Первоцвет

      Форточка неожиданно ударилась об стену, перестав сопротивляться холодному уличному ветру. Громкий стук заставил Фёдора тут же открыть глаза и озираться по сторонам в поисках источника звука. Почувствовав не менее внезапный холод, он, успокоившись, слез с кровати и закрыл форточку. Помутнённые остатками сна глаза без особого интереса смотрели на улицу: за ночь вся дорога была застелена снегом, а дворников как будто никогда и не было. Тропинку протаптывал какой-то мужчина, явно недовольный происходящим. В утренней полутьме были видны крошечных размеров снежинки, медленно застилавшие дорогу белым полотном. Периодически их подбрасывал и уносил в другую сторону ледяной ветер. От одного вида тусклого неба безумно хотелось спать. И всё же Фёдор проснулся немногим раньше привычного времени, и ложиться обратно казалось бессмысленным решением. Он аккуратно застелил постель и вышел в опустевший коридор.       Будить его было некому – мать работала в ночную смену и приходила примерно тогда же, когда Достоевский уже уходил в школу. Не то чтобы это сильно огорчало его. Он определённо уважал женщину, живущую с ним в одном доме, но назвать её матерью у него язык не поворачивался. Да и лицо её Фёдор помнил очень смутно – помнил только её длинные пальцы, перелистывающие страницы книги и нежно нажимающие на клавиши фортепиано.       Утренняя рутина осталась позади, а Достоевский, потерявшись в мыслях, не заметил, как оказался на половине пути к школе. В голове засел смутный силуэт из его сна. Кажется, во сне он даже видел лицо, и оно было настолько чётким, что после сна первым делом Фёдор мог бы нарисовать его. Но из-за хлопнувшей форточки он успел напрочь забыть о своём сне и о том, что в нём происходило. Он точно знал, что ему снился абсолютно незнакомый человек, но не помнил, о чём они говорили, если вообще говорили. В попытках хоть что-нибудь вспомнить Фёдор дошёл до самого порога школы, но попытки эти не дали никакого результата. Силуэт из сна оставался таким же размытым. Признав своё поражение, парень решил не придавать значения этому сну и с ясным разумом зашёл в здание тусклого кирпичного цвета. Последнее место, в котором он хотел бы очутиться.       Для Фёдора школа была чем-то сродни цирку, вот только весело ему не было от слова совсем. Четыре года, отведённые на начальную школу и какую-никакую социализацию, он провёл на домашнем обучении, ибо тогда он обладал поразительной способностью болеть почти каждую неделю. Так и прошли незаметно четыре года в обнимку с учебниками и ингалятором. В пятом классе, понаблюдав за одноклассниками, Фёдор понял, что испытывает к ним необъяснимую неприязнь, хотя кое с кем он всё же успел познакомиться. И, как ни странно, этим человеком оказался самый шумный и раздражающий одноклассник — Николай Гоголь. Несмотря на то, что и до появления новенького друзей у него было предостаточно, он отчего-то решил подсаживаться именно к Достоевскому и заводить с ним беседы о самом разном. Фёдор всегда недовольно жмурился, ибо одноклассник говорил слишком громко и ещё громче смеялся. Про его глупые и иногда неуместные шутки и говорить нечего. Но каким бы раздражающим его новоиспечённый друг ни был, Фёдор всё равно был благодарен ему. До самого конца школы Гоголь оставался его единственным другом. В общем-то, это всё, что парень мог сказать про свою школу. До последнего он считал, что так и не смог влиться в жизнь класса из-за завышенных стандартов, некогда привитых его матерью.       Зимой дни ощущаются особенно вялотекущими. Под конец последнего урока Фёдор готов был уснуть даже под резкий шёпот и хихиканье Николая. Когда они разошлись на перекрёстке, парень чувствовал, как ему хочется свалиться в сугроб и спать, пока снежинки ненадолго укрывают его. Его организм действовал по странной логике: днём Фёдора постоянно клонило в сон, а поздним вечером он не мог сомкнуть глаз до самой ночи.       Дома его ждала мать, что можно было назвать прямо-таки редким событием, пусть и не вызывающим никаких эмоций. Закрыв за собой дверь, Достоевский услышал приближающиеся шаги. В коридор выглянула среднего роста худощавая женщина с чашкой чая в руке. Несмотря на сухую кожу и редкие морщины на лбу, она всё ещё умудрялась выглядеть молодо. Глаза, хоть и выражали всю скорбь русского народа, смотрели вглубь, словно всё ещё искали истину. Тонкие губы расплывались в спокойной дежурной улыбке, от которой появлялись едва заметные ямочки на щеках. Выраженные скулы придавали лицу строго очерченную форму. Движения обвивающих позолоченную чашку длинных худощавых пальцев были медленными и оттого изящными — любовь к музыке и врачеванию давали о себе знать. Наконец-то Фёдор ненадолго вспомнил её лицо, но довольно быстро отвёл от него взгляд и, как обычно, уставился на её руки, которые он мог узнать из тысячи чужих рук. — Ты быстро, — начала мать, осматривая сына сверху вниз. — Что-то ты легко оделся. Не удивляйся, что так часто болеешь. — Мне не было холодно, — коротко ответил парень.       