Хуже всего

      Хлипкая деревянная дверь в оборудованный Адидасом подвал отворяется с противным скрипом, и Турбо облегчённо выдыхает, завидев внутри девушку. Ну наконец-то. Нашлась. — Стрелка, блин, — парень проходит вглубь комнатушки, не забыв прикрыть за собой дверь. — Везде тебя ищу. Ты чего с дискача свалила-то?        Ответа не получает. Она и головы в его сторону не поворачивает. И не двигается совсем. Как будто не моргает даже. Девчонка сидит на потрепанном временем диване, прижав к груди худые коленки, и, обнимая себя за плечи, смотрит в одну точку. Будто бы сквозь стену. Вообще сквозь всё вокруг. — Рит? — беспокойно хмурясь, осторожно зовёт Валера, подходя ближе. — Зачем?        Она наконец находит в себе силы повернуть к нему голову. В тусклом свете лампочки, что едва освещала помещение врезается в него взглядом, и у Турбо по спине бежит холодок. Её такие родные глаза, что он всегда сравнивал с кофе или горьким шоколадом, который Стрельцова так не любила, сейчас выглядели абсолютно чёрными. Словно какая-то бездна, чёрная дыра, пустота… Впервые она смотрит на него так. Без той игривой искорки в глазах. Без той нежности и привязанности, которую он привык видеть. Холодно. Колко. Враждебно. — Что? — одними губами ошарашенно выдыхает Турбо. — Зачем ты это сделал? — Да объясни толком, что я уже натворил? — разводит руками парень. — Айгуль.        Резко. Хлёстко. Словно удар плетью по спине. Турбо опускает голову, недовольно поджимая губы. Не нравился ему этот разговор. — Ты знаешь, зачем, — грузно опускаясь на скрипящий стул, что стоит напротив, сухо отзывается он, и, размещая локти на собственных коленях сцепляет пальцы в замок. — Так было нужно.        Рита невесело хмыкает, и Турбо замечает, как мелко поддрагивают девичьи губы. Внутри что-то болезненно сжимается от этого. — Нужно… — едва слышно повторяет она. — Кому? — Всем нам. Улице.        Стрельцова качает головой, вновь упираясь взглядом в стену. Не может на него смотреть. — Это жестоко. — По-другому было нельзя.        Валера сжимает челюсть, стараясь держать себя в руках. Он не хочет об этом говорить. Не хочет допускать хоть на секунду, что поступил неправильно. Он ведь сделал все по-понятиям. Как должен был. По-пацански. И Стрельцова должна это понимать. — Не разводи сопли, Рит, — цедит сквозь зубы парень. Эта её сентиментальность начинала порядком раздражать. — Как будто не понимаешь. — Ты был там, — Рита совсем не двигается. Едва разлепляет губы чтобы сказать это. И всё также буравит взглядом одну точку. Пустым. Стеклянным. Безжизненным. Как у куклы совсем. — В салоне.        Турбо хмурится непонимающе. Обводит взглядом профиль своей девушки и уже почти открывает рот, чтобы что-то сказать, когда она продолжает. — Её оставили там с тобой. Под твою ответственность. Это ты впустил их. Ты был там и не помог. Ты позволил забрать её. Ты позволил этому случиться.        Стрельцова замолкает. Переводит на него взгляд, сквозящий немым холодным укором и до белых костяшек впивается пальцами в собственные плечи. Жестко. Почти до боли. — Ты мог быть осторожнее. Мог догадаться, что они заявились туда не просто так. Мог её спасти. Мог, но не сделал этого.        Турбо кулаки сжимает, почему-то начиная чувствовать чертову вину. Ведь и правда. Будь он только чуть более осторожным в тот день, чуть более наблюдательным, ничего бы этого не было. За девчонкой не уследил. Не уберёг. — Но ты не виноват, — вдруг выдает Рита, выдыхая, и парень в изумлении вскидывает брови, уставившись на неё, как на седьмое чудо света. Что она только что сказала? — Не виноват, потому что не знал, что они пришли за местью. Не виноват, потому что они напали со спины. Не виноват, потому что тебе, чёрт возьми, проломили голову. Потому что ты едва держался на ногах. Не виноват, потому что не мог ничего сделать.        