Хелависа — Обряд А за морем на чёрной скале Змей серебряный кольца плетёт, Самоцветы горят в серебре, Змей крылатый желанную ждёт, Он свою наречённую ждёт, Обречённую ждет.
Когда слева затрещало настолько оглушительно, что заложило уши, Чуя скатился с кровати и больно упал плечом на пол. Он даже не успел вскрикнуть, как рядом с ним, погребая постель под собой, рухнула стена дома, объятая пламенем, и подняла в воздух целый сноп ослепляющих искр. Обжигающий дым ударил в лицо, в нос и забился в лёгкие; Чуя рад бы закричать, но крик сорвался на удушающий кашель. С пляской бликов пламени на лице и одежде он вскочил на ноги, жмурясь и зажимая руками рот, выбивая плечом дверь и выбегая из комнаты в дом. Огонь был повсюду. Он плясал в голубых глазах один ему известный танец — танец голода и смерти. Его голодные языки впивались в деревянные стены родного дома и жрали ковры, проглатывали большой обеденный стол, разрывая его пополам, забирались тонкими и длинными змеевидными пальцами под потолок, обрушивая щепки. В горле встал ком, но кашель продолжал душить. Чуя глубоко вдохнул от страха, и наслезнённые его глаза тотчас высохли от жара вокруг. — Мам! — хрипло выкрикнул он в пустоту, даже не обернувшись в сторону родительской постели. — Пап! Мама! Никто, конечно, не откликнулся. Маму мальчишка окрикнул уже тогда, когда почти сорвался на бег вон из дома, чувствуя, как огонь берёт его в ловушку и окружает, как охотничьи собаки дикого зверя в норе. Над головой что-то оглушительно треснуло и громыхнуло. Чуя, не сбавляя шага, прикрыл голову руками, машинально пригнувшись, но, после того как обрушившийся на пол тяжёлый чугунный канделябр проломил пол и дверцу в погреб, Чую подбросило надломившимися вверх досками, обожгло руки ярким пламенем потолочных балок и уронило в тёмную бездну. Вверху, над головой, огонь продолжал полыхать и пожирать всё, медленно подбираясь к нему, но мальчишка, рождённый в рубашке и одетый в неё — ночную — сейчас, упал на земляной пол, минуя полки с разносолами и обломки обрушившегося пола. Огромное пламенное чудовище словно проглотило его, бросило в пасть и уронило в бездонный желудок, и Чуя остался дожидаться своей участи быть переваренным заживо — мучительно, болезненно и очень долго, смотря при этом, как сверху, сквозь голодные зубы, мелькает привычный ему мир и прошлая его жизнь. Чуя лежал и смотрел вверх. Верхние ступеньки лестницы догорали и сыпались искрами вниз; от одного такого обломка мальчик еле успел убрать ногу, чтобы и её не обожгло. Руки покрылись красной россыпью обгоревшей кожи, особенно ладони, и боль выливалась вместе со слезами. Никогда ещё цвет зари, апельсинов, солнца и его собственных волос не был Чуе так ненавистен! Он судорожно хватал ртом воздух, понимая, что перед глазами у него плывёт и что отсюда он вряд ли выберется. Было больно, но Чуя вновь вскочил на ноги, хватаясь обожжёнными ладонями за ступени деревянной лестницы, и начал карабкаться вверх, пока горящая лестница не хрустнула под его небольшим весом и не вернула его обратно — в свою могилу. Чуя отполз назад, часто и шумно дыша, и уже даже не пытался звать на помощь ни отца, ни мать. Это всё казалось ужасным кошмарным сном; закрой глаза — и всё закончится, и он окажется в своей постели, а за стеной будут спать отец и мать, и отец будет дышать шумнее, чем обычно, потому что он всегда так спит… — Чуя! Чуя, где ты?! Чуя! От этого голоса угасающее сознание резко взбодрилось. Мальчишка встрепенулся и хотел было крикнуть в ответ, но получилось лишь громко закашляться. Сквозь пелену слёз на глазах Чуя увидел, как откуда-то сверху показалась человеческая фигура, с глухим стуком спрыгнувшая вниз и подхватившая его на руки. Отец явил себя откуда-то извне и, как провидение, спустился к мальчишке, забирая с собой, на свежий воздух и прохладу. Он в один, казалось, прыжок преодолел расстояние от земляного пола до разрушающегося деревянного настила дома, выбравшись наверх, где всё уже полыхало и не было видно ни конца, ни края этому злополучному огню. Чуя содрогался всем телом, кашляя и всё больше с трудом втягивая в себя воздух. Отец крепко прижимал его к себе, тоже кашляя. Чуя рад бы сжать руки на отцовском плече, но ладони горели жаром и кровоточили. С грохотом над их головами обрушилась крыша. Чуя почувствовал, как одним резким толчком его выбросили наружу, из адского пламени в священную прохладу, тёмную и объятую влагой. На грани слуха глухо вскрикнул отец, и мальчишка, упираясь локтями в землю и приподнимаясь, вытирая обожжённым рукавом белой ночной рубашки слезящиеся глаза, увидел наконец, как горящая балка из разрушившейся крыши упала прямо на отца, придавив за ногу к земле. Тот, тяжело дыша и хрипя сквозь зубы, извернулся, садясь на землю прямо в пламени, и руками в длинных кожаных перчатках до локтей упёрся в горящий кусок древесины, освобождая себя из смертельной ловушки. Чуя плохо помнит, как это произошло, но вскоре отец, хромая и подволакивая ногу в обгоревшей штанине, подошёл к нему, поднимая на руки и унося в сторону. За спиной горел их дом: их — его, Чуи, его отца и его матери. Чем дальше мальчишку уносили, тем меньше становилось пляшущее пламя в его голубых глазах. Не в силах расплакаться на иссушённое огнём горло, Чуя упёрся локтями отцу в плечо и обернулся, глядя вперёд, на тёмные верхушки леса и чёрное небо. Там, повиснув в дыме, как тень самой смерти, и взмахивая огромными крыльями, способными накрыть весь их, Чуи с отцом, край — со всем лесом, домишками и прежней догорающей жизнью, улетало прочь, в неизвестную даль, чудовище. Из пасти его, казалось, ещё сыпались искры жидкого пламени, вынуждая верхушки деревьев загораться, а в когтистых его чешуйчатых лапах виднелся человеческий силуэт. Дракон был уже далеко, но Чуе упорно казалось, что он, словно пристально глядя в глаза чудовища, видит, что украденный драконом человек — это его родная мать. Мать, которую мальчишка больше никогда не увидит. По всей деревне выли собаки, и вой этот вплетался в чёрный смог бестелесным и невидимым змеем, сужающим свои кольца над горящей долиной. Его отец, тяжело дыша, рухнул на колени, вытягивая повреждённую ногу в сторону, и крепко прижал сына к себе. Потухшие его тёмные глаза на потемневшем от копоти лице были устремлены в одну точку — на проклятую крылатую тварь, разрушившую его, Огая Мори, жизнь вместе с жизнью его сына. Чуе больше не нужно было плакать: начавшийся дождь мазал по лицу всё сильнее и сильнее, придавливая железными сапогами к земле голодное пламя и являя взору почерневшие остатки их дома. Он видел, как чёрные фигуры местных жителей сбегаются к ним на окраину, слышал, как они кричат и громко разговаривают между собой, наблюдал, как они указывают в их с отцом сторону