Из раза в раз

— Ещё партию? — переспрашивает Аль-Хайтам, и Кави трясёт головой. Хмельная компания за соседним столиком взрывается от смеха, разгорячённая толпа в таверне Ламбада не думает стихать, приглашённые музыканты вовсю стараются для посетителей. Среди шума и гама, алкоголя и закусок Кави с трудом вспоминает, когда ушли Сайно с Тигнари, не говоря уже о том, как много они сегодня выпили. Сам он, вообще-то, пьёт всего лишь второй бокал — играть в карты с Сайно натрезвянку Кави неспособен. Ему просто необходимо было выпить сначала для храбрости, а потом в качестве утешения за проигрыш. К счастью, Аль-Хайтам был слишком занят поединком с Тигнари, чтобы заметить второй бокал (и особенно его цену). Сайно никогда особо не выпивает — держит лицо Генерала даже по выходным. Тигнари попросту не любит большое скопление народу, и потому не пьёт в барах и тавернах. Зато уж кто сегодня перебарщивает с алкоголем, так это Аль-Хайтам. Кави понимает только сейчас, бросив на него беглый взгляд: Аль-Хайтам с интересом разглядывает шумную компанию по соседству, а наушники выключены и лежат на столе. Впрочем, даже будь он в них, всё равно не смог бы не заметить, как кто-то из студентов собирается засунуть свою же ногу себе в рот. И кто им только наливает? — Всё же, Кави, — оборачивается Аль-Хайтам. Даже при скудном освещении таверны Кави замечает расцветающий румянец у него на щеках, и понимает, кому точно не стоит больше наливать. — Сыграем ещё разок? Первым делом Кави думает, что Аль-Хайтам нездоров или, может, перегрелся. Он тянется к его щекам тыльной стороной ладони, и когда Аль-Хайтам льнёт к рукам вместо того, чтобы отодвинуться, всё становится ясным, как день — он просто чудовищно пьян. Сердце Кави пропускает удар, когда Аль-Хайтам тянется за рукой, и когда он заправляет светлую чёлку за ухо… Аль-Хайтам улыбается. По его собственным, Аль-Хайтамовых меркам, но, Архонты, в самом деле улыбается! Вокруг глаз собираются мелкие морщинки, а уголки губ едва приподняты — будь на его месте кто угодно другой, даже не заметил бы. Но Кави так давно в него влюблён живёт с ним под одной крышей, что его уже не проведёшь. — Эй, да ты же пьян! Сколько ты выпил? Нет, он далеко не в первый раз видит Аль-Хайта пьяным — но, кажется, впервые сам Кави при этом трезв. — С каких пор мне не дозволено выпить? — он фыркает, провожая взглядом руку Кави. — У Ламбада хорошее вино, компания располагала. Да и тебе ли говорить — у самого лицо красное, как помидор, и сияет, как новая монетка. Кави закатывает глаза. — Всё, с тебя хватит. Пойдём. Но сначала он всё же допивает своё вино. Потом, долго не раздумывая, тянется за полупустым бокалом Аль-Хайтама и опустошает его тоже. Не пропадать же добру. — И что это было? — Аль-Хайтам поднимает бровь, разглядывая два пустых бокала перед собой. Кави моргает пару раз и чувствует, как жар приливает к лицу. Обычно двумя с половиной бокалами его не возьмёшь, но сейчас, стоит признать, Кави действительно хмелеет. Возможно, пить чуть медленнее, или хотя бы сделать перерыв между своим вторым бокалом и половиной какого-то-по-счёту бокала Аль-Хайтама, но говорить об этом уже поздно. Главное, что вино не пропало даром. Аль-Хайтам должен быть благодарен, что Кави хотя бы не транжира. — О, разумеется — лучше уж вино пропадёт в тебе, чем в бокале. Не знаю, как и благодарить. — Вот как ты благодаришь меня за бережливость? Что за манеры… Я буду ждать снаружи. *** Несмотря на поздний час, на улицах по-прежнему живо — результат реформ в Сумеру и Академии. Всё новое странно и прекрасно, полно новых возможностей и разочарований; всё новое заставляет Кави активнее соображать и жестикулировать. Аль-Хайтам выходит из таверны, расплатившись по счетам, и шагает мимо. Только спустя несколько мгновений, так, будто он над этим раздумывал, поднимает руку, подзывая Кави — тот догоняет Аль-Хайтама и целится ткнуть локтём в бок; на самом деле, никто из них не в настроении для перепалки, и Кави просто притирается к плечу соседа. Не то чтобы он был пьян, разумеется, нет, но ночной воздух всё же немного отрезвляет. Если дома есть что-нибудь покрепче, почему бы не завершить начатое и не напиться вдрызг? В самом деле, отчего нет? Никто не будет докучать с картами… — Нет, никакой выпивки дома. С тебя и так уже хватит. — Эй, я в порядке. Ты, видимо, имел в виду, что с тебя уже хватит. Аль-Хайтам фыркает, Кави прижимается к его плечу — куда более мягкому и сговорчивому, чем его хозяин. Время от времени Аль-Хайтам едва заметно касается его ладони, и Кави, глянув в ту же сторону, обменивается с ним взглядом, говорящим куда