Mother, Make Me a Song So Sweet

      Вдохновлено постом на Tumblr: https://www.tumblr.com/tabrisofmars/713836927051268096/yoko-hey-addams-i-havent-heard-from-your-girl?source=share              Йоко: Привет, Аддамс, я давно не получала вестей от твоей девочки. Она в порядке?       Уэнсдей: Я убедила Энид оценить подарок моей матери — одержимую привидением фарфоровую куклу. Я сказала ей: «Если ты не можешь справиться с простой одержимой куклой, то это ставит под сомнение твою способность быть матерью для наших будущих детей».       Йоко: Ооо, игра на чувстве вины! Что она сказала?       Мимо пробегает кукла в розовом платье с испуганной белкой под мышкой.       Энид, бегущая по пятам: Полли, положи это немедленно! Иначе, клянусь, ты отправишься спать немедленно!       Йоко: ...       Уэнсдей: В качестве ответа на твой вопрос — она сказала «хорошо, держу пари, я справлюсь».              Да, этот пост показался мне слишком забавным, чтобы не написать что-нибудь по нему. Я не уверена, что человек, сделавший этот пост, или кто-то другой, кто его видел, также написал фанфик на его основе, но если это так, то обязательно прочтите! Уверена, они уморительны.       

===========================

             Утром на Хэллоуин Энид проснулась от того, что Уэнсдей покидала их кровать. Она захныкала и обхватила одну из рук медиума, пытаясь заставить её вернуться в тепло, но прохлада утреннего воздуха уже проникала словно незваный гость под слои одеял, укрывавших её.              — Я скоро вернусь, mi amada pesadilla, — произнесла Уэнсдей, целуя Энид в лоб. — Возвращайся ко сну.              Синклер сонно заворчала, но всё же неохотно отпустила руку Аддамс и снова укуталась в одеяла, чтобы вернуть себе тепло, утраченное поздним осенним утром. Она снова погрузилась в лёгкую дремоту и проснулась лишь спустя некоторое время, когда медиум вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь. К тому времени, как Уэнсдей вернулась обратно, Энид уже почти наполовину проснулась.       Блондинка с любопытством очнулась от сонной дымки. Помимо того, что Уэнсдей покинула их комнату ещё до того, как Энид разлепила глаза, в руках у неё была большая чёрная коробка, обмотанная лентами с рисунком паутины и украшенная большим бантом, словно макабрическая версия рождественского подарка.              — Что это, Уэнс? — спросила она, зевая и садясь, но при этом обернув одеяло вокруг плеч и спереди, пока она не стала напоминать буррито из одеяла.              — Моя семья по традиции прислала подарки на Хэллоуин, — ответила Уэнсдей, ставя большую коробку (почти в половину её роста, потому что Уэнсдей была чрезвычайно очаровательна, даже если это было скрыто под несколькими рядами ужасающих и острых ножей и ещё более острых оскорблений).              Энид улыбнулась.              — Так вы, ребята, обмениваетесь подарками на Хэллоуин?              Уэнсдей посмотрела на неё, слегка нахмурившись.              — Конечно. Почему мы не должны?              Энид улыбалась, зарывшись нижней половиной лица в свой буррито из одеяла. Конечно, Хэллоуин — это Рождество семьи Аддамс. Меньшего она и не ожидала. Она пожала плечами.              — Просто не слышала о таком раньше, наверное.              Лицо Уэнсдей прояснилось.              — Ах да. Временами я забываю, что наши семейные традиции не так уж широко распространены. Кстати, говоря о подарках…              Уэнсдей резко нагнулась и подняла расшатавшуюся половицу, открывая небольшой тайник, о котором Энид даже не подозревала, что заставило ту удивлённо моргнуть. Аддамс потянулась рукой внутрь и достала маленькую чёрную коробочку с простой красной ленточкой, после чего закрыла половицу и наступила на неё, пока она не стала похожей на остальные.              Теперь Энид оставалось гадать, была ли эта половица расшатана ещё до того, как она въехала, или Уэнсдей специально сделала это, чтобы иметь место для… каких угодно вещей, которые она хотела бы спрятать. Вообще-то, были ли у Уэнсдей ещё подобные тайники по всей комнате? (Кто разыгрывал Энид? Конечно, Уэнсдей). Медиум сделала шаг вперёд и остановилась у кровати, протянув Энид коробку.              — Счастливого Хэллоуина, — произнесла она.              Энид с нетерпением взяла коробку у Уэнсдей, хотя всё ещё смотрела на суровую девушку с виноватой улыбкой.              — Прости... Я ничего тебе не купила.              — Ничего страшного. Ты можешь с лихвой компенсировать мне это сегодня вечером, — не моргнула и глазом Аддамс, а Синклер покраснела.              С тех пор, как Уэнсдей и Энид познакомились в прошлом году, они практически не применяли PDA друг с другом — в основном держались за руки, называли друг друга неанглийскими прозвищами (подозрительно походившими на клички животных) и иногда целовались — у их друзей сложилось впечатление, что то же самое происходило и за закрытыми дверями.              Энид с удовольствием позволяла им так думать, ведь на самом деле Уэнсдей была почти ненасытна, когда они оставались вдвоём. Но оборотень ничуть не жаловалась. Сейчас Синклер спала большую часть утра и иногда часть дня в выходные, потому что они с Аддамс почти всегда не спали в свои абсолютно свободные ночи. Даже после года совместной жизни и почти месяца… новых аспектов их отношений Энид всё ещё не привыкла к тому, что Уэнсдей говорила об этом, когда они оставались наедине, и она была уверена, что медиум втайне любила её поддразнивать этим.              Покачав головой и сделав вид, что ничуть не смущена, Энид развязала ленточку и открыла коробку, вмиг забыв о своём смущении. Задыхаясь, она осторожно достала ожерелье из коробки, намотала изящную золотую цепочку на руку и пальцы и рассмотрела красивый кулон с лунным камнем.              — Уэнсдей, — Энид подняла глаза, и с каждым ударом сердца из её груди вырывались слова восхищения. — Оно просто прекрасно.              Уэнсдей протянула руку вперёд и забрала у Энид ожерелье.              — Повернись, — мягко произнесла она.              Энид с нетерпением откинула одеяло и повернулась на кровати, садясь на пятки. Уэнсдей осторожно надела ожерелье на её шею, пока блондинка приподняла волосы, чтобы медиум смогла застегнуть ожерелье.              — Хорошо, — Энид почувствовала, как Уэнсдей слегка приподнялась.              Не раздумывая, оборотень вскочила с кровати и побежала к своему комоду, не обращая внимания на то, что на ней был только лифчик и пижамные штаны, и посмотрела на себя в зеркало, чтобы увидеть, как выглядело на ней ожерелье. Ожерелье было великолепным, цепочка была такая тонкая, что почти была не заметна, кроме редких отблесков золота, отражавшихся от неё при каждом движении Энид. Но именно подвеска — настоящая звезда шоу.              Установленный в простое золото лунный камень представлял собой гладкий, идеальный круг, в котором смешались светло-розовый и серебристо-голубой цвета, но при этом казалось, что он отражал целую радугу цветов, когда она смещалась и свет по-разному освещал его. Она была совершенно заворожена им и улыбалась, как ненормальная, когда Уэнсдей подошла к ней сзади, обхватив за талию, прижимая к себе и целуя её в плечо.              Энид прислонилась к ней и удовлетворённо вздохнула, впитывая близость Уэнсдей. Она бездумно играла с кулоном, любуясь тем, как светился лунный камень, и ещё больше любуясь тёплым удовлетворением в глазах Уэнсдей, когда их взгляды встретились в зеркале.              — Оно красивое, Уэнсдей. Спасибо.              — Оно хорошо смотрится на тебе, mon bijou. Оно никогда не сияло так ярко, — прошептала Уэнсдей, целуя плечо Энид.              Улыбка Энид стала застенчивой, щёки порозовели, но она знала, что не стоит сомневаться в комплиментах Уэнсдей. Она усвоила этот урок в самом начале их отношений, когда задалась вопросом, нравится ли Аддамс платье, которое она выбрала для Вороньего бала в первый год обучения — их первого официального свидания, — и медиум весь танец называла оборотня красивой на всех известных ей языках (а их было довольно много), кружила блондинку по танцполу и, по сути, обращалась с ней как с абсолютной принцессой.              (Никогда не говорите, что Уэнсдей — самый романтичный человек во всей академии, даже если Энид была единственной, кто об этом знал).              — Где ты его взяла? — спросила она.              — Это старая семейная реликвия. Оно принадлежало моей двоюродной бабушке, Хаулине, — ответила Уэнсдей. — Я знала, что оно тебе подойдёт, поэтому попросила, чтобы моя семья прислала его заранее в качестве подарка на Хэллоуин.              — И они не возражали? — спросила Энид, слегка нервничая.              Каждый раз, когда она виделась с семьёй Аддамс, будь то через хрустальный шар или лично, они были очень тёплыми и дружелюбными, и, кажется, были искренне рады (если не сказать — в экстазе), что они с Уэнсдей были вместе.              На самом деле, с тех пор как им исполнилось по восемнадцать лет и они начали строить планы по поступлению в один и тот же университет, чтобы получить степень бакалавра после окончания Невермора, а в будущем планировали отправиться путешествовать по миру после колледжа, Гомес и Мортиша начали намекать на брак, от чего в груди Энид что-то трепетало, радовалось, надеялось и жаждало, хотя ей хотелось зарыться лицом в ладони от ужаса.              Несмотря на всё это, она всё ещё не могла избавиться от сомнений, которые время от времени закрадывались в её сознание: одобряла ли семья Уэнсдей их отношения, поскольку у Энид были проблемы со своей семьей и потому что она всё ещё являлась полной противоположностью всем Аддамсам (по крайней мере, внешне).              — Вообще-то они были против, — сказала Уэнсдей, и сердце Энид на мгновение замерло, прежде чем Уэнсдей продолжила. — Они хотели отправить тебе в подарок почти все украшения из проклятого лунного камня, какие только смогли найти. Потребовалось несколько долгих бесед через хрустальный шар, чтобы помешать им это сделать, и я до сих пор не могу гарантировать, что они не пришлют ещё больше.              Энид на мгновение усмехнулась, застенчиво радуясь тому, что родителям Уэнсдей она, похоже, нравилась, и только потом в её сознании всплыло полное высказывание Уэнсдей.              — Подожди, — глаза Энид тут же сузились. — Что ты имеешь в виду под проклятым?              Уэнсдей улыбнулась Энид в зеркале, достаточно широко, чтобы появился намёк на ямочки, которые всегда заставляли сердце Синклер таять и смягчали её, хотя она знала, что Уэнсдей была в курсе об этом и время от времени использовала это против неё.              — Это семейная традиция, — невинно произнесла Уэнсдей, заставив Энид пожалеть о том, что она не могла сверлить ту взглядом. Если бы только эта прекрасная улыбка не была всё ещё там, чёрт возьми.              — Так ты серьёзно подарила мне проклятое ожерелье, Уэнсдей? — Энид перешла от игривого любования кулоном к тому, что нервно возилась с ним, и в животе у неё образовалась небольшая ямка страха. — Что это за традиция? Дарить своей девушке проклятое ожерелье, когда она в последнее время ведет себя очень раздражающе?              Уэнсдей тихо засмеялась — издала не просто смешок, а засмеялась, — от чего у Энид в животе запорхали бабочки, а нервы начали трещать по краям. Стоило ли ей снять ожерелье? Прежде чем проклятие, которое пыталось наложить на неё Уэнсдей, начнет действовать?              — Нет. Согласно семейной традиции, в любой момент после того, как обе стороны достигнут брачного возраста, Аддамс должен преподнести проклятый подарок из обширной коллекции проклятых семейных реликвий нашей семьи, как правило, украшение или что-то, что можно носить, тому, на ком они собираются однажды жениться.              Энид задохнулась и повернулась лицом к Уэнсдей, которая даже не моргнула, но её улыбка стала ещё шире.              — Это именно то, что ты имеешь в виду? — спросила Энид, сердце колотилось так, словно хотело вырваться из груди и занять своё законное место — прямо в руках Уэнсдей.              — Конечно, — Уэнсдей сказала совершенно искренне. — Я никогда не говорю того, что не имею в виду, особенно тебе, amore mio.              Энид втянула Уэнсдей в пылкий поцелуй, и на несколько мгновений они потерялись в обмене обожающими поцелуями, но в конце концов Уэнсдей отстранилась, накрыв лицо Энид ладонями. Её улыбка исчезла, но глаза стали тёплыми.              — Тебе не нужно носить ожерелье, даже если ты отвечаешь взаимностью на моё желание однажды жениться…              — Да, — Энид произнесла без колебаний, прижавшись к рукам Уэнсдей и накрыв их своими.              Уголки рта Уэнсдей слегка приподнялись.              — Если ты не хочешь носить ожерелье и иметь дело с его последствиями, то это необязательно. Мы всё равно можем пожениться. Это просто старая семейная традиция, которую многие мои кузены и другие родственники предпочитают игнорировать в любом случае.              Энид нахмурилась и слегка отступила назад, пока руки Уэнсдей не упали, и теперь она бережно держала кулон, свисающий с тонкой цепочки.              — Нет, я хочу его носить. Мне всё равно, что он проклят. Он означает, что ты хочешь, чтобы мы однажды поженились, поэтому я оставлю его себе, так что отстань.              Улыбка Уэнсдей снова стала немного шире, но на этот раз в ней было столько же веселья, сколько и любви.              — Как скажешь, tesoro.              Энид недоверчиво смотрела на Уэнсдей, пока та не заглянула в большую коробку рядом с их кроватью (которая технически являлась кроватью Уэнсдей — в основном они использовали кровать Энид как диван и место, где Вещи приходилось спать ночью, когда он не прятался в другом месте, чтобы не видеть их… ночных занятий), и её недоверчивый взгляд превратился в возбуждённую ухмылку.              — Ну? — спросила она, кивая в сторону коробки. — Ты не собираешься её открывать?              Уэнсдей посмотрела на коробку и вздохнула.              — Наверное, придётся, хотя бы потому, что я знаю, что ты будешь приставать ко мне, пока я этого не сделаю.              Энид с нежностью закатила глаза.              — Хорошо, только давай я сначала переоденусь, чтобы посмотреть, как ты её откроешь.              Уэнсдей не сдвинулась с места, просто смотрела на Энид сверху вниз так, что по позвоночнику Энид пробежали восхищённые мурашки.              — Не понимаю, зачем тебе вообще нужна одежда, чтобы смотреть, как я открываю подарок, не говоря уже о том, чтобы надеть что-то ещё.              Энид скрестила руки.              — Сначала подарки, потом всё остальное. Кроме того, сегодня у нас не так много свободного времени, и ты это знаешь, а я очень очень очень хочу посмотреть, что тебе прислала твоя семья.              Уэнсдей испустила небольшой нежный вздох (так она делала только тогда, когда они с Энид оставались наедине; Синклер всегда чувствовала себя особенной, ведь она одна из немногих, кому Аддамс доверяла настолько, чтобы проявлять хоть какое-то подобие эмоций, кроме враждебности или безразличия) и сделала несколько шагов назад, позволив оборотню обойти её (но не раньше, чем быстро чмокнула её в щёку).              Энид переоделась в свой предвыходной наряд на сегодня — удобный светло-розовый свитер в паре с белыми удобными штанами с цветочным чёрным рисунком, которые Уэнсдей подарила ей как один из (многих) подарков, которые она любила делать для Энид, несмотря на то, что оборотень уверяла её, что ей это не нужно.              — Ты делаешь для меня много подарков, а поскольку я не столь творчески одарена, то в качестве доказательства своей преданности я возвращаю тебе эти особые знаки привязанности в виде покупки вещей. Кроме того, мне очень нравится баловать тебя, — всегда говорила ей Уэнсдей, а затем нежно и с обожанием целовала, когда Энид настаивала, что Аддамс была не обязана покупать ей вещи только потому, что она делала что-то для неё.              Энид почти, но не могла заставить себя возненавидеть, насколько был эффективен этот аргумент против неё. Она быстро почистила зубы и расчесала волосы в ванной, и к тому времени, как она вышла, Вещь вернулся в комнату с двумя маленькими коробками на полу рядом с ним.              Очевидно, Вещь сразу же обратил внимание на новое ожерелье, которое носила Энид, и начал подпрыгивать от восторга.              ~ Вовремя! — сказал он, и пальцы его плясали от восторга.              — Прошло меньше месяца с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать, — сухо сказала Уэнсдей. — И хотя я была бы счастлива преподнести Энид свой первый подарок на следующий день после дня рождения, я решила приберечь его для особенного события, которое должно было произойти всего через несколько недель после этого дня.              Вещь отмахнулся от неё.              ~ Тебе очень идет, Энид.              — Спасибо, Вещь, — Энид ухмыльнулась. Вдруг что-то пришло ей в голову, и она вопросительно посмотрела на Уэнсдей.              — Что это за проклятие, в любом случае?              Уэнсдей просто смотрела на неё с озорным выражением в глазах, а уголок её рта слегка подёргивался. Энид вздохнула.              — Ладно, подожду и посмотрю. Но ты уверена, что я узнаю, когда это произойдет?              — Доверься мне, — с небольшой довольной улыбкой произнесла Уэнсдей, бросив короткий взгляд на ожерелье, прежде чем снова встретилась с Энид взглядом. — Ты узнаешь.              Вещь сжал кулак и кивнул, подтверждая, что какое бы проклятие ни было наложено на неё через ожерелье, оно, скорее всего, будет хотя бы немного заметно на людях.              Синклер вздохнула, но не смогла заставить себя почувствовать ничего, кроме тёплой привязанности (и, честно говоря, может быть, небольшого волнения). Проклятое ожерелье вполне соответствовало тому, что Уэнсдей подарила бы Энид в качестве первого «подарка ухаживания» (позже ей придётся спросить Уэнсдей, что именно это значило), и так же, как она не могла не любить всё, что связано с Уэнсдей, она не могла не любить все, что брюнетка ей дарила, какими бы причудливыми ни были некоторые из этих подарков.              (Например, несмотря на то, что сначала её очень пугала высушенная голова, тем более что по ночам она шептала на непонятном языке, теперь она её очень любила. Она развесила на ней свои красочные украшения, время от времени заплетала ей волосы с забавными ленточками и резиночками (что, похоже, ей нравилось, поскольку она всегда слегка напевала, пока она делала ей прическу) и даже стала называть её Билли — имя, на которое Уэнсдей всегда обижалась, когда Энид его использовала, хотя высушенная голова ничуть не возражала против этого).              Отбросив эти мысли, Энид запрыгнула на кровать, которую, должно быть, застелила Уэнсдей, пока оборотень была в ванной, и ухмыльнулась, ещё не успев устроиться на ней.              — Ну что? Разве ты не собираешься его открыть?              — Думаю, Вещь сначала хочет вручить свои подарки, — Уэнсдей кивнула на маленькие завёрнутые коробки, лежавшие рядом с Вещью на полу.              — Правда? Спасибо, Вещь! Мне так жаль, что я ничего тебе не подарила! Я не знала, что вы обмениваетесь подарками на Хэллоуин.              ~ Всё в порядке. Я должен был не забыть объяснить тебе, раз уж ты никак не могла узнать. Но в следующем году тебе лучше подарить мне что-нибудь действительно хорошее, — сказал он.              Энид засмеялась и кивнула.              — Хорошо, тогда договорились.              Она наклонилась и протянула руку вперёд, чтобы они могли пожать друг другу руки. Прежде чем выпрямиться, Вещь положил ей в руки одну из коробок, восхитительно завёрнутую в чёрную бумагу с рисунком из красных черепов и роз, а вторую коробку подтолкнул к Уэнсдей. Медиум взяла свою и присоединилась к оборотню на кровати, а Вещь запрыгнул и сел на колени блондинке, чтобы посмотреть, как они открывали свои подарки.              Пока Энид с нетерпением разрывала свою коробку, Уэнсдей с методичной точностью снимала обёрточную бумагу. Под обёрточной бумагой они открыли крышки простых чёрных коробок и обнаружили одинаковые пресс-папье в форме надгробий, на каждой из которых были написаны их имена и одно предложение.              ЭНИД СИНКЛЕР       «Гей-паника была слишком сильна для неё»              УЭНСДЕЙ АДДАМС       «Не волнуйтесь, она вернётся»              Энид разразилась смехом, и даже было слышно, как Уэнсдей рядом с ней тихонько хмыкнула от удовольствия.              — Боже мой, Вещь, это потрясающе! — воскликнула Энид, как только успокоилась, чтобы говорить, вытерев слёзы с глаз и ухмыльнувшись от уха до уха.              — Они очень забавные, а мне как раз нужно было новое пресс-папье. Спасибо, Вещь.              — Да, спасибо! Мне очень нравится, - Энид восторженно дала пять Вещи, а тот с радостью вернул его, выглядя настолько довольным собой, насколько может быть довольна бесплотная рука.              После того как девушки убрали свои пресс-папье на столы, Энид вернулась к кровати, села и выжидательно посмотрела на Уэнсдей.              — Да, Энид, сейчас я его открою, — Уэнсдей вздохнула в весёлом отчаянии.              Энид чуть ли не завизжала от восторга, желая увидеть, что за диковинные подарки прислала ей семья Уэнсдей.              Медиум усмехнулась и открыла коробку, обнаружив внутри множество пакетов, половина из которых была завёрнута в чёрную обёрточную бумагу, а другая половина — в золотую. Растерянность Энид быстро сменилась удивлением, когда Уэнсдей вынула из пачки подарков хрустящую белую записку и зачитала её вслух.              — Нашим любимым чёрному ворону и золотому волку. Счастливого Хэллоуина.              Энид вздрогнула и посмотрела на Уэнсдей расширенными глазами.              — Подождите, золотые — это для меня? Они и мне подарили подарки?              — Конечно. Почему нет? Ты, конечно, видела, как мои родители и брат обожают тебя, и хотя дядя Фестер, бабушка и Ларч общались с тобой не больше нескольких раз, они много слышали о тебе от меня и моей семьи, а поскольку они также знают о моих намерениях в отношении тебя, они явно хотят принять тебя как родную.              Энид покраснела, пряча довольную ухмылку и лёгкий огонь в глазах, и на мгновение опустила голову, чтобы взять себя в руки. Справившись с приливом эмоций, она снова посмотрела на Уэнсдей с зубастой ухмылкой.              — Ну что? Приступим к их открытию!              