и бегут к ним, но не понимал ни единого слова. Дождь больно резал по обожжённым ладоням, на которые Чуя перевёл взгляд и смотрел теперь только на них — покрасневшие, кровоточащие и с появляющимися волдырями. Единственное, что крылатая тварь оставила на память о его, Чуи, вероломно похищенной матери. И вместе с болью, с каждой обжигающей каплей дождя, в голове набатом била мысль: «Я отомщу. Я отомщу. Я убью дракона. Я убью его самым жестоким образом… Я отомщу. Мне стоит только проснуться». …И с шумным вздохом Чуя резко поднялся на постели. Прохлада окутала с головой, как ледяное одеяло, и в ушах тревожным звоном билось лишь сердце. Тьма вокруг была подёрнута белёсой пеленой тумана, пробравшегося в дом в раскрытое настежь окно над постелью, и Чуя опустил ноги на деревянный пол, шумно вдыхая через нос. Крепко на секунду сжав пальцы на краю одеяла, парень встал на пол и, толкнув дверь плечом, вышел из дома на крыльцо, спустившись на одну из ступеней и рухнув на неё, вытянув босые ноги в свободных тёмных штанинах по примятой траве. Ветер всколыхнул расстёгнутую рубашку и пробрался, казалось, под самую душу. Глубокий вдох с закрытыми глазами — предутренняя прохлада пробирается в грудь, окутывает рёбра и вынуждает сердце успокоиться. Шумный выдох сквозь зубы — и сердце забилось в обычном своём ходе, прежде чем Чуя упёрся локтем в колено и подпёр ладонью лоб. Он постепенно начал приходить в себя. Утро понемногу занималось, солнце всходило на краю горизонта и расплывалось золотом повреждённого глазного яблока по волнам холодного моря, проткнутого острыми пиками далёких скал; море это породило в сердце своём островок в полудне пути по тихой воде, поросший высокими елями и соснами и обступившийся острыми прибрежными камнями — на нём уже высаживались местные несколько лет назад, но ничего на нём не было, да и опасные Драконьи Скалы были рядом, поэтому заселять его не стали и оставили как есть. Дом, в котором жил Чуя и его отец, заново отстроенный, стоял на том же утёсе, где и десять лет назад, просто несколько в стороне от пепелища, уже зарастающего травой и редкими низкими кустарниками с прогорклыми и мелкими ягодами — ими брезговали даже птицы, и ближе к лесной стене. Если спуститься по пологому утёсу вниз, то в долине будет располагаться остальная деревня; многие из домов уже были брошены, но всё же некоторые строения оставались заселёнными. Чуя оставался самым молодым среди местных жителей, хотя давно мог покинуть эти места и обосноваться в более далёком городе — в столице, к примеру. Но Чуя не покидал своего дома. Одно сильное чувство жило в его душе с самого детства и не позволяло ему распрощаться с этим проклятым утёсом, с которого десять лет назад дракон коварно похитил его мать. Глаза постепенно просыпаются, когда он смотрит на одну из своих рук с отпечатками ночного кошмара: если кисти с тыльной стороны совершенно обыкновенные, то стоит повернуть ладонью вверх — и видно неестественно белые ожоги, расплывшиеся по правой и левой руке. На работоспособность рук и сгибание пальцев затянувшиеся когда-то давно, в детстве, ожоги не повлияли, а вот чувствительность оставалась никакой. Чтобы понять, что Чуя взялся за слишком горячую сталь в кузнице, ему нужно было внимательно следить за реакцией кузнеца и его постояльцев: если у тех полезли на лоб глаза, то Чуя переборщил и ему следует несколько подождать. Так было и с его новым мечом примерно дней десять назад, некогда вынутым из плавильни голыми руками. Мечом, выкованным, чтобы Чуя мог осуществить месть за свою разрушенную когда-то жизнь… И убить дракона. Если ты рождён в отдалённом местечке, не обделённом красотой дикой природы и лёгкостью местных нравов, то будь готов и к местным обычаям, даже если они бывают сродни проклятиям. За отсутствие врагов извне, за красоты, за блага в виде своевременных дождей и тёплого лета с щадящим солнцем, за короткие зимы и земли, полные жажды нового материнства каждую весну, необходимо платить, и порой весьма неожиданно и весьма жестоко. Детям, рождённым здесь, с детства, как страшные сказки о домовых и чудищах под кроватью, рассказывают о Драконе, прилетающем каждые десять лет выбирать себе Невесту, и под выбор его может пасть абсолютно любая женщина — не пощадит ни одну. «Что с этими Невестами случается после?» — спросит озадаченный ребёнок, натянув одеяло до самого носа. «Ещё ни одна не вернулась в отчий дом», — задумчиво ответит опечаленный глубокий старик, рассказывающий внуку эту страшную быль. Дракона этого не победить: чешуя у него что сталь, когти и рога — мечи, крылья — ураганы, способные снести с ног одним взмахом, а в глотке прячется смертоносный огонь, способный испепелить даже тогда, когда Дракону отрубят хвост, крылья и лапы. Несчастную избранницу от него не спрятать: выбрав одну, он найдёт её даже в погребе дома, даже в глубокой чаще, даже в яме и на корабле в середине моря, ведомый звериным чутьём, как охотничья собака, и острым зрением, как орёл или ястреб. Если Дракон узнает, что Невесту его спрятали, он уничтожит поселение дотла, но вытащит избранницу из огня и унесёт с собой. Для чего Дракону Невеста? Никто ещё ни разу не мог спросить — Драконы не разговаривают, а Невесты не возвращаются. Не осталось практически ни одной семьи в округе, в которой росли бы взрослые дочери — все предпочитали покинуть это место, прежде чем пройдёт десятилетие, и вновь со стороны далёких скал явится Тот, кто несёт Пламя, Разорение и Смерть — крылатое чудовище, огнедышащий ящер, дракон, и вновь выберет себу жену, и вновь навсегда заберёт из человеческого мира, унося за грань. На краю скал исчезают драконьи силуэты на следующие десять лет, и впору бы жителям перебраться из страшного местечка в другое, но кто может обещать, что Дракон на своих огромных и сильных крыльях не преодолеет расстояние куда большее, чем преодолевал со Скал? Под взор его падёт другое поселение, или город, или целая столица. Пока жив Дракон, живо и проклятие. Десять лет назад Дракон явился на несколько суток раньше, чем должен был, сжёг дом Накахары Чуи и его отца, Мори Огая, и унёс с собой его, Накахары Чуи, мать — Озаки Коё. Она больше никогда не вернулась, и семилетний Чуя ещё тогда поклялся отомстить, как и его отец. Не прошло более ни дня, чтобы Чуя не тренировался в бою с мечом, и взялся он за его рукоять тогда, когда даже поднять его с земли не мог. Если Дракон будет мёртв, умрёт и его проклятие. Лёгкий утренний ветер дул прямо в лицо. Лес вокруг шептал о чём-то, но Чуя не вслушивался; голову он повернул в сторону только тогда, когда из-за дома послышались шаги — неравномерные, с привычной для Чуиного слуха хромотцой, когда одна нога совершенно здоровая, а вторую хозяин подволакивает, опираясь вместе с