больше всех возможных слов. Порой сам Кави чуть бодает его плечо, цепляет их пальцы, чувствует, как Аль-Хайтам делает вдох и выдыхает с тихим бархатным смешком. Кави обожает такие вечера. Они напоминают ему о том, как много значат порой самые неосязаемые и, наоборот, самые земные вещи. Как любовь делает особенными даже такие мелочи, как ключи и улыбки. — Красота есть во всём, но не всем дано это видеть, — неожиданно говорит Аль-Хайтам, и Кави оборачивается к нему: — Ты о чём? Он ничего не отвечает — вместо этого просто начинает мычать себе под нос. Это даже не мотив, не песня, но сам факт того, что напевает её именно Аль-Хайтам, заставляет Кави задержать дыхание. Если бы только был способ преобразовать любовь в какую-нибудь конечную материю — как глянец, герметик или, может, химический реагент — мир был бы полон прекрасного. Возможно, это даже лишило бы работы многих людей искусства, но разве мог бы Кави спорить с любовью? — Ты слишком много думаешь, — фыркает Аль-Хайтам, глянув ему в глаза. — Ну вот, сбил с мысли, — Кави цокает языком, и Аль-Хайтам продолжает мычать свою песенку. Честно, иногда Кави сам не понимает свои вкусы; и почему только он влюбился именно в это недоразумение? — Этим вопросом стоит задаваться как раз таки мне. — Эй, я попрошу! Находиться в моей компании — сущее удовольствие! Не я ли спасаю тебя каждый раз, когда ты выводишь своих собеседников из себя? И кто лучше меня умеет разрядить обстановку в компании? Аль-Хайтам странно смотрит ему в глаза, прежде чем встряхнуть головой и на удивление нежно хмыкнуть. — Из всех на свете, во всём мире — именно ты. — Что это вообще должно значить? — Самые ценные ответы — те, что мы находим сами. Если уж и этого тебе не понять, помочь мне нечем. — Вот надоеда, — Кави пихает его в плечо. Аль-Хайтам в ответ тычет его локтём и не то смеётся, не то фыркает. — Балда. К тому моменту, как они возвращаются домой, Кави полностью трезвеет — заслуга свежего воздуха и пешей прогулки. — У тебя по-прежнему горят щёки. — Как и твои. На улице прохладно. — В Сумеру не бывает по-настоящему холодно. — Может, у меня нежная кожа? — Не придумывай. Аль-Хайтам отлипает от плеча Кави, чтобы снять накидку, и с удовольствием потягивается, разминая плечи и спину. Кави едва ли может оторваться от изящных линий, натянутых мышц, складок на футболке — просто не имеет права. Он наливает воды в стакан, пока Аль-Хайтам вытягивается на диване, словно большая хищная кошка под лучами солнца. Осторожно коснувшись ладонью его лба, Кави заставляет соседа открыть глаза: — Ты всё ещё чудовищно пьян, — вздыхает Кави. — Послушайся меня хоть раз в жизни — завтра ты взвоешь от похмелья и сильно пожалеешь. Выпей. — С чего бы? Ты видел когда-нибудь, чтобы я страдал от похмелья? Я свою меру знаю — в отличие от тебя. Как раз ты пьёшь слишком быстро и ешь слишком мало. — Скажи ещё, что следил, сколько я пил и ел за вечер! Архонты, в кои-то веки не упрямься и сделай, как я прошу. Кави впихивает кружку Аль-Хайтаму в руки, поднося к лицу, и заставляет сделать глоток. — Доволен? — Когда дело касается тебя? Никогда, — отбривает Кави и усаживается сбоку под тихий смешок. Аль-Хайтам фыркает, притираясь ближе, и Кави съезжает по дивану, чтобы умостить свою голову у него на плече, не изогнувшись при этом в три погибели. Аль-Хайтам пахнет специями и дымом из таверны, но больше — жасмином, любимым мылом и просто домом. Растворяясь в этом запахе, Кави боится лишний раз шелохнуться; и почему он по пьяни не ценил такие моменты нежности с хмельным Аль-Хайтамом?.. — Я не настолько пьян, как тебе кажется. Вот уж кто из нас двоих точно нетрезв, так это ты. — Кто тебя вообще спрашивал? Аль-Хайтам ведёт пальцем по носу Кави, от переносицы к самому кончику — и смеётся, когда блондин косит обоими глазами. Они ещё немного возятся, пока Кави наконец не ловит руку Аль-Хайтама и не умащивает на диване между ними. — Эй, что на тебя нашло? Ты с меня глаз не сводишь, — Кави смешливо фыркает, удерживая ладони. — Что-то не так? На что же ещё мне смотреть? — И вот мы возвращаемся к разговору о том, как беден твой вкус в интерьере. — Разве я не на тебя смотрю? — хмыкает Аль-Хайтам и получает локтем в бок. — Ладно, я тоже беден. — Только финансово. Хотя, видимо, твои когнитивные способности тоже скудноваты. — Какой щедрый комплимент! Кто бы мог подумать, что ты так любезен, когда пьян? И так каждый раз? Кави понятия не имеет — все остальные разы, когда Аль-Хайтам был пьян, он и сам выпивал, а это всегда было чревато полной потерей всех воспоминаний о вечере. — Кто бы говорил. Не ты ли постоянно жалуешься, что от