С любовью, Ваньинь!

      Прошуршав колесами по гравию и сбросив скорость, машина замерла перед высокими воротами. Цзян Чэн отсчитал купюры и протянул оплату водителю, отстегнул ремень, подхватил рюкзак и, сделав глубокий вдох, вышел из машины.       Он вернулся.       Вернулся туда, куда поклялся больше никогда не возвращаться. Проводив отъезжающую машину взглядом, омега перевел взгляд на дом. Лань-хаус стоял на месте, как и шесть лет назад, все еще оказывая незримое, но ощутимое давление на Цзян Чэна своим великолепием и величавостью. Кирпичик к кирпичику, доска к доске, окна и двери, надежно укрытые густой зеленью, огороженные коваными воротами, по которым любил взбираться и сбегать прочь Вэй Усянь — старший сводный брат Цзян Чэна.       — Дело на час. Зашел и вышел. Ты сможешь! — Тихо проговорил омега себе под нос.       Еще раз вздохнув и закинув рюкзак на плечо, Цзян Чэн толкнул створку ворот и проскользнул в небольшое пространство, тут же возвращая «закрытый» вид воротам. Воровато оглядываясь по сторонам, пересекает двор и подъездную дорожку — тревога в нем забила на все лады и Цзян Чэну приходится сделать над собой усилие, чтобы сдержаться и не развернутся вон. Он должен через это пройти — старик заслуживает уважения. И он поступит, как полагается поступить тому, кто воспитан и умеет ценить чужую помощь.       Входная дверь дома, как всегда не запертая, и Цзян Чэн, пользуясь этим, заходит внутрь, продлевая возможность продержать свой приезд в тайне еще каких-то несколько минут. Встречай его брат в Лань-хаус уже стоял бы дикий гвалт — все-таки шесть лет Цзян Чэна не видели. А так, галереи и лестницы продолжали хранить незыблемую тишь.       Скинув рюкзак рядом с подставкой для зонтиков, омега оглядывается вокруг, поражаясь тому, насколько тут все застыло. Как будто он только вчера вышел с решением никогда не возвращаться. Все те же ковры и гобелены, все та же аскетичность в цветах декора, портреты династии Лань смотрят на Цзян Чэна со своих рам все с тем же мудрым осуждением. Но все же находится странный элемент не из прошлого. Лань Цижэнь до своей смерти успел заказать портрет родителей Цзян Чэна и повесить его к портретной линии Ланей.       Художник передал поразительное сходство с реальным тяжелым взглядом папы. Юй Цзыюань, казалось, сейчас протянет руку и огреет сына за неряшливый вид. А отец — Цзян Фэнмянь — отведет свой мягкий взор в сторону, предпочитая делать вид, что все так и надо, что Цзян Чэн заслужил.       Фантомная прохлада скользнула за шиворот толстовки и Цзян Чэн обхватил себя руками, с досадой подумав про себя — «Надеюсь, вы горите в аду!» Он отвернулся, испытывая странную смесь из страха, вины и стыда. Лань Цижэнь был другом семьи и, взяв осиротевших братьев под свое крыло, наверное, пытался дать им понять, что ни в кое случае не пытается заменить им родителей, поэтому и заказал портрет, чтобы они помнили о своей семье. Но беда в том, что Цзян Чэн, в отличии от своих братьев, никогда не был частью семьи ни своей, ни приемной. Ему плевать. Он всегда был один, особняком ото всех. Сам по себе, ни от кого не завися. И этот портрет, на его скромный взгляд, пустая трата средств и места на стене. Тень на генеалогическом древе Ланей.       Оставив портрет родителей позади, Цзян Чэн поднялся до конца лестницы и вышел на второй этаж. По памяти отсчитав двадцать три шага, остановился и повернулся к двери, с неприятностью обнаружив, что дрожит — пальцы, обхватившие ручку двери, мелко подрагивали.       Комната встретила прежнего хозяина верным псом. Все лежало на своих местах, как он оставил перед своим уходом. Из любопытства он повел носом, пытаясь уловить отголоски своего запаха, но учуял только легкую отдушку чистящих средств и тонкую ноту сандала.       Омега шагнул вглубь комнаты. Его взгляд переместился на стол возле стены, а губы тронула еле-заметная улыбка. Протянув руку, Цзян Чэн кончиками пальцев провел по поверхности стола, с сентиментальной нежностью оглядывая аккуратно сложенную стопку его школьных тетрадей, учебники, лампу, старенький компьютер и фотографию, скрепкой прицепленную к стаканчику с ручками. Осторожно омега вынул фотографию из-под скрепки и поглядел на нее. Эмоциональная рана заныла, но уже не так сильно, а скорее, как старый шрам, предупреждающий о смене погоды.       С фотографии на него взглянуло три человека: Вэй Усянь в футболке с нелепой надписью «Я секси и я это знаю!», как всегда с улыбкой во все тридцать два. Цзян Яньли — старший брат Чэна — с нежной улыбкой и ласковым взором. И он — недовольный, тем, что его притянули и заставили фотографироваться. Большим пальцем он обвел лицо Яньли, ощутив добрую тоску, тихо вздохнул и вернул фотографию на место.       Следующей остановкой на тропе воспоминаний был книжный стеллаж. Цзян Чэн усмехнулся про себя, водя пальцем по корешкам — добрую половину книг он вытаскал у Сиченя и Ванцзи, и думал, что с его отъездом братья проредят его книжные полки. Хотя бы вернут свое. Но нет, воспитанные братья Лань не берут чужого, даже если это «чужое» некогда было взято у них.       От стеллажа Цзян Чэн перешел к узкому шкафу и потянул дверцы на себя, с удивлением уловив лотосовый отзвук. Видимо, чистоту комнаты поддерживали внешне, уважительно относясь к ее содержимому, не трогали то, что было скрыто ящиками и дверьми. Пальцы пробежались по тонким плечикам и зависли над школьной формой. Цзян Чэн отодвинул одежду и, не снимая плечико с вешалки, развернул школьную форму к себе. Белый пиджак, темно-синие брюки, голубой галстук и шильдик с его именем. Боже, старику стоило её выкинуть — Цзян Чэн выглядел ужасно в этой форме. Дорогой, сшитой на заказ, она, тем не менее, делала его белой вороной. Нося её, он чувствовал себя самозванцем и всегда с удовольствием сменял форму на повседневную одежду.       Разжав пальцы на рукаве пиджака, Цзян Чэн прикрыл дверцу и потянулся ко второй, когда в отражении зеркала заметил наблюдателя, застывшего на пороге комнаты. Омега вздрогнул и развернулся.       Лань Сичень все еще оставался непростительно красивым и до скрипа на зубах вежливым.       — Извини, не хотел тебя напугать! — Светлая улыбка украсила лицо альфы.       Сичень оттолкнулся плечом от дверного косяка и зашел в комнату. Цзян Чэн невольно сглотнул, всматриваясь в до боли знакомые черты лица. Изящество, аристократичность, некая породистость сквозила во всем теле Сиченя. И этот теплый взгляд медовых глаз, опять поймавший его в зрительный капкан из которого Цзян Чэн выскользнул шесть лет назад едва живой.       — Это ты извини, я вошел без спроса, — на грани слышимости ответил омега и подошел ближе.       Сичень вытащил руки из карманов брюк и с немым приглашением развел их в стороны. Цзян Чэн, не сдержав скромной улыбки, опустил взгляд и сократил расстояние еще несколькими шагами, прижимаясь к груди Сиченя. Щеки коснулась мягкая ткань рубашки, до носа дотянулся призрачный шлейф сандала и омега, прикрыв глаза, не слышно втянул в себя родной запах, насыщаясь.       — Это твоя комната. Была, есть и будет, — шепнул Сичень, мягко обхватывая его плечи ладонями.       Цзян Чэн позволил голосу, запаху и рукам Сиченя обмануть себя на короткий миг. Представить, что не было этих шести лет и не было той ошибки. Что между ними все по-прежнему. Никакой натянутости и фальши. Никакой мучительной тревоги. Все еще друзья.       — Мои соболезнования, Сичень! — Омега мягко опустил ладонь на затылок альфы, примяв волосы, и прижался к щекой к щеке Сиченя.       Из сбивчивого телефонного объяснения Усяня он знал, что это Сичень нашел дядю, которого настиг инфаркт в кабинете прямо за рабочим столом. И что теперь старшему племяннику придется всем заниматься, так как младший взял самоотвод, заявив, что Цижэнь видел наследником фирмы Сиченя, а не его — Ванцзи.       Сичень наклонил голову и мазнул губами по виску Цзян Чэна.       — Я счастлив тебя видеть, Ваньинь, — искренне произнес он, выпуская его из объятий.       Его нареченное имя, произнесенное Сиченем, отзывается острым куском льда в сердце. Он отступает назад, обхватывая себя руками, испытывая острую необходимость в очередном побеге и давя в себе желание накрыть шею ладонью. Место, куда уставился Сичень со свернувшейся нефтяным пятном-болью на дне зрачков. Зарубцевавшийся укус альфы. Знак его принадлежности другому. Не Сиченю.       Цзян Чэн настолько свыкся с этой меткой, что не пытался ее скрыть воротником одежды или еще как-то. Это был еще один вид его защиты. Метка отпугивала охочих до общения холостяков-альф и давала спокойствие другим незамужним омегам, что было хорошо для его работы, где ему постоянно приходилось общаться с людьми. Метка делала его невидимым в глазах посторонних.       Но для Сиченя, который совершенно очевидно был замужем, метка все еще жгла душу непоправимой потерей. Его первой взрослой неудачей. То, что поломало его шесть лет назад, вынудив отступится от любимого и выбрать нелюбимого, но надежного партнера.       Альфа ненавидел эту метку, всем своим естеством желая содрать её с кожи Цзян Чэна.       Но, прежде всего, он был воспитан. Уважал Цзян Чэна и его выбор. И потому, отвел взгляд в сторону, горько улыбнувшись. Цзян Чэн тоже отвел глаза, не в силах выносить вид удрученного Сиченя, и заметил еще одного наблюдателя, настороженно подглядывающего из-за двери.       — Привет, — Цзян Чэн слегка отклонился корпусом, чтобы разглядеть мальчика повнимательнее.       Кажется, это был Сычжуй, о котором ему рассказывал Вэй Усянь. Не способный из-за перенесенной болезни зачать ребенка, он уговорил Ванцзи на усыновление. Документы об опекунстве все еще проходили проверку, но, похоже, мальчика отпускали на несколько дней в дом к будущим родителям.       Мальчишка был чудо как хорош. Если не знать, что он приемный, можно было легко принять его за отпрыска Ланей. Для юного возраста у него был слишком внимательный взгляд. Черные волосы шутливо собранные в два хвостика. Курносый нос-кнопкой. И вежливая улыбка, идентичная улыбке Сиченя (похоже, старший Лань был для ребенка авторитетом).       — Если любопытно — входи, — позвал ребенка Цзян Чэн.       Малыш сдержанно поклонился, выйдя из своего укрытия. Сичень улыбнулся племяннику, небрежно потрепав по макушке. Это добавило Сычжую смелости и он вышел вперед, пристально разглядывая незнакомца.       Цзян Чэн обернулся назад: в изножье кровати лежала игрушечная собака, которую он выиграл для Яньли в тире и после смерти брата унес эту единственную вещь в свою комнату. А теперь без видимого сожаления взял игрушку и, согнув колени, опустился на один уровень роста с Сычжуем, протянул собаку.       — У меня есть для тебя ответственное задание, — заговорческим голосом произнес Цзян Чэн. Ребенок послушно вытянулся по струнке, готовый принять любую чушь старшего за правду. — Это Фея. И ей нужен дом. Сможешь об этом позаботиться?       Сычжуй смешно округлил глаза, старательно закивал головой, всем своим видом давая понять, что ему можно доверить такую ответственность. Цзян Чэн улыбнулся и вложил игрушку в руки мальчика. Ребенок обхватил плюшевое тело обеими руками, прижимая к себе Фею.       — Что нужно сказать, Сычжуй? — Мягко напомнил Сичень.       — С-спасибо, — краснея, произнес мальчик.       Цзян Чэн коротко усмехнулся и кивнул.       — Да, спасибо, что это ненастоящая собака! — С улыбкой вплыл в комнату Вэй Усянь. Он обогнул Сычжуя и подошел к Цзян Чэну, ловя его в свои объятия. — Ну, здравствуй, братец!       Цзян Чэн коротко обнял в ответ, тут же разжимая руки — от слишком сладкого запаха Усяня у него начинало чесаться в носу.       — Привет, — Цзян Чэн кивнул брату и неловко замер, удивляясь, как быстро заполнилось пространство маленькой комнаты. А может это он вырос и теперь ему все казалось маленьким?       — Как добрался? — Усянь подхватил Сычжуя на руки, усаживая ребенка на сгиб локтя и, наморщив лоб, поглядел на игрушечную собаку.       — Нормально, — пожал плечами Чэн.       — Славно, — в дверях, не заходя в комнату показался Мэн Яо.       Цзян Чэн мысленно споткнулся и исправил сам себя — Лань Яо. Омега — муж Сиченя — добродушно улыбнулся, выказывая вежливое гостеприимство неглубоким поклоном. Цзян Чэн скользнул взглядом по омеге с мерзким удовольствием отметив девственную нетронутость шеи. И ему мгновенно обожгло сознание стыдом.       Лань Яо такая же жертва ошибки. Цзян Чэн не имеет никого права даже мысленно пытаться монополизировать Сиченя.       — Давайте спустимся в столовую, у меня все готово, — предложил Яо, приглашая последовать за ним.       — Да, конечно! — Согласно закивал головой Усянь. — Ты помыл руки? — Обратился он к Сычжую. Малыш, сохраняя серьезный вид утвердительно кивнул и попеременно продемонстрировал чистые ладони. — Умница! Папа тобой гордится!       Цзян Чэн наклонил голову вперед пряча улыбку. По дороге в столовую, он слушает воркование брата, поражаясь тому, как тот сильно изменился. Ему всегда казалось, что Усянь никогда не выберет семью — их отношения с Ванцзи были для него чем-то несерьезным. Словно бы, брат, заскучав, решил развлечься, вскружил голову младшему Ланю и разозлил этим Цижэня. Но кольцо, метка и ребенок послужили явным доказательством смены предпочтений у Усяня. Он обзавелся семьей и стал примерным родителем.       — Ты хорошо ладишь с детьми, — заметил Сичень.       Цзян Чэн деланно пожал плечами.       — Это несложно, — сделал вид, что не заметил тонко завуалированного комплимента.       Сичень прикусил губу, явно подавив вопрос.       Ведомые Яо, они пересекли галерею второго этажа и спустились в холл на первый. У подножья лестницы их встретил Ванцзи, наклоном головы поприветствовав Цзян Чэна, он повернулся к мужу и забрал Сычжуя, с еле заметным удивлением поглядев на новую игрушку в руках ребенка.       — Прошу, — в мелодичном голосе Яо послышался след от гостеприимной улыбки.       Он идеальная партия для Сиченя — подумал Цзян Чэн, усаживаясь за стол. — Особенно сейчас. Тихий, вежливый, понимающий. Сиченю повезло, ведь таких, как Яо, днем с огнем не сыщешь. Впору порадоваться за некогда друга. Но Цзян Чэну почему-то не радовалось и кусок в горло не лез, хотя выглядело все аппетитно и сервировка достойная полотен Ван Дейка радовала глаз.       — Очень вкусно, А-Яо, — нарушил тишину Цзян Чэн, возя горошек вилкой по тарелке.       — Благодарю, — скромно улыбнулся глава дома. — Жаль, что ты не смог присутствовать на церемонии. Но мы рады, что ты смог присоединиться к нам за ужином, пусть и по такому печальному поводу. Мы все по тебе скучаем. — Его взгляд острым кинжалом метнулся на противоположную сторону стола, где сидел муж, и вернулся обратно на Цзян Чэна посветлевшим, как и полагается гостеприимному хозяину дома.       — Да, мне тоже жаль, что я не смог вырваться с работы. Прошу прощения, — Цзян Чэн отложил вилку в сторону и взялся за тонкую ножку бокала, пригубив небольшой глоток вина.       Он мог отпроситься с работы, его бы поняли и без проблем подменили. Не только из-за ситуации, но и потому что он был идеальным работником: выходные он, праздники он, кто-то болеет или в отпуске — всегда он забирает смены. Коллеги души в нем не чаяли. Цзян Чэн взваливал на себя работу, тащил внеурочные на своей спине и досконально вел документацию, избавляя напарников от бумажной волокиты.       — Да, но сегодня ты здесь, — с благодарной улыбкой произнес Сичень.       Яо с силой надавил ножом, разрезая большой кусок рыбного филе на маленькие. Лезвие ножа с противным скрипом проехалось по дну тарелки, заставив Сычжуя нервно дернутся. Усянь улыбнулся ребенку, подергав его за мочки уха.       — А кем ты работаешь? — Поинтересовался Яо, отправляя в рот кусочек рыбы.       Цзян Чэн вздохнул. Со смертью старика правило не разговаривать за столом кануло в небытие?       — Секретным агентом, — хмыкнул Усянь, вытирая краем салфетки брусничный соус с подбородка Сычжуя. — Серьезно вам говорю. Мне нельзя ему звонить — он сам звонит, раз в месяц и всегда поздно вечером. Не говорит, где живет. Не разрешает к нему приехать. Не рассказывает про свое окружение. Это похоже на жизнь секретного агента. — Со смехом проговорил брат.       Сычжуй замер, уставившись на Цзян Чэна, так и не донеся до рта ложку. Цзян Чэн кисло улыбнулся невразумительным фантазиям брата.       — Это не так, А-Сянь, и ты знаешь это.       — Тогда скажи нам, где ты, что с тобой? Мы же твоя семья, — ответил за Усяня Лань Яо.       От его заботливого тона, желудок Цзян Чэна завязался узлом и стал непроходимым комком в горле. Было что-то странное. Что-то неестественное. Как пластмассовые цветы в вазе с водой. Внешне Яо оставался кротким и радушным, но то ли он был слишком идеальным, играя роль примерного мужа, то ли Цзян Чэн просто ему завидовал и пытался прицепится хоть к чему-то.       — Извини, А-Яо, но моя жизнь вас не касается, — Чэн сделал глоток внушительнее предыдущего и с некультурным звуком опустил бокал. Цижэнь в гробу небось заворочался от его дурных манер.       — Да, ты прав, — согласился Сичень, виновато взглянув на Чэна. — Прости нам наше любопытство.       Вина кольнула Цзян Чэна под ребро и запульсировала головной болью. Он облизал пересохшие губы и мерно качнул головой. Почти справился, почти молодец.       — Было бы здорово, если бы ты приезжал почаще. Без повода, — продолжил Сичень. — Мы всегда тебе рады!       Наблюдая, как побелели костяшки пальцев Яо, сжавшиеся вокруг ножа с вилкой, Цзян Чэн решил, что с него достаточно гостеприимства.       — Спасибо. Рад был со всеми повидаться, — он поглядел на Сычжуя, тихо улыбнувшись мальчику. — И познакомится с тобой. — Отложил салфетку с колен на стол и поднялся со стула. — Мне пора. Ехать далеко.       — Могу тебя подбросить! — Засуетился Усянь, вставая следом за братом.       — Не беспокойся, — махнул рукой Цзян Чэн. — Я заказал такси к этому времени и машина уже подъехала.       — Или я могу тебя отвести, — вмешался Лань Сичень под пронзительный взгляд мужа.       — Пожалуйста, не надо. — Начиная раздражаться, взмолился Цзян Чэн. — Цижэнь терпеть не мог, когда беседовали за столом или внезапно прерывали ужин. Поэтому, в память о дяде — ужин ведь в его честь — оставайтесь на своих местах. А мне, правда, надо ехать. Жаль, что так скоро, но я уверен, что он простит меня. — Он поклонился собравшимся и еще раз отвесил комплимент кулинарным талантам Яо.       Усянь, перепоручив мужу бдеть за Сычжуем, выскользнул из-за стола.       — Я только провожу тебя, — успокаивающе произнес брат.       Оставшись вдвоем, Усянь снова притянул брата для объятий.       — Они уже давно в разладе, смысл тебе сбегать? — Шепнул Усянь.       Цзян Чэн отклонился и поглядел на брата нечитаемым взглядом.       — А мне это к чему знать? — С прохладой в голосе протянул он.       Усянь протяжно вздохнул, опустив руки вдоль тела.       — Я просто хочу видеть тебя чаще. — Он ласково обхватил кисть Цзян Чэна и некрепко пожал. — У тебя теперь есть племянник. Ты бы мог приезжать его навещать.       — Сычжуй, действительно, прелесть, как ты и рассказывал. Я рад за тебя, — согласился Цзян Чэн. — Но у меня работа. Извини.       — Да, конечно, я уже давно перестал надеяться, — вымученно улыбнулся брат. — Спасибо, что приехал. Надеюсь, увидимся в следующий раз не через шесть лет? — Он разжал руку и по-детски оттопырил мизинчик для скрепления клятвы.       Цзян Чэн насмешливо фыркнул и стукнул брата по тыльной стороне ладони, отклоняя предложение. Он оглянулся, на прощание обведя взглядом стены, в которых провел два года, вдохнул и вышел за дверь, ничего не говоря и ничего не обещая. Жизнь, которую он вел, не располагала к клятвам ни на мизинцах, ни на крови, ни на бумажном листе. В этом доме он дал единственное обещание одному из обитателей Лань-хауса. И был намерен сдержать его любой ценой.       В заднем кармане джинс завибрировал телефон. Цзян Чэн достал мобильный и взглянул на дисплей — «Вэй Усянь». Вызов Цзян Чэн отклонил, нажав боковую кнопку и отправил телефон в «спящий» режим. Встреча с Сиченем и странная атмосфера за ужином еще царапала его изнутри и ему нужно было время до новой встречи, чтобы проветрить голову и совладать с дрожащими руками. Он не должен тащить эмоциональный груз прошлого домой.       Прикрыв глаза, Цзян Чэн старается дышать глубоко, как при медитации, чтобы успокоить все еще заходящееся в панической скачке сердце. В машине пахнет химической отдушкой жвачки и омега приоткрывает окно, жадно втягивая свежий с улицы воздух. Запах Сиченя быстро сошел с него, но Цзян Чэну кажется, что сандал плотным призраком едет с ним на заднем и дразняще щиплет за нос, умудряясь перебить химическую жвачку.       Разумеется, он знает почему так происходит. И чем он за это поплатится. Омега внутри него захлебывался восторгом — он ведь приехал к своему альфе, к тому, который пометил. Все гормоны, запаховые железы и прочие-прочие с ними взыгрались, реагируя на запах Сиченя. Следующая течка пройдет крайне тяжело, — обреченно вздыхает Цзян Чэн.       Он прекрасно помнил последствия. Как ему кости выворачивало и горело все тело. Попытался было обмануть себя обезболивающими, но к ранним симптомам добавилась тошнота. И Вэнь Цин безжалостно разорвал рецепт, строго настрого запретив Цзян Чэну любые лекарства, пока не родится ребенок.       У него, действительно, было много причин не посещать Лань-хаус эти шесть лет. Но две основные — это его ломка по Сиченю и Хуань. Пройдя через холодное и отчужденное детство, он поклялся, что Хуань никогда не будет испытывать одиночества и потому все свободное время отдавал ребенку. Маленький альфа отвечал папе такой же любовью, не доставлял проблем, был послушен и мягок.       Цзян Чэн, сколько бы ни силился, не мог припомнить хоть одного случая, когда Хуань капризил на пустом месте. Одно время Цзян Чэн верил, что воспитание передается на генетическом уровне. Но Вэнь Цин быстро обсмеял его теорию, сказав, что ребенок просто наблюдает за тобой и повторяет. Вот и весь секрет.       — Если бы аристократичность передавалась через сперму — представляешь какая очередь была бы к твоему альфе? — Усмехнулся Вэнь Цин.       — Он не мой альфа, — поморщился Цзян Чэн.       — Твой — не твой, сути это не меняет. Хуань умный малыш, но Сичень к его поведению никакого отношения не имеет, — заверил врач, отставляя полупустую бутылку пива.       Вспомнив об этом разговоре, Цзян Чэн открыл глаза и поглядел в окно. Он приехал домой ради памяти Лань Цижэня, но ушел в очередной раз ради своего ребенка. Наверное, Вэнь Цин прав. Цзян Чэн всегда выбирал Хуаня, а Хуань, следуя его примеру, выбирал папу. Закономерный итог.       Такси остановилось в обозначенной точке и, расплатившись с водителем, Цзян Чэн вышел из машины на улицу. Вечером быстро похолодало и он пожалел, что не взял с собой что-то потеплее, решив отправиться на ужин в одной толстовке. Вэнь Цин уже ждал его на остановке, держа Хуаня за руку.       Завидев папу, Хуань счастливо улыбнулся. Цзян Чэн улыбнулся ребенку в ответ и расставив руки — негласный сигнал — стал ждать. Хуаянь высвободил ладошку и бегом направился к папе всем своим маленьким весом падая к нему в объятия. Тихо рассмеявшись, Цзян Чэн подхватил ребенка, поднял его вверх и прижал к себе. Вдохнув сладковато-молочный запах сына, Цзян Чэн ощутил потерянное с ужина спокойствие и расслабился.       — Спасибо, А-Цин, — поблагодарил он друга.       — Да без проблем, — Вэнь Цин протянул сумку с вещами Хуаня. — Мы хорошо провели время. Да, Хуань?       Мальчишка задорно улыбнулся и принялся перечислять свои занятия.       — Мы порисовали, поужинали, посмотрели мультики, а еще Вэнь Нин почитал со мной книгу, — Хуань загибал пальцы руки, вспоминая свой вечер.       — Продуктивно, — похвалил Цзян Чэн.       На место такси встает черный вольво — Цзян Чэн, прощаясь с Вэнь Цин, не сразу замечает растерянного Вэй Усяня, вышедшего из машины. Но зато слышит голос, полный пораженного удивления и недоверия.       — Это твой сын?       Голос брата бьет наотмашь невидимым кнутом. Цзян Чэн вздрагивает, механически поворачиваясь к Усяню. И без того удивленный, Усянь бестолково открывает рот, разглядывая Хуаня — точную копию Сиченя. Черные волосы, высокий лоб, прямой нос, плавно скругленный подбородок. Но самое главное — глаза — черта всех Ланей. Золотисто-медовая радужка, как личная подпись отца.       Цзян Чэн перехватывает сумку, вещая ее на локоть, и обнимает ребенка обеими руками, отворачивает его лицо, не давая Усяню делать выводы. Однако, по взгляду брата становится очевидно, что выводы он уже сделал.       — Что ты здесь делаешь? — В страхе зарычал Цзян Чэн.       — Ты оставил рюкзак, я звонил тебе, но ты не ответил. Поэтому я поехал за тобой, подумал, что в рюкзаке может быть что-то важное, — Усянь, держась за лямку, протянул рюкзак.       Цзян Чэну захотелось огреть себя за собственную тупость. Какой же он идиот! Так торопясь унести ноги, забыл подхватить рюкзак, брошенный им у входа. Бестолочь!       — Спасибо! — Буркнул Цзян Чэн, хватая протянутый рюкзак.       На его удачу к остановке подъехал нужный автобус и, немедля, Цзян Чэн нырнул в раскрывшиеся двери, не давая Усяню опомнится и засыпать его вопросами.       Цзян Чэна трясет всю поездку. Усадив Хуаня рядом, он проверяет и перепроверяет телефон, боясь обнаружить пропущенный вызов или смс с вопросами от кого-либо из семьи. С Усяня станется, мог позвонить и сообщить все Сиченю на остановке.       Хуань, тонко чувствуя его нервозное настроение, молчит всю поездку, тесно прижавшись к боку. Его маленькая ладошка проскальзывает под руку Цзян Чэна и аккуратно сжимает два пальца. Цзян Чэн растерянно поворачивается к сыну, неловко улыбаясь. Сын вопросительно хмурится, озабоченно смотря на папу.       — Все в порядке, я просто устал. Скоро будем дома, — тихо произнес Цзян Чэн, наклоняясь к сыну.       Он спустил с коленей рюкзак и сумку и пересадил Хуаня с кресла себе на ноги. Обнял сына и уткнулся носом ему в макушку, дыша запахом маленького альфы. Черта с два он позволит кому-то забрать у него Хуаня. Это его ребенок.       Только его.