Рита шумно втянула ртом воздух, чувствуя, как к горлу подступает колючий ком, а глаза противно щиплет от подступающих слёз. Больно. Ей так до чёртиков больно за эту девочку, что хочется выть от безысходности, как побитая дворовая псина. Стрельцова хорошо представляет, каково ей сейчас. Слишком, слишком хорошо. И на душе так паршиво от того, как с ней обошлись те, кто должен был оберегать. Так гадко и противно от того, что ко всему этому причастен настолько дорогой ей человек. Настолько, что становится страшно от осознания того, что будь она на месте Ахмеровой, с ней поступили бы точно так же. Вышвырнули бы, как слепого котёнка на растерзание дворовым псам. И никто не стал бы ей помогать. Ни за что. Даже он. Таковы законы улицы. Жестоки. Бесчеловечны. Отвратительны.        Она делает еще несколько рваных вздохов, стараясь не дать волю эмоциям, прежде чем наконец перейти к сути, которую хочет донести хотя бы до одного человека. Хотя бы до него. — Так почему же она виновата в том, что какой-то ублюдок решил будто ему все можно? Почему виновата в том, чего не хотела? Почему виновата в том, что с ней сделали насильно? Скажи, почему?        Валера молчит. Не знает, что должен говорить. Только смотрит на неё исподлобья и губы поджимает. Не уверен уже до конца, что поступил правильно. Но ни за что ей в этом не признается. — Я эту девочку с пелёнок знаю. — тихо шепчет брюнетка. — В одном подъезде живём. Она на глазах у меня росла практически.        Рита часто моргает и больно кусает губы. До крови почти. Носом шмыгает, чувствуя, как вязкий ком в горле становится все более ощутимым, мешая нормально вздохнуть. — Ей четырнадцать, Турбо… Четырнадцать. Ребёнок совсем… — голос дрожит. И как бы Стрельцова не пыталась это скрыть — не выходит. Совсем. — А теперь все на неё волком смотреть будут, брезговать словом обмолвиться и снегом грязным закидывать всякий раз, когда она на людях появится. И из-за чего? Из-за того, что эта сволочь член свой в штанах держать не умеет? — Рита дёрнула подбородком, скривившись от отвращения. — Не человек. Животное.        На какое-то время в комнате повисло молчание. Рита ждала хоть какой-то реакции. Раздражение. Оправдание. Злость. Хоть что-нибудь. А Валера вовсе не спешил что-то говорить. Она видела, как напряжены его мышцы, как плотно сжаты челюсти, как выступали вены на руках, как вздулась пульсирующая жилка на шее. Но он упорно продолжал молчать. Очевидно, всё ещё был уверен, что сделал всё правильно, но просто не знал, как об этом сказать. Он вообще никогда не был красноречив.        Рита шмыгнула носом, чувствуя, как глубоко внутри с тихим шипением гаснет тот крохотный огонёк надежды, который трепыхался в ней все это время, а на стенках рёбер едкой плёнкой оседает пепел разочарования. Она ненавидела разочаровываться. Не в близких людях. Не в нём. Но это произошло. Здесь и сейчас. Она разочаровалась в самом дорогом человеке, который у неё только был. Разочаровалась в нём. В Турбо. Его идеальный образ, который она сама же выстроила у себя в голове с грохотом рухнул, разбиваясь о стены жестокой реальности. Он никогда и не был идеальным на самом-то деле. Был только харизматичный, дерзкий и часто вспыльчивый паренёк с до ужаса красивой улыбкой, в которого она когда-то втрескалась по самые уши, слепо не замечая каких-либо недостатков. Слишком любила. Слишком идеализировала. Слишком романтизировала каждое его действие. И вот, что из этого вышло. Вот, к чему привело. — Он слово пацана дал, — вдруг выдала Стрельцова, хмуро глядя на него исподлобья. — Что не тронет.        