меня не добьёшься лишних пояснений? И, конечно, терпеть не можешь, когда я начинаю что-то объяснять. Может, я прекратил пытаться тебе что-то втолковать, потому что ты даже не пытаешься меня услышать? — А может, я не пытаюсь тебя слушать, потому что ты ни разу ещё не сказал мне ничего хорошего? — Кави закатывает глаза, снова подталкивая соседа локтем в бок. Аль-Хайтам даже не пытается отодвинуться. — Столько лет изучать лингвистику, десяток разных языков, чтобы в итоге говорить только колкостями и остротами! И вообще, с каких это пор тебя волнует, что думают другие люди? Это тоже из-за алкоголя? Не думал, что такие вещи на тебя влияют. — Влияние алкоголя на организм разнится для каждого человека — но я ни разу не слышал, чтобы кто-то вовсе не поддавался влиянию спиртного. А раз уж, по твоим собственным словам, я обычный человек, твои догадки неоправданны. — Ну разумеется, — Кави вжимается щекой в плечо соседа. Его серёжка упирается в шею, и, наверное, так же неприятно колет плечо Аль-Хайтама, но тот и не думает отодвигаться. — Если честно, мне сложно представить, что хоть что-то имеет на тебя влияние или хотя бы не оставляет равнодушным — не говоря уже обо мне. Кави вздрагивает, когда Аль-Хайтам вдруг высвобождает руку и разворачивает его к себе лицом. Теперь они смотрят друг другу в глаза, и взгляд Аль-Хайтам, неожиданно серьёзный, блуждает по лицу Кави. В этом ракурсе лампа отбрасывает на него странную золотую тень, подчёркивая напряжённые скулы, растрёпанные волосы, цепкость взгляда. Голос Аль-Хайтама, неожиданно глубокий и тихий, пробирает до костей, до самого сердца, заставляя всего Кави сжаться: — Думаешь, я к тебе равнодушен? Во рту мгновенно пересыхает, и Кави в панике опускает глаза, уставившись на губы перед собой. Чуть розовые от вина, сжатые в напряжении. Верхняя губа Аль-Хайтама — чёртов идеал. Кому, как не Кави знать. Как-то раз у него был заказ на статую — да, не совсем его профиль, но деньги не пахнут — в виде бюста какого-нибудь симпатичного молодого человека. И сколько бы Кави не работал над набросками, все его рисунки в итоге сводились к губам Аль-Хайтама — точнее, к его верхней губе. Это осознание так пронзило Кави, что он отказался от заказа и вернул предоплату, сказав, что просто не готов к подобной работе. Эти чёртовы идеальные губы, так изящно изгибающиеся в кислых ухмылках, так правильно обрамляющие строгое лицо… Аль-Хайтам ухмыляется, одновременно безобидно и греховно, и пальцами касается подбородка Кави. — Кави, сам пей свою воду. — Не я же пьян! — протестует Кави, не способный определиться, куда опустить свой взгляд. Губы? Глаза? Скулы? Всё лицо? Архонты, это нечестно. Даже скучающее выражение смотрится слишком красиво на его лице, вынуждая сравнивать с изысканной статуей; когда же Аль-Хайтам выражает хоть малейшую эмоцию, гранит оживает, перетягивая на себя всё внимание. Нет, в самом деле, Архонты — подобное шаловливое выражение на лице Аль-Хайтама не оставляет ни малейшего шанса глупому и упрямому сердцу Кави. И снова эта ухмылочка. — Нет, это просто нечестно. Уж не знаю, пьян ты или нет, но тебе точно надо притормозить… Кави чувствует, как горят щёки, и пытается взять себя в руки. Может, стоит ещё выпить? На трезвянку пьяного Аль-Хайтама он точно не выдержит. — Если ты собираешься открыть ещё бутылку, я не позволю тебе пить одному. В конце концов, расплачиваюсь за них я. — Ещё чего — с тебя на сегодня хватит! И с чего ты взял, что я собираюсь ещё пить? Кави тянется, чтобы налить себе воды, и чувствует, как Аль-Хайтам буровит его взглядом. Вообще-то, Кави привык быть в центре внимания; чьего угодно, но не беспристрастного Аль-Хайтама. Такое ощущение, будто его загнали в угол в собственном же доме, и шансов выбраться с каждой секундой всё меньше. Может быть, он действительно пьян. Может быть, завтра утром он уже ничего не вспомнит. Или, может быть, Кави уже спит, а это всё видит во сне. В очень, очень уж странном сне. Впрочем, с его-то странной жизнью чего ожидать от снов? — И чем же ты недоволен сейчас? — Тем, что ты не сводишь меня глаз. Не могу же я быть настолько интересным. — С каких пор у тебя настолько низкая самооценка? К тому же, как ты сам любишь повторять, красота в глазах смотрящего. Значит, и я нахожу тебя достаточно интересным. — Когда это говоришь ты, складывается ощущение, будто я попал в беду. — Ты и есть ходячая беда. — А ты — пьяное недоразумение! — Сколько раз я уже тебе говорил, но ты даже не пытаешься меня услышать — в чём, собственное, нет ничего нового — я далеко не так пьян, как тебе кажется. Лучше бы посмотрел на себя — в чужом