***

      Искупав Хуаня и переодев его ко сну, Цзян Чэн ждет, когда сын заберется на кровать, и укрывает его одеялом. Хуань сладко зевает, утомленный большим количеством взрослых за один вечер, и прижимает к себе любимую игрушку синего инопланетянина из диснеевского мультика. Цзян Чэн ласково гладит сына по влажным волосам и склоняется над ним, чтобы поцеловать в лоб.       — Папуля, полежишь со мной, пока я не засну? — Сонно моргая, просит Хуань.       «Папуля»? — Мысленно удивляется Цзян Чэн. Давно он не слышал этого обращения. Неужели на сына так подействовал вечер проведенный без него?       — Хорошо, только закрывай глаза, — соглашается Цзян Чэн, устраиваясь рядом.       Хуань съезжает вниз по подушке и укладывает голову на предплечье папы.       — Папуля, — зовет Хуань.       — М? — Цзян Чэн ласково перебирает волосы сына, зная, что это действует на ребенка усыпляюще.       — Что такое похороны?       Омега неслышно вздыхает, подозревая, что сын узнал про “похороны” из его разговора с Усянем. Напуганный новым словом и его внезапным отъездом, Хуань, конечно, задавался вопросами. Будет лучше, если ему объяснит сам Цзян Чэн, а не какой-то глупый соседский ребенок.       — Похороны — это такая церемония, где все желающие могут попрощаться с близким им человеком, — старательно подбирая слова, ответил Цзян Чэн, снимая руку с головы Хуаня.       — А… зачем с близким человеком прощаться всем? Он куда-то уходит надолго? — Сын елозит по кровати, подползая ближе, чтобы вцепится в карман на толстовке папы.       Цзян Чэн помолчал с несколько секунд — все-таки разговор не из легких.       — Хуань, помнишь мы смотрели кино про собаку? — Начал издалека Чэн. Хуань кивнул головой, молча ожидая объяснений. — В конце фильма Марли умер от старости.       — Да, а потом они завели нового щенка, — напомнил Хуань.       Цзян Чэн мягко улыбнулся, поправляя съехавшее одеяло.       — Да, точно. — Тыльной стороной руки он поводил по детской щечке. — Но нам нужен именно эпизод со старой собакой. — Хуань запрокинул голову, поглядев на папу отцовскими глазами. — Люди тоже умирают от старости. Похороны нужны, чтобы проститься с человеком.       — Ты ездил с кем-то попрощаться? — Мальчик забавно наморщил нос, пытаясь сопоставить слова родителя.       — Да, верно.       — С кем?       Цзян Чэн сглотнул, но под внимательным взором соврать не смог.       — С опекуном.       — С… твоим папой? — Нерешительно уточнил сын.       Цзян Чэн знал, что, однажды, Хуань задастся вопросом, почему у них неполноценная семья. Где отец? Где дедушки? А дяди? А есть ли у него двоюродные братья или еще какие родственники? И он ждал этого дня, внутренне содрогаясь от ужаса, потому что понимал, что ради сохранения тайны, ему придется о многом умолчать и стараться в два раза сильнее, чтобы сын не ощущал потери из-за того, что у него один родитель.       — Не совсем. Он меня приютил, когда я потерял родителей. Так бывает. Родственники или ближайшие друзья берут на себя ответственность и заботу о уже взрослых, но еще несовершеннолетних детях.       Хуань кулаком сонно потер глаза и уткнулся лицом в бок папы, прошептав что-то невнятное.       — Хуань, что такое? — Цзян Чэн мягко обхватил сына за подбородок и приподнял его голову, заглядывая в грустные глаза.       Сын шмыгнул носом и все также тихо повторил.       — Не хочу с тобой прощаться.       — Лисенок, послушай меня внимательно, хорошо? — Поймав сосредоточенность во взгляде, Цзян Чэн решительно произнес. — Я никуда не уйду и всегда буду с тобой, пока тебе это надо.       — Обещаешь? — С надеждой воскликнул Хуань, требовательно дернув папу за толстовку.       — Обещаю! — С жаром заверил Цзян Чэн. — Ты же мое сокровище, а драконы, как ты помнишь из Хоббита, не любят расставаться со своими сокровищами!       Он обхватил сына, принявшись его щекотать. Хуань звонко засмеялся, стараясь уйти от его рук. Выставив вперед Стича, Хуань взмолился о пощаде, задыхаясь от смеха. Цзян Чэн улыбнулся, уже спокойно прижимая сына к себе.       — Закрывай глаза, Лисенок. Я буду рядом, — шепотом говорит Цзян Чэн, убаюкивая Хуаня.       Сын послушно смежил веки и с десяток минут спустя, сон сморил ребенка. Сам Цзян Чэн созерцал расслабленное во сне лицо сына и вспоминал день, когда осознал, что носит в себе Хуаня.       День был как день. Не считая утренней тошноты, которую Цзян Чэн по ошибке списал на нервное волнение — не каждый завтрак тебе сообщают, что твоя первая любовь станет мужем для идеального омеги.       Цзян Чэн сбежал наверх еще до того, как успели разлить кофе и выблевал в унитаз остатки вчерашнего ужина, внутренне посмеиваясь над своей реакцией на Мэн Яо. Но несколько дней спустя, утренняя тошнота не прошла, а наоборот, усилилась. И Цзян Чэн занервничал, осознав, что уже к концу подходит второй месяц, а течка так и не наступила. Первый месяц её отсутствие он списал на метку — организм перестраивался и, скорее всего, цикл сбился. Два месяца затишья — тревожный знак.       В аптеке на него посмотрели, как на сумасшедшего, когда он выложил на прилавок девять тестов на беременность — от самых дешевых до самых дорогих. Он расплатился за них с каменным лицом и бешено колотящимся сердцем. Ему нужна стопроцентная достоверность. Нужно убедиться в своей догадке.       И вот он дома. В окружении девяти положительных результатов. С пустой головой и ледяными руками. Совсем потерянный во времени и пространстве водит бездумным взглядом по плюсам, зеленым полоскам и срокам «1-2 месяца». Беременный. Беременный от Сиченя. Никаких сомнений — старший Лань был первый и единственный альфа в его жизни. Но он никак не подозревал, что с первого и единственного раза можно сделать ребенка. Должно быть Лани чертовски плодовитый народ.       Его пальцы подрагивают, когда он вбивает запросы в гугле. Аборт можно сделать до 12 недель — он успевает. Так как он уже полгода является совершеннолетним, опекун ему на эту медицинскую операцию не требуется. И Сичень ничего об этом не узнает, уж он — Цзян Чэн — об этом позаботится.       Приняв это решение, он не медлит ни секунды, смахивая тесты в мусорный пакет (выкинет по дороге из дома). Переодевается в толстовку посвободнее (хотя сколько не смотрел в зеркало, заметить увеличение в области живота так и не смог) и уходит. Из всех обитателей Лань-хауса он был самый младший, но уже совершеннолетний. Его побег никак не скажется на репутации Лань Цижэня и не вызовет никаких вопросов. Просто Цзян Чэн вырос и решил идти своей дорогой. Ничьей вины тут нет.       Уходя он чувствовал себя как никогда одиноко. Элементом, который не вписался ни в одно уравнение. Лишней деталью никак не подходящей по смыслу и уму. Ему было холодно внутри и, как бы он не старался, застегиваясь на все «молнии», согреться не удавалось.       Он не помнит, как принял решение оставить Хуаня. То ли это было его эгоистичное желание обречь еще одно существо на совместное одиночество с ним. То ли это был романтический порыв — это же ребенок Сиченя, хоть что-то от альфы останется с ним. То ли он отчаянно подумал, что создаст свою маленькую семью, свой маленький рай, где не будет боли и тоски, а будет много тепла и любви.       Но помнил, что когда увидел Хуаня впервые, этот маленький дрожащий сверток, он понял, что это было самое правильное решение за всю его жалкую жизнь. Хуань был его благословением. Его жизнью. Тем, что заставляло его подниматься с кровати и идти до конца, даже если сил совсем не оставалось. Хуань был для него всем.       Цзян Чэн вздохнул, прикрыв глаза. Продолжая держать сына в объятиях, омега, погруженный в воспоминания, незаметно для себя уснул, слушая легкое дыхание мальчика.

***

      Это было предсказуемо, но Цзян Чэн все же надеялся, что брат будет атаковывать его телефонными звонками и сообщениями, а не заявится на порог его дома, буквально на следующее утро. Он попытался закрыть дверь перед носом Вэй Усяня, но тот — танк на мягких лапах, вцепился в косяк и выставил ногу, намереваясь добиться пропуска в дом. Честное слово, не соседи, вышедшие выносить мусор, Цзян Чэн пинком бы спустил Усяня с крыльца дома. Только поэтому он сейчас сидит на кухне, тесно сжимая бока кружки и сверлит Цзян Чэна немигающим взглядом.       Цзян Чэн, отвернувшись, готовит завтрак для Хуаня, старательно избегая смотреть на брата. Он зол и раздосадован. В его дом, в его маленький рай пролезли без его дозволения.       — Я никому ничего не сказал, — нарушил тишину Усянь.       — Медаль за это выдать? — Фыркнул Цзян Чэн, отключая плиту.       — Нет, просто поговори со мной.       Не глядя на брата, Цзян Чэн швырнул тарелку с громким стуком на стол и переложил со сковороды на тарелку омлет.       — Тебя это не касается! — Отрезал Цзян Чэн.       — Он мой племянник! — Шепотом взревел Вэй Усянь. — Яньли бы шкуру с тебя спустил, узнай, что ты прячешь…       — Яньли мертв! — Тоже шепотом взорвался Цзян Чэн. — Не смей его приплетать к ситуации. Дохлебывай свой кофе и проваливай!       Вэй Усянь, полный яростной решимости, спрыгивает с высокого табурета, наставляя на брата палец.       — Нет! Ты разрешишь мне видеться с племянником по выходным. Иначе, я притащу сюда Сиченя. А уж он, поверь, от тебя не отцепится, когда узнает, что у того, кого он по-настоящему любит ребенок. Его ребенок.       Ты не хочешь этого слышать, но я все равно скажу! — Усянь нервно смахнул упавшую на лоб прядку и заговорил. — Их лавандовый брак с Яо ничего для него не значит. Они даже спят в разных комнатах! Потому что он только тебя видел своим партнером. — Усянь взмахнул рукой указывая на Цзян Чэна. — Вы оба не говорите, что между вами произошло. Но теперь, — брат торжествующе улыбнулся. — Теперь я вижу, что это ты придурок, который решил порушить свою жизнь, а заодно лишить счастья Сиченя. За что ты его наказываешь?       Цзян Чэн всплеснул руками, отворачиваясь от Усяня.       — Тебе так необходимо большое количество детей в своей жизни, чтобы не чувствовать себя ущербным? — Прорычал он, ударяя по больному, в надежде, что это обидит и отвернет Усяня от него.       Неожиданно брат улыбнулся и засмеялся, прикрыв рот ладошкой.       — Я знаю, что ты пытаешься сделать, — смерил он Цзян Чэна насмешливым взглядом. — Но у тебя ничего не выйдет. Я хочу видеться с племянником. И мы либо успокаиваемся и договариваемся по-хорошему. Либо…       — Ты это серьезно сейчас? Пришел в мой дом, угрожаешь, ставишь условия…       — Ты всегда был таким! — Перебил его Усянь. — Строил стены и никого к себе не подпускал, считая, что только тебе может быть больно. Но это не так, А-Чэн! Когда ты ушел, я не знал, что и думать. Я винил себя, что был к тебе невнимателен. Из кожи вон лез, пытаясь до тебя достучаться. Все исправить. Показать, что ты для меня важен. Но ты упорствовал. Ты вычеркнул меня… всех! Ты не представляешь, как нам всем было плохо. Сичень с каждым днем таял на глазах. Как ты мог, братец? — Усянь выдохнул, переводя дыхание. — Я так обижен на тебя за твой уход. Но сильнее всего меня ранит, что ты не смог довериться мне.       Он неловко смолк, оседая обратно на табурет, будто бы яростная тирада выжала из него последние соки.       — Я не хочу тебя терять, пойми же ты, — жалобно протянул брат. — Ты все, что осталось от семьи.       Усянь поставил локти на стол и уронил голову на ладони.       — Я ночь не спал — каша в голове. Вообще не так планировал начать разговор. И уж тем более не с угрозами, — зажав лицо ладонями, Усянь провел руками вниз, оттягивая кожу лица. — Прости меня.       Цзян Чэн разочарованно качает головой, опускаясь за стол напротив брата.       — Это долгая история, — вздохнул Чэн.       — Я никуда не тороплюсь, — просиял воодушевленный маленькой подачкой Усянь. — Ты забыл? Я замужем за миллионером, могу позволить себе бездельничать весь день.       — А как же Сычжуй? — Напомнил Цзян Чэн.       — Сегодня посидит с отцом. Ванцзи полезно социализироваться! — Отмахнулся брат.       — Какая социализация с маленьким ребенком? — Усмехнулся Цзян Чэн.       — Я составил ему список дел, так что, пока не облазят все горки в городе, домой не вернутся! — Победно изрек брат.       Цзян Чэн скривился.       — Да, но мне надо отвести Хуаня в садик, а потом у меня смена. Так что ты совсем невовремя, — он взглядом указал на входную дверь, надеясь, что брат уловит намек.       — Хорошо, когда у тебя нет смены? Я хочу знать почему все так произошло. Почему ты прячешь ребенка Сиченя и… боже, я реально думал, что тебя завербовали в секретную службу! — Усянь смешно надул щеки и выдохнул, сбивая струей воздуха челку.       Нелепость брата снижает градус напряженности и Цзян Чэн позволил себе рассмеяться, откинувшись на спинку табурета.       — Я посмотрю график на работе и напишу тебе, когда буду свободен, — заключил он миролюбиво.       Усянь согласно кивнул, дергая рукав своей черной рубашки. В стиле брата поразительно совмещалась любовь к классике и удобству — кто еще бы надел брюки с кроссовками и выглядел бы так хорошо?       — Давайте я вас подброшу? — Предложил Усянь.       — Нет, мне нужно сначала поговорить с ним, — отказался Цзян Чэн.       — Ты не сказал ему, что у него есть… семья? — Осторожно уточнил Усянь.       — Нет.       — А, — разочарованно протянул брат.       Но он сделал вид, что не обиделся. Улыбнулся своей привычной беззаботной улыбкой и кивнул, выражая согласие.       — Спасибо! — Поблагодарил он брата. — И еще раз прости, я не хотел, чтобы все так получилось. У тебя, наверное, были причины так поступить. Я был неправ…       Цзян Чэн прерывает бессвязный поток извинений, подняв руку.       — Давай без соплей.       Усянь рассмеялся, качая головой.       — Узнаю своего А-Чена, — хмыкнул он, поднимаясь со стула. — Ты все такой же — боевой. — Он шутливо подвигал кулаками, изображая бокс с невидимым соперником. — Хорошо, буду ждать твоего сообщения. И, — брат предупреждающе ткнул пальцем в поверхность стола. — Если я не получу сообщение до конца дня — я знаю, где ты живешь.       — Кстати, об этом. Как ты узнал адрес? — Встрепенулся Цзян Чэн.       — Твой друг с остановки, — обезоруживающе улыбнулся Усянь. — Он очень милый бета, а я умею быть убедительным, когда мне надо.       — Черт, я убью Вэнь Цин! — Тяжко вздохнул Чэн.       — Не будь таким категоричным, я же не сказал ему всей правды, — скромно похвастался Усянь.       Они замирают друг напротив друга возле двери. Усянь пребывая в блаженном счастье, жмурится, втягивая голову в плечи.       — У меня есть племянник! — Сияет брат.       — Ага, — кисло кривится Цзян Чэн.       — Что он любит? Какие игрушки ему нравится? У него нет аллергии на сладкое?       — Усянь, слишком много суеты, — устало вздыхает Цзян Чэн. — Для начала, я вас просто представлю друг другу.       — Как дядю? — Уточняет брат.       — Как дядю, — с обреченностью в голосе соглашается Чэн.       Победно вскинув руки, Усянь бросается на брата с объятиями.       — Я так счастлив за тебя! — Выдыхает он на ухо Цзян Чэну. — Вы так мило смотрелись на остановке. Кто бы мог подумать, что ты станешь папой. — Усянь отклонился, не убирая рук с плеч брата.       — Никто не должен узнать об этом. Ясно тебе? — Хмуро напомнил Цзян Чэн.       — Да-да, конечно! — Суетно заерзал брат. — Я никому ничего скажу. Но, я жду подробный рассказ и встречу с племянником! — Он обеспокоенно огляделся.       Дом, в котором жили брат и его сын был маленьким, одноэтажным. Снаружи серый и неприметный, внутри компактный с грамотной расстановкой, используемый пространство с максимальной пользой. С небольшого пятачка коридора-входа, сразу же открывалась гостиная комната, соединенная с кухней. Поворот с кухни в глубь дома делил узкий коридор на три комнаты: спальня Цзян Чэна, спальня Хуаня и ванная комната.       Мебель была старой, но крепкой и имела достойный вид. Холодильник, куда успел заглянуть Усянь через плечо брата, был заполнен достаточным количеством еды. Сам Цзян Чэн, как и Хуань, насколько мог сделать вывод Усянь, одевались пусть и небогато, но со средним достатком. И, пожалуй, ему стоит прикусить язык, пока предложение о деньгах не соскользнуло с губ и Цзян Чэн все-таки не отправил его вперед лицом считать каменные ступеньки лестницы.

***

      Несколько дней спустя, отвезя Хуаня в садик, Цзян Чэн встречается с братом в небольшом кафе в паре кварталов от дома. Вэй Усянь, успевший приехать на несколько минут раньше, делает заказ за обоих и успевает передвинуть все предметы на столе под себя.       Цзян Чэн входит в кафе ровно в десять. Колокольчик над дверью мелодично извещает о его приходе и испереживавшийся Усянь оборачивается, встречая брата вздохом облегчения. Нервно прикусив губу, он ждет, пока Чэн расположится напротив, а после признается с коротким смешком.       — Я думал, что ты не придешь. Выдумаешь предлог или еще что-нибудь.       — Я бы, конечно, предпочел избежать этого разговора, но ты знаешь теперь, где я живу. И мне будет проще приглядывать за тобой, пока ты в поле зрения, — Цзян Чэн кивком головы благодарит официанта, принесшего кофе.       — Спасибо, что не сбежал, — обезоруживающе улыбнулся Усянь, поднимая свою чашку с чаем.       Чэн досадливо морщится на шутку брата.       — У меня ребенок, а не собака. Так просто с места не сорваться, — подув на кофе, Цзян Чэн делает несколько глотков и отставляет от себя чашку, принимаясь за завтрак.       — Так, — протянул Усянь и выжидательно замер.       — Ты мне даже поесть не дашь? — Дернул бровью брат.       — Можно есть и рассказывать, — предложил Усянь. — Пожалуйста, пока я не пришел к выводу, что Сичень тебя изнасиловал.       Поперхнувшись, Цзян Чэн закашлял и зло посмотрел на брата.       — Уверяю, все было с моего согласия.       — Тогда рассказывай.       Цзян Чэн, сдавшись, вздохнул и отложил вилку. Это было тяжело — открывать дверь с воспоминаниями, которые запечатал навсегда, повесив табличку «Никогда не открывать!» Он с уверенностью мог сказать, что зализал свои раны и отучил себя от сожаления. Но от чего-то в груди неприятно закололо, стоило ему начать рассказ.       — Ну, началось все не сразу, — неловко откашлявшись, Цзян Чэн опустил взгляд, предпочитая рассматривать колени, а не округлившиеся глаза Усяня. — Я думал, что нравлюсь Сиченю. То есть, я ему нравился, но его вежливость и внимание я принял за большее, а он относился ко мне, как к другу, наверное. — Цзян Чэн растеряно махнул рукой. — Было несколько моментов, когда я хотел ему признаться во взаимной симпатии, но все тянул. А потом мы пошли в клуб.       — Сичень? Правильный Сичень пошел в клуб? — Взвился Усянь, недоверчиво улыбаясь.       — Мне было тогда совсем плохо. Я хотел куда-нибудь уйти.       И это было мягко сказано, — подумал Цзян Чэн, вспоминая, как ему каждый год становится хуже с приближением даты смерти Яньли.       — Сичень увязался за мной. — Вздохнул брат. — Я там выпил. Сичень решил, что тоже попробует. Закончилось тем, что мне пришлось его тащить на себе. Иначе Цижэнь устроил бы нам обоим сладкую жизнь. В тепле комнаты его нещадно развезло, — я начал его раздевать. Слово за слово и вот я уже не девственник с меткой на шее. — Горько усмехнувшись, Цзян Чэн оттянул ворот толстовки.       Укус Сиченя фантомно запылал.       — Погоди, — Усянь выставил вперед руку, обеспокоенно нахмурившись. — Слово за слово? Что это значит?       — То и значит, — раздраженно пропыхтел Цзян Чэн. — Говорю же: выпили. Я признался. Как глупый подросток набрался для смелости.       — А Сичень? — Торопливо уточнил Усянь, не меняясь в лице.       — Воспользовался моментом, — смущенно хмыкнул брат. — Но с моего позволения. Прошу, не делай из него монстра. Я бы не раздвинул ноги, если бы не хотел.       Усянь помотал головой, пытаясь переварить услышанное. Чтобы его отрешенный ото всех брат до того потерял голову от чувств? И воспитанный до мозга костей Сичень воспользовался моментом? Дебит с кредитом не сводился, как бы Усянь не пытался подбить цифры.       — Что было дальше?       — Он уснул, я ушел к себе. Пару дней пытался прояснить ситуацию, но он делал вид, что ничего не произошло. И я понял, что он стыдится того, что мы переспали. — Цзян Чэн помолчал, переводя дыхание. В уголках глаз ощутимо защипало и он проморгался, прежде, чем посмотреть на брата. — Тогда я решил играть по его правилам.       Усянь задумчиво постучал себя пальцем по подбородку, припоминая утро, когда Цижэнь в первые взорвался не из-за его поведения, а из-за поведения Цзян Чэна.       — Метка, — догадавшись, щелкнул он пальцами. — Ты тогда показался не в водолазке, а в футболке и мы весь завтрак наблюдали как Цижэнь отходит к праотцам.       Усмехнувшись, Цзян Чэн коротко кивнул, соглашаясь с братом.       — Да. Как ты помнишь, я сказал, что переспал с первым подвернувшимся альфой, — омега с безразличием пожал плечами. — Хотел показать Сиченю, что все окей. Что понял его отказ и больше к нему не полезу. — Он сгримасничал, разводя руками в сторону.       Но Усянь видел, как в эмоциональной броне Чэна просвечивали трещины, сквозь, которые сочилась кровь. Брат всегда был таким: держал лицо, внутренне умирая.       — Короче говоря, месяц-второй, я сижу без течки. Сначала списал все на то, что из-за метки цикл сбился, — Цзян Чэн хохотнул, нервно потрепав себя по челке. — Идиот малолетний!       А потом Сиченю привели Яо и меня вырвало. Тогда-то я и начал подозревать неладное. Купил тест — результат положительный.       Цзян Чэн старался говорить сухо, безэмоционально, опуская подробности своей паники, пока тугое кольцо неразрешенной обиды стягивалось на его шее удавкой. Он прекрасно понимал, что вины Сиченя тут нет. Что это он влюбленный подросток, натворивший глупостей от того, что нафантазировал лишнего. Не ему что-то требовать и предъявлять претензии. Но даже сейчас, вспоминая былое, думалось, что молчание Сиченя было слишком жестоким. Мог хотя бы вслух произнести, что та ночь была ошибкой и лучше все откатить на прежнюю точку.       — Сначала хотел пойти на аборт — я еще успевал по срокам. Но пока ехал в больницу, понял, что не хочу этого. — Цзян Чэн нахмурился, вновь отводя взгляд. — Позвонил Вэнь Цин и попросил меня на время приютить. Он все равно все время на практике в больнице пропадал, подумал, что не стесню.       Он печально улыбнулся, вспоминая, как бета рвался устроить Сиченю скандал.       — Я тогда подумал, да и черт бы с ним, заработаю денег и ребенок ни в чем не будет нуждаться. А у меня будет тот, кого я смогу безболезненно любить. Своя семья. Больше не один. Глупо, знаю…       — Не глупо! — Горячо воскликнул Усянь, хватая брата за руку, лежащую на столе и успокаивающе стискивая пальцы. — Ты ведь не жалеешь об это решении?       — Нет. Хуань это лучшее, что со мной случалось. — Убежденно проговорил Цзян Чэн.       Усянь ему нежно улыбнулся, вызвав у Чэна вину. Сколько лет Усянь бесплодно пытался стать родителем, проходил кучу лечений, несколько курсов эко и каждый раз умирал, слушая приговор врача — нулевой результат. Сначала он держался бодро, веря, что все получится. Но с каждым разом, голос становился все глуше, а вера таяла со слезами на глазах. Должно быть для него история успешного единственного раза Цзян Чэна, от которого он хотел избавится, — очередной рубец на незаживающей ране.       — Тогда все хорошо, — тепло произнес брат.       Цзян Чэн кивнул, высвобождая руку из захвата.       — Такая вот история.       — Но почему ты мне об этом не сказал? — Недоуменно воскликнул Вэй Усянь. — Я бы пошел вместе с тобой. Я бы помог тебе!       — Ты тогда начал отношения с Ванцзи. — Пояснил Цзян Чэн. — И это было мое решение, моя жизнь. Я никого за собой тянуть не хотел.       Усянь вздохнул, обхватив кружку обеими ладонями, и уставился в поверхность стола. Цзян Чэн неторопливо принялся за завтрак — еда на вкус была, как бумага — давая брату время на осмысление.       — Не верится, что я это говорю, потому что у меня есть дикое желание выдавить Сиченю глаза, но он должен знать, что у него ребенок растет. — Наконец, изрек Усянь. — Я уверен на двести процентов, что между ним и Яо ничего не было и не будет. Это контракт в чистом виде. Деловая сделка по слиянию компаний.       Пускай чувств он к тебе не питает. Но детей он хотел и хочет. Уверен, что он мог бы…       Цзян Чэн угрожающе наставил острие вилки на брата.       — Я не поменял своего мнения: я все так же ничего не хочу слышать о взаимоотношении супругов, потому что меня это не касается. Если продолжишь в том же духе — болтать лишнее, я перестану тебе звонить.       Вэй Усянь вздохнул. Теперь, понимая глубже боль Цзян Чэна, он постарается вести себя осмотрительней.       — Если хочешь, чтобы я тебе разрешил видеться с племянником, Сичень ничего не должен узнать. Это и первое — главные условия для сохранения мира между нами.       — Молчать про Ланей и молчать с Ланями — запомнил, — подытожил Усянь.       Остаток встречи братья проводят в молчании под мерный стук вилок и ножей по тарелке, а на выходе договариваются о следующих выходных. На прощание Усянь обнимает брата крепче и дольше обычного, пытаясь передать через объятие свое сочувствие. В котором характерный Цзян Чэн вряд ли нуждался.