По настоянию Энид Уэнсдей открыла свои подарки первой, и Энид не ошиблась, сказав, что они будут странными и в то же время подходящими для Аддамс. От Гомеса она получила пару бледно-золотых запонок в виде черепа ворона, которые та тут же надела на манжеты рукавов своей белой рубашки. Сердце Энид замерло от умиления при этом жесте. Уэнсдей действительно любила свою семью гораздо сильнее, чем утверждала, и это никогда не перестанет очаровывать Энид.              От Фестера она получила несколько новых пластинок для своего граммофона, от Ларча — доску для дартса с такими острыми дротиками, что они могли служить оружием (и Энид уверена, что это был намеренный выбор), а от Пагсли — новый набор ручных гранат. Самый странный подарок она получила от бабушки — череп с вырезанными на нём странными символами, которые Энид не узнавала.              — А, это значительно облегчит проведение сеансов, — сказала Уэнсдей, отложив череп в сторону.              Энид покраснела, но не прервала, когда Уэнсдей открывала последний подарок, подарок Мортиши и, безусловно, самый крутой (по мнению Энид) из всех.              — Что это? — спросила Энид, когда Уэнсдей впервые достала его из коробки.              — Уруми, - ответила Уэнсдей, и в уголках её рта появились зачатки довольной улыбки. — Это гибкий, похожий на хлыст клинок, который впервые был изготовлен и использовался в южных районах Индии. Точнее, в Тамил Наду и Керале, — Уэнсдей достала из коробки небольшую записку и прочитала её. На её лице появилась улыбка, от которой у Энид перехватило дыхание, а сердце стучало, как крылья колибри.              У Уэнсдей была действительно несправедливо красивая улыбка.              — И, согласно этой записке, его можно спрятать на мне как пояс.              Уэнсдей продемонстрировала его, достав из коробки чёрный кусок кожи, обернув его вокруг уруми, а затем обмотав вокруг своей талии — рукоять меча выглядела как причудливая пряжка на обычном поясе.              — Чёрт возьми, это круто! — восхищённо произнесла Энид. — Но подожди, а уруми не порежет тебя, когда ты будешь двигаться?              — К сожалению, нет, — сказала Уэнсдей, снимая его. — Кожа укреплена после того, как её окунули в один из бабушкиных отваров, так что лезвие не сможет её прорезать.              — О да, как жаль, — засмеялась про себя Энид.              Улыбка Уэнсдей не исчезла даже после того, как она убрала уруми и снова посмотрела на Энид, что не очень-то помогло ей справиться с проблемой «приближения-к-сердечной-атаке».              — Полагаю, теперь твоя очередь, cuore mio.              Энид было не нужно второго приглашения, чтобы с восторженной улыбкой погрузиться в свой собственный набор подарков.              От Гомеса она получила серьги в виде головы волка, которые совпадают по цвету с новыми запонками Уэнсдей. Следуя примеру Уэнсдей, она заменила светло-розовые серьги с черепом, которые носила до этого, на серьги с волчьей головой.              От Фестера она получила коробку с крошечными драгоценными камнями и бусинами, которые пригодятся ей в будущем для поделок (— Их наверняка не украдут, — уверила её Уэнсдей), от Ларча — красивое лоскутное одеяло, каждая заплатка которого имела уникальный узор или цвет, но при этом ничуть не противоречило окружающим, от Пагсли — пособие «Как сделать бомбу» и основные материалы, необходимые для её изготовления, а от бабушки — длинный серебристо-серый свитер ручной вязки с подходящими перчатками и несколько мотков той же пряжи, чтобы Энид могла использовать их для своих вязаных работ спицами и крючком.              (Из этой пряжи и бусин она обязательно сделает Уэнсдей шарф, а Вещь — перчатки в качестве запоздалого подарка на Хэллоуин).              Последний подарок, который она открыла — от Мортиши, был самым большим из всех посылок в стопке Энид. На лицевой стороне была приклеена белая записка с коротким и простым посланием, написанным плавным чёрным каллиграфическим почерком.              Её зовут Сьюзи.              Бросив растерянный взгляд на Уэнсдей, которая в ответ лишь слегка пожала плечами, Энид открыла коробку и в недоумении посмотрела на её содержимое.              Внутри была красивая фарфоровая кукла, высотой, наверное, до колена, если бы Энид её поставила, и совершенно неуместная в коробке, подаренной ей Аддамсами. Кукла выглядела почти тревожно нормальной — ну, настолько нормально, насколько вообще могла выглядеть фарфоровая кукла: голубые глаза, длинные вьющиеся светлые волосы, частично завязанные назад большим розовым бантом, и белое атласное платье с жемчужными пуговицами, слоями розового тюля и белой кружевной подшивкой.              Энид осторожно достала её из коробки и рассматривала, с каждой минутой всё больше и больше запутываясь.              — Не пойми меня неправильно, я люблю кукол и всё такое… — начинала Энид, глядя на Уэнсдей через плечо, — Но почему твоя мама прислала мне её?              Уэнсдей посмотрела на куклу почти нечитаемыми глазами, хотя Энид потратила годы на то, чтобы расшифровать каждое движение и изменение выражения лица Уэнсдей, так что минутное прищуривание её глаз заявляло о её веселье, удовлетворении и раздражении так же громко, как наутофон для Энид.              — Судя по времени, когда был сделан подарок, по тому, что он похож на тебя, и по тому, что у неё есть имя, я бы предположила, что она одержима привидением и что это испытание, призванное подготовить тебя — и, соответственно, меня — к материнству.              — Подождите, одержима? — Спросила Энид.              В этот момент кукла наклонилась вперёд и укусила её.                     Энид хмурилась на куклу, пока Уэнсдей перевязывала ей руку, а кукла — Сьюзи — хмурилась на неё из корзины для белья, в которую Уэнсдей и Энид засунули её после нескольких минут бешеной беготни по комнате в поисках несчастной вещи.              (Достаточно сказать, что обе они заработали несколько укусов и множество царапин на руках).              Корзина для белья была придавлена самыми тяжёлыми учебниками, а Вещь стоял перед импровизированной клеткой в качестве неофициального охранника, пока Уэнсдей и Энид латали себя.              — Какого хрена, Уэнсдей? — спросила Энид, как только ей надоело сверлить взглядом Сьюзи.              Уэнсдей вздохнула, что могло быть вздохом или смехом (даже Энид иногда не могла сказать), и подняла взгляд от места, где она убирала неиспользованные бинты в их большую аптечку. (Проживание в комнате с Аддамс и особенно отношения с ней требовали наличия очень, очень большой аптечки, которая всегда должна была быть под рукой. Например: для куклы с привидениями, вгрызавшуюся в чьи-то руки в то утро, которое в остальном было спокойным).              — Как я уже сказала, поскольку это было отправлено вместе с подарком, призванным продемонстрировать мои официальные намерения однажды жениться на тебе, я подозреваю, что это её способ показать полную уверенность в том, что у нас всё получится как у следующих глав семейства и матерей.              — Откуда она вообще знает, что мы однажды захотим стать матерями?              Уэнсдей подняла бровь.              — Ты всё время говоришь о том, как бы тебе хотелось когда-нибудь иметь собственных детей.              Энид отводит глаза и неловко переминается с ноги на ногу.              — Ну, да, но… не знаю, я не думала, что ты захочешь иметь детей, и я никогда не представляла, как женюсь на ком-то, так что… — она пожала плечами и покраснела, но ей всё же удалось снова установить зрительный контакт с Уэнсдей. — Я не против того, чтобы у меня не было детей, если это означает, что я буду с тобой.              В глазах Уэнсдей появилось тепло, на которое никто в Неверморе не мог бы подумать, что та способна, и она взяла руки Энид в свои, нежно поцеловав их.              — Ты станешь моей погибелью, mio orribile amato — сказала она с такой нежностью, что Энид вздрогнула. — Хотя я не планирую заводить детей в течение многих лет, я хочу, чтобы у нас было хотя бы десятилетие или два, чтобы сеять хаос и искать неприятности по всему миру, прежде чем мы создадим свою собственную семью, — с того момента, как я осознала свои намерения в отношении тебя, я признаюсь, мне нравилось представлять, какое исчадие ада мы когда-нибудь воспитаем вместе, если ты будешь сговорчивой.              Улыбка Энид была робким цветком на ещё более розовом лице.              — Правда?              Прежде чем Уэнсдей успела ответить, громкое рычание и зловещее потряхивание корзины для белья вернули их внимание к кукольному исчадию ада, занимающего их комнату. На этот раз была очередь Уэнсдей уставиться на Сьюзи.              — Не волнуйся, — мрачно сказала она. — Мы отправим её обратно моей матери, и я уверена, что у неё не будет одной или двух конечностей.              — Что? Нет! — Энид вырвала свои руки из рук Уэнсдей и почти бросилась между Уэнсдей и Сьюзи. — Мы не можем отправить её обратно!              Уэнсдей посмотрела на неё широко раскрытыми глазами, и даже тревожное дребезжание корзины для белья на мгновение затихло.              — Почему нет?              — Потому что! — Энид размахивала руками так, что это, очевидно, должно было что-то значить. Поскольку Уэнсдей изучила уникальный язык тела Энид и различные уровни эмоций и возбуждения, которые он обычно передавал, она смогла прочитать между случайными движениями и разглядеть, что именно пыталась донести Энид.              Уэнсдей нахмурилась.              — То, что моя мать отправила её в качестве ошибочной проверки наших материнских способностей, не означает, что мы должны оставить её у себя, и не означает, что мы не будем хорошими матерями, если отправим её обратно.              Уэнсдей взяла руку Энид и провела большим пальцем по бинтам.              — Кроме того, она причинила тебе боль, — Уэнсдей наклонилась вперед, и её голос понизился. — Только мне позволено это делать, mi amor.              Не обращая внимания на то, что от этого её сердце замерло, Энид вырывала руку из рук Уэнсдей и упрямо скрестила свои на груди.              — Сначала я хочу хотя бы попробовать. Судя по тому, что я знаю о вашей семье, все наши дети в будущем будут скорее всего такими же, как Сьюзи, так что лучше потренироваться сейчас, пока мы не отправились «сеять хаос и искать неприятности» после колледжа.              Уэнсдей издала маленький, многострадальный вздох.              — Хорошо. Мы сделаем по-твоему. Но я устанавливаю основные правила здесь и сейчас, — она обрушила на Сьюзи всю силу своего самого грозного взгляда. — Вещь может сказать тебе, что я не боюсь сломать несколько пальцев — или даже больше — если придется. Ещё раз обидишь Энид, и я заставлю тебя пожалеть об этом. Понятно?              Сьюзи не умела выражать чувства на лице, но по тому, как она опустила и подняла руки вверх, максимально приближая их к скрещенным, Уэнсдей поняла это как неодобрительное согласие (если не откровенно вынужденное).              — Потрясающе! — Энид хлопала в ладоши с яркой ухмылкой. — Я уверена, что это будет здорово!              Уэнсдей благоразумно не высказала своих мыслей о том, насколько «здорово» всё получится.                            После неприятного инцидента с белкой и небольшого буйства в коридорах Невермора Уэнсдей и Энид быстро поняли, что на время занятий им приходилось оставлять Сьюзи в том, что Энид стала называть «колыбелькой», хотя Энид обязательно проверяла её между уроками. В «колыбельке» она устраивала небольшую постель из свёрнутого одеяла в качестве матраса, большого шарфа в качестве одеяла и одной из самых маленьких декоративных подушек в качестве подушки для Сьюзи.              