глазу соринку ищешь, не замечая бревна у себя? — Опять эти нравоучения! Я просто спросил, почему ты на меня так смотришь! — С каких пор мне запрещено смотреть на то, что меня окружает? Кави вздрагивает, когда пальцы Аль-Хайтама касаются разреза рубашки у него на спине, и возмущённо одёргивает чужую руку. Под очередной тихий смешок. О, Архонты. Кави не доживёт до конца этой ночи. Вообще-то, он думал, что неплохо держит себя в руках — но Аль-Хайтаму из раза в раз удаётся стать исключением к каждому правилу, особо не стараясь. Сейчас же Кави кажется, будто Аль-Хайтам и в правду прикладывает усилия. Что у него на уме? Или ему просто нравится касаться Кави так, от скуки? Если бы Кави только знал, к чему приведёт этот вечер, точно не звал бы Аль-Хайтама с собой в таверну. — Да смотри на здоровье, — собирается Кави с мыслями. — Мог бы взглянуть, например, на свои бесконечные книжки или картины, которые я так старательно вписывал в интерьер! — Оставлю это тебе, раз вся твоя работа повязана лишь на эстетической стороне жизни. К тому же, с каких пор ты отдаёшь приказы, куда мне смотреть? — Потому что я старше, трезв и… И вообще. Хватит смеяться! Вечно ты смеёшься надо мной, а потом спрашиваешь, почему я не верю, что ты можешь хорошо обо мне отзываться! Нет, однажды я всё-таки сойду с ума из-за тебя и буду прав. Вот и что привело тебя в такой восторг? — Ты. — Чего? — Ты. Ты, Кави, ты делаешь меня счастливым. Кави, чуть не поперхнувшись, быстро ставил стакан с водой на стол — пока он не натворил глупостей и, например, не выплеснул всё Аль-Хайтаму в лицо. Насколько крепким было вино? Почему Аль-Хайтам до сих пор не протрезвел? Может, и к лучшему, что в такие моменты Кави тоже пьян… Он оборачивается — Аль-Хайтам так спокойно смотрит на него, будто в их разговоре нет ничего необычного. Будто их разговор не граничит с каким-то жутким флиртом! Нет, не может это всё быть правдой. Аль-Хайтам растягивается на диване, не сводя с Кави глаз; одной рукой он подпирает голову, нога закинута на ногу. Волосы растрёпаны вихрами, а длинная шея изогнута так, что хоть сейчас приглашай первокурсников Кхашревара и учи их прекрасному. — Ты ведь издеваешься надо мной сейчас, да? Это уже слишком, даже для тебя, — Кави прикусывает язык, чтобы не ляпнуть что-нибудь вроде Ты тоже делаешь меня счастливым, даже когда ведёшь себя как скот, и я никогда не перестану этому удивляться. — Тебе срочно надо протрезветь. Так сложно тебе выпить воды и не буянить? — Когда-нибудь ты начнёшь прислушиваться ко мне, — закатывает глаза Аль-Хайтам. — Конечно, я для тебя словно пустое место. Ты — моё всё. Аль-Хайтам меняется в лице и ждёт, когда Кави вернётся на диван, чтобы присесть ближе и заглянуть в глаза. — Подумай Кави — я верю, что ты на это способен. Допустим, я вру; тогда почему ты здесь живёшь? Почему я во всём тебе уступаю? Кому, как не тебе, знать, что это совсем не в моём характере — впрочем, это известно едва ли не каждому. Кави, я влюблён в тебя. Это очевидный факт. Ты — исключение из всех моих правил, вне зависимости от того, трезв я или пьян. Всё это… просто слишком для Кави. Он обхватывает голову руками. Что было в вине? Или это был очередной эксперимент Тигнари с грибами?.. Нет, он бы так не поступил, не за игрой в карты. Наверое. — Что… что всё это значит? — Когда дело касается тебя, я далеко не так равнодушен, как тебе кажется. — Я… извини, что сомневался?.. Ты никогда не говорил ничего подобного! — С чего бы? Да и что тут говорить? Что ты хотел бы услышать от меня? Ты сам всегда мне говоришь, что поэзия и романтика мне просто не даны — я человек дела. Неужели моих поступков по-прежнему недостаточно? — Я даже не догадывался!.. — Посоветуешь более прямолинейные намёки? Или, может, более практичные действия? Только скажи. Кави кажется, что он просто не переживёт эту ночь. — И давно ты такой трус, а, Кхашревар? — Кого ты называешь трусом, грубиян? — Кави фыркает. — И с чего мне тебя бояться? — Ещё и ужасный лжец, — Аль-Хайтам почему-то улыбается. В самом деле улыбается, мягко касаясь щеки Кави и медленно наклоняясь. В прошлой жизни Аль-Хайтам точно был хищным змеем — потому что Кави просто не может отвести взгляд от его глаз. Но в этой жизни Кави видит себя львом, и потому успевает прикрыть рот ладонью прежде, чем Аль-Хайтам его поцелует. — Впрочем, ты довольно быстро доказываешь обратное, — Аль-Хайтам приподнимает бровь, но отстраняется. — Из нас двоих именно ты пытаешься что-то доказать! — Да — я лишь хочу доказать, что действительно хочу этого с тобой. Кави, ты так уверенно решаешь всё за меня, за нас обоих, что не замечаешь