***

      Отбросив в сторону разобранных очередную папку, Сичень устало потянулся, разминая шею. Пришлось потратить время, чтобы перенять дела фирмы, но, к счастью, Цижэнь вел документы кристально-ясно, да и Сиченя часто подключал к работе. Вход в должность получился плавным и не особо трудным. Но объем дел, требующих его внимание рос день ото дня. И Сичень всерьез подумывал о том, чтобы просить помощи у Ванцзи.       Контракты, графики поставки, государственные тендеры — как дядя умудрялся все это вынести на одних плечах? Нужно о столько упомнить, о многом позаботиться. А еще надо съездить по больницам, представиться — теперь он управляющий фармкомпании и это с ним им работать.       Сичень вздохнул и придвинул следующую папку. В основном, у них было свое производство, но были и поставщики расходных материалов. Кто-то, по мнению Сиченя, неоправданно задирал цену и он подумывал разорвать с ними договор, если они не пойдут на снижение. У некоторых были довольно аппетитные ценники и можно было всецело переключится на них: предложить другие условия в обмен на увеличение поставок.       Так погрузившись в работу, он пропускает завтрак и не притрагивается к еде, заботливо принесенной Яо. В одиннадцать утра в кабинет вплывает сияющий Вэй Усянь. Он картинно перешагивает через несколько коробок, занявших большую часть пространства кабинета и замирает возле стола.       — Доброе утро! Опять ключи? — Улыбнулся ему Сичень.       — Ага, — закивал головой Усянь, как автомобильный болванчик. — Они что-то напутали и теперь у меня течет масло. Извини, жутко неудобно, но мне, правда, нужна машина. — Виновато прикусив губу, Усянь протянул раскрытую кверху ладонь.       Сичень добродушно пожал плечами и вложил брелок от своего Рэнджа.       — Может показать ее в мастерской, где наши с Ванцзи машины проходят техосмотр? Три месяца не могут совладать с твоей машиной. Похоже на жульничество, — обеспокоенно предлагает Сичень.       Усянь испуганно замахал руками.       — Нет, что ты! Все в порядке! Не стоит беспокойства. Ребята посмотрят и все исправят. Я доволен их обслуживанием. — Он обаятельно улыбнулся, отступая назад спиной. — Спасибо за ключи! Пойду по своим делам, а тебя не буду от твоих дел отвлекать. Ты же так занят…       Сичень неуверенно улыбнулся, провожая взглядом, суетливо вертящегося Усяня. Вот уже третий месяц, с машиной омеги происходят непонятные поломки. То охлаждающая жидкость течет, то по днищу что-то стучит, то мотор глохнет. Теперь масло. И всегда беда происходит в выходной день.       По началу Сичень не обращал на это внимание и без задней мысли отдавал свою машину. Но как-то раз он заметил в машине посторонний запах, не принадлежащий Усяню или кому-то из семьи. Запах был легкий, сладковато-молочный, но определенно незнакомый. Тогда-то и зазвенел первый тревожный колокольчик. Он стал более вдумчиво наблюдать за Усянем. Тот вел себя как обычно. Не заметив ничего подозрительного — разлада в молодой семье не наблюдалось — поуспокоился. До очередных выходных.       Вэй Усянь вернулся позже обычного. Столкнувшись с Сиченем на лестнице, промямлил что-то невразумительное и торопливо скрылся в их с Ванцзи спальне. Подозревая худшее, Сичень спустился в гараж и открыл машину. Обыск ничего не дал и по наитию, альфа открыл историю навигатора. Внутри Сиченя все похолодело — Усянь каждые выходные ездил по одному и тому же адресу в жилом районе, где нет никаких автомастерских.       Не имея на руках веских доказательств, Сичень молчал, переживая за брата. Он так привык охранять жизнь Ванцзи с малых лет и не был готов смирится с адюльтером. Но он совершенно не представлял как ему поступить. Поговорить с Усянем начистоту? И что бы он ему сказал? Оставь своего любовника и сиди дома, а я сделаю вид, что не знаю об измене? Или пойти напрямую к брату и выложить свои подозрения? Тогда это точно убьет Ванцзи, который всецело доверял омеге.       А ведь они усыновили Сычжуя, — тяжко вздохнул Сичень. — Что будет с ребенком, если семья разладиться? Бедный ребенок. Только обрести надежду на будущее и тут же ее лишиться.       Альфа покачал головой, недовольный безрассудством Усяня, и снова поглядел на бумагу, куда выписал адрес. Решение оформилось за считанные секунды. Если Усянь вправду изменяет, он хотя бы в этом убедится собственными глазами.       Отключив ноутбук и наскоро собрав документы, Сичень покидает кабинет и идет в комнату Яо. Вежливо постучав в дверь и получив разрешение войти, Сичень открывает дверь, оставаясь на пороге.       — Могу я взять твою машину ненадолго?       Яо отложил телефон на кровать и потянулся к тумбочке.       — Да, конечно, — он подошел к Сиченю и протянул ключи. — Я все равно сегодня никуда не планировал выходить. — Омега тепло улыбнулся.       — Спасибо! — Сичень улыбнулся в ответ.       — Что-то случилось? Нужна помощь?       — Нет, — Сичень мотнул головой из стороны в сторону. — Я съезжу по делам в офис, оставил в кабинете договор, который хотел изучить. Так, ерунда, но хотелось бы к понедельнику быть подготовленным.       Яо кивнул, приняв на веру очевидную ложь — Сичень никогда не оставляет работу недоделанной.       — Хорошо.       Выдвигаясь в путь, Сичень испытывает странную дрожь в теле. Меньше всего ему хотелось застать Усяня в объятиях любовника. Но еще меньше смирится с тем, что брата дурачат, пользуясь его безграничной любовью. Почти яростно он стискивает пальцами руль, пока едет по адресу, забитым в навигатор машины. Репетирует слова, которые должны вразумить своевольного омегу. Это ненадолго помогает ему отвлечься и до места он доезжает уже совладав с эмоциями.       Район, куда он приезжает, выглядит спальным. Нет высоток, одни дома. Вдоль дороги брошены машины. Во дворах возле дома гуляют дети и их родители. Сичень вытягивает шею и вертит головой, пытаясь понять, в каком из домов может находиться Усянь. Он сбрасывает скорость и едет на десяти километрах, продвигаясь неспешно, водит взглядом по машинам, пока не находит свою, оставленную напротив одноэтажного серого дома.       Машину, одолженную у Яо, Сичень паркует на пару домов выше, спрятав ее в тени высокого дерева. Обзор на дом наполовину скрыт, но этого достаточно, чтобы наблюдать за входной дверью, и Сичень глушит мотор, устраиваясь на водительском сидении. Ждать придется долго.       Серый дом выглядит не так богато, как другие на этой улице, но достаточно ухоженно. Подстриженная лужайка, качели, над дверью ручной колокольчик. Сичень водит взглядом по окнам, но за рольставнями, опущенных наполовину, никто не мелькает, к его разочарованию.       Скрестив руки и привалившись головой к окну, Сичень застывает, пристально следя за входом. Переживая за Ванцзи, он невольно вспомнил свои чувства, когда Цзян Чэн одним утром спустился к завтраку, щеголяя чужой меткой. Сердце бухало так громко, что, честное слово, Сичень думал умрет не сходя с места, разглядывая чужой укус.       Это было так странно и так не похоже на Цзян Чэна. Словно его подменили. За одну ночь он охладел к Сиченю, стал разговаривать сквозь зубы и не подпускал его до себя, предпочитая изолироваться в комнате. С появлением метки между ними пала железная стена, которую как бы Сичень ни старался не смог перепрыгнуть. Возможно, все дело было в другом альфе. Может тому пришлось не по нраву, что Цзян Чэн живет в доме, где есть другие и потому обозначил свою территорию. И Цзян Чэн, ради сохранения мира со своим партнером, отгородился от Сиченя. А потом он и вовсе исчез, не дав Сиченю объяснится, что брак с Яо не больше, чем договор на бумаге.       Со своим будущим супругом они встретились в компании и пришли к обоюдному решению: партнерство и не больше. Раздельные комнаты и никаких совместных детей. Яо не тот человек, с которым Сичень стал бы заводить семью. А у Яо был другой, которому он предпочел остаться верным. И это было такое облегчение — найти понимание, которое все упрощало.       Сам Сичень на деле оказался однолюбом. Потеряв возможность быть с Цзян Чэном, он потерял сам себя. Погряз в работе, уйдя в нее с головой, осунулся и зачах, как лихорадочный. Семья смотрела на него с жалостью, но не вмешивалась, решив, что это он так переживает внезапное исчезновение Цзян Чэна. Беспокоится, как бы чего не стало с омегой. Совсем не подозревая, что Сиченю кости от ревности выворачивает.       Он пытался разыскать Цзян Чэна самостоятельно. В университете сказали, что омега забрал документы без объяснения причин. Общий круг друзей ничего не слышали о том, куда бы мог направится Цзян Чэн. И даже Вэнь Цин, с которым Чэн умудрился поладить, окатил Сиченя холодным взглядом и презрительно сцедил, что понятия не имеет куда исчез его друг, но заверил, что если будет информация, то позвонит.       Так в бесплодных поисках прошло почти восемь месяцев. А потом Цзян Чэн позвонил брату, сообщив, что с ним все в порядке, что он устроился на новом месте и переживать за него не надо, у него все под контролем. Сичень, заполучив новый номер, пытался звонить Цзян Чэну, но всегда попадал на голосовую почту. Альфа Цзян Чэна все еще продолжал контролировать его общение с другими.       Сичень попросил Усяня разузнать, где теперь живет Цзян Чэн, в глупой надежде заявиться на порог, убедить омегу, что он достоин большего. Что он — Сичень — готов весь мир к его ногам положить, просто за право находится рядом. Но Цзян Чэн был и оставался скрытным, тщательно оберегая свою новую жизнь от посторонних и семьи с безжалостностью берсерка обрубая все связи.       И, в конце концов, Сиченю пришлось смирится, встряхнуть с себя оцепенение и двигаться дальше, приняв свою потерю. Никто не виноват, что он осторожничал, умалчивая о своих чувствах. Цзян Чэн был красивым и умным, само собой, что он привлекал к себе достаточно внимания тех, кто порешительней Сиченя. Все справедливо. Цзян Чэн сделал свой выбор и Сичень принял его с должным уважением. Его лебединая верность так и осталось тайной.       Чувствуя, как ноги начинают затекать от долгого сидения, Сичень перевел взгляд с окна на приборную панель. Усянь находился в доме уже два часа. Сколько еще понадобится любвеобильному омеге времени? Глухо вздохнув, Сичень отодвинул сидение до упора и распрямил ноги, вновь уставившись на входную дверь.       Мысли о Цзян Чэне невольно воскресили в памяти былые дни, когда он еще мог свободно говорить с ним и беспрепятственно заходить в комнату к омеге. На ум скользнул вечер накануне именин Цзян Чэна. Сичень улыбнулся воскрешая в памяти образ: Цзян Чэн, притаившись в углу мансарды, стоял с сигаретой и пускал дым в приоткрытое окно. Заметив парализованного удивлением альфу, омега хмыкнул и, не меняясь в лице, произнес ровным тоном — Отчитаешь, когда я докурю.       Отчитывать Цзян Чэна он, разумеется, не стал. Более того, помог избавиться от запаха сигарет. Тогда Цзян Чэн впервые открылся с другой стороны — он тоже мог быть ранимым и тоже испытывал боль. С приближением дня смерти родителей и брата, Цзян Чэн замыкался в себе, не желая ни с кем разговаривать. Но удивительным образом, позволял Сиченю оставаться рядом. Молчание было уютным и в нем было гораздо больше, чем в не озвученных словах.       Омега принимал неловкие жесты заботы и не ворчал, если Сичень плошал. Лишь плотнее кутался в толстовку или свитер, изредка позволяя себе привалится к плечу Сиченя за просмотром фильма и, что было уж совсем редким явлением, уснуть. В такие моменты Сичень ощущал себя самым счастливым человеком на земле и самым несчастным, когда ему приходилось будить омегу, потому что фильм закончился.       Он любил в нем все. Колючий взгляд, ворчание, нелюдимость, уныние, внезапную резкость и острословие. Обожал каждую его черту. Едва не задыхался, обнаружив что-то новое. Как маленькая родинка на левой лодыжке или тонкий шрам за правым ухом. Он берег эти находки, словно маленькие драгоценности. И любил Цзян Чэна. С каждым днем все сильнее.       Просидев еще полчаса, Сичень со скуки ткнул кнопку радио и покрутил передатчик, убавляя громкость. От слишком бодрого голоса диджея, у него разболелась голова и он переключил станцию, остановив свой выбор на лаунже. Тихая мелодия сонно поплыла по автомобилю, погружая Сиченя в кататоническое спокойствие.       Поздней осенью на улице быстро серело. Спальный район погрузился в предвечерние сумерки. Небо залилось красным заревом. Включились первые фонари. Дети, наигравшись потянули взрослых домой, к ужину. А Усянь все не спешил показаться на выход.       Сичень начал заметно нервничать, елозя на сидении. Он мог на работе провести без движения девять часов, но мозг занятый информацией о цифрах, удачно упускал время из виду. В машине же, ничем не обремененный Сичень был готов лезть на стену. Он не мог уткнутся в телефон, вынужденный следить за входом и не мог выйти из машины, боясь попасться на глаза. Но необходимость сидеть без дела убивала трудолюбивого альфу.       Сичень устало потер лицо, проморгался и вновь поглядел на дверь серого дома. В первом окне кто-то мелькнул и это его подстегнуло вытянутся на сиденье. Подобраться и тщательнее приглядеться. Тело мгновенно охватило напряжение, сделавшись каменным. Еще как-то жалких пять минут и дверь распахнулось. Сичень приоткрыл окно, однако слов разобрать не смог, так как находился достаточно далеко.       Первым вышел Вэй Усянь. Он что-то говорил, привычно размахивая руками. Выглядел таким, каким уехал без следов бурного романа. Одежда и волосы в порядке. Сичень нахмурился, а в следующую секунду глаза его удивленно расширились.       За Усянем вышел Цзян Чэн, держа на руках ребенка. Усянь наклонился, мягко поцеловав малыша в щеку и помахал ему рукой. Ребенок, обнимая одной рукой шею Цзян Чэна, замахал другой уходящему Усяню.       — Что? — Вырвалось у Сиченя.       Он никогда не жаловался на плохое зрение и помутнение рассудка. Однако, глядя на ребенка в руках Цзян Чэна подозревал наличие у себя и того, и другого. Он как будто смотрел на ожившую детскую фотографию — до того ребенок был похож на него.       Усянь, тем временем, прошагал к машине, снял блокировку и уселся внутрь. Отъезжая, он несколько раз просигналил и малыш на руках Цзян Чэна замахал активнее. Дождавшись, пока машина отъедет до конца улицы, Цзян Чэн опустил ребенка вниз и держа за руку завел в дом, закрыв за собой дверь.       А Сиченю понадобилось время, чтобы вспомнить, как дышать.

***

      Они встречались и раньше, но все на бегу и все мельком. Маленькими детьми Сичень их помнил плохо, но помнил, что уже тогда Цзян Чэн держал глухую оборону, предпочитая проводить время вдалеке от других детей. Омега держался особняком и хмуро смотрел исподлобья на его попытку завязать разговор.       В шестнадцать его взгляд стал жестче и острее, а глухая стена прочнее и выше. Сичень подозревал, что связано это с только что перенесенной потерей. Потому особо не рвался к знакомству ближе, давая Цзян Чэну время освоится на новом месте. Подросток был диким и шугался от любого внимания в свою сторону. Не позволял трогать его вещи и касаться себя, натягивая рукава толстовки до середины ладоней.       За шутку, что Цзян Чэн нуждается в приручении, Усянь схлопотал сильный хук справа. А Сичень впервые заметил, что глаза у Цзян Чэна серые с голубоватым отливом.       В минуты, когда старший брат Цзян Чэна не крутится рядом с ним, создавая миллион проблем в другом месте, глухая стена падает и они разговаривают. Цзян Чэн оказывается глубоко-начитанным собеседником и между ними происходит регулярный обмен книгами и мыслями. Омега перестает закрываться при Сичене и даже улыбается ему, от чего пульс сбивается и кровь кипит.       Обоюдный обмен колкостями трогает лед окончательно. Цзян Чэн ослабляет бдительность и не дергается, стоит Сиченю нечаянно его коснутся. Прикосновений становится больше, они уже приобретают осознанный характер. И Цзян Чэн как будто ластится под руку, вновь и вновь вызывая у Сиченя тахикардию.       Может Усянь не так далеко ушел от истины? И Сичень обыкновенно приручил своенравного Цзян Чэна?       Но что бы это ни было, Сичень был благодарен за оказанное ему доверие. Потому что очень скоро осознал свою влюбленность. Осознал, что ищет взгляд серых глаз на себе, а найдя отвечает зрительным контактом и теплой улыбкой. Он почти верит, что это взаимно, потому что больше ни кому Цзян Чэн не позволяет себя касаться и смотреть на кого-то так долго.       Эти выводы — сладкая мечта, приводят Сиченя в неописуемое блаженство. Он строит планы и остается рядом. В надежде, что, однажды, Цзян Чэн скажет «да».

***

      Домой он возвращается только в десять вечера. Сначала долго колесит по бездорожью, потом сидит в машине. Злость и непонимание кружат в нем едким туманом. Откуда у Цзян Чэна ребенок? Это мой ребенок? Но как? — вопросы вспыхивают красной лампочкой в мозгу, немилосердно терзая и шипя разрозненным ульем. Может Цзян Чэн встретил кого-то внешне похожего на меня? Или я что-то не разглядел, далеко же стоял? — перебирает возможные варианты Сичень. Но что еще хуже, Цзян Чэн завел семью и промолчал об этом, точно Сичень ничего не значил. Скрывался и растил ребенка, не сочтя нужным представить его. Два года, как никак, под одной крышей — неужели ни единой мысли, что Сичень поддержал бы его?       В дом он заходит внутренне заледенев. На негнущихся ногах поднимается наверх и твердым шагом пересекает коридор. Дверь в комнату закрыта, но Сичень, жаждущий ответов, забывает про вежливость и поворачивает ручку, стремительно входя в комнату.       — Ванцзи, выйди! — Холодно требует Сичень.       Брат удивленно поднимает голову, не двигаясь с места. Усянь рядом с ним, прикрывает крышку макбука и с любопытством разглядывает Сиченя.       — Ванцзи, — чуть повысив голос от нетерпения, повторил Сичень. — Мне надо поговорить с Усянем. Наедине. Пожалуйста.       Брат растерянно поднимается на ноги, оглядываясь на мужа. Усянь пожимает плечами и ободряюще улыбается. Не произнеся ни слова, Ванцзи подчиняется приказу брата и выходит за дверь, которую Сичень захлопывает неожиданно громко. Усянь вздрагивает от такого настроение и закрывает макбук, откладывая его на кровать рядом. Сичень скрещивает руки и переводит взгляд на омегу. Выглядит старший Лань потерянно. Глаза темные. Губы плотно сжатые. На щеках играют желваки.       — Вот теперь мне страшно, — выдавливает Усянь, заискивающе улыбаясь.       — Помолчи.       Сичень проходит на середину комнаты и опускается в кресло. Помолчав еще несколько минут, он оброняет первый несмелый вопрос.       — От кого у него ребенок?       Рот Усяня округляется. Сам он неловко поджимает под себя ноги, разворачиваясь к Сиченю.       — Ты про кого?       — Я видел тебя сегодня. И Цзян Чэна видел.       — Ты следил за мной? — Возмущено вспыхивает Усянь.       — Я думал, что у тебя любовник, — апатично признался Сичень. — Почему он скрывал, что у него есть ребенок? И почему только ты об этом знаешь?       Поняв, что его приперли к стенке, Усянь сдался и расслабился, вальяжно раскинув руки по сторонам.       — Я сам узнал несколько месяцев назад. Помнишь, Цзян Чэн оставил рюкзак? — Сичень коротко кивнул. В день поминального ужина, Усянь сорвался и поехал за братом, чтобы отдать забытый рюкзак. — Поехал следом за такси на остановку. А там Цзян Чэн и Вэнь Цин.       — Вэнь Цин отец? — Перебил Сичень.       — Нет, — вздохнул Усянь. — Беты не могут заделать ребенка омеге, ты и сам это прекрасно знаешь. Ты же торгуешь лекарствами для таких как я и мой брат.       Сичень согласно качнул головой, испытывая небывалое облегчение от очевидных вещей.       — Приезжаю на остановку, а там Цзян Чэн с ребенком, точной ксерокопией тебя, — Усянь махнул рукой, указывая на Сиченя, взгляд его сделался презрительным. — Я чуть с ума не сошел, решил, что ты его силой взял, поэтому Цзян Чэн сбежал.       — Что? Я бы ни…       — Да знаю я, что ты никогда. Но и своего не упустил! — Фыркнул Усянь.       Оторопев, Сичень разжал руки и недоуменно поглядел на Усяня.       — О чем ты? — Растерянно заморгал альфа, начиная злиться пуще прежнего.       Усянь умел действовать раздражающе, но до этого дня, все его выходки Сичень списывал на возрастную глупость. Сейчас же, глядя на его пренебрежение, на его расхлябанность и показательную медлительность, Сичень верно закипал.       — Объяснишься?       Едко ухмыльнувшись, Усянь отвернулся.       — Да, правду говорят, в тихом омуте, — поправив волосы, Усянь с жалостью поглядел на Сиченя. — Мне-то хоть в глаза не ври. С Цзян Чэном это прокатило, только потому что он гордый и не потерпит проигрышей.       — Я ни слова, что вылетают из твоего рта, не понимаю, — старательно проговаривая каждую букву произнес Сичень, давя в себе желание зарычать.       — Вот наглость, — откровенно забавлялся омега. — Напился, выслушал признание и заделал Цзян Чэну ребенка, а потом продолжил жить как ни в чем не бывало. Ха! А это еще про меня Цижэнь говорил, что я бесстыдник!       — Вэй Усянь! — Громыхнул Сичань. — Соберись!       Нервно икнув, Усянь бегло осмотрел всего Сиченя. На лице читалось мучительное непонимание. Альфа нервно заламывал пальцы, действительно не подозревая, что происходит.       Усянь поглядел на дверь, куда вышел муж и задумчиво пожевал губу.       — Слушай, а ты когда-нибудь пил до того случая с Цзян Чэном?       — Как это связано?       — Напрямую, — улыбнулся Усянь, и пальцем показал на дверь. — У Ванцзи низкий порог восприимчивости к алкоголю — отключается мгновенно и после ведет себя странно, но мило. — Омега подобрался, рассуждая вслух. — Может, у вас это семейное? Так ты пил раньше?       Не понимая к чему ведет Усянь, Сичень, тем не менее ответил.       — Нет. Ни до, ни после.       Вдруг, Усянь спрыгнул с кровати и беспокойно забродил по комнате, складывая у себя в голове теорию, по которой становилось понятно, почему Сичень вел себя, как придурок на следующее утро.       — Что если ты выпил, дошел до дома, получил признание Цзян Чэна — уверен это было куда романтичнее, чем у камня с острова Пасхи, — хихикнул Усянь. — Ты ответил тем, что переспал с ним, оставил свою метку. А наутро, проснувшись в одиночестве, ничего не помнил.       — Так все было? — Пораженно протянул Сичень.       — Со слов братца, — пожал плечами Усянь. — Он попытался поговорить с тобой на следующий день, но так как ты ничего не помнил, он решил, что ты стыдишься того, что вы переспали. И, как следствие, продемонстрировал свой крутой нрав. А два месяца спустя, понял, что беременный и скрылся с Лань-хауса. — Просиял Усянь.       Сичень опустил голову, уставившись в пол. Он ничего не помнил из того, что ему только что наплел Усянь. Да, они тогда с Цзян Чэном выпили, омега довел его до дома и уложил спать. А потом ничего не было. Или было?       Он глубоко вздохнул, закрывая глаза и попытался воззвать память к тому вечеру. По возвращению домой в голове была звенящая пустота. Он бы точно помнил признание Цзян Чэна. Помнил бы их первый раз. И точно бы помнил, как оставил метку, которая все перевернула в их жизнях вверх дном.       — Вижу, мыслительный процесс пошел, — хмыкнул Усянь. — Может поставим эксперимент? В холодильнике пиво только с низким содержанием алкоголя, но…       — Это мой ребенок, — потерянно выдохнул Сичень и посмотрел на Усяня так, будто бы видел его впервые.       — Да, мои поздравления, — наигранно воскликнул омега. — Только умоляю, не сдавай меня Цзян Чэну. Он убьет меня. И лишит права видится с Хуанем, а Хуань такой милый…       — Хуань? Это его имя? — Переспросил Сичень.       С открытием новой действительности, он сделался жадным. Цзян Чэн бессовестно украл у него шесть лет жизни, живя в отдалении с их ребенком. Ох, Сичень был так зол и так счастлив, одновременно.       — Да, это его имя, — выдохнул Усянь, присаживаясь на край кровати, напротив Сиченя. — Ну и кашу вы заварили, братцы. Впору книгу писать. А я ведь подозревал, что все не так просто, — огорченно протянул омега. — Иногда так хочется, взять эту тупую упертую голову Цзян Чэна и ударить несколько раз. — Он метнул взгляд на Сиченя и скривился. — И ты туда же — пить не умеешь, не берись.       — Какой он? — Замер Сичень, оставаясь глухим к рассуждениям Усяня.       — Хуань? Замечательный малыш. Любит рисовать — у них по дому куча его рисунков висит. Еще ему нравится мультик с этим дурацким персонажем, — омега поднял руки над головой, полагая, что Сичень узнает образ. — Инопланетянин какой-то, который живет в обычной семье. Он его столько раз пересмотрел, что меня уже начало тошнить — не знаю как Цзян Чэн это переносит.       Сичень улыбнулся, живо предоставляя лицо Цзян Чэна за очередным просмотром одного и того же. Но будучи папой, смиренно сносил выбор сына. Видимо, родительство меняет людей.       — Что намерен делать? — Невзначай поинтересовался Усянь.       — Вернуть семью.       — А если Цзян Чэн настолько против, что даже слышать ничего не хочет? Я пытался с ним поговорить, — пожаловался омега.       — Значит, буду стараться обернуть это желание в противоположное. — Спокойно изрек Сичень. — Поговорю, для начала. Я не единственный, кто недопонял другого.       Вздохнув, альфа откинулся на спинку кресла и устало потер глаза. Столько лет он оставался один, не подозревая, что у него есть семья. И если он ей не нужен, то они нужны ему. От этого решения Сичень не отступится. Придется Цзян Чэну пообломать свои зубы об его твердость.

