Алый закат

Ливий безучастно наблюдал за Герсой, методично сворачивающей свитки и укладывающей их на полку. В Пелле заходило солнце, окрашивающие небо в алый цвет, а главный лекарь города так и не встал со своей кровати. Ни вчера, ни сегодня он не осмотрел ни одного больного. Не осмотрит и завтра? Герса, наверняка уставшая за все эти дни, только коротко кивает Ливию, прежде чем выйти из комнаты. Она зашла за несколькими мазями и травами, но так и не решилась что-то сказать своему наставнику. Она работала за них двоих уже несколько недель после возвращения в родной город, но не показала ни усталости, ни злости. Молча приходя вечером, она лишь брала необходимые рецепты лекарств, свитки с описаниями хворей и нужные лекарства, заставая Ливия в одном и том же положении. Он лежал на шёлковых простынях, обложенный с ног до головы расшитыми подушками. На прикроватном столике всегда стоял остывший завтрак, каждый день новый, но почти не тронутый. Ливий смотрел в раскрытое окно, будто высматривая там что-то. Иногда мог понаблюдать за ученицей, но едва ли "видел" её осознанно. Его взгляд был всегда направлен куда-то вдаль, в глубину времени и пространства. Герсе там не было места. Не было места в этом взгляде и для обеспокоенных родителей Ливия, которые сразу же кидались на девушку, стоило ей заглянуть в комнату их сына. Сами они побаивались к нему даже носа сунуть, как бы не сделать ему хуже. Считали, что только другой целитель может помочь Ливию, ставшему лишь блеклой тенью, видением себя прошлого, только-только уезжаещего из Пеллы в Фивы. Он всегда хотел помогать людям. Хотел лечить и спасать. И у него это получалось. Ливий хорошо чувствовал других людей, умел дать нужное снадобье и сказать правильные слова утешения. Он лечил скорее души несчастных, ободрял их и уверял, что они обязательно будут здоровы. Он жил каждым больным. Если человек угасал, то и лекарь мрачнел. Человек шёл на поправку, и лекарь лукаво улыбался. Если человек умирал... Обычно Ливий только тяжело вздыхал и массировал виски́, но уже через несколько минут становился самим собой, продолжая своё дело. Дело, в котором не было места личной грусти или симпатии. Лекари должны спасать людей, не привязываясь к ним, не открывая своё сердце, иначе они просто не справятся с душевными потрясениями. Если бы лекарь впадал в скорбь по каждому умершему, то скорее всего стал бы самым бесполезным лекарем в истории. У таких людей нет времени на тоску, потому что она не поможет им вернуть умершего. Зато они могут продолжить лечить тех, кого ещё можно спасти. Это то, чему учили Герсу. Это то, что всегда делал Ливий, подавая ей пример. Лечил тех, кого мог, закрывая глаза на тех, кому уже помочь нельзя. И что же сейчас? Ученица ушла несколько минут назад, а он так и не сдвинулся с места. Да и есть ли в этом смысл? Луч заходящего солнца мазнул по щеке мужчины. Он неосознанно вытянул руку, пытаясь схватить непослушный солнечный свет. Он лился сквозь дрожащие от бессилия и голода пальцы, ускользая от лекаря. Ливия передёрнуло. Разве он может обрабатывать раны, проводить осмотры и делать аккуратные надрезы на нежной коже людей, если его руки перестали быть твёрдыми? Он стал бесполезным грузом на плечах Герсы и собственных родителей. Между ним и египетскими мумиями было мало отличий. Что он, что мумия были лишь жалкими останками некогда живых людей. У них были свои чувства и стремления, мечты и желания. А сейчас они пылятся в комнатах, безмолвные и недвижимые, всеми забытые. Разве что, мумии могут быть интересны черномагам... Ливию не нравился этот алый закат. Он ненавидел каждый закат в его жизни, потому что казни шезму всегда проводили вечером, провожая некромантов и онейромантов с последними проблесками света. В тот вечер было также. На деревянный помост двое охотников притащили женщину. Её красивое облачение было разорвано и пропитано собственной кровью. Традиционные египетские стрелки смазались и выглядели как огромные синяки под глазами. Волосы, всегда мягкие, заплетённые в аккуратные косы, растрепались. На них была грязь и пыль пыточной. Её руки... Нежные пальцы, которыми она часто гладила лицо Ливия, превратились в кровавое мессиво. Каждый участок её тела, которое Ливий знал наизусть, был изувечен. Шрамы, синяки, кровоподтёки... Такое невозможно было бы вылечить даже за несколько месяцев. Но Ливий бы взялся. Ливий бы вылечил. Он был лучшим лекарем Аттики и Египта. Ливий бы спас. Спас, если бы она не была приговорена к смерти. У Эвы всё ещё были силы, чтобы поднять голову и взглянуть на толпу, собравшуюся посмотреть на её казнь. Её диковатый взгляд блуждал и не останавливался на ком-то конкретном, пока она не увидела Ливия. Он стоял напротив неё, сжимая ледяные руки в кулаки. Её глаза на секунду расширились, и он услышал сломанный осипший голос, в котором не осталось ни капли прежнего ехидства: - Не смотри... Она говорит ему не смотреть? Не хочет, чтобы он видел, как ей перерезают горло? Не хочет, чтобы видел, как её глаза