ней на трость. Обернувшись, Чуя видит, как из-за угла дома выходит отец: высокий и с волосами цвета воронова крыла, отросшими, убранными в низкий неаккуратный хвост и завязанными лентой на затылке, в старом выцветшем жилете неопределённого тёмного оттенка, белой рубахе и таких же тёмных, как жилет, штанах; под правой штаниной не было видно страшного ожога на обезображенном участке кожи, доставшемуся ему, Мори Огаю, когда тот бросился в пылающий дом вытаскивать малолетнего сына и когда его ногу обезобразила рухнувшая сверху потолочная балка. В тот день, казалось, молодой мужчина постарел на много лет вперёд, и глаза его теперь блестели только тогда, когда в них попадал свет солнца или свечи; под глазами залегли тени, резко очертились скулы и без того худого лица с прямым носом и семидневной щетиной. Говорили, что Чуя, стоило ему начать расти, больше стал походить лицом на отца, если бы только не ярко-рыжий его цвет волос и голубые глаза — материнская порода. По её линии все были светлыми. Сейчас Чуя мог судить об этом только по отцовским словам. — Не рановато ли для прогулок? — Чуя, увидев отца, усмехнулся и вопросом обратил на себя внимание. Мори, ничуть не удивившийся раннему подъёму сына, бросил на него тяжёлый взгляд, вздохнул и подошёл ближе — степенно, стараясь держать спину ровно, хоть и припадал справа на трость. Упёршись спиной в перила крыльца с деревянными балясинами и сложив обе руки на железный набалдашник своей третьей искусственной ноги, Огай заговорил не сразу, смотря на восходящее солнце: — Тебе следовало выспаться сегодня. — Не спится, — Чуя пожал плечами и выпрямился, встав рядом и скрестив на груди руки. — Ты должен набраться сил и не шататься до рассвета где попало, — Мори хмурится, продолжая смотреть вперёд и сжимая пальцы на набалдашнике. — Иначе рискуешь не справиться сегодняшней ночью. — Я? Не справлюсь? — Чуя усмехнулся и взмахнул одной рукой, повернувшись к отцу спиной. — Отец, за кого ты меня держишь? Я этой крылатой твари голыми руками шею сломаю. Мори едва слышно выдохнул носом и взглянул на сына исподлобья. Чуя уже давно не был маленьким семилетним мальчишкой с забинтованными кистями обожжённых рук, потерявшим мать, дом и осмысленность во взгляде, державшимся подле надолго слёгшего отца, потерявшего возможность ходить. Если Мори в тот день постарел, то его сын определённо точно повзрослел. Что-то закаменело в ту ночь в душе маленького мальчика, и взгляд его стал суровым; от детскости на лице его осталась лишь россыпь веснушек. Сейчас перед Мори стоял взрослый и сильный юноша с разливающимся огнём волос по плечам и спине, с крепкими руками и уверенностью в завтрашнем дне. Нос у него был прямой, как у отца, только глаза были точь-в-точь материнскими. Иногда Мори не мог смотреть сыну в лицо, но сегодня нужно было: он не исключал возможности, что… что видит сына в последний раз. Когда семилетний мальчишка, прижимаясь к отцу ночью, сказал, что вырастет и убьёт дракона, Мори, смотря в потолок, ответил, что они отомстят и вернут маму вместе. Когда Чуе было десять и он вовсю норовил стащить отцовский меч из ножен, висящих на стене свежеотстроенного дома, чтобы хотя бы попытаться взмахнуть им, Мори забирал меч и говорил, что Чуя ещё мал и так себе все пальцы на ногах отрежет. Когда Чуе было двенадцать, он уже хорошо владел мечом, и Мори, наблюдающий за его занятиями под его же началом, уже не думал, что слова о том, что его сын действительно убьёт дракона, были лишь детской наивностью. Когда Чуе было пятнадцать и он с яростью мог разрубить мечом практически что угодно, Мори понял, что отговаривать сына от своей цели поздно. Когда Чуя около месяца назад в запале тренировки попал мечом по наковальне и разломил его пополам, Мори понял, что выживет лишь один — либо его сын, либо Дракон. А второе исключается. Совсем скоро Чуе исполнится восемнадцать. Сегодняшней ночью прилетает Дракон, которого Чуя намерен убить собственными руками. Чуе может никогда не исполниться восемнадцать, и Мори, скорее всего, сбросится с этого самого утёса, если увидит, как Дракон убил последнюю частичку его семьи. Но Чуя силён, и Чуя уверен в том, что сможет это сделать, а значит, не должен сомневаться в этом и Мори. Мори сам тренировал своего сына и знает, на что он способен. Если он не может вернуть себе жену… Он хотя бы за неё отомстит. — Когда солнце встанет, сходи до кузнеца, — Мори отнялся от крыльца и развернулся, ставя трость на одну из скрипучих ступеней дома. Чуя, заслышав этот звук, тотчас обернулся и подался вперёд, протягивая руку в намерении удержать отца, если тот покачнётся и не устоит на ступенях, но его старик был крепок и успел выпрямиться ещё до того, как Чуя коснулся его спины ладонью. Увидев, что отец смотрит на него из-за плеча, Накахара поставил руку в бок и усмехнулся. Мори фыркнул и отвернулся к распахнутой двери дома. — Так и хотел сделать. Задержавшись на крыльце, отец явно хотел сказать что-то ещё, но, подумав, только покачал головой и стукнул тростью о крыльцо, переступая здоровой ногой порог и перенося через него калеченую ногу. Чуя, постояв на улице ещё немного и сполоснув лицо в бочке из-под края крыши дома, бесшумно зашёл в светлицу и, надев чёрные кожаные перчатки на свои обожжённые руки, а ноги вдев в высокие сапоги с ремнями, вышел вон, зашагав вниз по склону, к деревне, шурша травой. Солнце играло в ярких рыжих волосах, когда на ходу Чуя завязывал их шнуром из кармана в небрежный хвост на затылке. Деревня просыпалась. Солнце мягко гладило сонные крыши, стряхивало с них дремоту и ерошило солому стогов подле крылец. Во дворах с низкими покосившимися заборами слышался звон цепей — то отряхивались просыпающиеся собаки. Не то чтобы здесь было от кого охранять свои дворы… Но собаки были преимущественно охотничьи, потому могли легко зацепить зверя и уйти в лес на несколько дней, а вернуться взъерошенными, в репейнике и с кровавыми мордами — растерзали тетерева или соболя или подрались между собой. Проще было держать их на привязи, да и… И в случае явления местного проклятия о двух крыльях и огненной пасти собаки чуяли его раньше и поднимали вой. Так было и в ту злополучную ночь. Чуя ненавидел собачий вой. Была бы его воля — перевязал бы всем псам пасти, чтобы не слышать их. Кузница стояла на краю, ближе к реке, протекающей по долине с протока холодного моря, вгрызающегося в далёкий от поселения берег. Сейчас она молча возвышалась над всеми небольшими домиками, и солнце ещё не коснулось её крыши, разбиваясь пятном темноты от дома. Тенью мешала толстая и раскидистая ветвь дерева, растущего прямо у забора, и листва рассекала солнечный свет на сотни золотых пятнышек у порога, не позволяя утру пролиться в тёмный дом. Во дворе стояла большая