***

      Цзян Чэн поглядел на свое отражение в полированной поверхности стола и поправил галстук. До конца рабочего дня оставалось тридцать минут и он уже начинал думать о том, что приготовить на ужин. Еще надо заехать по дороге в магазин — у Хуаяня закончился сок, который сын пил литрами.       Сменщик уже прибыл в отель и сейчас переодевался, готовясь заступить на смену. Цзян Чэн проверил количество бланков, убедился, что в кассовом аппарате стоит полная катушка, полистал почту и сайт, на случай бронирования онлайн и успокоился. Смену он передаст в идеальном порядке.       За день въехало небольшое количество — только несколько туристов, пожилая пара, празднующая свою годовщину и четверо менеджеров, частенько останавливающиеся у них в командировках. Один из них любил пофлиртовать с Цзян Чэном, но омега, действуя с хладнокровностью профессионала, заполнял бланк, принимал расчет и передавал ключи его коллегам, игнорируя надоедливого Дон Жуана. Как и игнорировал настырно оставленные визитки, безапелляционно отправляя их в мусорное ведро.       Он никогда не гнался за случайными связями и не являлся поклонником секса без обязательств. Его единственный раз привел к появлению Хуаня. С тех пор вся сексуальная жизнь с альфами сошла на нет. Удовлетворить он мог сам себя и без партнера, не затрачивая сил больше, чем бы это потребовалось с альфой.       Цзян Чэн поглядел на часы в углу монитора и тихо вздохнул. Почему под конец смены время ползет так медленно? Тихая трель колокольчика над дверью известила о новом посетителе и Цзян Чэн поднял голову, чтобы встретить клиента дежурной улыбкой, которая тут же увяла.       Сичень вошел в отель не спеша, разглядывая обстановку. В своем костюме и портфелем в руках, он вполне мог бы зайти за командировочника, нечаянно остановившегося в отеле. Но взгляд острием упершийся в Цзян Чэна, советовал ему не обманываться.       Продолжая сохранять видимость спокойствия, Сичень приблизился к стойке регистрации и опустил портфель на поверхность.       — Добрый день, Цзян Чэн, — вежливо поздоровался он.       Цзян Чэн сглотнул комок вязкой слюны. Ладони вспотели и предательски задрожали.       — Добрый день! По делам? — Уточнил он, выкладывая бланк на стол.       — Да, по семейным, — хмыкнул Сичень, угрюмо сверля омегу немигающим взглядом. — Когда у тебя заканчивается смена?       — Через тридцать минут, но я очень занят и не смогу задержаться, чтобы поговорить с тобой, — Цзян Чэн встал полубоком, опустил ладонь на мышку и открыл новое окно программы.       — Не беда. Можем вместе поехать за сыном. Поговорим по дороге.       Сичень испытал мстительное удовольствие, наблюдая, как нервно дернулся омега, прикусив губы и прикрыв глаза.       — Это не твой ребенок, — тихо прошептал Цзян Чэн.       — Тогда я пойду в суд, чтобы доказать свое отцовство. Поверь, я это сделаю, потому что чертовски зол.       Цзян Чэн пораженно выдохнул и перевел мрачный взгляд на Сиченя.       — Ты не посмеешь! — Зашипел он.       — Проверим? — Сичень оперся локтем в стойку и нагнулся ближе. — Шесть лет ты делал вид, что Хуаня не существует. Выставлял меня идиотом. Обрывал все связи. Как думаешь я себя чувствую внезапно узнав, что я отец?       Недоверчиво фыркнув, Цзян Чэн повернулся обратно, скрещивая руки.       — Ты не отберешь у меня сына!       — Конечно. Потому что я верну тебя и нашего сына, — тонко улыбнулся Сичень.       Истеричный смешок проскользнул наружу: Цзян Чэн прикрыл рот ладонью и насмешливо поглядел на Сиченя. Возможно, его забавляла решимость Сиченя, но его слова, в которые он, похоже, твердо верил, вызвали у него только трогательное сочувствие и смех.       — Ты серьезно? — Недоуменно отвел руку Цзян Чэн во все глаза уставившись на спокойного Сиченя.       — Вполне, — легко согласился Сичень.       — Ты смешон! — Раздраженно сплюнул Цзян Чэн. Опершись ладонями на стойку, он приблизил лицо к Сиченю и прошептал. — Проваливай! Ты ни хрена здесь не получишь.       Сичень улыбнулся шире с нежностью поглядев на разозленного омегу.       — Получу, — все с той же уверенностью произнес альфа. — Метка, — он указал пальцем на шею. — Стоит мне применить рык и ты подчинишься.       Краска с лица Цзян Чэна сошла, как талый снег по весне.       — Ты совсем совесть потерял? — Едва шевеля губами спросил Цзян Чэн. — Потрахались и ладно, с кем не бывает. Но это, — он развел ладони. — Это уже слишком.       Живот неприятно скрутило. Нервная тошнота подкатила к горлу, ощущаясь на языке ядовитым желудочным соком. Вот за что Цзян Чэн ненавидел свою сущность. Один укус и он, действительно, беспрекословно подчиняется альфе.       — Уходи, пожалуйста, — уже жалобно попросил Цзян Чэн. — Я же сделал, как ты хотел.       — А как я хотел? — Вскинул тонкие брови Сичень.       Цзян Чэн сморщился, отводя взгляд. Разве Сичень всегда был таким моральным уродом?       — То, что произошло между нами было ошибкой. Я это понял и принял и отошел от тебя.       — М, — промычал Сичень, поджав губы. — Только этого не было. Мне не это нужно было. А нормальный разговор. Потому что я из-за алкоголя ничего не помнил.       Глаза Цзян Чэна полезли на лоб. Второй раз он не рассмеялся, хотя нелепость ситуации требовала смеха. Он нервно облизал губы и сокрушенно покачал головой.       — Я по твоему такой идиот? Должен поверить в эту небылицу? Забыть из-за алкоголя? Господи, да тебе не фармкомпанией управлять надо, а сценарии писать! — Раздраженно воскликнул Цзян Чэн.       — Усянь предложил поставить эксперимент. Так как Ванцзи под его контролем пил и вел себя странно, он пришел к выводу, что у нас семейная низкая восприимчивость к алкоголю.       — Еще и Усянь, разумеется, — обреченно вздохнул Цзян Чэн. — Вы с мои братом знатные выдумщики. Посмеялись и будет. Уходи!       К стойке подошел сменщик и вопросительно улыбнулся Сиченю. Альфа приветственно качнул головой и вытащил из внутреннего кармана кошелек с документами.       — Хочу забронировать у вас комнату на год. Или какой у вас там самый длительный срок? — Под взгляд взбешенного донельзя Цзян Чэна, Сичень, обаятельно улыбаясь, протянул карточку второму администратору.       Загнанный в ловушку присутствием сменщика, Цзян Чэн может только недовольно стиснуть зубы, мысленно проклиная Сиченя на все лады. В отчаянье он смотрит, как коллега вводит данные клиента в компьютер и протягивает бланк, в котором Сичень расписывается. От количества нулей на тачпаде у Цзян Чэна зарябило в глазах. Сичень, не дрогнув ни одним мускулом, расплатился за номер и убрал карточку обратно в карман, взамен вытаскивая визитку.       — Полагаю, я у тебя в черном списке, — он выложил белый прямоугольник на стойку и двумя пальцами придвинул к Цзян Чэну. — Здесь и личный, и рабочий. Я дам тебе вечер на размышление, а потом жду звонка.       На прощание он улыбается второму администратору и, подхватив портфель, идет заселяться в номер. Цзян Чэн в растерянности хватается за стойку, чувствуя, как твердая опора под ногами ускользает, коварно крутанув его мир перед глазами.

***

      Уложив Хуаня спать, Цзян Чэн впервые за долгое время решает выпить. В холодильнике завалялась початая бутылка водки и, проверив срок годности, щедро льет спиртное в стакан. Осушив наполовину, Цзян Чэн морщится, со стоном зажимая переносицу пальцами. Водка обжигает рот и гортань, сразу же отдаваясь в голову. Омега жадно вдыхает воздух, пытаясь прийти в себя.       Как он умудрился за три месяца потерять спокойную жизнь? Чертов Цижэнь, не мог пожить подольше? — Пьяно подумал Цзян Чэн, доливая выпитое. Выкинув бутылку в мусорку, Цзян Чэн подхватывает стакан с тумбы и перемещается на диван, устраиваясь перед выключенным телевизором.       Сделав еще один внушительный глоток, он достал из заднего кармана джинс телефон и осоловело поглядел на экран. Все сказанное Сиченем было похоже на бред. И его заявление, что он вернет Цзян Чэна — детский лепет. Кого он собрался возвращать? Того, которого стыдился? Чокнутый, — презрительно фыркнул омега, снимая блокировку с телефона.       Вбив имя брата в адресной строке, Цзян Чэн свайпнул кнопку вызова и поднес телефон к уху. Пошли первые гудки и омега отставил стакан на стол.       — Пока ты не начал сыпать угрозы, братец, хочу заявить, положа одну руку на сердце, а другую на Библию, что я тут не причем! — Бодро затараторил Усянь. — Я никому ничего не говорил, молчал, как рыба! Я даже ездил на машине Сиченя, чтобы Ванцзи ничего не заподозрил. Не знаю, как так вышло, но Сичень проследил за мной, решив, что у меня любовник. Вот! — На одном дыхании выпалил Усянь, сразу же переводя стрелки.       Цзян Чэн усмехнулся и потянулся, развалившись на диване.       — Идиот. Первое правило, когда хочешь что-то скрыть — чисти историю поиска. Это же касается навигатора в машине. — Беззлобно проворчал Цзян Чэн.       Усянь на том конце телефона досадливо простонал.       — Я же не думал, что он полезет туда…       — Ты вообще не думаешь, — парировал Цзян Чэн.       — Что он сделал?       — Снял номер на год в отеле, в котором я работаю. И тут, я полагаю, не обошлось без тебя. Адрес дома еще можно было вытащить из навигатора, но адрес работы назвал ты!       Усянь неловко умолк, подбирая новое оправдание.       — Ладно, возможно я живу последний вечер, но я должен это сказать: он ничего не помнил о том дне! Ты бы видел его лицо, когда я ему рассказал.       — Актер без оскара, — скривился Цзян Чэн.       — Нет! — Заспорил Усянь. — Он выглядел таким потерянным, таким… таким шокированным. Послушай, Лани и алкоголь это настолько несовместимые вещи, что нарочно не придумаешь. Сичень никогда не пил до того вечера и не знал влияние спиртного на свой организм. — В трубке что-то щелкнуло и Усянь затараторил в два раза быстрее, что с ним бывало, когда он нервничал. — Ты же помнишь, что при Цижэне алкоголя отродясь не водилось? Наверняка, старик знал о том, каким веселым становится под мухой и потому зорко бдел его наличие: не мог позволить себе потерять маску старого зануды.       Опьяненный Цзян Чэн рассмеялся словам брата, представляя Цижэня, сбривающим бороду.       — Ванцзи от алкоголя вырубается моментально. А у Сиченя форматируется жесткий диск. Жаль, что мы так и не смогли напоить Цижэня, ух, я бы посмотрел на него пьяного, — мечтательно протянул Усянь.       — Ты всерьез веришь, что у кого-то может выпасть целый кусок ночи из головы из-за алкоголя? — Цзян Чэн протянул руку к стакану и отпил водки, морщась от того как загорчило на языке.       — Да, — быстро ответил брат и вздохнул. — Я верю Сиченю, правда. Он не помнил ничего. Я понимаю, как это выглядит в твоих глазах: очень удобная версия в пользу Сиченя. Я и сам так подумал, но глядя на него, понял, что он не врет.       Брат смолк. Цзян Чэн допил одним залпом остатки водки и поставил стакан на пол, растягиваясь на диване во весь рост.       — Я кое-что скажу, ты только не злись, ладно? — Выдохнул в нерешительности Усянь. Цзян Чэн промычал в ответ согласие, и брат, глубоко вдохнув, заговорил. — Возможно у тебя прошли чувства к Сиченю — это нормально. Даже лучше, если ты просто будешь считать его другом. Потому что так ты сможешь выстроить грамотные отношения с отцом своего ребенка. А Хуаню нужен его отец.       — Он угрожал мне судом.       — Он зол, А-Чэн. Это понятно. Ты напуган и в бешенстве от его действий. Он зол и растерян. Вы оба на эмоциях. Вам надо успокоиться и поговорить, прояснить ситуацию. Дай ему шанс! Клянусь, никто не отберет у тебя Хуаня. Я за тебя. Если потребуется вмешательство, я подключу Ванцзи. Но никто, повторяю, никто не заберет у тебя сына.       Бездумно поводив взглядом по потолку, Цзян Чэн прикрыл глаза, возвращаясь в момент разговора с Сиченем. Тот утверждал, что ничего не помнит. Но Цзян Чэну было сложно в это поверить. Он все еще помнил настороженный взгляд Сиченя, когда он попытался спросить, что к нему испытывает альфа. Выглядел он как нашкодивший кот, знающий, что перепутал хозяйский тапок с лотком, но и понимающий, что ему за это ничего не будет.       — Братец, ты еще там? — Обеспокоенно позвал Усянь.       — Мгм, — подал голос Цзян Чэн, открывая глаза. — Я ему не верю, Усянь.       Усянь протяжно вздохнул, но промолчал.       — Но, может ты прав. Мне придется с ним поговорить. Возможно, пары дней в неделю с Хуанем ему будет достаточно, чтобы он не пошел в суд, — с заплетающимся языком проговорил Цзян Чэн.       Сердце сжала ледяная рука страха. Он был готов уступить Сиченю все, что у него имеется, только бы оставить сына у себя.       — Да, думаю пары дней будет более чем достаточно, — согласился брат.       — Мгм, — сонно произнес Цзян Чэн. — Ладно, я устал, позвоню в другой раз.       — Хорошо, А-Чэн! — Тепло ответил Усянь. — Сладких снов! И обними за меня Хуаня!       Цзян Чэн отклонил вызов и сунул телефон под валик. Сон настигает его быстрее, чем он находит в себе силы перебраться с дивана в удобную кровать. Уставший и эмоционально измотанный, Цзян Чэн закрывает глаза, погружаясь во мрак.

***

      С приближением вечера Центральный парк пустеет. На дорожках редкие люди: бегуны, собачники и несколько рабочих, спешащих со смены домой. Цзян Чэн поднимает воротник свитера и дует на озябшие ладони. Качель под ним натужно скрипит, стоит ему шевельнуться.       Освободившись с занятий раньше, он решает свернуть с дороги и прогуляться. В итоге, погруженный в свое унылое настроение, задерживается в парке допоздна. Все равно его дома никто не ждет. Усянь с его вечно неуемным шилом в заднице, переключил все свое внимание на Ванцзи. Цижэнь проявлял вежливый интерес только к его академическим достижениям. А знакомые и друзья по школе спешили к своим семьям.       Свою семью он потерял полтора года назад. Освобожденный от нужды спешить, Цзян Чэн частенько задерживался то в школе, то в библиотеке, то прятался в парке. Оставаясь в толпе, он был в полном одиночестве. Прохожие скользили по нему незаинтересованным взглядом, как по витрине с товаром, который им не нужен. И его это устраивало.       Он выставил ногу с подножки и наклонил голову, прижимаясь виском к железному пруту качели. Со вздохом со рта сорвался молочный пар. Цзян Чэн полуприкрыл глаза, отрезая себя от внешнего мира, и качнул ногой, слушая противный скрип заржавевших петель. Еще немного и пойду домой, — подумал омега и открыл глаза, испуганно вздрогнув. Перед глазами оказался не парк, а стаканчик из старбакса.       — Решил, что тебе не помещает согреться, — раздался за спиной голос.       Цзян Чэн оглянулся к тихо подошедшему Сиченю.       — С-спасибо, — сдавленно произнес омега, забирая стакан из рук альфы.       Озябшие пальцы обжигают картонные бока и он неловко переносит стакан из ладони в ладонь.       — Как ты нашел меня? — Цзян Чэн поглядел на Сиченя.       Тот был в легкой куртке и джинсах, значит уже успел вернутся домой со стажировки и переодеться. Сичень устроился на соседнюю качель и поглядел в даль.       — Ты иногда ходишь через парк, я видел тебя несколько раз, проезжая по мосту, — Сичень взглядом показал на мост над рекой, по которому лениво ползли автомобили. — Усянь сказал, что ты ушел из школы рано. Библиотека закрывается в пять. Сейчас семь. Значит, ты в парке. — Улыбнулся Сичень, повернув голову в сторону Цзян Чэна.       — Блестяще, Шерлок, — фыркнул Цзян Чэн, не сдержав улыбки. Отогнув «язычок» на крышке, сделал первый глоток и повел плечами от удовольствия — тепло напитка приятно растеклось в груди, согревая.       Сичень звонко рассмеялся, отведя взгляд. Он поглядел под ноги, водя носком кроссовки по песку. Молчание, как всегда, было не натянутым — казалось, оба не нуждались в словах, наслаждаясь присутствием другого в тишине.       Сичень нырнул в карман куртки и вытащил руку, на ладони протягивая Цзян Чэну небольшой замшевый мешочек. Омега удивленно выгибает бровь.       — Подарок, — поясняет Сичень. — У тебя день рождения. В день рождение принято дарить подарки. — Улыбнулся альфа.       Цзян Чэн порадовался, что его щеки на холоде покраснели, замаскировав полоснувшее румянцем лицо. Он раздвинул ноги, устраивая стакан с чаем между коленей, и потянулся за мешочком. Внутри все зазвенело натянутой струной — это было странно, дико, но приятно, что Сичень помнил о его дне рождении.       Потянув узелок, Цзян Чэн раздвинул пола мешочка и выронил на ладонь кольцо, задушено вздохнув. Кольцо папы. Врачи сказали, что кольцо пришлось разрезать, чтобы снять с пальца, и Цзян Чэн без сожаления разрешил его выкинуть, решив, что семейную реликвию не восстановить.       Вопреки решению Цзян Чэна, Сичень сохранил кольцо и восстановил его былой вид. Не было ни сколов, не царапин. Место разреза мастерски запаяли и вставили новые камни.       В уголках глаз запекло и Цзян Чэн опустил веки, сжимая кольцо в руке.       — Спасибо! — С чувством произнес омега. — Наверное, это безумно дорого…       — Это подарок. Твоего спасибо более чем достаточно, — мягко осадил Сичень.       Цзян Чэн приоткрыл глаза и посмотрел на Сиченя, понимая, что любит этого человека бесконечно сильно. Он стиснул зубы и картонно улыбнулся, не решаясь сказать о большем.       — Хочешь домой? Или можем посидеть в машине, там теплее, — предложил Сичень.       Цзян Чэн шмыгнул носом и кивнул, соглашаясь на все. Лишь бы продлить миг блаженства. Лишь бы Сичень был рядом всегда.

***

      Утром Цзян Чэна будит Хуань. Омега, разлепив глаза, растерянно оглядывается, вспоминая вчерашний вечер: похоже, он все-таки перебрал и уснул на диване. Наскоро умывшись и приведя себя в порядок, Цзян Чэн готовит завтрак и попутно набирает Сиченю сообщение несколько раз стирая написанное.       Первый раз выходит слишком агрессивно. Второй жалобно. В третий более-менее, но его все еще не устраивает формулировка и он опять зачищает текст. Отложив телефон в сторону, Цзян Чэн принимается за завтрак, не переставая думать о словах для Сиченя. Хуань пробует выканючить разрешение включить телевизор, но быстро уловив, что папа без настроения, сдается и расправляется с завтраком без мультиков.       — А дядя Вэй приедет на выходные? — Скромно поинтересовался мальчик, раскачиваясь на стуле. Ему нравилось проводить время с Усянем. Он не был строгим и разрешал есть в машине. А еще рассказывал смешные истории про папу, роняя авторитет последнего в глазах ребенка.       Цзян Чэн строго поглядел на сына, и тот поставил ножки стула на пол.       — Не знаю, лисенок. Посмотрим.       Собрав посуду и составив ее в раковину, Цзян Чэн помогает сыну одеться и переодевается сам. Поглядев на себя в зеркало, Цзян Чэн мысленно стонет — водка на ночь было плохим решением. Он не выспался на жестком диване, голова жутко болела и залегшие серой тенью синяки под глазами не добавляли его виду очков привлекательности.       Заправив футболку в джинсы и спрятав цепочку с кольцом под ткань, Цзян Чэн натянул толстовку и вышел из комнаты.       — Уже собрался? Молодец, — похвалил он сына.       Хуань с цветастым рюкзаком на коленях, сел на диван дожидаться папу. Цзян Чэн замер, оглядывая ребенка. Волна нежности затопила его грудь, парализовав легкие. Он сморгнул, находя в Хуане черты Сиченя, и отвернулся.       Достав из аптечки аспирин, Цзян Чэн проглатывает сразу две таблетки и запивает водой. Проверив, все ли он отключил, Цзян Чэн берет ключи от машины с тумбочки и взмахом руки, подзывает к себе Хуаня.       — Можно я открою машину? — Попросил Хуань.       Цзян Чэн вложил брелок в маленькую ладошку, а сам принялся закрывать дверь дома. Хуань радостно подскочил к старенькой киа и нажал кнопку сигнализации. Машина моргнула фарами и снялась с блокировки. Хуань открыл дверь, забрался на заднее сиденье, устраиваясь в детском кресле. Цзян Чэн подошел к машине.       — Пристегнулся? — Спросил он, заглядывая назад.       Хуань улыбнувшись, закивал. Цзян Чэн вздохнул и оперся ладонью в крышу киа, второй рукой сжимая телефон. Сообщение он отсылает, выбрав самой простой вариант текста: В Центральном парке. В 10.00. И садится в машину, чтобы отвезти сына в садик.

***

      Рэндж Сиченя он замечает сразу. Утром понедельника на парковке парка машин не так много. А такая марка особенно выделяется среди прочих. Ко всему, машина успела примелькаться глазу Цзян Чэна, поскольку Усянь ездил на ней три месяца.       С тяжелым сердцем, омега отстегивает ремень и выходит. Сичень, увидев Цзян Чэна, тоже покидает машину. Выглядит он не лучше Цзян Чэна и это несколько сбавляет напряжение в теле омеги.       — Доброе утро! — Первым заговаривает Сичень.       Цзян Чэн приветствует его наклоном головы и скрещивает руки.       — Пройдемся или можем поговорить в машине? — Предлагает Сичень.       — Лучше пройдемся, — выбирает Цзян Чэн.       Сохраняя расстояние в несколько шагов, они входят в парк. Цзян Чэн зябко ежится, оглядываясь по сторонам. Сичень вежливо молчит и держит руки в карманах брюк.       — Пары дней в неделю тебе будет достаточно? — Бесцветным голосом интересуется Цзян Чэн.       — Для начала — да, — отвечает Сичень.       Цзян Чэн зло усмехается и разворачивается к альфе.       — Это единственное предложение. Либо да, либо проваливай!       Сичень неспешно поворачивается, замирая напротив.       — Я же сказал, что я верну тебя.       — Я думал, что мы вчера свернули этот цирк.       — Это не цирк, — Сичень шагнул вперед, сокращая дистанцию. — Я люблю тебя. И мне жаль, что так долго тянул с этим признанием.       Цзян Чэн коротко рассмеялся, отворачивая лицо. Похмелье еще не отступило и ему все еще раскалывало голову от боли.       — Два дня в неделю. Ты будешь приходить, как дядя или еще какой родственник. Хуань ни в коем случае не должен знать, что ты отец. И ты не посмеешь применить свой рык, в противном случае, я сверну тебе шею! — Отрывисто выпалил омега.       Сичень тепло улыбнулся, и даже помятый вид не смог разрушить его очарование.       — Ты так прекрасен, когда злишься, — мечтательно произнес Сичень. — Интересно, Хуань характером в тебя?       — Я не хочу слышать твой бред! — Гнево взорвался Цзян Чэн. — Ты наиграешься в отца и оставишь сына, как отбросил меня? О, знаешь что, забудь. Хватит нескольких часов в неделю.       Вспыхнув, точно спичка, Цзян Чэн отворачивается. Сичень ловит его за руку, ласково огибая пальцами запястье и тянет на себя.       — Обещаю, я буду положительнее самого плюса. Санта-Клаус, пасхальный кролик и Том Хэнкс в одном лице, — с улыбкой произносит Сичень.       Дернув рукой, Цзян Чэн недоверчиво хмурит брови.       — Я тебе не верю. Твоих слов никогда не будет достаточно. Это не тебе всю ночь довелось просидеть возле кровати ребенка, когда он мучился от прорезающихся зубов. И это не ты прошел ветрянку, краснуху и скарлатину! Не тебе пришлось объяснять ребенку, почему он без отца!       — По чьей же вине это произошло?       — По твоей! Не умеешь пить — не берись! — Осек Цзян Чэн.       Сичень неожиданно прыснул, прикрыв лицо ладонью.       — У вас с Усянем фразы одни на двоих.       — Идиот, — ядовито прошипел омега, против собственной воли краснея.       — Да, наверное. Но чисто для справки: я не отступлю, можешь кричать сколько влезет. И ты скажешь Хуаню, что я его отец.       Возмущение заклокотало в груди Цзян Чэна. Он сжал кулаки, готовый ринутся на Сиченя. Может ему и удалось обмануть Усяня, но он — Цзян Чэн — ни на миг не поверит в эту нелепость.       — Я терплю тебя только ради сына. Если я ещё хотя бы раз услышу это ерунду — можешь забыть дорогу до моего дома. Усек?       Сичень, пропуская угрозу мимо ушей, снова взял Цзян Чэна за руку. Разозленный Цзян Чэн никак не реагирует на прикосновение. Тело омеги мелко дрожит от гуляющего внутри гнева. Грудная клетка вздымается и опадает от частого дыхания.       — Приедешь в субботу к половине двенадцатого. Ты двоюродный брат, не больше.       — Отец, — настаивает Сичень.       — Друг семьи.       — Отец, — упрямо повторяет альфа.       Цзян Чэн клацнул зубами, зло смотря в медовые глаза, смотрящие в ответ так тепло, что обжигает.       — Адрес знаешь, — дернул руку Цзян Чэн, высвобождаясь из чужой хватки.       Развернувшись на пятках, он быстрым шагом отходит от Сиченя, пока его глупое сердце разрывает от радости, а разум напряженно гудит, напоминая о том, как Цзян Чэну было тяжело, когда Сичень от него отказался. Не стоит терять голову, ведь в одиночестве безопаснее всего.