очевидного. — Ты пьян. — Нет, Кави. Даже будь я пьян, это не изменило бы моих чувств к тебе. Алкоголь снимает психологические запреты и заставляет людей действовать более открыто в соответствии с их инстинктами, но никак не сеет совершенно новые мысли. — Ты явно не в себе. — В таком случае, скажи, что не хочешь быть со мной. Кави не может представить себе — Значит, ты не хочешь быть со мной? Кави не может представить себе мир, в котором он бы не мечтал быть с Аль-Хайтамом — ни в одной параллельной вселенной, ни в одной прошлой жизни просто не могло такого случиться. Они спорят, грызутся, вечно ругаются и всё же дополняют друг друга в любом важном деле. Говорят ведь, что противоположности притягиваются, даже учёные доказали, что всякому действию есть равно ему противодействие; так и они с Аль-Хайтамом. Просто не могут быть друг без друга. — Я… нет, конечно. За кого ты меня принимаешь? По-твоему, я не могу за себя постоять? Попробовал бы ты ещё приблизиться — да я бы тебя просто вырубил! Я не целуюсь на спор, в конце концов… Слушай, нам бы стоило серьёзно поговорить, но натрезвянку. Обоим. — Почему ты так уверен, что всё это было лишь на спор? Что такого я сделал, чтобы окончательно потерять твоё доверия? — Просто в это слишком сложно поверить. — Во что именно? — Что ты… ну… что я тебе нужен?.. — Ты живёшь тут. — Вообще-то, половина этого дома моя! — Да, но сколько лет назад ты от неё отказался? И всё же ты тут. — Ага, за арендную плату. — Ты лучше моего знаешь, что эта арендная плата уходит на твои счета и долги по всему Сумеру. Как и о том, что я не нуждаюсь в арендной плате, чтобы сводить концы с концами. Я не нуждаюсь в твоём проживании здесь — но я этого хочу. А ты, Кави? Ты хотел бы жить где-то ещё? — Архонты, нет, конечно нет! Но, послушай, я просто не хочу, чтобы наш первый поцелуй был на пьяную голову — тем более на твою пьяную голову. Даже если ты хочешь этого сейчас, забудешь всё завтра. Прости, но я не хочу потом гадать, приснилось мне или нет! Если хочешь поиздеваться надо мной, есть куда более гуманные варианты, правда. Я хочу, чтобы мы оба были в здравом уме и трезвой памяти. Прости мне мою сентиментальность, но… окей. Аль-Хайтам. Ты выводишь меня из себя, держишь в постоянном раздражении и, возможно, однажды я поседею от твоих безрассудных выходок — но вместе с этим заставляешь меня чувствовать что-то неповторимое. Что-то волшебное. Что-то большее, чем поцелуи по пьяни. Я хочу, чтобы это было твоим осмысленным выбором, а не просто пьяной выходкой, понимаешь? Поэтому, если завтра ты ещё будешь об этом помнить и ещё будешь этого хотеть — а я точно буду хотеть этого — будь уверен, я с радостью тебя поцелую. Не говоря уже об остальном. Всё это звучит очень логично для Кави. По крайней мере, он ни разу не позволил себе пропищать что-то типа «Я правда не сплю?» или «Архонты, спасибо», а это уже повод для гордости. Аль-Хайтам же, вздохнув, отстраняется. — Жаль. Значит, и не сегодня тоже. — Ха! Вот видишь? Я тебя раскусил! Ты хотел меня поцеловать, только потому что был не в себе, а натрезвянку я тебе и не сдался… Стой. Что это за тоже? — Как я и говорил — я хочу тебя в любом состоянии. И буду помнить этот разговор, потому что умею пить и куда менее пьян, чем тебе кажется. В отличие от тебя. Будь уверен, завтра ты не вспомнишь ничего из этого вечера. — Что? — Ты забываешь всё, что происходило с тобой, пока ты был пьян. — Ничего подобного! — И повторяешь одну и ту же фразу из раза в раз. Кави, мне ли не знать, когда ты пьян в стельку, когда слегка пригубил, а когда трезв? Поверь моему опыту, я давно знаю все твои опознавательные знаки. — Твоему опыту? Тебе что, уже приходилось разли… Эй. Стой. Ты что… Аль-Хайтам, мы… мы не в первый раз говорим об этом?.. — Не в первый. И далеко не во второй, — Аль-Хайтам мягко качает головой. — Ты думаешь, я был бы так спокоен, будь это моё первое признание? Думаешь, так легко говорил бы о своих чувствах к тебе? Да, меня трудно назвать застенчивым человеком, но даже я трепетал бы перед чем-то настолько важным. Настолько интимным. Так оно и было — впрочем, я давно избавился от нервов. Для этого и созданы репетиции. Выражение лица Аль-Хайтама одновременно выражает печаль, любовь и задумчивость. В круговороте эмоций Кави и остаётся, что всматриваться в эти бесконечные глаза — Архонты, если бы он только знал, к чему приведёт сегодняшняя встреча за картами, ни за что бы не повторил этот вечер!.. — Даже если бы ты не пригласил меня к вам в Таверну, мы всё равно оказались бы в этой же самой точке. По крайней мере, мы возвращаемся к ней каждый раз, стоит