наковальня, наполовину вошедшая в землю и поросшая травой; именно на ней старший кузнец ковал железо практически для всей деревни. Кузница почти никогда не закрывала своих дверей, и внутри всегда было черно от копоти и душно от жара печей. Во дворе у наковальни, словно закопчённая и вываленная в угле печи, лежала длинная и тонконогая собака с не менее длинным носом, вислыми шёлковыми ушами, грустным взглядом и скромным белым пятнышком-манишкой на груди; кожаный ошейник болтался на тощей шее — пожалуй, единственная собака в деревне, не знавшая привязи. Зайцев в поле и птиц догоняла отлично, трепала и приносила кузнецам в руки, а потом возвращалась под наковальню и спала до следующей охоты. Кличка у пса была такой же длинной и непонятной, как сам этот пёс — что-то на Р. И пёс этот с кличкой на Р поднял голову, взглянул на приближающегося Чую грустными слезящимися глазами, зевнул и стал потягиваться. Молчаливый, длинный и с выпирающими рёбрами — точь-в-точь как сын кузнеца, дремлющий сейчас в доме сидя за столом и сложивший чёрную голову на руки в длинных кузнечных перчатках. Без горящего в печи огня кузнечный дом казался холодным и потухшим. Чуя огляделся по сторонам, но не увидел привычного вокруг оружия, развешенного по стенам, россыпей наконечников стрел на противне и подков, трензелей, удил и других железок для упряжи; их всех забрал старший кузнец несколько дней назад, уехав торговать в ближайший город. Потом юноша перевёл взгляд на младшего кузнеца, и голову его посетила крайне неприятная мысль… Чуя подкрался к столу, за которым тот спал, и резко ударил ладонями по краю. Акутагава Рюноскэ, он же сын кузнеца, он же лучший друг Накахары Чуи на протяжении всего их детства здесь, он же длинноногий, тонкорукий и поджарый, как зайцеловая собака с их двора, тут же подскочил на месте с круглыми от испуга серыми глазами и опрокинулся спиной с лавки на пол. Чуя засмеялся. — С добрым утром! — сквозь смех произнёс юноша, держась одной рукой за живот, а другой утирая слёзы с уголков глаз. — Твою мать! — прохрипел с пола Рюноскэ, медленно поднимаясь на ноги. У местного кузнеца был не только сын — у него и жена была в добром здравии, и даже дочь. Чуя был знаком и с ней, но ровно год назад, стоило Гин начать приближаться к совершеннолетию, хрупкой, тонкорукой и очень похожей на своего старшего брата, кузнец снарядил жену и дочь и отправил в столицу. Рюноскэ, угрюмый, хмурый и нелюдимый, даже болезный, ехать с матерью и сестрой отказался, хотя кузнец настаивал; он остался в доме отца и, не отличившись за всю жизнь физической силой, стал отвечать за ювелирное тонкое дело — резьбу и вытачивание мелких и тонких деталей. Работа его отца всегда была крепкой, но грубой, и Рюноскэ приводил куски железа в произведения искусства: так, например, искусный железный набалдашник трости Чуиного отца в виде чудной и остроухой, остроносой собачьей головы, резные наличники на воротах, подсвечники, напоминающие ветви стальных деревьев, и узоры на лошадиных подковах — всё было его работой. Взгляд у Рюноскэ был настоящий алмаз, и сейчас именно им он сверлил своего старого друга, смеющегося с его падения. Про мать он упомянул не просто так. — А, это ты, — Акутагава отряхнулся и зевнул, прикрыв рот рукой. — Не рано? — Что-то не спится, — Чуя улыбнулся и потянулся руками вверх. — Интересно, с чего бы… Рюноскэ, хмурый и вечно не выспавшийся, в кожаном расстёгнутом жилете, белой рубахе с кружевным платком у воротника и в штанах с широкими штанинами — широкими настолько, что тонкие ноги его почти не были под ними очерчены, — выпрямился, покачался на месте из стороны в сторону, разминаясь, и окинул Чую недовольным взглядом. Чуя был ниже его, но сильнее раза в два так точно; такому бы, как Чуя, впору быть кузнецом, а Рюноскэ жить где-то в столице и оставить сказки о страшных драконах, похищающих людей по одной им неясной традиции, здесь, на далёкой родине, но нет: Чуя, его лучший друг детства, ростом Рюноскэ по плечо, но в груди раздавшийся в два раза шире; Чуя, потерявший десять лет назад мать из-за дракона, готовится к убийству своего заклятого врага, а Рюноскэ, не совсем подходящий кузнецу сын кузнеца, обязан передать Чуе орудие убийства, благодаря которому закончится либо ужасная традиция с драконами, либо… род Огая Мори, старого охотника и старосты деревни. — Я это, чего пришел… — Чуя уже начал было говорить, но Рюноскэ, не дослушав, пересёк дом широкими шагами и скрылся за огромной чёрной печью. — Знаю я, зачем ты пришёл, — Рюноскэ со звуком, когда железо тянут по камню, крепко сжал зубы и рванулся спиной назад, вытаскивая что-то очень тяжелое. С громким стуком это тяжеленное нечто рухнуло на пол, пока сын кузнеца пытался удержать махину на весу и не выронить из рук либо наклониться к полу вместе с ней. — Угх… — Рю, помогу? Чуя не предлагает, Чуя с вопросительной интонацией подходит ближе и берёт в руки то, что Рюноскэ и достал — тяжёлый клеймор с резной рукоятью, который Чуя перехватывает обеими руками и высоко воздевает над головой, вынув его из кузнецовых рук. Клеймор, казалось, разрезал темноту дома, свернувшуюся смогом под крышей, и почти коснулся одной из потолочных балок, сверкнув сталью в солнечном свете, постепенно проникающем сквозь раскрытую дверь. От резкого движения на периферии зрения дёрнулась спящая собака, вскочив на длинные ноги, и резко выросла её не менее длинная тень, достигнувшая порога и растворившаяся в тёмном доме. Рюноскэ, отряхнув руку об руку, отошёл на шаг назад, когда Чуя отнял от рукояти вторую руку и сжал её одной, продолжая держать меч над головой. Парень даже склонил голову к плечу, не отнимая взгляда от оружия, и перекинул его из одной руки в другую, пробуя на вес. Рюноскэ только глаза закатил, скрестив руки на груди, и отошёл обратно к столу, сев на самый край. — Махнуть попробуй. Удобно? — Да я ж тут тебе всё разобью, — Чуя усмехнулся и с размаху опустил меч к полу, крепко сжав зубы и задержав клеймор над полом, чтоб не оставить на дереве зазубрину от удара. — Хотя… — Бить нечего. Пробуй. Несмотря на то, что Акутагава-младший оружия не ковал, толк в ковке он знал и, наверное, мог бы отлить и выковать меч сам, только заняло бы это несколько дней точно, а оружие требовалось уже сегодня. Чуя, взявшись за рукоять, как и положено, обеими руками, медленно опустил и с размаху, вскинув его над головой, прокрутил вокруг себя, словно бил невидимого врага. Следом пошёл удар вниз, в пол, неизбежно всё-таки оставив зазубрину, в сторону, в опорную деревянную колонну, шаг вперёд и с мечом в одной руке — снова удар в воздух, и последний, когда Чуя перехватил рукоять обеими руками и с силой вонзил лезвие в пол. Клинок вошёл в дерево, словно в драконью глотку, и Накахара тяжело