***

      Утром субботы, Цзян Чэн нервно суетится по дому, перекладывая вещи с места на место. Водит тряпкой по поверхности мебели. Добивается симметричности, двигая стол. И постоянно смотрит на часы, отсчитывая минуты до появления Сиченя.       Поймав себя на мысли, что слишком старается, Цзян Чэн раздраженно фыркнул и уселся на диван, ткнув в пульт. С чего ради? Это не ему надо прилагать усердие, чтобы понравится. Кто вообще такой Сичень, чтобы он так напрягался, стесняясь простоты дома?       С Хуанем Цзян Чэн поговорил за несколько дней до субботы.       — Лисенок, выключи звук, мне надо с тобой поговорить, — тихо попросил он у сына, присаживаясь рядом.       Хуань послушно выключил телевизор и повернулся к папе, приготовившись слушать.       Сделав глубокий вдох, как перед заходом в воду, Цзян Чэн осторожничая, начинает говорить.       — Помнишь, ты спрашивал, почему у тебя нет отца?       Хуань сосредоточенно наморщив лоб, утвердительно кивнул. В сочетании с округлыми детскими щечками, серьезность на маленьком личике выглядит комично, но Цзян Чэну не до смеха.       — И я сказал, что мы вернемся к этому разговору, когда ты повзрослеешь. — Напомнил Цзян Чэн. — Спасибо тебе, что ты тогда не стал капризничать и принял все спокойно. — Омега протянул руку, чтобы взять руку сына в ладонь. — Иногда бывает так, что семьи не полные по разным причинам. И ничьей вины тут нет. Мы с твоим отцом повздорили… сильно повздорили и разошлись еще до твоего рождения. — Цзян Чэн нервно облизал губы. — Я тогда еще не знал, что жду тебя и поэтому ушел. — Он будет гореть в аду за свою ложь. — А когда ты родился, я все еще был обижен на твоего отца и решил ему ничего не говорить. Извини меня за это.       Хуань вытянулся, садясь на диване прямо. Золотисто-карие глаза зажглись живым любопытством.       — Вы помирились? — С надеждой спросил сын.       — Не совсем. Но мы решили, что если ты хочешь, то отец может приходить, чтобы повидаться с тобой…       — Я хочу! — Воскликнул Хуань, невежливо перебивая.       И последняя надежда не допускать Сиченя обратно в свой мир рухнула у Цзян Чэна на глазах. Хуань так воодушевился встречей с отцом, что лишать ребенка этой возможности омега был не в силах. Каждый вечер Хуань перед сном расспрашивал Цзян Чэна какой из себя отец, что ему нравится, что он любит. А утром всегда спрашивал, не передумал ли Сичень и точно ли он приедет. Сердце Цзян Чэна болезненно ныло и сжималось от детской наивности. Если бы он мог, он сжал бы ребенка в своих объятиях навсегда, чтобы скрыть от всего мира.       — Лисенок, ты не обязан ему нравится. Все хорошо, ладно? — В который раз напомнил Цзян Чэн сыну. — Если тебе что-то не понравится, почувствуешь себя не хорошо или что бы там ни было — дай мне знать и я выставлю его за дверь!       Он не наблюдал такого возбужденного состояния у сына перед знакомством с Вэй Усянем. Накануне субботы он укладывает Хуаня несколько раз. Предвкушающий долгожданную встречу, сын никак не может уснуть. Количество вопросов про отца удваивается, вызывая у Цзян Чэна головную боль. И не сдержавшись, Цзян Чэн рычит, пригрозив отменить встречу, если сын сейчас же не закроет глаза. Хуань испуганно зажмуривается, натягивая одеяло до носа, всем своим видом давая понять, что уже спит и папе не стоит переживать по пустякам.       За несколько минут до назначенного времени по дому разносится трель звонка. Хуань тут же выходит из своей комнаты, Цзян Чэн оглядывается на сына, глотая тугой комок эмоций — ребенок надел свою любимую футболку и беспокойно теребил лапу мягкой игрушки.       — Все хорошо, я рядом, — мягко проговорил Цзян Чэн.       И подошел к двери. В отличии от Вэй Усяня, Сичень пришел с пустыми руками — и Цзян Чэн оценил это. Попытайся альфа купить ребенка подарками, Цзян Чэн бы только еще сильнее в нем разочаровался. Альфа сменил излюбленный костюм на джемпер и вельветовые брюки, стараясь выглядеть менее официозно, чем на встрече с клиентами. Это Цзян Чэну тоже понравилось.       — Привет, — буркнул омега, отходя в сторону.       Сичень поздоровался с ним, голос его подрагивал.       — Я сказал Хуаню, что ты его отец, — ничего невырожающим голосом сообщил Цзян Чэн, закрывая за Сиченем дверь и поравнялся рядом с ним. — Хуань — Сичень. Сичень — Хуань.       Сын, все еще прижимая мягкую игрушку к себе, вышел вперед и молча поглядел на отца. Сичень поддернул брюки и присел, согнув колени. Ребенок сделал еще один шаг, а Сичень протянул руку.       — Привет!       От того, как неуверенно вел себя всегда открытый Хуань, Цзян Чэн сто раз успел пожалеть, что ввязался в это сомнительное предприятие. Сын нерешительно разжал ладонь и вложил руку в руку Сиченя, скромно улыбаясь отцу.       — Здравствуйте, — невнятно произнес ребенок, не зная как себя вести с новым знакомым.       — Кто это у тебя? — Перевел Сичень взгляд на игрушку в руках Хуаня.       Ребенок протянул вперед игрушку, демонстрируя отцу.       — Это Стич. Он инопланетянин, который живет в обычной семье и ловит своих братьев. Хороших он оставляет, а плохих Джамба прячет в своей лаборатории. — Объяснил Хуань. — А еще Стич дружит с Лило. И там есть Пикли, он неуклюжий и смешной, — тараторил ребенок, перечисляя персонажей.       Цзян Чэн мысленно поаплодировал Сиченю. Поинтересоваться у ребенка его любимым персонажем — это сильный ход.       — А какой у тебя любимый эпизод? — Спросил Сичень.       — Когда Стич остается в семье, — воодушевленный внезапным интересом отца к мультику, Хуань принимается пересказывать сюжет.       Цзян Чэн тихо выдыхает и перемещается на кухню, наблюдая оттуда за установившейся беседой. Он не вмешивается разговор, проверяя Сиченя на крепость. И Сичень блестяще справляется, слушая сына и вставляя в нужным местах свои комментарии и вопросы. Он обращает внимание сына на Нани, сравнивая сестру Лило с Цзян Чэном — и омега давится чаем, смущенно откашливаясь — говоря, что девушка в очень молодом возрасте много трудилась, чтобы содержать семью. Хуань согласно кивает его словам и добавляет, что у Нани очень понимающий парень, поражая Цзян Чэна до самой души. Сам он так глубоко над мультиком никогда не задумывался, буднично решив, что Хуаню нравятся необычные монстры и только.       Разговор плавно перетек в рассматривание рисунков, на которых Хуань изобразил братьев Стича. Сичень подробно расспросил о каждом и похвалил умелую руку художника, вызвав у сына благодарную улыбку.       — А ты умеешь рисовать? — Зажегся внезапной идеей Хуань.       — Да, немного, — ответил Сичень.       И Цзян Чэн скривился от ложной скромности.       — Он ходил на художественные курсы, — прокомментировал омега.       Сын восторженно воскликнул.       — Нарисуй мне дракона, пожалуйста! — Взмолился ребенок.       Сичень огляделся вокруг в поисках того, чем можно нарисовать. Хуань уловил намек и бросился в свою комнату. Пока сын искал коробку с карандашами, Цзян Чэн с недовольным видом, плюхнул на стол альбом и с громким стуком опустил чашку с чаем для Сиченя, снова занимая свой наблюдательный пост в углу кухни.       — У Нани был парень, — с тонкой улыбкой заметил Сичень.       — Дружище, Нани сама крутой парень, — фыркнул Цзян Чэн.       Хуань возвращается с коробкой карандашей и протягивает их Сиченю, устраиваясь рядом, тесно прижавшись к боку отца. Цзян Чэн, достает телефон и утыкается в экран, время от времени бросая короткий взгляд на сына и Сиченя. Хуань с благоговением замер приоткрыв рот, наблюдая, как под рукой Сиченя появляются тонкие линии, складывающиеся в рисунок. Как чешуйка за чешуйкой дракон обретает броню. Как с пасти вырывается пламя. И как игриво дракон взмахивает хвостом, расправляя крылья.       — Нарисуй горы! У Смауга были горы! — Командует сын.       Сичень улыбается, охотно подчиняясь и набрасывает фоном пейзаж.       — И золото! — Просит Хуань.       Сичень дорисовывает и сундук с золотом.       — Могу добавить хоббита, — предлагает Сичень.       — Давай, — с улыбкой соглашается сын.       Сичень шутливо пририсовывает точку в углу рисунка. Хуань заливисто смеется, толкая отца под руку.       — Он не такой маленький!       — Нет? — Наигранно удивился Сичень.       — Нет! Он же победил Смауга! — Смеясь, напомнил Хуань.       — Ох, ну, значит, я плохо помню сюжет, — нахмурился Сичень.       Цзян Чэн улыбнулся, не поднимая головы.       — Папа, можно я включу Хоббита? — Спросил Хуань.       Оторвавшись от новостной ленты, Цзян Чэн пожал плечами.       — Хорошо. Но сначала пообедай.       Хуань с готовностью спрыгнул с дивана и поспешил скрыться в ванной, чтобы помыть руки.       — Ты с нами или посидишь в сторонке? — Не глядя на Сиченя, спросил Цзян Чэн, выставляя на стол тарелки.       — С вами, — ответил Сичень. В голосе отчетливо слышалась улыбка.       Обед проходит в непривычной обстановке. Хуань, забыв о строгом взгляде папы, болтает без остановки, вываливая на Сиченя все свои мысли. Сичень, выросший под надзором чопорного Цижэня, тоже опускает свое воспитание и охотно поддерживает беседу с сыном. Цзян Чэн вяло ковыряет вилкой в тарелке, испытывая смешанные чувства. Он переводит взгляд с сына на Сиченя и обратно, сравнивая их между собой и поражается насколько же они все-таки похожи. Сичень умудрился задавить все гены Цзянов или это Цзян Чэн так сильно любил Сиченя, что порадил в сыне одни черты альфы.       После обеда Сичень вызывается помыть посуду, и Цзян Чэн молча сгружает ему на руки тарелки, не имея ничего против помощи. Хуань занимает место в центре дивана, включая телевизор и ища Хоббита в подписке.       — Ты с нами или посидишь в сторонке? — С тихой усмешкой дразнит Сичень, повторяя фразу омеги.       — Договоришься, — также тихо отвечает Цзян Чэн и перемещается к телевизору.       Сичень устраивается с другой стороны дивана и Хуань нетерпеливо включает телевизор. Дернув Сиченя за рукав, он доверительно шепчет.       — Папа всегда засыпает, когда смотрит Хоббита.       — Эй, — одергивает Цзян Чэн сына, неловко отгораживаясь от улыбки Сиченя, направленной в его сторону.       Но как и предсказывал Хуань, очень скоро от слишком темных тонов и долгого повествования Цзян Чэн, опершись на ладонь, начинает клевать носом. Хуань тихо хлопает ладонью по предплечью Сиченя и взглядом показывает на папу. Сичень медленно подносит палец к губам, и Хуань убавляет звук телевизора.       — А ты знал, что это кино сняли по книге? — Спрашивает Сичень, склонившись над ухом сына. Хуань удивленно мотает головой. — Там еще есть продолжение истории, про племянника Бильбо Бэггинса — Фродо. Папа тебе не читал?       — Он много работает и очень сильно устает, — грустно делится Хуань. — Он старается проводить со мной время, но я вижу, что ему иногда не достает сил. Он уже давно перестал читать мне книги на ночь.       — Вот как, — задумчиво протянул Сичень.       Отец с сыном досматривают первую часть, и Хуань, пользуясь тем, что папа уснул, запускает еще одну часть. На середине второго фильма, Цзян Чэн роняет голову с руки и просыпается, сонно обводя погруженную в сумрак гостиную. Хуань, спрятавшись под рукой Сиченя, поглощенный действием на экране, не заметил пробуждение родителя. А Сичень повернул голову и вопросительно взглянул на Цзян Чэна. Омега коротко мотнул головой и уставился на колени, обнаружив себя укатанным в плед.       Еще одно странное событие выпадающее из канвы привычного вечера — забота о его сне. Цзян Чэну хочется скинуть плед с ног и накричать на Сиченя, чтобы тот не лез к нему. Но против собственного желания цепенеет, слыша тонкий запах сандала и обезумевшее от тепла сердце.

***

      Цзян Чэн осторожничает, думая, что один день — это еще не победа. Но Сичень удивляет успешно справляясь и со второй, и третьей встречей. Продолжая интересоваться тем, что нравится сыну, поддерживать и развивать его интересы — он ловко прокладывает себе дорогу в сердце Хуаня.       Они всегда обедают вместе. Иногда Цзян Чэн позволяет Сиченю остаться на ужин. Как-то раз, Сичень незаметно отодвигает Цзян Чэна от плиты и сам принимается за готовку. Так ответственность за ужин перекладывается на плечи Сиченя, что стопроцентно гарантирует ему возможность провести с сыном больше времени.       Он подключает Хуаня к процессу, поручая несложные задачи: помыть овощи, набрать воду в кастрюлю, достать масло из холодильника. От такого взаимодействия, сын приходит в восторг и крутится всю готовку на кухне, готовый выполнить больше поручений. Сичень шутливо ставит его себе на ноги, вкладывает лопатку в маленькую ладошку, придерживая Хуаня за руку, и переворачивает с его помощью овощи.       — Да ты будущий Гордон Рамзи! — Хвалит Сичень.       Хуань смеется, запрокинув голову.       — Кто это?       — Профессиональный повар. Но ты лучше!       Цзян Чэн, выдворенный с кухни, сидит на диване с всунутым в руку бокалом вина и наблюдает за горе поварами. По началу он испытывает мучительную ревность, видя, как Сичень легко завоевал внимание сына. Но вид счастливого Хуаня грел его сердце и омега постепенно сдавал позиции, все меньше и меньше отставляя зубы. Сичень исправно держал слово — не посягал на Цзян Чэна, оставаясь на расстоянии вытянутой руки.       После ужина Сичень задерживается, с позволения Цзян Чэна, чтобы уложить Хуаня спать. Перед сном отец читает ему подаренные книги. Сначала «Хоббит», затем трилогию «Властелина кольца». А познакомив с миром «Гарри Поттера», вовсе увлек ребенка на самостоятельное чтение.       Цзян Чэн подкрадывается к комнате Хуаня на цыпочках. Скрытый тенью коридора, слушает и смотрит, как Сичень, изображая разные голоса, читает вслух книгу и как мирно засыпает в его руках Хуань. От этой семейной идиллии грудь Цзян Чэна придавливаливает каменными глыбами. И он сбегает, оставляя глупые мечты за спиной. Закрывается внутри себя.       За несколько дней до течки, Цзян Чэн звонит Вэнь Цин и просит рецепт на таблетки.       — Обойдешься. У тебя под боком ходит альфа, пускай пару раз трахнет, а то у тебя уже не организм, а сплошной подавитель, — невозмутимо жуя бутерброд, ответил бета.       — Вэнь Цин! — Возмущенно взрывается Цзян Чэн.       — Презерватив натянул и вперед. Хороший секс еще никому не вредил. А тебе полезно побыть без таблеток, — с усмешкой парировал врач. — Я видел твои последние результаты — в гроб здоровее кладут.       — Ты ответишь мне за это, предатель! — Ворчит Цзян Чэн.       — Угу. А ты скажешь мне спасибо.       Расправившись с остатками своего нехитрого ужина, Вэнь Цин открыл газировку и неспеша отпил.       — Ты же сам сказал, что у вас перемирие. Хуань от него в восторге. Ты в восторге, что сын в восторге. Пользуйся моментом, как он тобой. Подумаешь, разок в месяц перепихнетесь. Мороженое шоколадкой не испортить.       — Ты омерзителен!       — Да, я знаю, — улыбаясь, протянул Вэнь Цин.       — Мне нужны эти таблетки. Как вы все не понимаете? Секс только усложнит. Он замужем, а у меня ребенок. Голова кругом от всего идет — не хватало еще оказаться в одной постели.       Вэнь Цин протяжно вздохнул в трубку.       — Ладно, заедь, я дам тебе слабые подавители. Но как по мне, лучше найди себе партнера. Твои органы уже на тряпицу похожи от количества химии, которое ты жрешь.       — Спасибо, но я сам разберусь. Буду у тебя завтра утром.       Сбросив звонок, Цзян Чэн устало трет лоб. Он попробовал пережить предыдущую течку без таблеток, но это его едва не убило. Кости ломило от простого вдоха. Из-за частого присутствия Сиченя, дом пропитался сводящим с ума запахом, и Цзян Чэн всерьез подумывал спать на улице, чтобы не слышать аромат альфы. Организм, прижженный меткой, требовал своего, но омега упорствовал, отрицая свою нужду.       На кухню вышел Сичень.       — Хуань заснул, — отрапортовал отец.       — Хорошо, — кивнул Цзян Чэн.       Они столкнулись взглядами и замерли. Невидимый крюк подцепил грудину Цзян Чэна и потянул к Сиченю природной тягой. Омега сжал зубы, цепляясь пальцами за край стола, словно это поможет удержаться на месте.       Сичень подходит ближе, уважительно оставляя между ними преграду виде стола.       — Ты не хочешь сходить в музей? Хуань сказал, что ты не водил его в музей естествознания…       — Мне некогда. Но вы можете сходить вдвоем, если вернетесь к семи, — Цзян Чэн криво усмехнулся, подозревая, что Хуань не в первый и не в последний раз вывернет его занятость в свою пользу. И в кого он такой хитрый? У Усяня точно нахватался.       — Спасибо, — тепло улыбнулся Сичень.       — За что? — наморщив нос, уточнил Цзян Чэн.       — За то, что доверяешь.       — Не обольщайся. Я шкуру с тебя спущу, если с Хуанем что-то случится. — Спокойно сообщил омега и отвернулся, не в силах выносить пристальный взгляд Сиченя.       Проводив Сиченя до двери, Цзян Чэн сконфуженно застывает, прижатый руками альфы. Сичень утыкается носом в висок омеги и втягивает в себя лотосовый запах. Теплая ладонь ласково опускается на затылок. Дыхание Цзян Чэна сбивается от кроющей его нежности. Он стоит, не смея шелохнуться. В голове вязкой патокой растекается мысль, что он бы позволил Сиченю себя поцеловать. Черт! Он бы переспал с ним и испытал фейерверк неописуемого восторга. Сгреб бы Сиченя в объятия, пинком закрыл двери и толкнул его в свою кровать.       Но он больше не был тем угловатым подростком и потому держал свой разум под контролем.       Сичень неохотно разжал руки и отклонился, заглядывая в лицо Цзян Чэна. Невыносимая тоска горько плескалась в омуте зрачков и вырывалась наружу холодными каплями.       — Спокойной ночи, — шепотом произносит Цзян Чэн, проводя между ними невидимую, но твердую черту.       — Спокойной ночи, Ваньинь, — севшим голосом отвечает Сичень.       Альфа нутром ощущает решение Цзян Чэна. И этот выбор его тяготит. Он тянется вперед, останавливаясь в нескольких миллиметрах от губ омеги. Сердце замедляет свой ход, останавливая время. Оба ощущают чужое дыхание на своем лице. Оба слышат запах другого. И оба желают преодолеть барьер, ставший размером с галактику.       Цзян Чэн закрывает глаза, отворачиваясь первым. Сичень смиренно принимает отказ. И омега мягко прикрывает дверь, завершая день.

***

      Цзян Чэн проклинает свои дрожащие руки, роняя омлет мимо тарелки. Он проснулся с утра с легким недомоганием. Голова кружилась от слишком резких движений. Подмышки и спина неприятно потели. Первые симптомы наступающей течки вынудили его действовать безотлагательно. Проигнорировав указания Вэнь Цин, Цзян Чэн проглатывает сразу несколько подавителей и жадно запивает водой, надеясь, что таблетки успеют подействовать до прихода Сиченя.       Обещанного похода в музей Хуань ждет, как Рождества. Он без умолку болтает, закидывая папу вопросами и строит маршруты, по которым планирует пройтись. Принесенная отцом брошюра с выставки, была прочитана ребенком на несколько раз. Больше всего восторга вызвал скелет динозавра. И Цзян Чэн догадывался, что Сиченю придется проторчать у бедного Рекса весь день.       Застегнув на Хуане ветровку и убедившись, что сын взял запасные теплые вещи в рюкзак, Цзян Чэн устало выдыхает и опускается на диван. Сичень появляется несколько минут спустя. Обрадованный Хуань спешит его встретить, открывает дверь, с порога прыгая в отцовские руки.       — Привет! Вижу ты уже готов к встрече с историей? — Подхватив сына, Сичень прижимает ребенка к себе и переводит взгляд на бледного Цзян Чэна. — Ты заболел?       — Нет, смена была тяжелой. Посплю и буду в порядке, — отмахивается омега, поднимаясь.       Нетвердым шагом он подходит к Сиченю и видит, как густо темнеет взгляд альфы, лучась голодом. Омега внутренне сжался под этим взглядом, внешне Цзян Чэн расправил плечи и посмотрел прямо — действие отнявшее у него колоссальное количество сил.       — Вам пора, — коротко бросает Цзян Чэн, взглядом указывая на дверь.       Сичень не мог не учуять его слабость. Не увидеть симптомы. Запах набирал силу и был чересчур густым для обычного дня. А для альфы, отдавшему свой укус, его состояние и вовсе не было секретом.       — Может перенести…       — Хуань очень ждал этого похода в музей. Идите, — с нажимом в голосе произносит Цзян Чэн.       Выставив Сиченя с ребенком за дверь, Цзян Чэн обессилено сползает вниз по поверхности. Тело сотрясает крупная дрожь. Он со стоном прижимается к коленям, желая сжаться в комок, и ждет, пока схлынет первая лихорадочная волна.       Взяв под контроль непослушное тело, Цзян Чэн, сцепив зубы, доходит до своей комнаты и падает на постель. Он покрывается холодной липкой испариной, мотаясь по простыне. Влажные пряди липнут ко лбу и виску, но у Цзян Чэн нет сил на то, чтобы их смахнуть. Он кусает губы. Впивается пальцами в живот. Острая боль краями битого стекла терзает его внутренности.       Таблетки Вэнь Цин не оказывают необходимого ослабление. Цзян Чэн материт друга и себя за глупое наитие. Кутаясь в одеяло, он изо всех сил старается отключить голову и провалиться в сон, чтобы пережить самое тяжелое — начало. Приступы боли не накатывают, а сокрушают ураганным смерчем.       Он теряется во времени, урывками сознания выхватывая смену дня за окном. И когда звенит звонок в дверь, Цзян Чэн сворачивается под одеялом, понимая, что ему не дойти. После нескольких звонков раздается звук ключа, прокручиваемого в замке и торопливые шаги, затихающие возле его комнаты. Холодная рука касается его разгоряченного лба.       — Хуань, иди к себе в комнату, папа приболел, — тихим голосом уговаривает Сичень.       — С ним все будет в порядке? — Звучит тонким испугом детский голосок.       — Я пригляжу за ним, — заверяет Сичень.       Дождавшись, пока ребенок покинет комнату, Сичень отодвигает одеяло в сторону и оглядывает сжавшегося Цзян Чэна.       — Ты пил таблетки? — Уточняет Сичень.       Клацнув зубами от дрожи, Цзян Чэн кивнул головой.       — Какие таблетки?       — На кухне.       Немедля, Сичень уходит и возвращается с блистером.       — Цзян Чэн, эти таблетки только для тех у кого есть постоянный партнер! И принимать их нужно больше полугода. — Отбросив бесполезный подавитель на тумбочку рядом с кроватью, Сичень опускается подле Цзян Чэна и ласково касается лба, отводя пряди в сторону. — Как ты себя чувствуешь?       — Как будто из меня Чужой вылазит, — сдавленно прохрипел Цзян Чэн.       Меньше всего Сичень ожидал, что Цзян Чэн находясь на грани из-за боли будет шутить, и потому от неожиданности прыскает в кулак. Плечи его подрагивают в такт тихому смеху.       — Извини, — он отводит руку от лица Цзян Чэна, но тот ловит его за запястье.       — Еще немного, — просит омега. — Ближе!       Сичень поднимается, пересаживаясь выше и касается лица Цзян Чэна обеими ладонями, бережно обводя впадинки под глазами, ласково ведет пальцами по линии острых скул.       — У тебя всегда так тяжело проходит?       — Нет. Только с твоим появлением. Обычно это ощущается, как легкая простуда.       Альфа виновато опустил взгляд.       — Я могу облегчить боль, — осторожно предлагает Сичень.       — Не… смей, — сглатывает Цзян Чэн. — Предлагать мне… такое.       — Я не про секс.       Цзян Чэн в его руках дергается, прикрывая глаза. Веки омеги трепещут. Он хмурит лоб, чувствуя, как по позвоночнику скатывается пот.       — Что тогда?       Не отвечая, Сичень опускается рядом и прижимает Цзян Чэна к себе. Одну руку он просовывает под голову омеги, другой гладит спину. Цзян Чэн досадливо морщится, окаченный стыдом: от него мерзко воняет, он весь взмокший и Сичень это явственно ощущает.       В нос настырно лезет запах сандала, как бы Цзян Чэн от него не уходил.       — Постарайся расслабится, — просит Сичень, перебирая сальные пряди Цзян Чэна.       Тело омеги колотит, но он послушно вытягивается вдоль тела Сиченя и прижимается к нему, рукой вцепляясь в лацкан кофты. Он прикрывает глаза, сначала почувствовав слабую вибрацию в грудной клетке альфы, а затем услышал рык. Не грозный, не ставящий его на место, не демонстрирующий чужое превосходство над ним. А успокаивающий. Низкий гудящий звук, усыпляющий его измученное тело.       Боль, простреливающая омегу от макушки до пят, отступает. Он с видимым облегчением обмякает, перестав кусать губы.       — Что за гребанная магия вне стен Хогвартса, — ворчит Цзян Чэн, утыкаясь в изгиб шеи Сиченя.       Запах альфы плывет сладкой нотой. Цзян Чэн тянет аромат в себя, понимая, что кости больше не выворачивает, а тело перестало лихорадить. Желание забиться в угол, уйти от Сиченя, растворяется вместе с исчезнувшим жаром. Омега вжимается в крепкое тело напротив, слушая ровное дыхание. Незаметно для себя, он настраивается на чужой ритм и это его убаюкало, даруя долгожданное спокойствие.