тебе выпить больше двух бокалов вина. — Что? — Кави чувствует, как краснеет его лицо. Погоди-ка. — Столько, сколько потребуется. — Я… я говорил всё это вслух?! — Не знаю, что ты имеешь в виду под всем этим, но да, Кави. Ты совершенно не следишь за языком, когда пьян, и однажды попадёшь в серьёзные неприятности. Нет, блять, нет. Серьёзно? И как много Кави уже разболтал? — Проще спросить, чего ты ещё не разболтал. Кави, твоя проблема в том, что ты не помнишь, что в принципе о чём-то рассказывал. — О, Архонты… И как много я успел тебе выложить? Нет, ну точно не всё. Пожалуйста, не всё. Потому что одно дело — сказать Аль-Хайтаму, что Кави не прочь его поцеловать, и совсем другое — что он до жути, до безумия влюблён, а каждая мысль об Аль-Хайтаме, будь она хорошей или плохой, заставляет всё внутри Кави трепетать. — Достаточно. Даже сегодня вечером ты, хоть и бессознательно, но наговорил с три короба о своих чувствах ко мне. Даже если бы ты умел держать язык за зубами после вина, я всё равно узнал бы. Кави, в тебе нет ни толики хитрости, трезв ты или пьян. В конце концов, я слишком хорошо тебя знаю — и сразу вижу, когда ты пытаешься что-то от меня скрыть. — Ауч. Умею я быть хитрым, когда надо! Просто не вижу в этом смысла. И вовсе я не озвучиваю каждую свою мысль, когда пьян, не наговаривай. — Да, в чём-то ты прав. Но посмотри на картину шире. Тебе ли не знать, что болтовня — далеко не любимый твой вид выражения мыслей. Ну же, ты должен быть мудрее, ты же у нас старше. Вспомни, когда ты выпиваешь один, и никакие разговоры или игры тебя не отвлекают, чем ты обычно при этом занимаешься? — Почему ты вспоминаешь о моём старшинстве только в такие моменты? — Чтобы напомнить тебе о необходимости здраво размышлять, как и полагает престижному выпускнику Академии. Кави, отвечай. Чем ты занимаешься, когда выпиваешь в одиночку? — Наверное, рисую? Обычно Кави идёт пропустить пару стаканчиков, чтобы расслабиться, разгрузить мысли. К тому же, краски, ароматы, разговоры в таверне наполняют его вдохновением — личный вид медитации. Кави натыкается на новые идеи, а иногда может взглянуть на старые мысли в новом свете. К своему смущению, из раза в раз Кави упорно возвращается к мыслям об Аль-Хайтаме. На следующее утро его многострадальная записная книжка всегда полна интересными заметками. Некоторые страницы исписаны серьёзными рассуждениями о проблемах, которые натрезвянку Кави никак не мог решить; иногда же он хохочет над своими же причудами, которые вечером казались вполне логичными. Время от времени на страницах остаются симпатичные, но, увы, бесполезные наброски. Но всегда, всегда есть страницы, которые Кави приходится тут же вырывать из записной книжки и сжигать. Его талант рисовать Аль-Хайтама в мельчайших деталях и в любом ракурсе, даже будучи пьяным, заслуживает не то гордости, не то жалости. — Верно. И, подскажи, кого всегда вызывают, когда ты засыпаешь в баре? Кави уже не нравится, к чему ведут эти вопросы. — Тебя? — И почему, как ты думаешь? Откуда люди знают, что звать надо именно меня, что это я должен отвести тебя домой? Насколько мне известно, ты обычно умалчиваешь своё место жительства. Кави распахивает глаза, ощущая, как стыд, страх и разочарование сковывают лёгкие. — Я им рассказывал, — от смущения Кави срывается на шёпот. Аль-Хайтам касается его колена своим, будто утешая. — Я просил их позвать тебя. — Да. И, по-твоему, оплачивая твои счета, уговаривая тебя подняться или вовсе сгребая в охапку, я не замечал твоих набросков? Кави сейчас взорвётся. — Нет, ты не взорвёшься. — Аль-Хайтам, я в самом деле пьян. — Неужели ты меня услышал? — Так ты… ты видел? — Да, Кави, я видел. Даже слышал. Пару раз. Кави непреодолимо хочется по-детски закрыть лицо руками. Щёки горят. Если бы только земля под ним сейчас разошлась, засосала бы его в какое-нибудь измерение и выплюнула чёрт знает где. Скажем, в Инадзуме. К сожалению, Кави лучше других знает, что их домишко построен на слишком устойчивом фундаменте, к тому же, на крепкой ветви Священного дерева. В общем, не видать ему Инадзумы. — И почему ты никогда не припоминал мне этого? Может, мне бы полегчало, знай я, что уже давно разболтал тебе все свои секреты? Или тебя забавляли это разговоры? — Нет, конечно. В конце концов, довольно утомительно вести один и тот же разговор из раза в раз — а ты знаешь, насколько я не люблю повторяться. — Тогда почему ты просто не рассказал мне обо всём? Зачем тебе прокручивать одно и тоже? — Кави. Ты ведь даже не можешь признать, что мы живём под одной крышей, когда трезв. Если бы я начал говорить обо всех стишках, набросках, словах, что