Пожалуйста, не умирай

Пожалуйста, не умиpай Или мне придётся тоже Ты, конечно, сразу в рай А я не думаю, что тоже. Жалобный скрип металических деталей — последнее, что он слышит. Боль полностью поглощает сознание, отгоняя все остальные мысли, оставляя только тупую пустоту. Ощущение, словно по коже прошлись раскалённым ножом, дразня мелкими и не смертельными, но до ужаса болезненными порезами. Чистая агония, за которой должен придти долгожданный холод смерти, прогоняя всё тепло. И он будет приветствовать эту пустоту, это ледяное дыхание в затылок, этот покой. Глаза закрываются. Может быть, когда он откроет их в следующей раз, его встретит знакомая детская улыбка и звонкое «папа!».

***

Генри открывает глаза и смотрит на белый потолок больничной палаты. Тупая боль разливается по телу тлеющим пламенем, но игнорировать её так же легко, как игнорировать окружающий мир. Мир, который Генри больше никогда не хотел видеть. «Вам повезло, мистер Эмили, повреждения не серьёзные» — сказал врач, когда впервые пришёл в палату. Генри смотрел на него пустым взглядом, мечтая только снова провалиться в то чудесное забытьё, в котором прибывал раньше. Повезло. Повезло, чёрт возьми! Генри хотел умереть. Хотел поставить жирную точку в этой истории. Хотел просто отдохнуть, сбросить груз вины и сожалений, тянувшийся за ним слишком долго. Это было трусливо, эгоистично — бежать от проблем, которые были результатом его действий, его слепоты, и оставлять кого-то другого разбираться со всем. Но ему не позволили. «Хорошо, что мистер Афтон оказался рядом. Боюсь, в противном случае мы бы сейчас не говорили.» — ответом доктору была гнетущая тишина. Афтон. Чёртов Афтон! Будь у Генри силы — он бы рассмеялся. Истерически и надломленно, потому что, конечно, именно Уильям, мать его, Афтон должен был «спасти» его. Только он достаточно хорошо разбирался в пружинных держателях, только он знал, как с ними обращаться. Только он мог освободить его из костюма, который должен был стать его могилой. Именно человек, из-за которого Генри пошёл на это, который забрал у него всё, который разрушил весь его мирок. У судьбы действительно ужасное чувство юмора. Но сил не было. Ни на смех, ни на гнев. Генри давно прошёл этап, когда ярость застилала глаза и руки тряслись от желания схватить ими тонкую шею и просто сжать. Так, чтобы послышался хруст ломающихся косточек. Так, чтобы серебряные глаза наполнились ужасом. Сейчас осталась только всепоглощающая пустота, уничтожившая все эмоции. Не было ничего, кроме тупой боли и безграничной усталости. Ужасно тянуло в сон. Дверь в палату приоткрывается с характерным скрипом несмазанных петель и внутрь проскальзывает человек. Генри не отрывает взгляда от потолка, но ему это не нужно — он может узнать Афтона по шагам. Да и некому больше навещать его. Все остальные давно зарыта в землю. Если бы Генри посмотрел, он бы заметил, что вечно идеальный, одетый с иголочки Афтон сейчас представляет из себя полный беспорядок. Волосы растрёпанны, словно к ним несколько дней не прикасались, и наспех приглажены рукой; лиловая рубашка вся в складках, с неприглядными пятнами; глаза — влажные и покрасневшие от слёз, с мешками, залёгшими под ними. Но Генри не смотрит. Генри чувствует, как кровать прогибается под весом другого человека, жалобно скрипят пружины, и Генри сосредотачивается на этом звуке, продолжая пустым взглядом смотреть в потолок. — Генри?… Бледная тонкая рука перемешается к его руке. Ледяные, мелко дрожащие пальцы робко касаются кожи, переплетаясь с его пальцами. Генри молчит, никак не реагирует, хотя в горле встаёт тошнотворный комок. Эти же пальцы, что сейчас так нежно касаются его, сжимали нож, которым были убиты безвинные дети. Которым была убита его дочь. Этот же человек, который сидит у его кровати, отнял у него всё. — Генри, ты… как ты? Может… — Я всё знаю, Афтон. — Генри обрывает нелепую попытку сыграть заботу. Он не уточняет, что именно знает — записка, которая должна была стать предсмертной и которую Афтон наверняка видел, — не оставляет сомнений что он имеет ввиду. Уильям вздрагивает, словно его ударили, его лицо бледнеет ещё сильнее, длинные пальцы крепче сжимают пальцы Генри. Он дышит часто и поверхностно и, если бы Генри вслушался, он различил бы приглушённый всхлип. — Генри, пожалуйста, дай мне всё объяснить, я обещаю… — Заткнись, — звучит сухой приказ. Генри закрывает глаза, старается дышать ровно и глубоко. Он не хочет снова слышать эту ложь, не хочет слушать оправдания. Будто хоть что-то может оправдать Афтона. Афтон действительно замолкает, только продолжает сидеть на кровати, сжимая его пальцы. Генри больше не чувствует его взгляда, но слышит хриплое дыхание. Он хотел бы, чтобы Афтон убрался отсюда. Убрался из его жизни. Но сил говорить просто нет. Солёные капли падают на простынь, одеяло и руку Генри, оставляя влажные пятна. Эмили морщится, с трудом разлепляет веки и медленно поворачивает голову. Уильям плачет. Уильям Афтон действительно плачет. Когда-то это разбило бы сердце Генри. Но не сейчас. Невозможно снова разбить то, что итак давно превратилось в жалкие осколки, которые уже невозможно собрать и склеить вместе. — Генри, пожалуйста, — тихий голос, практически шёпот, нарушает установившуюся тишину, вытягивая Генри в реальность, от которой хотелось убежать, — пожалуйста, не умирай. Я всё исправлю! Я верну их всех, обещаю, Генри, только не умирай! Злоба. Злоба вспыхивает короткой, но яркой вспышкой, обжигая всё внутри своим пламенем. Из-за неё хочется сжать руки в кулаки и просто ударить Афтона. Так, чтобы заставить его скулить. Так, чтобы сломать нос, превратить всё лицо в кровавую кашу. Бить, пока не заболят руки. — Убирайся от сюда. Убирайся из моей жизни, Афтон! — злоба и ярость находят свой выход в крике, почти рычании. Сил всё ещё мало, но в порыве эмоций, Генри выдёргивает руку из цепкой хватки, с отвращением отталкивая пальцы замершего Афтона. Афтон молчит, сжимая пальцы вокруг пустоты. Такая же теперь поселилась в груди Генри там, где раньше билось сердце, отданное не тому человеку. Генри больше не смотрит на него, отворачиваясь и закрывая глаза, отстраняясь от мира. Он не видит, как Афтон встаёт на дрожащие ноги; как он хватается за стену, чтобы не упасть. Не видит слёз, текущих по щекам и мольбы в глазах. И, конечно, Генри не видит неровных порезов на руках, спрятанных под рубашкой. Дверь закрывается и Генри снова остаётся в одиночестве.