Её губы дрогнули, и Рита пропустила нервный, почти истеричный смешок. — И в чём же тогда смысл ваших хвалёных пацанских принципов, м? — едко прошипела она, наблюдая, как на лице парня в этот момент отразилась искренняя растерянность. И даже… Уязвлённость? Кажется, об этой части истории он не был осведомлён. — В чём смысл вашего слова, если оно ничего не стоит? — Ты думаешь, я в восторге от этого? — вдруг выпалил он, поймав её взгляд. — Пойми, Стрелка, я не хочу ей зла. Но, как бы там ни было, она теперь испорченная. Грязная. А пацаны только с чистыми ходить должны.        Стрельцова широко распахнула глаза, рвано хватая ртом воздух. Она знала, что так будет. Знала, что он это скажет. Но слышать это оказалось больнее, чем она думала. Намного. — Грязная… — Рита крепко зажмурилась, сдерживая рвущийся наружу отчаянный всхлип. Это слово противно впивалось в кожу мелкими иголками, словно несмываемое клеймо. Клеймо, которое будет с ней всегда. — А если бы это была я? — она подняла на него блестящие глаза. Боялась услышать ответ. Боялась, потому что знала, каким он будет. — Со мной ты бы поступил так же?        Турбо брови вскидывает удивлённо, явно не ожидая, что она найдёт в себе смелость спросить подобное. Губы недовольно поджимает. Взгляд в сторону отводит. Молчит. Но Рите и так всё становится понятно. Ну конечно. А чего она ожидала? Неужели думала, что он предпочтёт её улице? Как наивно. Глупо. — Ясно, — отводя глаза, чуть слышно заключает она.        А внутри всё на части разрывается. Ощущение, словно кто-то бьёт молотком по рёбрам, с садистким удовольствием ломая их с противным хрустом, а затем, раскрывая веером, голыми руками вырывает трепещущее сердце из груди. Бензином его поливает и к огню подносит. А потом возвращает обратно в зияющую дыру. Уже обуглившееся, чёрное, сплош покрытое волдырями и нарывами. И оно не бьётся уже больше. А только болит. Ужасно. Невыносимо. — Стрелка… — растерянно выдыхает Турбо. Со стула подрывается. Руку к девичьему плечу тянет. — Не прикасайся.        Девчонка от него, как от огня шарахается. Волком смотрит, как на врага лютого. Враждебно. Холодно. И внутри у парня что-то болезненно сжимается в этот момент. Турбо так и замирает перед ней, не зная, как должен себя вести. Брови выгибает виновато, понимая, как облажался и сглатывает нервно. Но назад вернуть уже ничего нельзя. — Ты не знаешь, какого это, — она нервно качнула головой. — Бояться выйти на улицу после сумерек. Шарахаться от каждого шороха в подворотне. Трястись от страха, когда слышишь голоса за спиной. Сдирать с себя кожу мочалкой, пытаясь стереть чужие прикосновения. Следить за тем, чтобы одежда всегда прикрывала шею и руки. Чувствовать себя просто куском мяса, который надкусили и выбросили. Который теперь любой побрезгует трогать, ведь он уже испорчен. — Нет…        Парень рвано выдохнул, судорожно качая головой. Отшатнулся от неё, как от прокажённой. Не мог, не хотел поверить в то, что это произошло с его девочкой. Только не это. Только не с ней.        Уголок девичьих губ дёрнулся в подобии кривой ухмылки. Забавно. Он выглядит напуганным. — Скрывать от тебя синяки было трудно, — она взглянула на него снизу вверх, пропуская нервный смешок. Шумно шмыгнула, дёрганно утирая нос тыльной стороной ладони. — Помнишь, как мы поссорились, когда я не хотела идти с тобой на дискач? — Рита горько усмехнулась, чувствуя, как размыливается взгляд от накативших слёз. — Я тогда на отца родного смотреть боялась… Не то, что на тебя…        Турбо сжал кулаки. Придурок. Какой же придурок! Как он мог не заметить? Не понять, что что-то не так? Не догадаться, что его не умеющая сидеть на одном месте неугомонная Стрелка, что всегда была за любой движ, вдруг откажется идти на дискотеку просто потому, что у неё домашки много? Хах, бред. Его Ритка вылезла бы из окна своего четвёртого этажа по связанным простыням в одном только свитере и носках лишь бы с ним встретиться. Даже если бы её заперли в комнате на несколько замков. А он все равно не понял. Решил тогда, что она просто цену себе набивает. Неприступную принцессу из себя строит. Вспылил.        