ты сказал мне или обо мне в пьяном состоянии — учитывая, что ты совершенно об этом не помнишь на следующий день — какой реакции я бы от тебя дождался? Будем честны, ты бы мне просто не поверил. Тебе так нравится думать, что я лукавлю или вовсе над тобой издеваюсь, хотя я никогда не ставил подобное целью. Кави. Мне нечего скрывать, и нет причин врать тебе. Пьян я или трезв, я отлично знаю, что чувствую к тебе, и никогда этого не стеснялся. — То есть, ты просто ждёшь, когда я напьюсь, и веришь, что палка наконец выстрелит? Несмотря на количество безуспешных попыток? Архонты, зачем это тебе? — А что ещё мне остаётся делать? Обычно ты не позволяешь мне даже подобраться к этой теме — либо же сам начинаешь распаляться, но только о недостатках моего характера. Ну а что до того, почему я всё ещё пытаюсь… неужели я не могу до сих пор надеяться? Или уже и этого я, по-твоему, недостоин? Ведь иногда ты не всё забываешь — значит, однажды запомнишь наш разговор. Пока есть хоть малейший шанс, я не брошу попытки. — Это слишком на тебя непохоже. Ты же никогда… никогда не повторяешься, — Кави чувствует, как к смущению прибавляется ещё и стыд. — Чего ещё ты делал? Что ещё я натворил?.. — Ты в любом случае не запомнишь. Да и мой ответ тебе не понравится. Кави тянется, чтобы ущипнуть его, и Аль-Хайтам, вздохнув, перехватывает его руку. — Каждый раз по-разному. Ты постоянно подсказываешь, как тебя очаровать, что сделать, чтобы ты точно вспомнил мои слова. Не то чтобы это хоть раз сработало — очевидно, и всё же советы забавны. — Так какие? — Какая разница? Ты же всё равно не вспомнишь. — Эй! Ты же хочешь меня завоевать? Рассказывай! — Иногда ты просишь меня спеть. Иногда — позировать для твоих рисунков. Пару раз просил сыграть с тобой на лире. Однажды даже одолжил у меня камеру, чтобы сделать пару наших совместных снимков. — Вот блядство… — Иногда речь заходит и об этом. — Иди на хуй, врёшь же! — Пару раз ты меня и об этом просил, — Аль-Хайтам спокойно кивает головой. — К чему мне врать о таком? Не знаю, почему ты обо мне подобного мнения. Опережая все вопросы — нет, мы ни разу не переспали. Я бы просто не выдержал, если бы на следующее утро ты проснулся со мной в одной кровати и обо всём пожалел. Что же касается остальных идей — иногда я соглашаюсь. По настроению. — И сколько мы уже.? — Мы — ничего, — сухо отмечает Аль-Хайтам, и Кави пристыженно отводит взгляд. — Да нет же… Этот разговор. Сколько раз мы уже повторяли этот разговор? И сколько раз я уже признавался… Архонты. Я же точно признавался тебе, да? Помимо всех рисунков — да всего остального, я же говорил прямым текстом? Не сегодня, все остальные разы? Архонты, не мог же я не признаться, что на самом деле о тебе думаю! Ну… о своих самых сокровенных чувствах о тебе?.. Аль-Хайтам кивает. — И забывал об этом на следующее же утро?.. Аль-Хайтам ещё раз кивает. — Как ты только меня не убил? Окажись Кави на его месте, не уверен, что не попытался бы придушить Аль-Хайтама. Может, поэтому иногда Аль-Хайтам ведёт себя как мудак по утрам? Архонты, ведь Кави это заслуживает, если не худшего… — Возможно, я слишком боюсь тебя потерять. А, может, просто привык. — Не говори такое просто так! — Кави закрывает алеющее лицо руками. — Моё сердце не вынесет. — Ты так говоришь почти обо всём — но пока, слава Архонтам, всё в порядке. Да и ты, в любом случае, не запомнишь. Видимо, я всё же не могу достаточно ярко на тебя повлиять. Иногда мне вовсе кажется, что я просто недостаточно запоминающийся — и, к счастью, тут же вспоминаю, как ты по пьяни разучился пользоваться дверными ручками. Моментально отпускает. — На этот раз я не забуду. — Кави, ты говоришь так каждый раз. — Нет, сейчас я серьёзно. На этот раз я… ладно. Окей. Я слегка пьян. Но не до такой степени, чтобы всё забыть! Завтра у меня не будет похмелья и всего такого, вот увидишь. Ты знаешь свой лимит, я знаю свои возможности… — Кави, сегодня вечером ты даже не осознавал, что говоришь вслух, а что про себя. — …я знаю свои возможности, и поэтому знаю, что завтра проснусь как огурчик. Я ничего не забуду, и мы ещё раз обо всём поговорим, и, возможно, я дам тебе себя поцеловать. Или, может, сам тебя поцелую, я ещё не определился. В любом случае, завтра я тебе докажу, что твоё влияние на меня куда серьёзнее, чем я пытаюсь показать. Поверь, я ни капли не равнодушен к тебе, ни трезвым, ни пьяным — раз уж ты слышал почти все мои мысли сегодня вечером, сам мог убедиться. Я хочу быть с тобой, как и ты, оказывается, хочешь быть со мной, и я не заставлю нас обоих больше ждать. Клянусь. Аль-Хайтам качает