дышал, смотря в место удара. Из воинственного состояния его вывели одинокие хлопки в ладоши — то Рюноскэ, закатив глаза, привлёк к себе его внимание. — Молодец. Можно больше не разрушать мой дом. Мне в нём ещё жить. — Ох… Хороший двуручник, хороший, — Чуя, вскинув плечи при вздохе, выпрямился и подтянул меч к себе, взмахнув им в одной руке и закинув не рубящей поверхностью на плечо. — Спасибо твоему отцу! Как всегда, не подвёл. Рюноскэ в ответ лишь хмыкнул, неотрывно смотря на Чую, и тот, поняв, что что-то упустил, неловко осмотрелся, но, не найдя ничего подозрительного, с виноватой улыбкой взглянул на друга вновь. — Что? — Да так, ничего, — Акутагава фыркнул и наморщил нос. — Меч ты похвалил. А как же рукоять, которой отец уже несколько лет как не занимается? — Рукоятка? Чуя вскинул тонкие рыжие брови вверх, прежде чем спустил клеймор с плеча, взял его лезвие во вторую ладонь и разглядел рукоять повнимательнее. Это было не просто топорное и грубо отёсанное древко, это было настоящее искусство в виде мастерски выплавленной и вырезанной из железа головы дракона с раскрытой пастью и видными зубами, начавшей изрыгать пламя в виде самой стали лезвия. При ближайшем рассмотрении у драконьей головы были даже глаза с острым зрачком посредине и рога, уходившие как раз в то место, где Чуе было удобно держаться руками. Каждая чешуйка была очерчена, словно это не выточили руками, а отрезали какой-нибудь змее голову и облили жидкой сталью. Чуя вышел к свету, льющемуся из раскрытой двери, и рассмотрел искусную резную рукоятку поближе, а затем, усмехнувшись, взмахнул мечом в одной руке, всё также не отрывая взгляда от рукояти: — А ты как знал, что вытачивать, да? — Да так, чутьё подсказало, — Рюноскэ махнул рукой, наблюдая, как Чуя проводит пальцами по железному дракону, изрыгающему пламя в виде убийственного лезвия клеймора. Этим лезвием Чуя должен будет убить дракона… И жутко становится от того, что тот замах, что его друг детства сделал в его, кузнеца, доме, ударив лезвием в пол, должен быть решающим для драконьего черепа. — Иначе не стал бы всю ночь трудиться над этим. — Таким грех ящера не завалить, — Накахара усмехнулся и вновь закинул меч себе на плечо. — Спасибо и тебе! — и парень поклонился книзу, свободной рукой махнув в сторону. — Век не забуду. — Брось, — Акутагава подошёл ближе, зевнув и прикрыв рот, и Накахара вышел на улицу. Солнце ярко блеснуло в отражении стали лезвия меча. — Недолог твой век при такой уверенности. — А без такой уверенности я ничего и не смогу, — Накахара улыбнулся, но на этот раз как будто более… напряжённо, словно улыбка эта далась ему несколько тяжелее, чем остальные. Рюноскэ молча кивнул. Чуя, не тратя минуты молчания впустую, замахнулся ещё раз, только на этот раз наотмашь — и гнев его удара познала и земля с травой, и дерево, растущее во дворе. Рюноскэ в мастерстве мечника мало что смыслил, но, как он мог судить по движениям Чуи, они не были брошены на ветер. Господин Мори действительно хорошо натренировал своего сына на единственную в его жизни цель — убить дракона. — Я уже, — Чуя сжал обе руки на рукояти клеймора, — и забыл, — прицелился, — каково это, — замахнулся, — рубить! Затрещало дерево. Рюноскэ, вышедший следом за Чуей, вздрогнул и отскочил назад, когда под его ноги с размаху рухнула толстая ветвь дерева, склонявшаяся прямо во двор и скрывающая тенью угол дома. Собака его подскочила на месте и ощерилась от испуга. Место тотчас озарилось ярким утренним солнцем, и Рюноскэ, щурясь, отшагнул назад, за порог дома. Пёс его с длинной и невыговариваемой кличкой, поджимая хвост между задних лап, подошёл к ветви на земле, тщательно обнюхивая каждый листочек, но, потеряв вскоре интерес, поднял острую голову на длинной шее, чихнул и ушёл в тень кузнечного дома, прямо за ноги своего младшего хозяина. Чуя подвигал плечами, чувствуя, как к мышцам прилила новая сила. Смотря на меч на земле, он тяжело дышал. В голове метались тысячи мыслей, и одна смурнее другой — в них не было ни капли уверенности, на самом деле. Выпрямившись и оглянувшись вокруг, он вдруг увидел, как оставшиеся жители деревни, до этого спавшие, вышли на улицу, и взгляды всех до единого — стариков и взрослых мужиков — были направлены на него. Во взглядах этих читалась надежда… И под этим лучом надежды Чуя впервые почувствовал, как земля под его ногами окончательно содрогнулась. Или это уверенность в душе его пошатнулась и рухнула в пятки? Чуя нервно сглотнул, продолжая держать клеймор у земли обеими руками, только теперь глаза его блуждали по родному краю, по людям, по деревьям, траве и холму, ведущему вверх, к его собственному с отцом дому. Вопреки всему своему желанию отомстить исключительно ради себя и отца, сейчас Накахара понял, что для этих людей и этого оплота спокойствия и зелени он — единственный спаситель. Они думают, что он борется за них… И груз ответственности, до этого маячивший где-то на задворках жизни, а в последний день навалившийся всем весом на плечи, придавил к земле и не позволил пошевелиться ни одному мускулу в ноге, чтобы сделать хотя бы шаг. Отступать теперь было некуда, как и откладывать. Выдохнув, Чуя обернулся на Рюноскэ, и тот, стоя в тени потухшего кузнечного дома, смотрел на своего друга не моргая. Рядом с ним, высоко подняв голову, таким же немигающим взглядом на Чую смотрел его чёрный, словно в копоти, пёс. Сегодняшней ночью Чуя убьёт Дракона либо Дракон убьёт Чую. Третьего не дано. Возвращаясь к себе привычной дорогой, Чуя периодически оглядывался. Люди всё ещё смотрели ему в спину, хотя, казалось бы, уже утро и следует заняться привычной работой. Желая избавиться от такого преследования, парень ускорил шаг, до дома практически добежав и успокоившись только тогда, когда скрылся под тенью деревьев и остановился на их с отцом утёсе. Ветер приятно обдувал лицо и колыхал рыжие пряди, выбившиеся из хвоста. Клеймор, до этого даже не ощущающийся весом, теперь давил к земле, и Чуя разжал руку, бросив его на землю — меч глухо о неё ударился и застыл. Юноша дышал через рот, кося на оружие глаза, и в какой-то момент невольно подумал о том, что с таким же глухим звуком на траву должна рухнуть драконья голова. Вряд ли Чуя, конечно, отрежет эту толстую шею с одного-единственного маху, но, даже если он проткнёт дракону грудь через грудные пластины и вонзит клеймор в сердце, голову чудовищу всё равно следует отрезать — мало ли, вдруг эти чудовища умеют отращивать новые сердца? А голову уж точно не отрастят. Да и надёжнее будет. Губы сломились в нервной улыбке, когда Чуя представил трофейные рога на драконьем черепе в их с отцом доме!.. Мама будет отомщена. Позади послышался скрип крыльца и шорох травы. Чуя, подняв клеймор одной рукой, выпрямившись и