***

      Придя в себя от глубокого сна, Цзян Чэн еще чувствует слабые отзвуки боли, но это ничто по сравнению с тем, как он встретил утро накануне. Отбросив одеяло в сторону, он садится на кровати и сонно моргает, фокусируя взгляд на комнате. Брошенные Сиченем на тумбочке подавители, Цзян Чэн игнорирует, отправляясь на кухню, чтобы выпить другие, более сильные, у него, вроде, еще оставалось несколько штук с прошлого раза.       Широко зевая и почесывая затылок, он выходит из комнаты в коридор. Остановившись, принюхивается — пахнет вкусно. Пустой желудок жалобно урчит. В растерянности Цзян Чэн заходит на кухню и видит Сиченя, колдующим возле плиты.       — Ты что делаешь? — Остолбенев, выпаливает омега.       — Доброе утро! Кофе? — Лопаткой указывает Сичень на свежезаваренный кофе.       Не до конца осознавая, что творится на кухне, Цзян Чэн подходит к шкафчику с посудой и достает кружку. Едва не облив себя кофе — загляделся на Сиченя в рубашке с закатанными по локоть рукавами — Цзян Чэн опускается на табурет.       — Ты вчера ничего не ел. Это плохо для организма на подавителях. — Подхватив заранее подготовленную тарелку, Сичень сбрасывает со сковороды горячий бутерброд и ставит еду перед Цзян Чэном. — Приятного аппетита! — Просиял Сичень.       Утробный звук желудка повторился. От запаха бутерброда рот Цзян Чэна наполнился слюной. Но он сдержался и поглядел на Сиченя.       — Когда ты приехал?       — Я не уезжал. Спал тут, на диване. Извини, что не спросил у тебя разрешения, — Сичень виновато поморщился. — Просто Хуань был так напуган. И я переживал за тебя. Ты был совсем плох.       — А, — неловко протянул Цзян Чэн.       — Ешь. Тебе нужно набраться сил, — Сичень придвигает тарелку ближе.       Вгрызаясь в бутерброд, Цзян Чэн не может сдержать стона — до того вкусно. Бекон в яйце и сыре вокруг тоста, вызывает у него вкусовой оргазм. Сичень, наблюдающий за ним с противоположного конца стола, прячет улыбку за кружкой.       Питательный завтрак делает свое дело, возвращая омегу к жизни.       — Как сходили в музей? — Расправившись с бутербродом, Цзян Чэн делает внушительный глоток кофе.       — Хорошо. Хуань влюбился в Рекса. А потом провел много времени возле инсталляции жизни первобытных людей.       — Хм, я так и думал, что он зависнет возле динозавра, — улыбнулся Цзян Чэн.       — Тебе идет.       Цзян Чэн нахмурился, не понимая Сиченя.       — Улыбка. Улыбка тебе идет, — пояснил Сичень, пальцем указывая на свое лицо.       — Иди ты, — смущенно проворчал Цзян Чэн, не высказываясь грубее обычного.       Он ставит тарелку из-под бутерброда в раковину и отходит к двери. Сичень с любопытством наблюдает за перемещением Цзян Чэна и с удивлением разглядывает, выложенные им на стол ключи.       — На всякий случай, — злой из-за собственного смущения, ворчит омега. — И диван расправляется.       Сичень, сохраняя ровное лицо, поднимает связку запасных ключей и прячет в карман.       — Я в душ. Дверь закрой за собой сам.       Проводив Цзян Чэна взглядом, Сичень допил остатки чая и помыл посуду, не переставая все это время улыбаться.

***

      Идея пойти на крытый лед пришла Цзян Чэну. Он давно обещал Хуаню сходить, но из-за того, что всегда приходил с работы уставший, так и не нашел времени и желания дойти до арены. Сичень его идею поддерживает. Искусственно маневрируя на границах очерченных Цзян Чэном, он усаживает семью в свою машину и даже уговаривает омегу встать на коньки.       Опустившись на колени перед Хуанем, Сичень завязывает сыну коньки, проверяя насколько плотно сидит ботинок. Цзян Чэн прикусывает губу и отталкивается от бортика. В, казалось, вечно заледеневшей груди подтаяла защита. Громкая капель запела весной. И не прошенные цветы потянулись кверху в поисках солнца, так похожего на цвет радужки глаз Сиченя.       Хуань, впервые вставший на коньки, падает и, довольно хохоча, уползает от отца. Щеки сына быстро разрумянились, а глаза заискрились неподдельной радостью. Он охотно дурачится, держась за руки Сиченя, проезжает между ног отца то на животе, то на попе. Сичень, не теряя сил, катает Хуаня, поддерживая за бока.       Глаза Цзян Чэна начинает неприятно жечь. Он упрямо мотает головой, приказывая себе успокоится. Но Хуань, подговоренный Сиченем, подкатывается к папе и ласково берет за ладонь мокрой от снега варежкой. Цзян Чэн вздрагивает и опускает на сына взгляд. Хуань улыбается, ничего не говоря, и сердце Цзян Чэна делает кульбит, падая в пятки.       Сичень подъезжает к ним и настороженно смотрит в лицо Цзян Чэна. Омега, пытаясь скрыть свои эмоции, отворачивается. Усянь ошибся в своем предположении — его чувства к Сиченю не прошли, а лишь заморозились на время по личному выбору израненного Цзян Чэна. Он не смог их побороть, и решил делать вид, что их не существует. Благополучно задвинул на задворки сознания и не касался, обходя стороной. Потому то он так и испугался возвращение Сиченя в его жизнь. Он понимал, что снова раскроет душу человеку, снова упадет в эту бездну.       Но видя, как Хуань берет второй рукой ладошку Сиченя, бездна ему уже кажется мягкой периной. Видя как умиротворенная улыбка растекается на детском личике, Цзян Чэн понимает, что точно такая же на его лице.       Если это сон, то не хочу просыпаться, — отчаянно думает омега, пока они втроем докатывают круг. Ребра ломает от сказки, в которой Цзян Чэн оказался, трудами сына и Сиченя. Хочется заморозить момент. Натянуть на него стеклянный колпак и поставить на полку, как дурацкий снежный шар, купленный кому-то в подарок на распродаже.       Цзян Чэн поднимает взгляд на Сиченя и замечает, что тот тоже на него смотрит. Ящик Пандоры с воспоминаниями минувших дней откидывает крышку сбивая лед решимости омеги.       Домой они возвращаются в тишине. Хуань засыпает сразу же, как Сичень усаживает его в детское кресло. И Цзян Чэн, отвернув лицо к окну, не отдергивает руки, когда альфа опускает ладонь и переплетает их пальцы.

***

      Стоит начать Сиченю ночевать у них, как Цзян Чэн не может вспомнить утра, когда его не встречал уже готовый завтрак и свежий кофе. Сичень очень быстро вписался в картину их жизни с Хуанем, переняв часть работы Цзян Чэна. Отвозил и забирал Хуаня, иногда приезжал за омегой. Покупал продукты, постепенно переводя Цзян Чэна на здоровое питание (для сына-то он старался готовить, а к себе относился небрежно). Поддерживал частоту дома, подключая к уборке Хуаня. И привязывал к себе незримой заботой.       Разговоры друг с другом по вечерам, после того как Хуань отправляется спать, становятся традицией. По началу Цзян Чэн держит дистанцию, постепенно передвигаясь ближе. С кухни в гостиную. С кресла на диван. А там не особо задумываясь о своих действиях, закидывает ноги на колени Сиченя, млея под умелыми руками альфы, массирующего его стопы.       Потеряв голову от легкости общения, Цзян Чэн смеется над удачной шуткой Сиченя, съезжая по спинке дивана, ударяет его кулаком в плечо. Руку Сичень перехватывает и подносит к губам, оставляя на тыльной стороне ладони поцелуй. Цзян Чэн улыбается и отводит глаза. Сичень это принимает за еще один успех, продолжая экспериментировать и прощупывать границы омеги. Делает массаж плеч после особо напряженного дня. Касается поясницы, перетягиваясь через Цзян Чэна за посудой. Берет за руку в машине и когда они сидят на диване. Обнимает при разлуке и встрече. Касается волос, отводя тонкую прядь за ухо.       Цзян Чэн не реагирует, но и не высказывается против, точно до сих пор колеблется, сомневаясь, а готов ли он продвинуться дальше. Чувствуя, как к нему прижимается со спины Сичень, как утыкается носом в затылок и ерошит короткие волоски горячим дыханием, Цзян Чэн теряется, безнадежно проигрывая.       Собирая вечером по дому вещи, разбросанные Хуанем и им, Цзян Чэн подходит к Сиченю, заметив еще во время ужина пятно от сока на рукаве рубашки.       — Снимай, я постираю, завтра в свежем уйдешь, — предлагает омега, дергая за край рукава.       Сичень глядит на пятно и робко улыбается.       — Ерунда. Сдам в химчистку, — отмахивается он.       — Не выделывайся, снимай, — настаивает Цзян Чэн. — Возьмешь мою футболку.       Омега перехватывает корзину с грязным бельем из руки в руку и легонько толкает Сиченя в плечо, заставляя двигаться. Сичень на ходу расстегивает пуговицы и стягивает с плеч рубашку. Цзян Чэн идущий позади бессовестно разглядывает белоснежную кожу широкой спины. Ведет взглядом по острым лопаткам, цепляется за сильные плечи и соскальзывает вниз по линии позвонков.       Сичень, что-то спросивший и не получивший ответа, поворачивается к Цзян Чэну, заставая врасплох, оказавшись слишком близко. Взгляд омеги проходится по груди и рельефному торсу. А Сичень время не терял, — мысленно присвистнул Цзян Чэн, — Да на его прессе белье можно стирать!       Моргнув, Цзян Чэн опомнился и поднял взгляд выше. Лицо Сиченя так близко, что он видит реснички и тонкий след шрамика над верхней губой. Соблазнительно алый рот магнитом притягивает вперед. Цзян Чэн шумно сглатывает и приоткрывает рот, испытывая мучительное желание. Напряжение между ними такое плотное и густое — протяни руку и ощутишь.       Наэлектризованная жаром кожа покрывается мурашками. Дыхание Сиченя опаляет губы. Цзян Чэн проводит по ним языком, слизывая запах сандала, мгновенно поражающий его разум.       — Ваньинь? — Зовет Сичень. Голос прозвучал так, словно у него слегка перехватило дыхание.       Голос низкий, чарующий с оттенком звенящей стали.       Цзян Чэн медленно поднимает глаза с чужого рта и увязает в медовой густоте взгляда.       — Не двигайся, — по слогам произносит омега.       Он делает глубокий вдох и понимает, что совершил ошибку. Шаг назад, который он планировал сделать, превратился в шаг вперед. Цзян Чэн дрожит, когда касается нижней губы Сиченя. Еще не поздно, — кричит сам себе омега. — Спишешь на минутное помешательство!       Но твердая рука легла ему на пояс и не дала отступить. Корзина с бельем выпала из ослабевших пальцев — Цзян Чэн прижал ладони к затылку Сиченя и потянул его на себя, врезаясь поцелуем. Сичень, не теряясь, открыл рот, впуская язык Цзян Чэна. Отвечая на внезапный поцелуй, альфа сдержано простонал, радуясь тому, что омега не сопротивляется. Манящая теплота тела отключила остатки контроля — Сичень разорвал поцелуй и опустился губами на шею, одной рукой придерживая Цзян Чэна за затылок, второй заскользил под мягкую ткань футболки.       Цзян Чэн шумно задышал, уловив запах желания в воздухе. Жар собрался у него в паху, стоило губам Сиченя проехаться по метке. Он задыхается, жадно ловя спасительный кислород пропитанный феромонами Сиченя. Внутри него все затрепетало в предвкушении большего.       Наконец, его руки подали предупреждающий сигнал — слабое трепыхание бабочки, попытавшейся оттолкнуть от себя скалу, и Сиченю пришлось сдвинуться. Он обхватывает плечи Цзян Чэна, вжимая омегу в стенку и прижимает собой, гася очаги сопротивления. Цзян Чэн слабо простанывает, стукнувшись затылком, в отместку хватает альфу за загривок и тянет к себе, впиваясь в жестким поцелуем в губы. Он дернулся и изогнулся, когда тяжелая рука альфы шлепнула его по бедру, обжигая, и омега повиновался, теряя последнюю преграду — одежду.       Сичень тянет полы его футболки наверх и, стянув, не глядя бросает на пол, открывая себе доступ к коже. Под светом лампы в коридоре, кожа Цзян Чэна похожа на матовый шелк — соблазнительно мягкая. Сичень прикасается к ключицам, и губами следует за движением рук. Спускается ниже, дразняще кусая выступающий сосок.       Цзян Чэн прикусывает щеку изнутри, чтобы не издать слишком непристойных звуков. Каждое прикосновение Сиченя от легкого, как перышко, до властного, как сам приказ, ощущаются на теле пылающими ожогами. Он жарко вспыхнул, ощутив собирающуюся влагу от обычной ласки, но Сичень и не думал останавливаться, раскаляя его добела: гладя его плечи, ведя ладонью по груди, царапая кончиками пальцев подтянутый живот и припечатывая губами места касаний.       Наконец, Сичень отрывается от исследования его тела и возвращается к губам. Одной ладонью он обхватывает шею, большой палец скользит в выемку под гортанью, надавливая и оттягивая кожу. Другой рукой, Сичень обхватывает лицо Цзян Чэна, покрывая щеки, лоб, виски и нос поцелуями. Нажимом колена, он заставляет раздвинуть Цзян Чэна ноги, и вжимается в бедра, срывая предохранители омеги.       Сичень безусловно был одарен от природы, но то, что уперлось в бедро, вызвало у Цзян Чэн животный стон восторга. Он чуть сдвинулся в сторону, намекая, и Сичень вслепую поспешил нащупать вход в комнату, не позволяя омеге оторваться от него.       Не отрываясь друг от друга, Сичень и Цзян Чэн ввалились в комнату. Цзян Чэн, как и думал об этом до, пинком захлопнул дверь и толкнул Сиченя к кровати. Тот спиной упал на постель и омега уверенно оседлал его бедра. Сичень сжимает его бока до синяков и толкается вверх. Омега со стоном наклоняется вперед, скругляя плечи — с задницы немилосердно течет, делая его влажным, готовым принять всего альфу.       Не давая Цзян Чэну опомнится, Сичень сбрасывает его с себя, подминая. Перехватив руки за запястья, поднимает над головой, и делает еще один толчок, вызвавший у Цзян Чэна неконтролируемую дрожь. В ответ на действие Цзян Чэн издает низкий стон. Напряженность из тела выскальзывает с участившимся дыханием. Его задницу начало саднить от воспоминаний первого раза — и Цзян Чэн не сдержанно поддается бедрами. В пространство между ним и кроватью, проскальзывает рука Сиченя, жадно сжимая ягодицу.       Омега выгнулся навстречу, льня к телу альфы. Все о чем он мог думать в этот момент: встать на колени, добровольно поднять задницу и дать себя отрахать до искр из глаз.       Сичень, словно читая его темное желание, скользит ниже по телу, цепляет край штанов и тянет вниз вместе с бельем. Но, обнажив Цзян Чэна, замирает, голодно оглядывая распростертого перед ним омегу. Контуры склоненного, подчиняющегося тела, изящные изгибы и грани — невозможно было отрицать, что Цзян Чэн был идеальным от и до. Внутренний хищник Сиченя довольно урчит, плотоядно облизываясь.       Подхватив Цзян Чэна под коленями, Сичень разводит его ноги в сторону и подается вперед. Омега накрывает рот ладонью, ощутив язык на внутренней стороне бедра. Сичень, играясь, то прикусывает, то всасывает, то целует, обводя языком следы отметин, оставленных им же, багряные в центре и чуть бледные по краям. Кончик языка очерчивает влажный вход и скользит внутрь.       Цзян Чэн взрывается от импульсов, прошибающих его тело от низа к верху, и стонет в прикушенную ладонь. Под местом на бедре, где прилетела ладонь Сиченя, начала стучать кровь от опьяняющего возбуждения. Вылизывающий его задницу Сичень превращает Цзян Чэна в податливый воск. Изнемогая от давно забытых ощущений, омега хрипло стонет, подаваясь на встречу. Сичень не сопротивляется, проталкивая язык глубже, доводя Цзян Чэна до сухого жара.       Расцепив пальцы на одеяле, за которое Цзян Чэн ухватился, будто бы это его спасет, омега протягивает руку, грубо хватая Сиченя за волосы, и тянет наверх. Если Сичень продолжит в том же духе, то он кончит раньше, чем планировал.       — Я тоже по тебе соскучился, — раздался у самого уха страстный хриплый шепот.       Сочный укус в плечо, будит в Сичене зверя. Он еще терпит с несколько мгновений, но руки Цзян Чэна скользнувшие к его ширинке, капризно стягивающие брюки вниз, высвобождают, скидывают с него сбрую под металлический звук.       Учуяв опасность, Цзян Чэн в отчаянье поежился, но, вместе с тем выдохнул.       — Можно, — не слово, а лишь короткое придыхание.       И обнажив зубы, Сичень рыкнул, являя собой человеческое воплощение ягуара. Цзян Чэн прикрыл глаза, позволяя чужой властности скользнуть под кожу и отравить его изнутри. Каждая клеточка тела блаженно заныла, признавая альфу.       Цзян Чэн раздвинул ноги шире, обнял Сиченя за плечи и надавил ладонями, умоляя ускорится. Возбужденный до дрожи, он захлебнулся от первого толчка и заглотил побольше воздуха, чтобы на выдохе жалобно простонать. Он скользнул ладонями ниже, пальцами впиваясь в лопатки, и прошептал:       — Не вздумай нежничать!       Сичень, вняв приказу, сжал его бедра и вогнал член грубее, получив в награду новый стон. Со звукового одобрения, альфа скользит руками по бедрам ниже, вновь хватая Цзян Чэна под колени и сгибает его ноги, навалившись сверху. Толчки частые, размашистые, вколачивают омегу в матрас. Он мечется, вздрагивая, кусает губы, голодно двигается на встречу, путается пальцами в волосах Сиченя и отрывисто стонет.       Сичень втягивает воздух сквозь зубы, чувствуя, что его приближает к развязке. Он ускоряется, чтобы довести Цзян Чэна к финишу первым. Смена ритма оказывает нужный эффект — омега хрипло кричит, кончая. Наедине с собой такого мощного оргазма Цзян Чэн никогда не достигал.       Ослабевший, он разжимает руки и те безвольно соскальзывают с плеч альфы. Тело лихорадочно подрагивает, пока Сичень продолжает его брать. Пытаясь отдышаться, Цзян Чэн ведет взглядом по Сиченю, любуясь телом подчеркнутым тенью комнаты — каждая линия, каждый изгиб и каждая впадинка его напряженных мускулов четко прорисовывалась под кожей.       Выставив ладонь над плечом Цзян Чэна, Сичень вытаскивает член и, сделав пару движений рукой вдоль ствола, кончает, упершись влажным лбом в грудь омеги. Осторожно отведя испачканную спермой ладонь, Сичень поднимает голову и смотрит во влажно-блестящие глаза Цзян Чэна, гадая, что будет дальше.       — Если принесешь мне воды, то я постелю тебе на коврике возле моей кровати, — сорванным голосом произносит омега.       Глаза Сиченя округлились от удивления, а в следующую секунду он уже прикрыл веки, тихо рассмеявшись. Оттолкнувшись ладонями, Сичень встает с кровати. Цзян Чэн недовольно хмурится, потеряв тепло другого тела, и поднимается следом, чтобы заползти под одеяло. С входа тонкой струей скользнули остатки липкой влаги, но он не обратил на это никакого внимания.       — Эй! — Вдруг, позвал Цзян Чэн.       Сичень оглянулся через плечо, вопросительно взглянув.       — У меня ребенок, надень трусы! — И подняв с пола первую попавшуюся вещь, бросил Сиченю в руки.       Сичень усмехнулся, натягивая штаны Цзян Чэна, и поправил.       — У нас ребенок.       — Не умничай и не сверкай чреслами! — Фыркнул омега, съезжая вниз по подушке. — Если хочешь и дальше оставаться в этом доме забудь свои нудистские замашки.       Сичень по-доброму усмехнулся и вышел из комнаты.       Оставшись в одиночестве, Цзян Чэн вздыхает. Блаженно расслабленный, он вяло думает о том, что стер все границы приличия и что после такого уже не сможет сделать вид будто бы ничего не испытывает к Сиченю. Принимая бутылку воды у возвратившегося обратно альфы, осознает, что не испытывает никаких мук и угрызений совести по этому поводу. Осушив большими глотками четверть бутылки, закручивает крышку и ставит воду на пол.       — Чего стоишь, глазами хлопаешь? Отдельного приглашения ждешь? — Ворчит Цзян Чэн, отводя одеяло в сторону.       Сичень, старательно пряча улыбку, укладывается рядом, прижимая к себе Цзян Чэна.       — Я думал, что тебе будет некомфортно со мной.       — Значит, больше не думай, — закатив глаза, произносит Цзян Чэн и закидывает руку на Сиченя, обхватывая его поперек живота. — С ума сойти, тебя как отфотошопили! — Не сдержавшись, Цзян Чэн пальцем потыкал в твердый пресс.       Сичень, смущенный комплиментом, рассмеялся. Подхватив Цзян Чэна за подбородок, он задрал его голову и мягко поцеловал его рот. Цзян Чэн прижался ближе, раскрывая губы, лениво лаская языком нёбо. Ответный поцелуй принес Сиченю облегчение, эхом отозвавшееся в Цзян Чэне.       Он обнимает омегу и вдыхает его запах, засыпая. А Цзян Чэн, прижавшись к груди Сиченя, слушает мерный стук сердца, растворяясь в сонном счастье.

***

      Проснувшись, Цзян Чэн потягивается, ощущая в теле непривычную легкость. Он ведет ладонью по постели, но натыкается только на пустоту, и испуганно садится в кровати, чтобы увидеть всю комнату. Его одежда аккуратно свернута и стопкой лежит на тумбочке. Одежды Сиченя в комнате нет. Цзян Чэн сглатывает вязкую слюну, все еще ощущая в воздухе запах секса, и хватает стопку с тумбочки, спешно одеваясь.       На кухне Сиченя не оказывается, а на столе встречает завтрак, накрытый крышкой. Цзян Чэн дергает яркий стикер и читает «Доброе утро!». Паника потихоньку отступает и он уже дышит ровнее. До ушей долетает звук плеска воды — и это сразу же объясняет отсутствие Сиченя. Цзян Чэн возвращается в коридор и доходит до ванны. Шальная мысль проскочила яркой искрой. На пробу Цзян Чэн опустил ладонь на ручку, и та поддалась давлению, распахивая дверь.       Улыбнувшись, Цзян Чэн зашел, прикрыв за собой дверь, на сей раз повернув «язычок» замка. Пар от воды затянул стекла душевой, и за запотевшей перегородкой очертания тела Сиченя расплылись. Задницу засаднило от одного туманного образа, и Цзян Чэн стянул футболку, бросая ее поверх стиральной машины. Туда же полетели штаны с трусами.       Он шагнул ближе и отодвинул створку в сторону. Сичень стоял к нему спиной. Капли ударялись об его сильное тело и, рассекаясь, скатывались вниз по коже. От желания у Цзян Чэна заныли зубы.       На шум открывающейся створки, Сичень обернулся и в изумлении открыл рот. Но Цзян Чэн не дал вставить и слова, шагнул в кабинку и напористо поцеловал Сиченя. Растерявшись, Сичень ответил не сразу. Но придя в себя, обнял омегу за талию и притянул к себе. Ласкающе оглаживая спину и поясницу, спустил ладони ниже и некрепко сжал ягодицы Цзян Чэна, разводя их в сторону.       Цзян Чэн одобрительно замычал, показывая, что пришел именно за этим. Его пальцы скользнули во влажные пряди и тонко потянули назад. Открыв себе доступ к шее Сиченя, Цзян Чэн ринулся расцвечивать бледную кожу алеющими засосами. Альфа хриплым голосом протянул его имя. Омега дразня, прикусил, не выпуская зверя наружу, запаховую железу и вернулся к приоткрытому рту.       Вода раздражающе затекала в рот и уши, и Цзян Чэн отфыркиваясь и отплевываясь, потянул Сиченя за плечи ближе к стене. Уйдя от напора душа, омега развернулся и уперся ладонями в кафель. Сичень прижался со спины, и Цзян Чэн прикрыл глаза, довольно облизав губы, чувствуя прижатый к бедру каменный стояк.       Руки Сиченя заскользили по его телу. Он подхватил его под живот, вторую ладонь завел на шею. Оставив короткий поцелуй на плече, Сичень вогнал в Цзян Чэна член. Омега выдохнул и прогнулся в пояснице, подставляясь назад, увлекая, прося глубже. Рука альфы чуть придавливает его шею, но Цзян Чэна это только сильнее распыляет.       Он заходится в немом крике, рвано дыша. Огонь от маленькой проказы разжегся внутри, не смотря на то, как долго Цзян Чэн сопротивлялся страсти. Возможно, он алогично ждал этого только с Сиченем, — приходит к мысленному выводу Цзян Чэн, чувствуя размеры альфы, таранящие его задницу. Следом за этой мыслью потянулась другая — он совершенно не прочь повторить. И, скорее всего, сегодня же.       Поражаясь своей жадности, Цзян Чэн задыхается, источая густой запах лотоса, цветением привязывая к себе Сиченя. Для того, кто старательно хранил целибат последние годы, он действовал очень неосмотрительно. Однако, рычащий ему в загривок Сичень звучит неоспоримой аксиомой — все правильно.