Снимая с себя верхнюю одежду, он чувствовал, как пара серых глаз медленно и жадно впиваются в него. Он никогда не любил смотреть в них. Всегда презирал этот оценивающий с долей насмешки взгляд. По возможности он избегал зрительного контакта. — Справляешься? — учтиво спросила мать. Фёдор молча покивал. — Надеюсь, сегодня не уйду на всю ночь. За эти дни ты слегка запустил квартиру.       Увидев, что сын открывает рот, чтобы возразить, она отвернулась и ушла в сторону своей спальни под тем предлогом, что она устала после ночной смены. В повисшей в воздухе гробовой тишине был слышен даже самый тихий вздох Фёдора.       Поздним вечером, когда мать всё же ушла на очередную ночную смену, Достоевский выдохнул с облегчением. Они почти никогда не ругались в силу флегматичного темперамента у обоих. Можно сказать, она научила его многому, хоть и не всему хорошему. Например, по её инициативе Фёдор окончил музыкальную школу, научившись безупречно играть на виолончели и, более того, полюбить этот инструмент всей своей душой. Именно она подсовывала ему книги в детстве — поэтому сейчас у него привычка постоянно что-то читать. И всё же не было здесь места тёплым чувствам. Это была игра: если мать найдёт уязвимое место Фёдора — победа останется за ней. Если они разговаривали на самые приземлённые темы, их общение было натянутым — ни он, ни она не были сильно заинтересованы в личной жизни друг друга. Он мог бы с уверенностью назвать её хорошим наставником, но никак не матерью. Поэтому каждый раз ему было радостно слышать щелчок закрывающейся двери и следующую за ней тишину.       От свечи исходит тусклый свет. Слышно только шуршание перелистываемых страниц. Было что-то, безусловно, романтичное в ночном чтении. У Фёдора не было иного выбора: его снова глодала бессонница. На этот раз вместо художественной литературы он решил почитать сборник статей о фольклоре. Увидев в содержании главу о сновидениях, Фёдор невольно вспомнил про свой сегодняшний сон, который был как назло неожиданно прерван. И всё же, что это был за человек? Знал ли он его хоть когда-нибудь? Приснится ли он ещё хотя бы раз?       Парень покосился на форточку и закрыл её покрепче, в глубине души надеясь, что за оставшееся время он поддастся сну и сможет понять, кто ему снился. Никогда он не придавал значение своим снам и редко запоминал их содержание, но именно в этот раз любопытство брало над ним верх.       Когда в комнате стало абсолютно темно, книга про фольклор лежала на столе, а в воздухе снова повисла тишина, Фёдор с удовлетворением почувствовал, что его глаза начинают слипаться. И трёх часов не наступило. Последнее, о чём он думал перед сном — это слова из книги: «Сон неразделен с временем ночи, а заснувший напоминает умершего. Подобно мертвецу, он смежает свои очи и делается недоступным впечатлению света; остальные чувства его также чужды внешним впечатлениям». — Здравствуй, — внезапно слышится голос сзади.       Фёдор оборачивается. Перед ним стоял парень, которого он видел впервые в жизни, и тем не менее черты лица почему-то казались знакомыми. Как только Достоевский заметил незнакомца, тот сразу расплылся в елейной улыбке. — Рад тебя видеть снова. — Снова? — переспросил Фёдор. — Мы знакомы?       Парень, посмеявшись, посмотрел на него оценивающим взглядом. — Ах, сколько тебе предстоит узнать, — с притворной печалью в голосе ответил он. — Вот только вряд ли ты запомнишь меня.       Тем временем Достоевский рассматривал незнакомца с головы до ног, стараясь запомнить его в мельчайших подробностях: обезоруживающую улыбку, слегка растрёпанные вьющиеся волосы цвета каштана, узкие карие глаза с красноватым оттенком и почему-то полностью спрятанные под бинтами руки и шея. Он запомнил висящий на шее галстук-боло голубого цвета. Запомнил приятный голос и его интонацию — произносимые им гласные он растягивал, как ноты. С каждой новой замечаемой Достоевским деталью у него появлялось всё больше вопросов, и особенно его волновал вопрос, кто этот человек вообще. — Я знаю, как ты вчера старался вспомнить меня, — продолжил незнакомец. — Но не вспомнишь и завтра.       Однако не успел Фёдор открыть рот, чтобы спросить хотя бы один из нескольких смешавшихся воедино вопросов, как вместе со всеми ответами на них исчез и сам парень, до последнего улыбаясь ему. Всё так же притворно. Аж дрожь пробирает.       Он открыл глаза.       Снова стук форточки. Снова он слезает с кровати и закрывает её, но всё это время он пытается вспомнить хоть что-то из их короткого и, кажется, не принёсшего никакой пользы разговора. Если во сне он запомнил внешность незнакомца настолько хорошо, что мог бы нарисовать его лицо, то сейчас оно снова представлялось ему размытым.       На столе лежала открытая на странице про сновидения в фольклоре книга.