остекленеют, а грудь перестанет вздыматься? Ливий видел это тысячу раз. В этот тысяча первый он не имеет права не смотреть. Не имеет права выдохнуть и продолжить работать дальше, потому что в этот раз он не сделал всё, что мог. Он не спас Эву, которая так нуждалась в его помощи. Какой он лекарь после этого? На шее Эвы что-то блеснуло. Конечно, кулон с Луной. Ливию бы хотелось, чтобы Эвтида забрала этот кулон вместе с собой в царство мёртвых. Неважно, пройдёт ли она суд Осириса или сядет в лодку к Харону, лишь бы сохранила его. Может, когда Ливий умрёт, то сможет разыскать её по украшению? Эпистат не заставил себя долго ждать. На его лице играла жестокая ухмылка. Ему нравилось убивать. Ему нравились страдания. И Ливий именно поэтому так ненавидел его. Тот, кто спасает людей, не может дружить с тем, кто людей убивает. Быть может, Ливия упрекнут в том, что он сам связался с шезму, приносящей смерть, только вот Эва никого не пытала. Не убивала и не ловила, играя с жертвой. Эва не резала людям глотки за то, что они лишь пытались выжить в этом мире. Амен почти вальяжно схватил Эвтиду за волосы. Ливий вздрогнул всем телом, но не посмел отвести взгляд или отвернуться. Он смотрел, как обезумевший. Видел в малейших деталях выражение лица убийцы черномагов, то, как эпистат доставал свой клинок. Как металл сверкнул в свете факелов. Как бледная рука занесла орудие убийства над головой эпистата. Одно точное движение. Глаза Эвы, в которых не было ничего, кроме обречённости. Они резко расширились лишь на мгновение, когда клинок вошёл в горло. Девушка будто бы удивилась тому, что её убивают, и раскрыла губы, выдавив из себя несколько задушенных хрипов. Она будто бы вопрошала: "И за что меня лишают жизни?" А потом последний огонёк потух в ней. Эпистат задул маленькую искру и прервал, как ему думалось, бесполезную жизнь. Он отпустил голову своей жертвы, безвольно повисшую в эту же секунду, и сошёл с помоста. Ливий почувствовал металлический вкус крови на языке. Он прокусил себе губу в нескольких местах. Его всего трясло во время казни, а стоило эпистату скрыться, как его ноги окончательно подкосились, и Ливий просто упал на колени перед помостом. Никто не помог ему встать. Толпа лишь покачала головой, пошепталась и разошлась, оставляя его один на один с мёртвым телом Эвтиды. Охранники тоже ушли, косясь на лекаря. Ливий всю ночь просидел, смотря на подвешенную за руки Эву. Она ещё день будет здесь висеть, палимая солнцем и гниющая в назидание остальным. Загнанная и побеждённая. Утром Ливий ушёл и вернулся в Фивы. Разбудил Герсу и велел собираться. Он не останется среди этих безумцев и убийц. Он не вернётся в Египет. И вот он лежит в родном доме. Окружённый заботой родителей и слуг, богатством и роскошью. И не чувствует ничего. Нет прежнего рвения к работе или учёбе. Ему не хочется никого лечить и спасать. Он не может убежать от своих снов, в которых Эвтиду убивают раз за разом. Он не может не цепенеть, глядя на заходящее солнце. Не может больше выносить привычного запаха и вида крови у других. Его тошнит каждый раз, когда в Аттику доходят новости об охотниках и новых казнях. Каждый клинок и нож вызывает в нём почти животный, иррациональный ужас. Солнце зашло за горизонт, и небо превратилось в чёрное полотно, по которому рассыпались тысячи маленьких далёких звёзд. Ливий закрывает глаза, мигом наполняющиеся слезами. Только Луна может видеть его слёзы. Только она дарует ему эфемерные и такие далёкие от него женские касания. Касания рук Эвтиды. - Ты же присматриваешь за мной, милая госпожа? Ты столько пережила в своей жизни. Можешь поделиться со мною своими силами? Я... Я так боюсь сделать кое-что нехорошее. Я попросил слуг спрятать от меня все ножи. Боюсь, ты не простишь меня, если мы слишком скоро встретимся в загробном мире. И мои родители... Они не переживут этого. Горько усмехнувшись, Ливий открывает глаза. - Милая госпожа, не скучай без меня, хорошо? Я вылечу и спасу столько людей, сколько смогу. А потом... Потом я приду к тебе. Утром Ливий молча вышел из своей комнаты, даже не взглянув на родителей. С Герсой он тоже словом не перемолвился, когда неожиданно заявился на пороге своего кабинета, в котором девушка проводила осмотр у какого-то старичка. Ученица тоже ничего ему не сказала, только едва приподняла уголки губ. Ливий подошёл к своему столу, нахмурив брови, и принялся просматривать последние записи о состоянии больных. Он будет продолжать лечить чужие души с улыбкой на лице. Он будет бороться со смертью и отвоёвывать у неё каждого больного. Но Ливий Пеллийский так и не сможет наслаждаться закатами Аттики. Он не вернётся в Египет. И он никогда не возьмёт в руки нож. Люди будут благодарить его и приносить щедрые дары за его помощь, но лекарь из Пеллы лишь отмахнётся от любых подношений и любезно улыбнётся. Если его посетитель напоследок обернётся, чтобы попрощаться со своим благодетелем, то увидит, как мужчина будет задумчиво смотреть в окно, сжимая в руке свой кулон с Солнцем.