***

      Истощенный морально и физически, Цзян Чэн нарушает свое же установленное правило — еда только за столом. Трудами Сиченя, укутанный в плед, он вместе с Хуанем завтракает на диване за просмотром мультиков. Сам Сичень занимает место в кресле. Сытый и разморенный, наблюдая за семьей через полуприкрытые веки.       Вопрос Хуаня звучит оглушительным выстрелом в этом спокойном утре.       — Вы помирились? — Ребенок с максимально серьезным видом переводит взгляд с папы на отца.       Сичень, в одежде Цзян Чэна, напряженно застывает в кресле, ожидая ответ. Цзян Чэн приглушает звук на телевизоре и поворачивается к сыну.       — Да, Лисенок, помирились. И если ты не против, то отец мог бы жить с нами.       Цзян Чэн уже давно думал об этом и в тоже время боялся, как это скажется на Хуане — все-таки одно дело уходящий и приходящий отец, развлекающий и дарящий подарки. Другое дело совершенно новый взрослый, которому следует подчиняться. Не вызовет ли у ребенка непоправимый стресс новая реальность?       Хуань задумчиво опускает взгляд в пол, обхватив себя руками. Цзян Чэн не торопит ребенка, давая ему все тщательно обдумать. Он сам его к этому приучал — важные решения стоит принимать на холодную голову.       Медленно Хуань поворачивается к Сиченю и строгим голосом спрашивает:       — Ты хочешь жить с нами?       Цзян Чэн прикусывает уголки рта, чтобы не рассмеяться с маленького важничающего.       Сичень улыбается сыну и сдержанно отвечает:       — Да, Хуань, больше всего на свете.       Сын кивнул головой и расслабленно привалился к спинке дивана.       — Тогда я не против.       Прикрыв рот ладонью, Цзян Чэн тихо усмехнулся. Старательно избегая взгляда Сиченя, он обнимает Хуаня и погружается в незамысловатый сюжет. Сичень все же пересаживается на диван, рядом с Цзян Чэном, и омега по-кошачьи льнет под теплый бок, покоенно застывая.

***

      Съехав с отеля и окончательно обосновавшись в доме, Сичень не расслабился, как подозревал Цзян Чэн. Наоборот, он активнее стал вмешиваться в заботы по дому, освобождая Цзян Чэна от нудных занятий. Еще больше проявлял внимания и тепла к Хуаню. И не переставал баловать омегу удовольствием в постели. Цзян Чэн купался в любви и страсти, потеряв голову от эйфории. И судьба, посмеявшись, делает ему хитрую подсечку.       В свой выходной день, он, как всегда, нарушил уединение Сиченя в душе, позавтракал и принялся бездельничать — все дела накануне переделал Сичень. Полистав каналы, посмотрев новости и выбрав какой-то старый фильм к просмотру, Цзян Чэн подходит к холодильнику взять себе воды, а Хуаню выдать любимый сок.       Сын, пристроившись за кухонным столом, водит карандашом в альбоме.       — Что рисуешь? — Интересуется Цзян Чэн, снимая упаковку с трубочки и придвигая коробку сока ближе к сыну.       — Стича! — Бодро отвечает Хуань.       Цзян Чэн удивленно хмурится, разглядывая повернутого к нему верх ногами монстра.       — А почему он позеленел?       — У меня сломался синий, — с досадой признался Хуань.       Усмехнувшись, Цзян Чэн потрепал ребенка по волосам.       — Позвоню отцу, попрошу, чтобы заехал и купил новые.       Лицо Хуаня помрачнело. Он отложил карандаш в сторону и нерешительно взглянул на папу.       — Что такое, Лисенок? — Обеспокоенно напрягся Цзян Чэн.       — Вы правда помирились с отцом? — Запинаясь, промямлил вопрос Хуань.       — Да, — с жаром ответил омега.       Он облокотился на стол, чтобы быть одного уровня с Хуанем, и поглядел на сына.       — Лисенок, Сичень сделал что-то не так? — Тихо спросил Цзян Чэн. — Тебе что-то не понравилось? Ты же помнишь, что я рядом и всегда могу все прекратить. Говори, не бойся.       — Нет, — мотнул головой Хуань. — Он хорошо ко мне относится. Но…       Хуань оссекся, виновато посмотрев на папу.       — Но если ты его терпишь ради меня, то, пожалуйста, не надо!       Глаза Цзян Чэна полезли на лоб. Он непонимающе открыл рот, пытаясь припомнить, где и когда Сичень повел себя с ним грубо в присутствии сына.       — Хуань, извини, но я не совсем тебя понимаю. Мы с твоим отцом в добрых отношениях. Я ему нравлюсь, он нравится мне. Между нами все хорошо.       — Он делает тебе больно, — выпалил сын. — Я слышал, как ты звал его по имени и кричал. И еще этот звук, будто что-то упало.       Щеки Цзян Чэна стыдливо запылали от догадки. Откашлявшись, он уточняет:       — Когда ты это слышал?       — Вчера ночью. И еще несколько дней назад, — совсем тихо произнес Хуань. — Я захотел пить и пошел на кухню.       Цзян Чэн прикрыл глаза, поморщившись. Вчера Сичень поставил его на колени, а после он оседлал его сверху и в процессе случайно смахнул светильник.       — Хуань, — открыв глаза, Цзян Чэн постарался говорить с вкрадчивым спокойствием. — Отец делает мне хорошо, поэтому я кричу, как… ну, от радости. Даю выход своим эмоциям.       Хуань поднял брови, не улавливая связи между криком и радостью.       — Ну, понимаешь, — Цзян Чэн в отчаянье взмахнул рукой, подбирая пример. — О, помнишь мы ходили на каток и ты кричал от радости?       Сын, сосредоточенно глядя на папу, утвердительно кивнул.       — Вот, и у меня так же. Кричу от радости! — Натянуто улыбнулся Цзян Чэн.       — И что отец такого делает, что ты кричишь? — Подозрительно прищурился сын.       Вздохнув, Цзян Чэн взлохматил челку, мысленно клянясь, что будет оставлять воду у сына на тумбочке каждый вечер.       — Давай так: поверь мне, пожалуйста, — Сичень не делает мне больно. У нас все хорошо. А к разговору о занятиях взрослых, мы вернемся в четырнадцать лет.       Получив утвердительный кивок, Цзян Чэн выдохнул, опустив плечи.       — Твой отец замечательный. Мне, правда, с ним очень-очень хорошо.       — Я вижу, — улыбнулся Хуань. — Ты стал счастливым.       — Вот как?       — Да, — Хуань поднял карандаш и продолжил закрашивать пустые места в Стиче. — Ты стал больше улыбаться. И перестал засыпать на фильмах.       Цзян Чэн усмехнулся и снова потянулся к волосам сына, благодарный ребенку за внимательность к его состоянию. Неловкий разговор открыл новую грань ребенка, за которую он полюбил сына еще сильнее.       Ближе к обеду позвонил Сичень. Цзян Чэн посмотрел на экран и улыбнулся.       — Привет, монстр!       Сичень растерянно промолчал.       — Это мое ласковое прозвище? — Засмеявшись, спросил он.       — Да, — хмыкнул Цзян Чэн. — Хуань думает, что ты меня избиваешь.       — Что? — Вырвалось у Сиченя.       Цзян Чэн отвел руку с телефоном в сторону — дразнить Сиченя было отдельным удовольствием. Но пугать его отношениями с ребенком было чересчур. И подавив в себе смех, Цзян Чэн приложил трубку обратно к уху, чтобы объясниться.       — Хуань слышал нас ночью. И решил, что мне больно из-за того, что кончая, я простонал твое имя.       — Ой.       — Ага, — усмехнулся омега. — Расслабь булки, я поговорил с ним и объяснил, что это так от радости эмоции выражаю.       Сичень вздохнул.       — Извини! — С раскаяньем протянул он.       — За что?       — Я немного забылся и не подумал, что Хуань может нас услышать.       Цзян Чэн несдержанно фыркнул.       — Значит, будешь трахать меня днем, когда сын в садике. Ты же не надеешься увильнуть от своих каждодневных обязанностей? — Показательно строго спросил омега.       Тепло рассмеявшись, Сичень ответил:       — Ни в коем случае. Мне тебя всегда мало. Я только «за» еще и днем заняться с тобой любовью.       Цзян Чэн закатил глаза на банальную слащавость.       — Ладно, проехали. Что на ужин хочешь?       — У тебя же выходной сегодня. Может сходим все вместе куда-нибудь? Какую кухню предпочитаешь? — Тут же обхитрил его Сичень, в очередной раз проявляя заботу.       Цзян Чэн коротко улыбнулся.       — Без разницы. Лишь бы сытый.       Неожиданный звонок в дверь, заставил омегу дернутся. Он бросил взгляд на часы и удивился — до приезда Усяня еще два часа.       — Погоди, в дверь звонят, — перебил Цзян Чэн поток Сиченя из наименований ресторанов.       Он подходит к двери и открывает, растеряв все свое спокойствие при виде гостя на пороге. Мэн Яо одетый с иголочки кротко улыбается, щеголяя очаровательной ямочкой.       — Здравствуй, Цзян Чэн! — Его мелодично-спокойный голос звучит для Цзян Чэна поминальным набатом. — Позволишь?       Не говоря ни слова, Цзян Чэн отходит в сторону, пропуская Мэн Яо. Омега заходит внутрь и с любопытством обводит гостиную взглядом, которая быстро померкла и сделалась невзрачной на фоне лощеного Яо.       — Чем обязан? — Каменея, поинтересовался Цзян Чэн.       Яо вытянул шею и заглянул на кухню.       — Пришел самолично убедиться, что ты - любовник моего мужа.       Низкосортный ярлык, которым наградил его Яо, больно стеганул по самолюбию.       — Какая жалость, что его тут нет, — низко рыкнул Цзян Чэн.       Яо перевел насмешливый взгляд на Цзян Чэн, окатив холодным презрением. Еще не сошедший засос на шее и имя Сиченя на экране телефона, доказывали правдивость предположения.       — Он не выберет тебя, когда поймет, что компания перейдет в мои руки, — с сочувствие покачал головой омега. — У нас брачный контракт, согласно которому, если один супруг изменяет другому — восемьдесят процентов доходов отходят пострадавшей стороне. Как думаешь, готов он отдать мне то, что его семья строила годами? То немного, что у него осталось после родителей.       Цзян Чэна зазнобило от обрисованной Яо перспективы. Он сильнее стиснул пальцами корпус телефона и с вызовом дернул бровью.       — У нас сын…       — Да, Хуань. Знаю. — Мило улыбнулся омега. — Думаю, Сичень вполне способен добиться полноправного опекунства через суд. Забрать ребенка и не потерять компанию — это идеальный вариант. Ты не нужен ему, он получил от тебя все, что хотел.       Распахнув дверь, Цзян Чэн зло поглядел на Мэн Яо и ядовито сцедил сквозь сжатые зубы.       — Убирайся! Или я спущу тебя с лестницы.       Не утратив лица, Мэн Яо поклонился и послушно вышел за порог. Цзян Чэн хлопнул дверью так, что задрожали окна и двинулся в туалет, бегом пересекая коридор, и упав на колени, извергает из себя содержимое желудка. Гортань обожгло огнем, а рот наполнился едким вкусом желчи. Цзян Чэн уперся лбом в изгиб локтя и мелко задышал. «Соберись!» — приказал сам себе омега, поднося телефон к уху.       — Ваньинь! — Испуганно зовет его Сичень.       — Перезвоню, — бросает короткое Цзян Чэн и отключает звонок.       Открыв журнал звонков, тыкает в имя брата и ждет, когда тот ответит.       — Что, братишка, не можешь меня дождаться? — Весело защебетал Усянь.       — Усянь, заткнись! — Со стоном произносит Цзян Чэн, чувствуя новую волну тошноты, подкатывающейся к горлу. Судорожно вздохнув, совладав с собой, омега хрипло выдавливает. — Заедь в аптеку.       — Что случилось? Ты болен? С Хуанем что-то? — Обеспокоенно затараторил брат.       — Тест. Мне нужен гребанный тест. Не спрашивай ни о чем, просто купи дурацкий тест. — Получив слабое «хорошо», Цзян Чэн сбросил вызов, уронил телефон на пол и снова склонился над унитазом.

***

      Цзян Чэн так и не перезвонил. Сичень отчаянно пытается вырваться из круга дел, перекидывая обязанности на подчиненных. Но в итоге торчит в офисе до четырех. Он пытается набрать самостоятельно, высылает несколько сообщений — Цзян Чэн упорно молчит. Садясь в машину, альфа старательно давит в себе желания выжать газ под сотку — никому не станет лучше, если он на панике попадет в аварию.       Подъехав к дому, он замечает свет в окнах и облегченно выдыхает. Припарковав машину, подхватывает с пассажирского портфель и спешно подходит к двери. Цзян Чэн находится на кухне. Перед ним пустой бокал. Сам омега, посеревший и осунувшийся, что-то потеряно крутит по столу.       — Ваньинь? — Неуверенно зовет его Сичень.       Услышав его голос, Цзян Чэн дернулся, как будто приходя в себя, и посмотрел на него тяжелым взглядом.       — Сядь. Нам нужно поговорить. — Мрачно приказал Цзян Чэн.       От его голоса холод спустился от затылка вниз по телу Сиченя. Не смея перечить, альфа подошел к столу и сел напротив. Цзян Чэн перестал крутить продолговатый предмет и Сичень сумел разглядеть — тест на беременность. Глаза его зажглись надеждой. Он испытующе поглядел на омегу.       — Ты беременный? — С затаенной радостью спросил Сичень.       Кисло скривившись, Цзян Чэн толкнул тест под руку Сиченя, подождал, пока он разглядит отрицательный результат и ответил.       — Ложная тревога.       Наблюдая, как радость быстро сошла на нет, Цзян Чэн подумал, что Сичень вконец сбрендил.       — Нам нужно все это прекратить. Ты, разумеется, будешь видеться с сыном, как мы изначально и договаривались. Можешь сам выбрать дни, когда тебе будет удобно.       — Ваньинь, я не понимаю, что случилось? — Растерянно спросил Сичень.       Раздраженно цокнув, Цзян Чэн схватился за тонкую ножку и принялся вращать бокал, чтобы не смотреть на жалкий вид потерянного Сиченя.       — Я не промежуточная станция, Сичень. Я конечная точка! — Зло прорычал омега. — И мы с Хуанем — это не запасной вариант. Ты не можешь жить на две семьи, у тебя брачный контракт. Поигрались и хватит. Это слишком жестоко, Сичень. — Голос Цзян Чэна задрожал.       Он почувствовал, что вот-вот заплачет, и, нервно подскочив со стула, повернулся к альфе спиной, делая вид, что хочет вымыть бокал. Заслышав, как скрипнули ножки табурета, Цзян Чэн, наивно полагающий, что испытает облегчение с уходом Сиченя, прикрыл глаза — горячие слезы градом скатились по щекам.       Заслышав шаги позади себя и почувствовав ласковое прикосновение к плечу, Цзян Чэн мучительно произнес.       — Сичень, убирайся, иначе я размажу твою тупую башку.       Сичень не убрался. Только крепче сжал плечо, разворачивая Цзян Чэна к себе.       — Открой глаза, пожалуйста. И послушай, что я тебе скажу.       Омега замотал головой, пытаясь уйти от требовательного тона и теплой руки. Сичень обхватил его за подбородок и приподнял лицо.       — Ваньинь! — Голосом полным любви и обожания позвал Сичень.       Цзян Чэн жалобно всхлипнул и приоткрыл глаза. Из-за слез лицо Сиченя размывалось, и он проморгался, чтобы сфокусировать взгляд. Сичень улыбался ему с нежностью, медовые глаза смотрели с искренней преданностью.       — Я подал на развод сразу же, как узнал про Хуаня. В день, когда я пришел к тебе на работу, я ездил к адвокату, подготовить заявление на процесс. — Сичень поднял какой-то листок на уровень лица Цзян Чэна и замер.       Омега, шмыгнув носом, скосил взгляд на копию бланка и бегло прошелся по строчкам. Дата заявления соответствовала дате заселения Сиченя в отель. Он не соврал.       — Но… почему? — Севшим от слез голосом спрашивает Цзян Чэн.       Сичень вздохнул, опуская руку.       — Дядя искал возможности выхода на азиатский рынок. И он решил, что проще всего сделать слияние компаний. Но чтобы не терять время на бумажную волокиту, предложил семье Мэн Яо договорной брак. Цзинь Гуаншань — отец Мэн Яо — воспринял идею с радостью.       Когда мы были представлены друг другу, я сразу прояснил, что не хочу с ним никаких отношений. Что для меня это сделка и не более. Мэн Яо тоже сказал, что для него это лишь договор — повод ускользнуть из семьи, где он чужой. Мы пришли к идеальному компромиссу и просто мирно сосуществовали на одной территории.       Сичень сделал глубокий вдох, переводя дыхание, и продолжил рассказ.       — Утром, перед тем как пойти к адвокату, я поговорил с Яо, объяснил, что у меня есть человек, которого я уже очень давно люблю. И что у меня с ним есть ребенок. Поэтому я подаю на развод, чтобы начать настоящие отношения, вернуть свою семью. Как мне тогда показалось, он воспринял новость спокойно. Но позже узнал, что он решил действовать через суд, чтобы забрать большую часть компании себе. Наказать этим своего отца и заодно отомстить мне, потому что я якобы украл у него время.       — Он любит тебя? — Настороженно спросил Цзян Чэн, хмурясь.       — Нет. Яо любит только себя и деньги, — безразлично пожал плечами Сичень. — Он быстро привык к тому уровню достатка и свободы, что получил под крышей дома дяди. И менять ничего не собирается.       Сичень едва ощутимо провел подушечками пальцев под нижними веками, стирая слезы Цзян Чэна.       — Между нами ничего не было. Я даже объятий себе не позволял. Видимо, чувствовал, что наша история еще не закончилась, — усмехнулся Сичень.       — Но твоя компания, — грустно протянул Цзян Чэн.       — Мне плевать на нее. Это не то, чем я хотел бы заниматься всю жизнь. Ванцзи это понял сразу, мне, к сожалению, понадобилось время, — с досадой хмыкнул Сичень. — Ерунда. Наследие родителей в другом. — Он улыбнулся Цзян Чэну. — Вы с Хуанем все, что имеет для меня значение.       Уголки рта дрогнули и слабая улыбка украсила лицо омеги.       — Но я не против, если мое богатство подрастет на еще одного члена семьи, — Сичень опустил руки на поясницу Цзян Чэна и придвинул его ближе к себе.       — Идиот, — смущенно проворчал Цзян Чэн, счастливо прикрыв глаза.       — Это значит «да»? — Довольно протянул Сичень, чувственно прикасаясь поцелуем ко рту омеги.       — Я и так чуть инфаркт не схватил, когда решил, что опять беременный, — беззлобно фыркнул Цзян Чэн.       — А если ты выйдешь за меня замуж — я могу надеяться на еще одного сына? — Прикоснувшись губами к метке, Сичень коварно обвел свой след языком, зная, что это место на теле Цзян Чэна особенно чувствительно.       — С прежним мужем сначала разберись, — заворчал Цзян Чэн, отклоняя голову и подставляясь под ласку.       — Где Хуань? — Оторвавшись от омеги, спросил Сичень.       — Попросил Усяня забрать его на ночь. Не знал, чем закончится разговор, но решил, что не хочу пугать сына. Поэтому, — Цзян Чэн неопределенно развел ладони. — Дом свободен.       От только что перенесенного страха перед маячившей на горизонте разлукой, Цзян Чэн быстро перешел в режим сексуального напряжения, усмехаясь сам над собой, — человек самое легко адаптируемое животное на планете.       — Значит, я могу заставить тебя кричать от радости? — Елейно улыбнулся Сичень, скользя ладонями по спине Цзян Чэна и уже представляя, как именно он нагнет омегу: образ бил электрическим разрядом по зрительным нервам, и именно этой силы ощущений у Сиченя зародился небывалый голод.       — Договоришься, сволочь, — показательно огрызнулся Цзян Чэн. — Тебе придется постараться, чтобы выжать из меня хоть писк.       Остро почувствовав запах и тепло, исходящие от тела альфы, Цзян Чэн поплыл. Сердце учащенно забилось, дыхание ускорилось в предвкушении. Он слабо дернулся, ощутив руку на своем бедре. Член налился кровью, и омега покрылся мурашками от желания.       — Ты доверишься мне? — Томно шепнул Сичень, скользя губами возле уха Цзян Чэна.       Омега качнулся вперед, слабея в ногах.       — Я даю тебе себя трахать каждый день, как тебе вздумается. Что за идиотские вопросы? — Задрожал Цзян Чэн, почувствовав, как сладко затянулся внутри узел.       — Да или нет? — Настойчиво повторил Сичень.       — Да, Господи, да, — фыркнул Цзян Чэн, закатывая глаза.       Он в ожидании расправил плечи и пискнул от неожиданности. Сичень, двигаясь очень быстро, — у омеги не осталось времени среагировать — развернул его и прижал к кухонной тумбе, наваливаясь на него сверху и стягивая с него штаны. Сильная рука пригвоздила Цзян Чэна к холодной поверхности, крепко удерживая за загривок. Он едва дышал, неспособный двигаться, пойманный Сиченем. По бедрам обильно потекло — омега внутри него забился в конвульсиях, ощущая силу и власть альфы.       Сичень наклонил голову, чтобы овладеть ртом Цзян Чэна, теряя остатки разума от готовности омеги покориться. Когда он отрывается от губ, его встречает дикий опьяневший взгляд, соблазнительно влажные припухшие губы и жаркий шепот.       — Давай!       Волнующая неизвестность выдергивает из Цзян Чэна чеку и он гортанно стонет от грубого первого толчка, закатывая глаза. Каменный член альфы его едва не разрывает, но он только привстает на носочки, чтобы Сичень проникал глубже, деря его задницу, как в последний раз.       Сичень исходит слюной, разглядывая распластавшегося под ним Цзян Чэна. Гладит ладонью его ягодицы круглые, крепкие, шикарные. Задрав футболку до плеч, любуется движением тугих мышц, перекатывающихся под безупречной кожей теплого цвета. Каждый изгиб, каждый угол идеально вылепленный, элегантно отшлифованный доводит Сиченя до умопомрачительного экстаза. Он поддается ближе, упираясь ладонью в поясницу Цзян Чэна, другой рукой наваливаясь на настенный шкафчик, беспощадно вколачиваясь в омегу.       — Охуеть, Сичень, блять, — не в силах связанно выражаться, Цзян Чэн грязно ругается, смешивая слова с отчаянно-восторженными криками.       Сичень всегда брал его страстно по настроению переходя в неторопливый нежный ритм. Но сегодня альфа превзошел сам себя. И Цзян Чэн счастливо подумал, что завтра не сможет свести ноги. Черт! Да он даже с кровати не поднимется.       Последний звук тонет в глотке, становясь немым криком — Цзян Чэн кончает, плотно сжимая в себе Сиченя. Альфа отлепляет его от поверхности тумбы и утягивает за собой на пол, приваливая измотанного Цзян Чэна к тяжело вздымающейся груди.       — Ты все это время филонил, — пробормотал омега, хватая скругленным ртом воздух.       — Берег тебя, — усмехнулся Сичень, целуя во влажный висок.       — Больше не смей. Хочу, чтобы так было каждый день, — сглотнув, омега откинулся на плечо альфы и устало прикрыл глаза.       В заднице мерно пульсировало от раздувающегося узла на члене Сиченя. Цзян Чэн поморщился от дискомфорта — они и до этого трахались с узлом, но в кровати, где поясницу не сводило от тянущей боли.       — Сможешь пересесть поудобнее? — Сичень осторожно погладил живот омеги.       Цзян Чэн проворчал, что кастрирует его кухонным ножом, морщась от того, как узел потянул его внутренности, когда он резко поднялся, смещаясь, подогнул ноги. Сичень, продолжая удерживать его за бока, двинулся на пробу и сдавленно зашипел, лбом упираясь между лопаток Цзян Чэна, от слишком горячей узости омеги.       Цзян Чэн задрожал, чувствуя как теплые пальцы скользнули по его груди, обводя соски. Он прикусил губу, размеренно раскачиваясь взад и вперед, привыкая к необычным ощущениям. Узел напирал на тугой комок нервов, каждый раз попадая точно в цель, и первая волна блаженства не заставила себя ждать.       — Боже, блять, — прохрипел Цзян Чэн, упираясь ладонями в ноги Сиченя, сотрясаясь от сухого оргазма.       — Нравится? — Томно низко прошептал Сичень, прохаживаясь руками от плеч к пояснице и обратно.       — Заткнись, Сичень!       По нервным окончаниям словно пробегал ток, стимулируя омегу на удовольствие.       — Давай, детка, ты уже можешь ускорится, — лукаво усмехаясь, Сичень мягко шлепнул Цзян Чэна по бедру.       Цзян Чэн глухо рыкнул на эту фамильярность, но послушно приподнял задницу, действуя активнее. Пальцы Сиченя вокруг бедер сжались сильнее. Он задушено вздохнул, старательно оттягивая момент, желая продлить сладкую пытку Цзян Чэна. Омега сжал его плотно, заходясь в очередном оргазме, не прекращая елозить задницей по стволу. Голова Цзян Чэна запрокинулась, он нервно сглотнул из последних сил держась в вертикальном положении.       — Ваньинь, — позвал Сичень.       Омега, не отвечая, соскользнул обратно в руки альфы, чтобы в полной мере оказаться под влиянием рыка. Сичень обнажил зубы, пуская подавляющие вибрации. Цзян Чэн расслабился, почти растекся на нем, лишь вздрогнув от горячей струи спермы, заливающей его изнутри.