обернувшись, увидел, как у дома стоит, опираясь на трость, его отец. Солнце падало на их дом, но участок у крыльца, на котором отец и стоял, оставался в тени. Длинная тень от него самого лишь немного выходила головой за тёмное пятно, и солнце несколько касалось его чёрной головы. Ещё больше виднелись тёмные тени под глазами и они же под скулами острого лица. Стоя с прямой спиной, но немного перекосившись в сторону хромой ноги, он смотрел прямо на сына и не говорил ни слова. Чуя под взглядом отца закинул клеймор на плечо и, постаравшись улыбнуться, подошёл ближе. — Забрал свой двуручник, я гляжу? — негромко произнёс Мори, стоило Чуе оказаться рядом. — Забрал, — в подтверждение своих слов Чуя взялся за рукоять двумя руками и опустил меч на землю, затем поднял, будто в замахе. — Хорошо пойдёт. Я прямо чувствую, как сталь входит в плоть этой крылатой твари и- — Не зазнавайся. Чуя осёкся и взглянул отцу в глаза. Улыбка с его лица сошла. Мори выглядел так же, как и всегда: хмуро и строго, взирая на сына сверху вниз. Чуя привык к тому, что многие, даже лучший друг, смотрят на него именно так, но исключительно из-за того, что Чуя не вышел ростом; на него, пожалуй, только собаки смотрели снизу вверх, да и то, если пёс Акутагавы-кузнеца встанет на задние и упрётся Накахаре в плечи, они будут смотреть друг другу в глаза на одном уровне. Но сейчас Чуя почувствовал себя, как тогда, в детстве, когда отец — большой и взрослый, а он — маленький и беззащитный, несмотря на все прошедшие лета. Чуя вздохнул и посмотрел в сторону, нахмурившись и утерев пальцем нос. Краем зрения он заметил, как Мори протянул к нему руку и положил её сыну на плечо, свободное от меча. — Одежда… Готова. Её принесли, когда ты ходил к кузнецу. — А, — Чуя усмехнулся и встряхнул головой. — Та самая, которая больше на саван похожа? — Это не смешно. — Да ладно тебе, пап. Какая разница, во что меня завернут? — Чуя перехватил отцовскую руку, подержал в своей и отпустил. — Я хоть в одежде, что без неё должен буду дракона убить. Мори переставил трость перед собой и сложил на набалдашник в виде собачьей головы с острыми ушами обе ладони. Тонкие его и сухие губы поджались, а взгляд, казалось, стал ещё строже. Его тень падала на Чую, и солнце играло лишь на лезвии меча. — Ты помнишь, куда нужно бить? — Конечно, — Чуя утёр пальцем нос снова и шмыгнул. Веснушки дёрнулись, словно солнце прыгнуло парню на лицо и отскочило обратно к небу. — Под грудь между грудными пластинами слева, ближе к сердцу. — Или? — Прямо посередине башки, чтоб мозги вышибить. Ну, то есть, в глаз или в пасть. Огай выдохнул носом и не ответил. Он смерил сына взглядом, отказываясь верить, что перед ним уже не маленький напуганный мальчик с обожжёнными руками, а взрослый юноша, легко владеющий двуручником в одной руке и не чувствующий усталости. Накахара словно был с тех самых пор отголоском того страшного пожара, что чуть не унёс его жизнь и жизнь Мори — пожара, который заберёт жизнь Дракона, принёсшего смертоносный огонь. Оставалось верить, что эта искорка пламени не вернётся обратно в горнило. — Отец, всё нормально будет, — Накахара нервно усмехнулся и махнул рукой, отойдя в сторону и зайдя на крыльцо дома. — Меня тренировал ты. Я справлюсь. — Я знаю, что справишься, — глухо отозвался Мори, продолжая стоять к Чуе спиной. — Просто… Чуя остановился, обернувшись на Мори. Тот, раздумывая, что сказать, встряхнул головой и, посмотрев вперёд, в небесно-чистый горизонт и далёкие скалы, расстилающиеся хребтом огромного морского чудовища на краю моря, заговорил: — Спрячешь меч в ножны и завернёшься в белое полотно. Когда Дракон окажется рядом и наклонится к тебе, тогда ты его и убьёшь. — Так и планировал. Чуя ушёл в дом. Он наконец бросил клеймор на кровать и уставился в стену. Этой ночью всё решится.***
Небо пылало алым заревом по краям, над головами будучи уже тёмным-тёмным, как глубина зрачка. Звёзды уже показывались в самой вышине, робко моргали, словно боясь появиться во всей своей красе и спугнуть кого-нибудь своим серебряным светом. В деревне было тихо, лишь ветер шумел в деревьях вокруг и шелестел травой, как дикий и осторожный, невидимый зверь следит за своей жертвой из темноты и подбирается к ней. Солнце расплывалось огненными языками по морской дали, и чем ближе было к берегу, тем чернее казалась вода; в середине её не было заметно того небольшого островка, больше напоминающего глаз морского дна с ресницами-соснами, решившего посмотреть в небо, на воздух и на птиц. Если прольётся кровь — много крови, — никто и не заметит: вода поглотит и кровь, и обжигающее пламя. Чуя глубоко вдохнул, стоя на самом утёсе и смотря вдаль. Глаза привыкли к пейзажу морского хребта далёких скал, и сердце, бьющееся в ушах первое время так, что, казалось, содрогается грудь, понемногу утихло, когда скалы перестали плыть и меняться. Тёмные стрелы морских птиц уже давно не пересекали небо, а глазу не поддавались изменения небесных цветов — настолько долго Чуя не отводил от них взгляд. Жизнь его, весь мир его сузились до одной-единственной точки на горизонте — скал. И каждое малейшее изменение из-за замылившегося глаза уже не обрушивало сердце из груди куда-то вниз, через ноги прямо в землю. Чем больше Чуя смотрел вперёд и ждал врага, тем больше боялся, что в этот день ничего не произойдёт и боялся он зря. Сколько ещё ему нужно ждать? Ветер растрепал белое полотно. Белое, потому что Чую нужно было кровь из носу выдать за невесту. Драконы — они что, сильно вглядываться будут? Это ведь просто большие звери! Пока присмотрятся, пока обнюхают, Чуя уже успеет всё сделать, тем более что невест ещё ни разу не сжигали, как бы они ни сопротивлялись. Что-то там, на скалах, Драконы с ними делали… Но что? Сжигали, но уже там? Съедали живьём? Заточали в клетки из рёбер своих погибших предков, как домашних животных? Чуя вновь задумывается о том, что никто ещё за всё это время не плавал к ужасным Драконьим Скалам. Оно и понятно — все боялись спровоцировать Дракона на внезапную атаку и погибнуть самим. Да и плыть туда — несколько дней пути. Накахара огладил сквозь белые толстые складки полотна меч на поясе и побольше накинул капюшон на голову, чтобы скрыть лицо. Всего одно уверенное движение — и ужасное чудовище будет повержено. Всего одно… Но каких усилий оно будет стоить! Ветер всколыхнул полотно снова и ударил им Чую по лицу. Чуя, сосредоточенный на скалах, сжал зубы и нервно убрал мешающую ткань с глаз. Ветер сделал это снова, и Чуя с пущей злостью рванул свой саван вниз. До него не сразу дошло, что ветер поднялся, а прислушавшись, он понял, что птицы, даже вечерние и ночные, вокруг смолкли. Вкруг Чуи гулял лишь шумный воздух, а под ногами его далеко внизу волновалось море. Из деревни, на берегу