головой, поднимаясь с дивана. — Значит, завтра утром посмотрим, оправдались ли мои надежды, — он устало ведёт плечами и направляется в свою комнату. — Если ты в самом деле запомнишь этот вечер, мы продолжил наш разговор с утра. Я ухожу спать. *** Первое, о чём думает только что проснувшийся Кави — неожиданно ясная голова без мигрени. Видимо, прошлой ночью он не так уж и много выпил, раз снял все украшения, расчесался и расстелил постель, хоть и не помнит, как всё это делал. Кави помнит только, как шёл с Аль-Хайтамом домой, как они о чём-то спорили… Наверное, ничего важного — Кави не помнит серьёзных разногласий или обид — очередной пустяк. Вставать ещё слишком рано, но, раз уже проснулся, заснуть больше не получится. К тому же Кави не покидает странное ощущение, будто он должен что-то доделать. Нет, не дедлайн по очередному чертежу. Рабочая встреча? Потянувшись, Кави тянется за заколками на тумбе, но натыкается на лист бумаги. Приходится сесть и глянуть на прикроватный столик. Действительно, заколки прикрыты бумажкой из его записной книжки — на обратной стороне набросок очередного чертежа. Кави переворачивает страницу и видит всего четыре слова, размашистым и уверенным почерком: ОН ЗНАЕТ, ИДИ ЦЕЛУЙ. Ещё пару минут он просто смотрит на лист, пытаясь вспомнить что-нибудь, и… И о, он чего-то припоминает. О, Архонты, Кави припоминает очень даже много чего. Погружённый в воспоминания, он даже не замечает, как страница выскальзывает из рук — куда там. О, Архонты. В гробовой тишине Кави пытается сформулировать хоть парочку мыслей. Он знает. Аль-Хайтам знает. Знает уже давно и безуспешно пытается сдвинуться с мёртвой точки, пока Кави всё забывает. Кави надо сдержать слово. Он чуть ли не вскакивает с кровати, нетерпеливо хлопает дверью и без стука забегает в спальню Аль-Хайтама. — Аль-Хайтам, по поводу вчерашнего вечера… Кокон из покрывал и Аль-Хайтама, из которого видно только серую макушку, что-то ворчит и отворачивается к стенке. Кави всё равно дотягивается: — Вставай! Нам надо поговорить обо всём, что вчера произошло. — Ничего не произошло, — сонно бормочет Аль-Хайтам. — Нет, ты не натворил глупостей. Нет, ты не делал никаких ставок. Да, я оплатил твой счёт. Нет, тебя ни на кого не стошнило. Ключи в гостиной на столе. — Да не это, вредина — поднимайся, это правда важно, — Кави пытается раскутать Аль-Хайтама, пока тот только сильнее заворачивается в покрывало с очередным ругательством. — Аль-Хайтам. Я обещал тебе. Хватит откладывать. Аль-Хайтам, ну послушай же! Я тоже… совсем не равнодушен к тебе. Аль-Хайтам наконец сдаётся и высовывает голову — волосы растрёпаны со сна, один глаз и вовсе закрыт. Уморительное зрелище, но у Кави ёкает сердце. Любовь в самом деле преображает всё; с другой стороны, не то чтобы Аль-Хайтам с его идеальными чертами лица и телосложением нуждался в преображении… Аль-Хайтам подозрительно щурится. — Я же сказал, что в этот раз обязательно запомню, — Кави присаживается рядом с ним на кровать. — Я даже оставил себе записку — на всякий случай. Кави запускает ладонь в шевелюру Аль-Хайтама, и тот щурится — теперь уже от удовольствия. Хмыкнув, он каким-то образом умудряется утянуть Кави в кровать под одеяло, накрыв обоих. — Поздравляю с освоением навыка кратковременной памяти, — говорит Аль-Хайтам куда-то в шею Кави. — Впечатляющий результат. Засыпай. Мне через два часа на работу. — Аль-Хайтам. Ты знаешь меня лучше всех на свете — я человек своего слова. Вчера я пообещал, что обязательно докажу свои чувства и оправдаю твои надежды, поэтому… Я, в трезвом уме и твёрдой памяти, хочу быть с тобой… Эй, может, хотя бы глянешь на меня? Или всё было невсерьёз? Аль-Хайтам отстраняется, медленно моргая. Интересно, он хоть проснулся? Или так и думает, что это сон? — Я всё думаю, не запомнил ли ты наш разговор, только чтобы доказать свою правоту? Всё-таки проснулся. — И кто теперь над кем издевается? Эй. Я здесь. Как и обещал. С опозданием… на пару месяцев, но я здесь, если ты ещё хочешь быть со мной. Если я всё ещё стою твоей надежды. И я помню про поцелуй, который задолжал тебе вчера. Если, конечно, ты не против… — Кажется, вчера вечером правила устанавливал ты, взрослый и сознательный? Кави. Вчера я ни в чём тебе не врал. Я не против поцелуя. Я хочу быть с тобой — я хочу тебя. Действуй. У Аль-Хайтама на щеке отпечаток от подушки. Его волосы растрёпаны, голос до сих пор сонный и немного скрипучий, покрывало натянуто до ушей… Кави безудержно, безоговорочно и навсегда влюблён в него. — Никогда больше не сомневайся во мне, Аль-Хайтам. И будь уверен — этот поцелуй никто из нас никогда не забудет.