***

      Зима проходит в беспокойном ожидании решения суда. И, конечно, Сичень предсказуемо проигрывает. Цзян Чэн, испытывая жуткую вину, мечтает собственными руками придушить Яо. Но Сичень, продолжая хранить поразительное хладнокровие касательно компании, успокаивает его, сообщая, что не сидит без дела. Подключив к реализации новой идеи Ванцзи, Сичень, использует свои двадцать процентов и начинает все с нуля. Львиная доля оставшаяся во владении бывшего супруга не сыграла никакой роли. Клиенты, больницы и фирмы в единодушном порыве потянулись за Сиченем.       Заставая уснувшего за работой альфу, Цзян Чэн бережно накрывал его пледом. Подтаскивал обед и ужины, наполнял опустевшую чашку новой порцией чая. Старался опережать Сиченя в уборке дома и тихо, но твердо просил Хуаня не лезть к отцу.       Проявляемая омегой забота не остается без внимания. Сичень с гордой улыбкой демонстрирует зашкаливающее количество контрактов и сообщает, что открыл совместный счет. Он понимает, что своенравный Цзян Чэн воспримет это как оскорбительную подачку, и потому сразу же оправдывается — на учебу Хуаня. Цзян Чэн качает головой, делая вид, что принял нелепую ложь на веру и скромно обнимает, умирая в который раз.       В марте Сичень первый раз поднимает вопрос о переезде в дом побольше.       — А чем тебя этот не устраивает? — Парирует Цзян Чэн, сидя за кухонным столом, сортирует счета.       — Я теперь разведен и хочу быть со своей семьей, — с улыбкой обольстительного питона ответил Сичень, подходя ближе к Цзян Чэну и опираясь на стол.       — Ты с утра с ней был. Что-то поменялось? — Отбросил в сторону рекламный буклет, Цзян Чэн подтянул следующий конверт.       Сичень сунул руку в карман и вытащив, настороженно обронил на стол маленькую коробочку. Цзян Чэн парализовано застывает, немигающим взглядом уставившись на белый квадрат. Пальцы на конверте сжались, сминая бумагу до хруста.       — Можешь не торопится с ответом. Просто пусть это будет у тебя, — спокойно предложил Сичень.       Знакомое жжение тошноты сводит горло. Цзян Чэн отворачивается, прикрывая глаза. Ласковое прикосновение Сиченя вызывает у него холодный пот. Он поднимается с табурета и, обогнув Сиченя, уходит с кухни, чтобы спрятаться в комнате.       С пышным цветением за окном, к Цзян Чэну возвращаются кошмары. Он просыпается по среди ночи, скатываясь к краю кровати и повисает вниз головой, жадно глотая воздух. Сичень на своей половине кровати старается не двигаться, пережидая очередную вспышку паники омеги. Когда Цзян Чэн приходит в себя, поднимается и идет на кухню, чтобы выпить воды, Сичень открывает глаза, смотря на очертания комнаты во мраке.       Он не лезет к омеге, понимая, что тот, не моргнув глазом, закроется на попытку поговорить. Дает ему время и пространство, оставаясь поблизости. Окружает теплом и любовью. И покорно ждет.       Утром четвертого апреля, Цзян Чэн, невыразительно клюнув Сиченя в щеку, закрывает за ним и Хуанем дверь и идет к себе в комнату. Опустившись на кровать, застывает на несколько минут, обхватив себя руками. Затем выдвигает верхний ящик и порывшись среди носков, находит маленькую квадратную коробку, которую спрятал, чтобы не мозолила глаза и не теребила сердце Сиченю.       Откинув крышку, Цзян Чэн невольно улыбается, разглядывая две полоски из белого золота. Сичень знал его вкусы, как свои. И этот выбор был самым идеальным — без вычура, без пафоса, скромно и элегантно.       Вдоволь насмотревшись, он захлопывает крышку, поднимается с кровати и прячет кольца обратно в тумбочку, подхватывает ключи и неспешно покидает дом. Дорога до кладбища занимает у него два часа. По пути он заезжает за хризантемами — любимыми цветами Яньли и несколько раз борется с нехваткой воздуха, тормозя у обочин.       Весна, начавшаяся в этом году раньше обычного, нетипично жаркая, удушливая. Цзян Чэн оттягивает воротник толстовки, жалея, что не оставил кофту в машине, и идет по тропе между могил, выискивая три нужных ему мраморных плиты. Ангела над могилой Яньли он замечает издалека и торопливо ускоряет шаг. Три темно-зеленых плиты молча приветствуют Цзян Чэна. Он опускается на колено, возлагая цветы на надгробье брата и мысленно с ним здоровается, обводя пальцами высеченные в камне буквы.       Слезы срываются с глаз, капая на толстовку. Цзян Чэн сдавленно всхлипывает и поднимается, становясь напротив могил папы и отца.       — Я был не очень хорошим ребенком, простите меня за это, — срывающимся голосом произносит омега. — Не навещал вас, как полагается. Но, думаю, вам это и не надо было. — Он всхлипнул, утирая краем толстовки нос. — Ведь как бы я не старался, как бы не лез вон из кожи, не прятался по углам, чтобы не мешать вам — я оставался непутевым, не сумевшим чего-то добиться. Достичь невозможного. — Горько усмехнувшись, Цзян Чэн прикусывает губу. — И все это время я винил себя во всех грехах. Винил себя в смерти Яньли, ведь если бы я не попросил его тогда приехать на каникулы, если бы он остался в кампусе, он был бы жив. И сейчас у него была бы семья, о которой он так мечтал. Семья, которую он заслуживал, полную любви и детей.       Цзян Чэн сглотнул и, вдруг, сорвался на крик.       — А потом я понял, что это вы его убили. Ведь для вас не было ничего важнее, чем выяснить отношения. Вы никогда нас не замечали, постоянно ругаясь! — Взорвавшись неконтролируемыми рыданиями, Цзян Чэн прикрыл лицо ладонями. — Ваш брак — это величайшая ошибка человечества. Вам не детей надо было заводить, а отношения наладить! Чтобы не разругаться за рулем и не убить то единственное хорошее, что вы сделали!       Он отнял руки от лица и зло посмотрел на могилы родителей. Каменные плиты ответили холодным молчанием.       — Но знаете что? Я вас прощаю. Да, прощаю. Потому что я не хочу быть похожим на вас. — Омега небрежно взмахнул рукой. — У меня никогда не будет так, как было у вас. В моей семье будет понимание и прощение. И никогда не будет спора из-за ерунды. Я люблю Сиченя. И Сичень любит меня. И мы будем счастливы вместе, пока вы несчастные гниете в земле.       Закончив свою злую тираду, вылив всю ту боль, что носил себе при живых родителях, Цзян Чэн уважительно кланяется и уходит, оставляя прошлое там, где ему самое место — в сырой земле. По дороге до машины, его настигает дождь. Крупные летние капли омывают тоску Цзян Чэна, пряча его настроение за плотной водной стеной.       В машину он садится насквозь промокший и продрогший. Адреналин от выходки постепенно сходит на нет и Цзян Чэна начинает мандражировать, выезжая на дорогу. Руки на руле подрагивают, и из соображений безопасности Цзян Чэн сбрасывает скорость. Ехать в таком состоянии и сквозь плотную завесу дождя под сотню, как он обычно любил, чистое самоубийство.       Дворники работают не переставая, но не справляются со своей функцией. Цзян Чэн щурится, наклоняясь к рулю. Машина норовисто дергается, и Цзян Чэн едва успевает переключить передачу. Еще пара метров и мотор глохнет. Цзян Чэн ошарашенно глядит на приборную панель, не понимая, что происходит с машиной. В раздражении он ударяет по рулю, после тщетных попыток завести машину повторно.       — Блять, — пораженно выдыхает омега, лбом упираясь в кожаную оплетку.       Застрять посреди дороги в дождь — да ни один эвакуатор не сунется, пока не утихнет гроза и не распогодится в небе.       — Великолепно! — Цзян Чэн отстегнул ремень и откинулся на спинку сиденья, бездумно водя взглядом по салону.       Какие еще у него могли быть варианты? Поймать проезжаю мимо машину? Вызвать такси за баснословную сумму? Дойти до ближайшей остановки? Ждать чудо из ниоткуда?       Вздохнув, омега прикрыл глаза. Да, машина была не новой, но отслужила ему добрых пять лет. Она была простой в управлении и отлично держалась на дорогах. Но, видимо, настал её конец. Он погладил руль, точно извинялся, и вытащил ключ из зажигания, второй раз за день прощаясь с прошлым.       Стандартная мелодия звонка прервала его траур по машине. Цзян Чэн поднял телефон и мысленно отвесил себе подзатыльник. Почему он не подумал о Лань Сичене в первую очередь?       — Привет, — сухо поздоровался омега.       — Привет, где ты? — Обеспокоенно поздоровался в ответ Сичень.       — У меня машина сломалась. Сможешь приехать за мной?       — Да, конечно! Куда ехать?       Цзян Чэн прикрыл глаза. От непререкаемой заботы Сиченя защемило сердце. Последний месяц он игнорировал альфу в большинстве случаев и держал на расстоянии. Сичень его не торопил и не обижался, относясь с сочувствующим пониманием. И даже сейчас, вернувшись домой и не обнаружив его там, Сичень не выставляет претензий, а только переживает за него.       Глаза опять защипало. Цзян Чэн поднял руку и зажал переносицу пальцами, хрипло проговаривая:       — Я проехал от кладбища несколько километров и сломался где-то возле подлесья.       — Понял. Еду.       Сбросив вызов и опустив телефон обратно на соседнее сиденье, Цзян Чэн застыл в ожидании. В размеренной тишине, прерываемой лишь стуком капель по капоту и крыше, он живо представил себе жизнь с Сиченем. В большом доме, с кучей детей. Ленивые вечера, страстные ночи, добрые утра и яркие дни.       Омега опустил ладонь на живот и задумчиво поводил кругами. На последнем осмотре Вэнь Цин знатно посмеялся, читая его результаты. И смачно хлопнув по плечу, довольно произнес:       — Наконец-то тебя объездили, жеребчик!       — Чего? — Взорвался Цзян Чэн, чувствуя себя кретином без штанов с поднятыми кверху ногами.       — Того! Все у тебя в порядке, этаж готов к заселению! — Закатил глаза бета, стягивая перчатки. — Опускай ноги.       — Какому еще заселению? — Поморщился омега, чувствуя прохладный вязкий гель, желеобразно стекающий по внутренней стороне бедра.       — Мне тебя всему учить надо? Выключаешь свет и приспускаешь трусишки, — бросив на живот пачку салфеток, Вэнь Цин отвернулся к столу, чтобы не смущать друга.       — Ты идиот? У меня уже есть Хуань, — фыркнул омега.       — Да, но теперь у тебя еще есть Сичень, — справедливо заметил Вэнь Цин. — Пить ему не давай и все будет в ажуре. — Сердобольным тоном проговорил бета. — Серьезно, Цзян Чэн, он видимо тебя так хорошо трахает, что ты в весе прибавил от счастья.       — Все-таки ты мерзкий до безобразия, — цокнул омега.       — Ага, а ты жирный и ворчливый!       Тогда он не воспринял разговор всерьез, как и обтекал вопросы Сиченя о возможном пополнении. Однако, заметил, что все чаще стал ловить себя на мысли — он готов к еще одному ребенку. Он подпускал Сиченя к себе во время течки, но не разрешал вязать себя.       Может, попозже осенью или ближе к зиме поговорить об этом с Сиченем, — размышлял про себя Цзян Чэн. Они оба прошли внушительный путь друг к другу, воссоединяясь. И им еще предстояло преодолеть несколько пустяковых преград. Но то, что уже было, работало исправно. Сичень всегда был открыт к диалогу, а Цзян Чэн учился доверять и отпускать себя. Появление второго ребенка значило бы, что они перевернули страницу и начали новую главу.       За рассуждениями, Цзян Чэн теряет счет времени и удивляется, когда видит приближающуюся машину Сиченя. Подхватив телефон, он выходит на встречу. Сичень выходит из машины, раскрыв над головой зонт, и бегом направляется к нему.       — Господи, ты весь замерз! — Выдыхает альфа, касаясь его лица, а затем руки. — Чем ты думаешь, Ваньинь? Наверняка уже простыл! — Мягким голосом отсчитал Сичень, и, взяв за руку, потянул к машине.       Цзян Чэн послушно ступает следом и, не сопротивляясь, позволяет втолкнуть себя на заднее сиденье. В тепле салона, он понимает, как сильно продрог. Пальцы ног и рук задрожали, благодарно заныв. Свернув зонт, Сичень присоединяется к Цзян Чэну и торопливо стягивает с омеги влажно липнущую толстовку, отбрасывая ненужной тряпкой на пол между сиденьями.       — Сичень, — едва шевеля губами, произносит Цзян Чэн.       — Голова болит? — Обеспокоенно спрашивает Сичень, попеременно касаясь лба и шеи. — Чувствуешь озноб?       Цзян Чэн ловит его руку за запястье и подносит к губам, целуя костяшку за костяшкой. Сичень в изумлении расширяет глаза, смотря на то, как омега расправляет его пальцы и касается губами внутренней стороны ладони. Прижав ладонь альфы к своей холодной щеке, Цзян Чэн поднимает взгляд на Сиченя.       — Я люблю тебя.       Совсем тихо и от того так пронзительно-громко звучит его признание. Аромат омеги тонкой струйкой потянулся по салону — цветочный с призрачной нотой сандала.       Сичень потянул Цзян Чэна на себя, осторожно усаживая на колени. Под его теплыми руками, касающихся везде, куда могли дотянуться, Цзян Чэн тает, согреваясь, заживо сгорая. Он неуклюже стаскивает футболку, путаясь в вороте. Неторопливо, смакуя момент, расстегивает пуговицы на рубашке Сиченя и прижимается к его обнаженной груди, разводя ноги шире.       Он ласкает шею, ключицы и плечи альфы медленно водя губами и очерчивая линии и изгибы кончиками пальцев. Сичень старается дышать глубоко, нежно проводя ладонью вдоль линии позвонков Цзян Чэна. Чувствуя губы вопросительно застывшие над его запаховой железой, Сичень с облегчением улыбается.       — Пожалуйста, Ваньинь! — Просит альфа.       Острые клыки омеги разрывают кожу шеи. Цзян Чэн впивается отчаянно и страстно, обозначая принадлежность Сиченя. Густота сандала, как летний жар, облепляет его с ног до головы, наполняя его тело феромонами. Налитый до краев, он осторожно отклоняется, чувствуя как кружится голова. С подбородка стекает тонкая дорожка алой капли и Сичень бережно стирает ее большим пальцем, заходясь блаженством от ядовитой эйфории.       Они лениво целуются, связанные на всех уровнях, ласкают друг друга, передавая свою любовь вместе с дыханием. Сичень аккуратно укладывает Цзян Чэна на спину и снимает с него джинсы, чтобы соединить тела.       Тяжесть тела, огонь кожи, грузное дыхание, тихие стоны и океан удовольствие топит омегу. Он обнимает Сиченя, вжимая его в себя и отвечает на поцелуй, разбивая свои внутренние стены легко и играючи. Клятва, данная на могиле родителей, превращается в реальность. Словно в бреду он повторяет и повторяет свое признание и слышит ответное «люблю» каждый раз.       Дойдя до пика, Цзян Чэн глушит свой стон ртом Сиченя и изможденный, уплывает сознанием в сон, зная, что Сичень о нем позаботится.

***

      — Так все-таки почему Ваньинь? — Заплетающимся языком спросил Сичень.       — Потому что я родился ночью и брат в шутку начал звать меня «воспевающий ночь», — зло пояснил Цзян Чэн, изо всех сил стараясь удержать тушу друга в вертикальном положении. — Господи, Сичень, умоляю, переставляй ласты!       Это было хреновой идеей знакомить монаха-Сиченя с алкоголем. На вечерней прохладе улицы альфа держался бодрячком, но в тепле его с непривычки быстро развезло. Перекинув руку Сиченя через плечо и поддерживая его за талию, Цзян Чэн, сцепив зубы, волок альфу на себе.       Если Цижэнь увидит его в таком состоянии, мне кранты, — отчаянно подумал омега.       — Пожалуйста, Сичень, топ-топ ножками, — шепотом взвыл Цзян Чэн на очередную попытку альфы завалится на бок.       — Куда мы идем? — Обеспокоенно обвел Сичень туманным взглядом второй этаж.       — Боже правый, так упиться с одного коктейля, — фыркнул Цзян Чэн. — Ты, похоже, даже над рюмкой не дышал, а так уверенно выпил!       Сичень ничего не ответил. Еще несколько минут борьбы Цзян Чэна с гравитацией и он с протяжным вздохом скидывает с себя Сиченя на кровать.       — На каком комбикорме ты сидишь, что такой тяжелый?       Сичень, повернув голову, осоловело поглядел на него.       — Можно я тоже буду звать тебя Ваньинь?       — Я уже говорил сто раз: да, — безразлично ответил Цзян Чэн, разминая затекшее плечо.       — Брат тебя очень любил. Жаль, что я не смог его узнать получше. Нам бы точно нашлось о чем поговорить, — невнятно пробормотал Сичень.       Омега сделал вид, что не слышал слов Сиченя и принялся его раздевать. Стянул ботинки и аккуратно поставил их возле кровати. Потянулся было к кофте, но Сичень перехватил его руки, дернув, уронил на себя сверху.       — Как думаешь, он бы не возражал, если я бы тебя поцеловал? — Пьяно выдохнул альфа.       Цзян Чэн наморщил нос и закатил глаза.       — Может у меня это лучше спросить, хочу ли я с тобой целоваться?       Сичень помолчал, переваривая вопрос. А потом, перефразировав предыдущее предложение, протянул, глядя прямо в серые глаза омеги:       — Ты бы не возразил, если бы я тебя поцеловал?       Сердце Цзян Чэна сбилось с ритма. Последние полгода он безнадежно был влюблен в Сиченя и старался это тщательно скрывать, прикрываясь дружеским щитом. Вопрос загнал его в тупик: неужели он все-таки был так очевиден? Где-то прокололся, задержав взгляд чуть дольше положенного или допустил чуть больше касаний в свою сторону?       — Целоваться нужно с тем, кто тебе нравится, — беззвучно прошептал омега, пристыженно отводя глаза.       Он не будет пользоваться тем, что Сичень в стельку пьян. Нет! Только не это. Сичень правильный, добрый и всегда внимательный к нему и его настроению. Он заслуживает кого-то похожего на себя. Такого же доброго, воспитанного, идеального, без каменного груза за душой. Не Цзян Чэна.       Сичень медленно моргнул и спокойно выдал.       — Ты мне нравишься, Ваньинь.       Пьяное признание ловит Цзян Чэна в ловушку. Он шлепает себя по лбу, понимая в какую морально-этическую дилемму угодил. Сичень бережно берет его за кисть, отводит руку от лица и смотрит с поразительной строгостью.       — Не бей себя! Я тебе запрещаю!       Истеричный смешок срывается со рта Цзян Чэн. Он укоризненно глядит на Сиченя, умиляясь с этой пьяной наивности.       — Так я могу тебя поцеловать? — С настырностью библейского осла спрашивает Сичень.       Цзян Чэн молчит, оттягивая свое решение, разглядывая лицо альфы, оказавшимся в такой близости. Тонкие черты уже потеряли признаки юности, становясь острее и отчетливее и вместе с тем плавными изгибами пленяли и очаровывали. Через год Сиченю стукнет двадцать и он станет полноправным владельцем семейной фармкомпании. А Цзян Чэн без семьи так и будет бездомной зверушкой, никому не нужный, раздавленный и наглухо забаррикадированный в скорлупе из боли и сожалений.       Он нервно облизывает пересохшие губы. Взгляд Сиченя неотрывно следит за движением кончика языка. Голод на дне черных зрачков острием кинжала упирается в Цзян Цэна и он поддается ему, мягко прикасаясь к губам Сиченя. Поцелуй скромный, детский, сносит ему голову, ударяя по мозгам не хуже алкоголя.       — Это означает, что я тебе нравлюсь, — с улыбкой произносит Сичень. Не спрашивая, а утверждая.       Вздохнув, Цзян Чэн прикрыл глаза — была не была.       — Да, нравишься, — он поднял веки и с упорством поглядел на Сиченя. — Очень сильно нравишься.       — Ты влюблен в меня? — С жадностью уточняет альфы.       — Да. Влюблен, — легко соглашается омега.       — Ты будешь моим? — Уже с дрожащей надеждой в голосе спрашивает Сичень.       И Цзян Чэн в отчаянье вспыхивает, срываясь с края в обрыв.       — Да, — отвечает он, умирая от того, с каким огнем посмотрел на него Сичень.       Он почувствовал себя рыбкой на крючке — каждый взгляд, каждое слово, каждый жест Сиченя дергал его за леску во рту, обреченно подсекая его и вытаскивая на берег. На сушу, где ему не выжить. Может от этого он так припадает к губам альфы, раздевается для него и позволяет себя укусить, испытывая боль от разрыва и переживая свой первый оргазм?       Он не знает ответа на свой же вопрос. Но засыпая рядом, под рукой Сиченя, он чувствует доселе забытое умиротворение. И вопрос успешно вылетает из головы, оставляя разгадку на утро.

***

      Сонно поморгав, Цзян Чэн пришел в себя и зевнул. Давно ему не снились сны о юности.       Сичень, услышав его, завозился и поднял голову.       — Как себя чувствуешь? — Он отодвинул челку со лба и положил ладонь, проверяя температуру.       — Хорошо, — ответил Цзян Чэн.       — На ночь выпьешь иммуноукрепляющие, — не терпящим возражений тоном произнес Сичень.       Цзян Чэн мягко фыркнул.       — Да не расклеюсь я, не сахарный, — омега успокаивающе провел ладонью по предплечью альфы. — Сколько времени?       Сичень повернул голову и вытянул шею, чтобы увидеть часы на приборной панели.       — Половина седьмого.       Цзян Чэн испуганно дернулся.       — Мы опоздаем за Хуанем!       — Я попросил Усяня забрать Хуаня из садика. Он только рад больше времени проводить с племянником, — Сичень опустил руку на живот омеги и прижал его ближе к себе. — Расслабься.       Уткнувшись лбом в плечо альфы, Цзян Чэн прикрывает глаза и с фальшивым безразличием произносит.       — Я ни копейки не дам потратить на свадебную церемонию. У меня нервный тик начинается, стоит мне представить толпу людей, провожающих меня на брачную ночь.       Сичень, настороженно улыбнувшись, согласно промычал.       — Распишемся и на этом все. — Подвел черту омега. — И оплату за новый дом внесем пополам.       Сичень и на это согласно «угукнул».       — И я согласен на второго ребенка. Не сейчас, конечно. Осенью, может быть. Или через год…       Цзян Чэн смолк, заткнутый поцелуем Сиченя. Ничего, он договорит позже, смиренно подумал омега. Последнее слово будет за ним. Пускай Сичень привыкает.

Вместо эпилога

      Нервно бродя из угла в угол ванной комнаты, Цзян Чэн бросает взгляд на таймер запущенный в приложении, заламывая пальцы. Когда последние секунды истекают, он хватает тест, отложенный на поверхность стиральной машинки и проверяет результат.       — Вот олень-осеменитель!       Пылая от гнева, Цзян Чэн рассерженно выпрыгивает из ванной и рыча наставляет кончик теста, словно самое грозное на свете оружие, в грудь Сиченя.       — Два месяца с предыдущей беременности, в первую же течку, ты серьезно, блин?       Сичень, завязывающий галстук, разжал пальцы на ткани и протянул руку, чтобы забрать тест. Глаза его радостно просияли, увидев красный плюс. Он рассмеялся, мягко ловя мужа за руку и прижимая к себе.       — Если ты хочешь остановиться на этом ребенке, я запишусь на вазектомию, — с улыбкой предложил Сичень.       — Хорошее начало, но не достаточно! Я протолкнул через себя двоих, не успел перевести дыхание, а ты уже нового умудрился сделать! — Цзян Чэн несерьезно ударил кулаком по плечу Сиченя.       Близнецов Цзян Чэн понес уже в середине лета, узнавая о их появлении во время переезда в новый дом. От запаха бутерброда с яйцом, принадлежащих кому-то из рабочих, Цзян Чэна рвет так сильно, что он всерьез беспокоится, как бы не выблевать вместе с содержимым свой желудок и легкие. Положительный тест, купленный в первой же аптеке и осмотр у Вэнь Цин, подтверждают его беременность. Сичень сияет, как начищенный медяк, обращаясь с Цзян Чэном бережнее и трепетное прежнего.       — Я беременный, а не хрустальный! — Недовольно ворчит Цзян Чэн, получая отказ на жесткий секс.       — Скажи спасибо, что я вообще не оставил тебя без сладкого, — шутливо чмокнул в кончик носа Сичень.       На одиннадцатой неделе, Цзян Чэн проходит ультразвуковой скрининг и мысленно проклинает коварного Вэнь Цин, узнав, что у него не один ребенок, а близнецы. Теперь его точно оставят без секса, — приходит он к удручающему выводу, наблюдая, как Сичень, прилипнув к монитору с изображением двух точек, беззвучно плачет.       С появлением близнецов — двух альф — Цзинъи и А-Юаня в новом доме становится нестерпимо шумно. Усянь и Ванцзи в сопровождении Сычжуя наведываются к ним так часто, что Цзян Чэну начинает казаться — а не поселился ли брат с мужем у них дома? Но трудами этих нянек, Цзян Чэн быстро восстанавливается после беременности и даже умудряется высыпаться, еще и потому, что Сичень, стоит кому-то из детей заворочаться и захныкать, подрывается с кровати и быстро разрешает проблему.       — Может на сей раз омежка? — Мечтательно тянет Сичень.       — Главное, чтобы не близнецы, — как всегда непробиваемый, ядовито комментирует Цзян Чэн, выворачиваясь из-под руки Сиченя. — Напиши Вэнь Цин, пусть порекомендует врача.       — Хорошо, — неотступно следует за омегой Сичень, питоном обвиваясь со спины. — Но тебе придется несколько дней провести без меня.       — Еще чего, — фыркнул Цзян Чэн. — Язык и руки тебе на что?       Сичень, запрокинув голову, рассмеялся с беспардонного комментария мужа и развернул его к себе, чтобы сладко припечатать губы поцелуем.       — Ой, — раздается испуганный голосок.       Сичень оглядывается, замечая застывшего на пороге комнаты Хуаня. Сын преувеличенно прикрыл глаза ладонями и со смехом поинтересовался:       — Вы закончили свои взрослые дела?       Цзян Чэн недоуменно вскинул брови.       — Хуань, что за взрослые дела?       Сын слегка сдвинул ладошку и, убедившись, что родители больше не целуются, отнял руки от лица.       — Дядя Вэй мне все объяснил. Он сказал, что ты кричишь, потому что отец тебя зачетно любит. По-взрослому то есть любит. Сексом с тобой занимается. Из-за этого у тебя появились Цзинъи и А-Юань! — Блеснув своими глубокими познаниями, Хуань выжидательно поглядел на покрасневшего папу и отца, старательно сдерживающего смех.       Цзян Чэн закрыл лицо ладонью и жалобно простонал:       — Звони адвокату, я собираюсь убить своего брата.       — Хуань, папа неудачно пошутил, — предупреждающе поднял руку Сичень, уловив тень испуга на лице ребенка. — И на счет того, что сказал дядя Вэй — не нужно больше нигде об этом так открыто говорить. Хорошо?       Хуань послушно кивнул и исчез, оставляя родителей наедине.       — Боже, Вэй Усянь, что за наказание, — устало протянул Цзян Чэн.       Сичень, прикусив губу, шагнул ближе и обнял мужа, спрятав его в плотном кольце рук.       — Надо будет приглядывать за ним, когда он с близнецами начнет разговаривать, — не слышно посмеиваясь, произнес альфа.       — Или просто вырвать ему язык. Ванцзи нам цветы пришлет в благодарность, когда вспомнит, что такое тишина.       Сичень опустил ладонь на затылок и привалил голову омеги к своему плечу.       — Все будет хорошо. Мы вместе и это главное.       От его уверенного, спокойного тона солнечное тепло яичным желтком разлилось по телу Цзян Чэн. Он со вздохом поднял руку и опустил на плечо Сиченя, любуясь блеском обручального кольца. Их смешанный запах подействовал на омегу успокаивающе. И прикрыв глаза, Цзян Чэн поверил мужу. У них все будет хорошо, потому что они вместе.