которой собрались практически все жители и куда спустился и отец, чтобы, если что-то случится, сразу броситься в воду, послышался собачий вой. От неожиданного звука Чуя обернулся раньше, чем понял, почему именно звери у подножия долины беснуются. И он вскинул наконец голову, обратив застывший взгляд обратно к скалам. Недалеко от них, отделяясь рваной чёрной тенью, словно взмыл вверх один из острых наконечников хребтов и, расправив крылья-парусы, чёрные, как сама смерть и всё, что было после неё, зависло в воздухе нечто. Сердце оборвалось, а ноги онемели, вросли в траву и землю под ними. Мир вокруг на мгновение умер и сузился на одной лишь точке, замершей на месте. Чуя бесшумно вдохнул и бесшумно выдохнул, не слыша ударов собственного сердца — оттуда, с кровавого горизонта, приближалось то, чего он ждал целых десять лет и готовился к нему. Именно сейчас Чуя понял, что никогда к такому нельзя быть готовым. Воспоминаниями пронеслись обрывки о пожаре и огне со всех сторон, пока мир вокруг молчал. Если кажется, что смерч стоит на месте, значит, он неминуемо к вам приближается. Также казалось и Чуе, когда мгновения он был уверен, что чёрная точка — обман зрения, отделившийся от скал и слившийся с темнотой. Но раздался хлопок. Далёкий, одновременный с движением огромных крыльев, соединившихся под их рогатым хозяином, взметнувших его ещё выше, оттолкнувших его от воздуха ещё ближе. И вместе с этими хлопками к Чуе стали возвращаться звуки — ударов сердца, шума ветра, взволнованного моря и душераздирающего собачьего воя откуда-то из-за спины. Никогда ещё Чуя не чувствовал себя таким одиноким и уязвимым, как сейчас на утёсе среди огромной и пустой ночи, когда именно к нему, такому яркому пятну среди всей этой темноты, приближался Дракон! Он, пряча руки под полотном, крепко сжал обе на рукояти клеймора, желая не то унять дрожь, не то передать дрожь своему оружию. Приближаясь, ящер извился большой воздушной змеёй, наклонив голову на длинной шее, сложив крылья к телу и нырнув куда-то вниз, под утёс, словно в море. Чуя успел заметить, как вместо шипов вдоль его хребта взметнулась тёмного цвета грива, кистью развевающаяся на длинном хвосте, последним исчезнувшим под зелёным обрывом. Вновь воцарилась тишина, и Чуя на долю секунды подумал, что ему это всё показалось и Дракон вовсе не стремился к нему. Он даже сделал шаг вперёд в нерешительности, как вдруг резкий порыв ветра заставил его отшатнуться назад; он еле устоял на ногах, прикрывая рукой лицо — то чудовище взмыло аккурат по кромке утёса и, взмахнув мощными крыльями, коснулось края земли сначала задними лапами, а затем и встав на передние, будто гарцующий жеребец. Крылья элегантно сложились запястьем к плечевому суставу на длинных плече и предплечье и прижались к телу. Всё стихло, и Чуя смог наконец поднять голову. Дракон, высоко подняв свою, смотрел прямо на Чую. Суженные его змеиные зрачки внимательно изучали предложенную человеческим народом невесту, и время пошло на убыль. Чудовище было вовсе не таким, каким Чуя его запомнил из детства — чёрным, огромным и ревущим; это чудовище было светлого окраса, как песчаный берег у реки, и пластины на груди его были цвета обыкновенной человеческой кости, если даже не сказать, что бледной кожи. Киль на груди выпирал, как у голодающей хищной птицы, и чешуя, словно кольчуга, плотно облепляла каждый дюйм драконьего тела. Тёмно-бурая грива, не то скрывающая острые шипы на хребте, не то вовсе их заменяющая, пышными вихрами легла на голову зверя между длинных и острых рогов серого цвета, свисала с длинной шеи, шла вдоль спины и заканчивалась на хвосте, упавшим за драконом, как огромная убитая змея, лишь кончик его подрагивал с пышной кистью; странно, но Чуя предполагал, что драконы должны быть острыми и что хотя бы на хвосте будет что-то вроде лезвия или острого шипа… Лапы у Дракона были длинными, и, несмотря на то, что Драконы и так высокие, этот казался долговязым и поджарым. Брюхо его будто липло к рёбрам, а чтобы обхватить его шею, понадобится три Чуиных руки. Тень Дракона падала на Чую, и Чуя, смотря вверх с приоткрытым ртом, случайно заметил, как дёрнулось одно из тонких ушей, расположенных аккурат под острыми рогами. Дракон, до этого стоявший в одной позе, слегка склонил голову, а потом резко опустил её. Чуя вздрогнул и потерял равновесие, рухнув на траву. Открыв глаза, он увидел, что глаза Дракона находятся прямо перед ним. Ящер смотрел не в лицо — в душу, и в глазах его растекался янтарь. Длинную морду украшал такого же цвета, как рога, один небольшой шип, а по углам нижней челюсти и острой морды соответственно красовались ещё два побольше — единственная острота, что Чуя заметил на этом чудовище. К юноше словно наклонилось ожившее дерево — не самое высокое, но и явно уже не молодое. Дракон, если бы хотел, мог достать головой до крыши их с отцом дома, но Дракон предпочитал рассматривать невесту. Он шевельнул ноздрями, издав какой-то неясный гортанный звук, и из ноздрей Чуе в лицо тотчас ударил белый обжигающий пар. Дракон вновь наклонил голову вправо, влево, а затем, сделав шаг вперёд, протянул голову на длинной шее назад, за спину Чуи, словно желая осмотреть его со всех сторон и взять в кольцо, как огромная змея. Оцепенение в этот момент с Чуи спало. Время кончилось. Рука, державшая до этого клеймор, сжала рукоять до хруста пальцев, и юноша, в одно движение подобравшись и встав, рванул оружие наружу. От резкого движения спали белые одежды, и Чуя в один точный взмах, разворачиваясь, прицелился Дракону в глаз. Он не учёл, что белый саван из-за ветра попадёт Дракону прямо на голову и, зацепившись за рога и шип на носу, закроет ящеру весь обзор. Дракон вздрогнул и рванулся головой в сторону. Чуя попал мечом по его морде, но промахнулся, содрав несколько чешуек, рассыпавшихся по земле костяными монетами, и оставив лишь кровавый порез. Время замерло. Чудовище заревело, и… да простят Чую все боги этого мира, но громче и страшнее звука Чуя не слышал. Дракон распахнул пасть, взмахивая головой, и взметнулась вверх его бурая грива, когда он вскинул кверху свою длинную змеиную шею. Чуя же бросился к нему под лапы, не видя, как за его спиной обнажился ряд острых зубов и длинный змеиный язык, корень которого стремительно рыжел, желтел и вскоре побелел от зарождающегося в груди Дракона пламени. Схватившись за рукоять меча двумя руками, Чуя с размаху воткнул остриё между пластин, но кожа Дракона оказалась куда плотнее, чем юноша рассчитывал — алая кровь брызнула, ящер взревел, но замертво не повалился, даже больше — махнул лапой, с силой отбрасывая Чую к самому краю утёса. Парень стукнулся спиной о землю, издав задушенный вскрик, прокатился от удара дальше по траве и сорвался вниз — только