Только сейчас Валера понимает, насколько это было очевидно. Вспоминает, как всегда шумная и жизнерадостная Стрельцова вдруг стала тихой и отстранённой, предпочитая отсиживаться где-нибудь в углу. Вспоминает, как юбки и платья в её гардеробе сменились спортивками, джинсами и безразмерными свитерами под горло. Вспоминает, как она начала испуганно вздрагивать, всякий раз, когда он обнимал её со спины. Как избегала его прикосновений. С какой неохотой позволяла себя целовать. Чёрт! Как он мог быть таким слепым?        Валера смотрит на Стрельцову отчего-то потерянно. Испуганно почти. Почти виновато. Хочет спросить, почему она молчала всё это время, но вовремя себя отдёргивает. Итак понятно, почему. Знала, что с ней будет. Знала, что окажется на месте Айгуль, если хоть кто-то узнает. Знала, что все отвернутся от неё. Знала, что делают с грязными.        В груди что-то больно сжимается от осознания. Сейчас Туркин чувствует себя по-настоящему паршиво. Ему было плевать на Айгуль. Плевать, что с ней будет. Он знал-то её всего пару дней. И внутри у него ничего не дрогнуло, когда он так поступил с ней. Опозорил. Обидел. Сломал. Пусть, не лично. Но он всё это начал.        Но теперь, когда на месте Ахмеровой оказалась его Стрелка… Он просто не знал, как быть. Не мог себе представить, что поступает так же и с Ритой. Собственный поступок вдруг показался ему диким и низким. Впервые Турбо позволил себе усомниться в своих пацанских убеждениях. Впервые выбор для него был не очевиден. Впервые он не хотел поступать по-пацански.        Стрельцова невесело хмыкнула, поднимая на него глаза. — Ну давай, — едко прошипела она, до боли впиваясь тонкими пальцами в собственные плечи. — Скажи, как тебе противно.        Рита враждебно оскалилась, точно дикая кошка, чувствуя, как больно саднит кожу под пальцами. Ничто, по сравнению с тем, что творилось внутри. — Скажи, как мерзко. Скажи, как тебя воротит от одной только мысли о том, что ты касался меня. Целовал…        Турбо только смотрел на неё угрюмо, всё крепче сжимая кулаки. Было больно. Больно за неё. Больно от её слов. Больно от собственных поступков. Невыносимо от того, что он знал, как должен поступить. Но, к его удивлению, в голове ни на секунду не возникло мысли об отвращении. Это всё ещё была его Ритка. Озлобленная. Поломанная. Отчаявшаяся. Но всё ещё родная.        Единственное, чего ему сейчас хотелось — это зарыть крест на могиле того ублюдка, который посмел тронуть его девочку. — Ты должна была сказать мне. — Да? — нервным мешком сорвалось с девичьих губ. — Чтобы ты выбросил меня, как облезлую кошку? Чтобы быть на её месте?        Первая слеза хрустальной каплей сорвалась вниз, оставляя за собой мокрую дорожку на нежной коже. За ней вторая. И третья. Стрельцова ненавидела себя за эти слёзы. За эту слабость. За то, что готова была скулить, как побитая собака. — Ты бы предал меня в ту же секунду, — безжизненно прошептала она. — И сделаешь это сейчас… Ведь твои пацанские понятия всегда были тебе важнее меня. — Но, знаешь, что хуже всего?        Турбо качнул головой.        Рита до боли закусила мелко поддрагивающую губу, глотая злые слёзы. Запрокинула голову и, крепко зажмурившись, рвано выпустила воздух из лёгких. Она хотела его возненавидеть. Правда хотела. Хотела смотреть на него с презрением. Хотела не чувствовать к нему ничего, кроме отвращения.       Хотела, но не могла… — Я всё ещё люблю тебя.