому бывшему про своего последнего бывшего. У неё и было-то этих бывших всего двое. Рассказ перетёк в приятный вечер, один вечер — в другой, а другой — в третий. Так иногда бывает в жизни. Например, когда море выносит бутылку с посланием на тот же берег, с которого её кинули. Не сказать чтобы Карла была недовольна. Леви даже нравился Эрену, хотя у того тяжело получалось сходиться с новыми людьми. Правда, они без конца препирались друг с другом — двадцатидевятилетний (с сегодняшнего дня) мужчина и шестилетний мальчик. — В любом случае отказываться поздно, — продолжает Леви. — Мы уже всех предупредили. Разумеется, они всё-таки едут. Кведлинбургская ярмарка открылась ещё в ноябре, но в дни Рождества здесь всегда становится особенно людно. Карла оглядывается, машинально крепче сжимая ладонь Эрена, и ощущает тот же восторг, который испытывала всегда маленькой девочкой. Она не была здесь больше девяти лет, подумать только… — Здесь холодно, — заключает Эрен, но это скорее одобрение, чем жалоба. Глаза у сына сияют. Леви, сидящий рядом на корточках, поправляет на нём сползшую шапку. Осматривает Карлу снизу вверх, уточняет: — Чего-нибудь хочешь или сразу домой? Карла вертит по сторонам головой, выискивая что-то ускользающее среди ярких ярмарочных огней, ставших за годы больше и ярче. — А помнишь… — начинает было, но запинается, наткнувшись на несколько смутно знакомых лиц. — А помнишь, мы каждый раз покупали звёздочки? Коричные печенья. Твоя сестра их ужасно не любила. Они здесь ещё есть? — Как и каждый год, — пожимает плечами Леви, поднимаясь. Шарит по ближайшим банерам быстрым взглядом. — Вон, красный навес. Мы тебя здесь подождём. Тёплая ручка сына легко отпускает её пальцы и перекочёвывает в широкую ладонь мужчины. Тот на что-то указывает в ответ на вопрос мальчика, утонувший в шуме ярмарки. Спрятав руки в карманы куртки, Карла спешит мимо стайки детей, прыгающих по ярким лужам, — тоненькие перламутровые корочки льда с весёлым хрустом лопаются под подошвами их сапожек. Каблук попадает на обледенелый зазор в брусчатке, но Карла даже не подскальзывается, настолько плотная вокруг оказывается толпа. Удивительно, но кроме нескольких школьниц никто не планирует лакомиться коричными звёздочками, и очереди почти нет. Её, разумеется, принимают за очередного туриста, хотя жители Кведлинбурга мало чем отличаются от других. Когда она возвращается, Эрен достаёт Леви вопросами, периодически дёргая за руку. Так продолжается всю дорогу по улицам. Сын умолкает, только когда перед ними открывается новенькая, недавно поставленная металлическая дверь. Горечь корицы греет горло.