Кроме того, Энид положила в кроватку несколько маленьких мягких игрушек, книжки с картинками и музыкальную шкатулку, чтобы Сьюзи не скучала, пока их нет.              Каждый раз, когда они заглядывали к ней в перерывах между занятиями, чучела и игрушки оказывались разорванными, а пол внутри и снаружи кроватки был усеян обрывками страниц книжек с картинками. Единственное, что осталось нетронутым, кроме импровизированной кровати (видимо, даже Сьюзи знает, что лучше не отказываться от такой меры комфорта) была музыкальная шкатулка.              Несмотря на эти неудачи, Энид заменяла уничтоженные вещи новыми игрушками и книгами, а Уэнсдей крепко держала Сьюзи, пока та пыталась вырваться и устроить очередное буйство в школе.              Когда они не сидели на уроках, Энид проводила почти всё своё время вне клубов и работы над домашними заданиями, стараясь проводить время с Сьюзи в надежде наладить между ними добрые отношения. (Уэнсдей втягивалась в эти «сеансы сближения» по той причине, что не хотела оставлять Энид наедине с отвратительной куклой и хотела проводить время с Энид в принципе).              Они обе страдали от бессонных ночей, так как Сьюзи быстро сделала визг в любое время суток ещё одной формой их мучений (когда Энид пыталась успокоить её, она просто получала в ответ ещё больше попыток укусить).              Единственное светлое пятно для Уэнсдей — это взгляд на неизбежное их с оборотнем будущее с детьми, которые выглядели как почти вылитая Энид, но с классическим чудовищным поведением, которого только и можно было ожидать от Аддамса. Это почти заставляло медиума гордиться.              Почти.              Единственный раз, когда Сьюзи, кажется, затихала с наступлением темноты — это во время вечерних занятий Уэнсдей на виолончели, и медиум могла предположить, что это потому, что кукла хорошо понимала, что не может быть такой шумной помехой, когда виолончель заглушала её. Но Уэнсдей не могла играть на виолончели вечно, поэтому они с Энид быстро привыкли к безостановочному вою в течение всей ночи.              (Что касается соседей, которые осмеливались жаловаться на них, то Уэнсдей с удовольствием натравливала на них Сьюзи, которая всегда держалась на поводке, чтобы не уйти слишком далеко и не скрыться из виду, пока Уэнсдей гонялась по коридору за всеми жалобщиками).              Ещё одно яркое событие — когда проклятие на ожерелье Энид наконец-то сработало. И именно в тот момент, только когда учитель Сиренологии обращался к ней с просьбой ответить на вопрос, проклятие срабатывало.              — Энид, вы можете рассказать мне о трёх основных разновидностях сирен?              — Конечно! — пропела Энид.              Она остановилась.              Все в классе замерли и уставились на неё.              Уэнсдей подёргивала губой.              Учитель прокашлялся.              — Простите, что это было?              — Я сказала… — снова запела она, тревога пробежала по её лицу, а за ней по пятам — отчаяние. Энид бросила взгляд на Уэнсдей, но та лишь слегка приподняла брови в ответ.              — Мисс Синклер, — учитель снял очки и выглядел крайне усталым. — Почему вы поёте?              — Я уверена, что это из-за проклятия, — её вздох превратился в заунывную мелодию, которой наслаждалась Уэнсдей.              — И причина этого проклятия…? — спросил учитель.              Энид не смотрела на Уэнсдей, как и все остальные.              — Понятия не имею, — прощебетала она, как певчая птичка.              Учитель действительно сжал переносицу и испустил громкий вздох.              — Конечно, не знаете.              Пока он отвлекся, несомненно, пытаясь прогнать зарождавшуюся головную боль, Энид снова бросила взгляд на Уэнсдей. Аддамс позволила себе улыбнуться. Она выбрала идеальное проклятие для Энид. Даже сирены не могли сравниться с прелестью певческого голоса Энид.                            Через несколько недель после Хэллоуина, когда в школе в самом разгаре была история Изгоев (и одно из проклятых пений Энид), Сьюзи наконец-то совершила свой грандиозный побег.              К тому времени все в школе уже знали о проклятой кукле, поселившейся в комнате Уэнсдей и Энид в общежитии, и о её периодических буйствах, когда ей удавалось покинуть стены комнаты, поэтому вскоре после её побега один из студентов практически выбил дверь в класс, надеясь остановить снова сбежавшую куклу.              Энид выскочила на улицу до того, как ученик закончил свою фразу, и Уэнсдей, слегка вздохнув, последовала за ней. В конце концов они нашли её, забравшуюся на дерево в попытке поймать белку, мчащуюся по ветвям (честно говоря, что за одержимость у неё к этим вещам?), и Уэнсдей была даже слегка обеспокоена тем, как высоко Сьюзи удалось забраться.              — Сьюзи! — быстро пропела Энид, стаккато нот отражало её беспокойство, — Спускайся оттуда, ты можешь пораниться.              К бесконечному шоку Уэнсдей, Сьюзи действительно остановилась в погоне за испуганной белкой (которая быстро и ловко скрылась в своей норе на дереве) и повернула голову, чтобы посмотреть в лицо Энид.              Энид улыбнулась и протянула нерешительные руки вверх, приглашая Сьюзи спуститься.              — Давай, милая, — промурлыкала Энид. — Я поймаю тебя. Спускайся, и я обещаю, что мы не будем класть тебя обратно в колыбель. Мы придумаем что-нибудь другое. Просто спускайся.              После минутного колебания, к удивлению всех собравшихся, Сьюзи действительно слезла с нескольких веток и спрыгнула с небольшого расстояния в объятия Энид. Как и было обещано, Энид без труда поймала Сьюзи, прижав к себе куклу, как настоящего ребенка.              — Ну вот и всё, — Энид улыбнулась, голос был нежным, как колыбельная. — Хорошая девочка. Спасибо, что спустилась. Хочешь пойти в класс со мной и Уэнсдей?              Уэнсдей смотрела расширенными глазами, едва удерживаясь от того, чтобы не уронить челюсть, как Сьюзи кивнула и обняла Энид.              Медленно, чтобы не напугать куклу и не вывести её из состояния умиротворения, девушки направились обратно на историю изгоев, и Аддамс несколькими меткими взглядами заставила остальных разбежаться. К тому времени, как они подошли к двери в класс, глаза Сьюзи закрылись, и она обмякла в руках Энид.              Прежде чем они вошли, чтобы продолжить урок, оборотень повернулась к медиуму с почти маниакальной ухмылкой и сияющими от облегчения глазами.              — Кажется, ей нравится пение, — прошептала Энид.              Уэнсдей посмотрела на спящую куклу и кивнула.              Только Энид могла превратить проклятие в преимущество.                            Всё с Сьюзи становится намного проще, когда они обнаружили её любовь к музыке и — как следствие — лёгкость, с которой они могли использовать её, чтобы успокоить её настолько, чтобы (в основном) предотвратить её приступы озорной резни. (В любом случае, белки Невермора были пока в безопасности, хотя то же самое нельзя было сказать обо всех его учениках).              Корзина для белья была убрана и превращена в своеобразную табуретку, чтобы Сьюзи могла забраться на то место, которое раньше было кроватью Энид, и она (к счастью) начала спать с ними всю ночь.              Она начала ходить за ними в класс, довольствуясь тем, что раскрашивала на парте рядом с Уэнсдей и Энид или сидела в углу, наблюдая, как они слушали и участвовали в уроках.              (Все учителя и большинство учеников были достаточно умны, чтобы не задавать вопросов).              Сьюзи присоединялась к Уэнсдей на балконе, где она по вечерам играла на виолончели, и после нескольких бесед с Мортишей и бабушкой по этому поводу по хрустальному шару, а также расспросов владельцев более уникальных кукольных магазинов, Уэнсдей в конце концов получила в подарок маленькую виолончель, зачарованную так, что она звучала точно так же, как виолончель обычного размера, в комплекте с футляром, подставкой для нот и миниатюрными нотными книгами для начинающих, чтобы Уэнсдей могла начать учить её играть. К счастью, у Сьюзи хотя бы были суставные руки и пальцы, чтобы она могла играть.              (Уэнсдей никогда не признается в гордости, которая зародилась в её груди, когда Сьюзи впервые идеально сыграла фрагмент одной из любимых песен Энид).              Энид начала покупать (и шить) новые платья для Сьюзи (теперь они были чёрного и тёмно-синего цветов в дополнение к светло-розовому — очевидно, это были три любимых цвета Сьюзи).              Уэнсдей начала называть Сьюзи bambolotta.              Сьюзи присоединялась к ночным сеансам расчёсывания волос Энид с высушенной головой, Энид при этом напевала.              Вещь начал учить Сьюзи играть на пианино, когда Гомес и Мортиша преподнесли им сюрприз в виде миниатюрного пианино для куклы, почти такого же, как у Вещи в семейном доме.              В конце концов Сьюзи даже разрешила Йоко и Дивине посидеть с ней несколько раз в неделю (чему двое были несказанно рады, учитывая, какой хаос их учения обрушат на население школы в будущем), чтобы Уэнсдей и Энид могли побыть наедине. (И у них было достаточно личного времени, чтобы наверстать упущенное).              В конце концов Уэнсдей была вынуждена признать, что Энид была права. Присутствие Сьюзи — это именно тот неприятный момент, которого она не ожидала от всей этой затеи.                            Через месяц после зимних каникул (Энид взяла Сьюзи с собой на каникулы, в основном для того, чтобы напугать свою стаю и ещё больше приласкать и так избалованную Сьюзи) Уэнсдей вошла в их комнату в общежитии после нескольких часов охоты на ядовитых насекомых с Юджином и была вынуждена временно переоценить своё согласие на присутствие Сьюзи рядом.              — Энид, — сказала Уэнсдей, сохраняя голос совершенно пустым. — Что ты наделала?              Энид подняла взгляд с места, где она сидела на полу, и ярко улыбалась Уэнсдей, что показалось бы ей ужасно милым, если бы не большая чёрная коробка, лежавшая пустой рядом с ней, и, что ещё важнее, пять кукол, окружавших её.              — Ну, поскольку Сьюзи нам очень нравится, я решила спросить у твоей мамы, нет ли у неё других одержимых кукол, которых мы могли бы приютить, и у неё нашлось ещё четыре!              — Понятно, — сказала Уэнсдей, разглядывая четырёх кукол, стоящих вместе с Сьюзи в кругу вокруг Энид. Эта картина настолько напоминала культовый ритуал, что сердце Уэнсдей замерло от умиления. — И ты планируешь заботиться ещё о четырёх, помимо Сьюзи, до конца семестра?              — Не только я, глупышка, — со смехом сказала Энид. Она с волнением смотрела на кукол.              — Сьюзи, Синди, Георгина, Мэгги, Пози, поздоровайтесь со своей madre.              Одновременно все пять кукол повернули головы и посмотрели на Уэнсдей мёртвыми, пустыми глазами.              — Привет, madre! — сказали они призрачными голосами, от которых у Уэнсдей побежали мурашки по позвоночнику.              На губах Уэнсдей появилась неохотная улыбка.              — Видишь? — сказала Энид, в её бодром тоне сквозило волнение. — Разве это не будет здорово?              Уэнсдей вздохнула с нескрываемым отчаянием, закрывая за собой дверь.              — Как скажешь, tesoro.