и успел сверкнуть меч в свете кровавой полосы позднего заката. Чуя даже не успел распрощаться с жизнью, как что-то подхватило его из падения и подняло в воздух. Небо и море поменялись местами, и парню понадобилось несколько мгновений, чтобы понять, что Дракон взмахнул крыльями и успел схватить невесту в свои лапы. Белое полотно, зацепившись за один из его рогов, развевалось по небу, как парус, а кровь растекалась с раны на груди и нижней челюсти, чуть приоткрытой от тяжелого дыхания. Тогда Чуя понял, что его, как и всех несчастных невест до этого, уносят с собой, и, взмахнув клеймором, что оставался в руках, с силой ударил лезвием по одной из лап. Решение было глупое — сталь отскочила от чешуи, не слишком навредив Дракону. Но Чуя сдаваться не стал, с бешено колотящимся сердцем схватил клеймор за рукоять обеими руками и, размахнувшись, воткнул его дракону прямо в лапу. Дракон вздрогнул, издал гортанный рык и разжал когтистые пальцы. Бескрайнее море готово было поглотить юношу снова, но теперь Чуя крепко вцепился в Дракона, раскачался на его лапе и, обхватив тощее предплечье ногами, взобрался на драконово плечо и схватил рукой Дракона за гриву на спине. Дракон извивался и, вдруг сложив крылья, начал падать вниз в надежде сбросить строптивую невесту, претендующую стать его убийцей, но Чую лишь подбросило вверх — рук он не разжал. Чешуя сквозь штаны царапала кожу ног. Дракон описал сальто в воздухе, расправив крылья только у самой воды, и стал стремительно набирать высоту, вытянувшись в черноту неба стрелой. Крылья громко хлопали, но Чую это уже не пугало: он перебирал руками, карабкаясь по гриве Дракона вверх, к самой его голове, желая воткнуть наконец меч в его глазницу — и будь что будет. Чтобы зверь издал свой последний рёв и упал в воду! Чуя выплывет, Чуя сможет, главное — не оказаться на Драконьих Скалах. Но Дракон затрясся в попытке сбросить своего охотника. Пламя из его пасти сияло и било длинным столпом, повторяя движения ящера, но Чую не задевало. Дракон извивался, как пойманная за хвост змея, окутывал самого себя искрами пламени — солнцем среди тьмы, и крылья его беспорядочно хлопали то за спиной, то над самым ухом. Юношу, зажмурившегося от переполняющих чувств и чьи яркие волосы, развевающиеся на ветру, сливались по цвету с пламенем из глотки чудовища, кидало из стороны в сторону — он с глухим звуком ударился спиной о левое драконье плечо, следом — о правое, и каждый безумный удар грозил скинуть в бездонный морской зев, но руки словно налились сталью и не отпускали ни оружия, ни драконьей гривы. Ветер сушил глаза, смотреть вокруг было невозможно. Над головой было то небо, то бушующие тёмные волны. Чуя взмахнул мечом, когда голова Дракона оказалась близко. Но что-то не дало клеймору опуститься прямо на драконий череп. Чуя в удивлении обернулся: лезвие, как оказалось, впилось в мембрану крыла аккурат между тонкими пальцами, и, когда Дракон вновь попытался уйти в пике и двинул крыльями, пламя резко угасло, после чего раздался его душераздирающий, на грани высоких истеричных нот, рёв — и меч разорвал тонкую кожу, выскользнув из рук и скрывшись в небесной тьме. Ветер прошёл между пальцев Чуи, когда он понял, что оружие навеки потеряно. На мгновение Дракон вскинул голову, и взгляды его янтарных змеиных глаз и голубых человеческих Чуи пересеклись. А потом мир вокруг зашумел. Буря затрепала окровавленные края мембраны, как рваную тряпку, и Дракона накренило в сторону повреждённого паруса. Его крутило в разные стороны, когда он махал вторым крылом, целым, но повреждённое больше не могло удержать ящера в воздухе — и стремительная высота начала также стремительно убывать. Чуя, чувствуя, что вот-вот сорвётся и что дыхание его перехватывает, вцепился рукой не то в гриву Дракона, не то в его рог, но вздоха сделать он больше не смог — они падали, и падали так быстро, что, казалось, никто и не заметит этого, даже если наблюдал с далёкого берега с самого начала. Их видел лишь тёмный островок среди моря, покрытый соснами и елями. Заскрипев сломанными стволами, Дракон рухнул с огромной высоты, и от удара его о землю Чую подбросило и отшвырнуло в сторону. Прокатившись по холодной траве кубарем, Накахара упал на грудь, попытался приподняться на руках, но тотчас потерял силы и повстречался с окружающей темнотой. Слух его ещё, казалось, улавливал треск деревьев, но после него осталась лишь оглушительная тишина.***
Тьма была густая и липкая, как болотный зев. Она медленно утягивала на дно, держала цепкими змеиными хвостами и обвивала, норовя поглотить насовсем. Там, наверху, была такая же тьма, только холодная и влажная, а вокруг смыкались склизкие чёрные берега. Сознание лежало в болоте, как выброшенная на берег рыба — уже не била хвостом по грязи в попытке вернуться в воду, но ещё была жива и молча и вяло хватала иссушённым ртом воздух. И в темноте этой что-то было… Что-то подбиралось извне, что-то опасное и неизведанное, как будто не голодное, но враждебное. Звери убивают в попытке защититься или прокормиться, а то, что приближалось, хотело убить просто так — просто потому что могло. Тьма была всё такой же окутывающей и удушающей, но где-то там, наверху, как будто на мгновение темнота ушла и появилось два жёлтых фонаря. Они то приближались, то отдалялись, покружив вокруг потухающего сознания, а потом ярко сверкнули, и раздался шорох. И Чуя сделал глубокий вдох, раскрывая глаза. Его словно вырвало из тьмы. Перед лицом легко шелестела тёмно-зелёная трава под порывами лёгкого ветерка, а тело вовсе не ощущалось. Вокруг было светлее, чем ночью, но темнее, чем ярким днём, и глаза невольно скосились кверху — небо, расчерченное еловыми лапами и острыми верхушками сосен, было серым и печальным. При движении рукой к груди и спине тут же неприятно и влажно прилипла рубашка, пропитавшаяся не то потом, не то водой, не то кровью… И резко стало холодно. Но холодно было не так невыносимо, как тяжело пошевелить хотя бы мускулом. Тело ломило. По нему словно действительно дракон потоптался… Или даже упал сверху, а уже потом откатился куда-то в сторону. Чуя лежал и смотрел, как шелестит перед его глазами тёмно-изумрудная трава и как стекают по каждому стебельку капли росы. Он дышал, как ни странно. Всё было вполне реальным, а значит, он не умер и, кажется, находится где-то в лесу. Память начинала понемногу работать… В лесу? Откуда ему оказаться посреди травы и деревьев? В голове промелькнули образы, как Чуя собирался сражаться с Драконом, а в итоге едва ли не в обнимку с чудовищем стремительно упал куда-то вниз, после того как Дракон потерял управление над одним из своих крыльев, а потом отцепился от него, а потом ударился, а потом — упал, и всё — темнота. Сейчас же было более-менее светло. Стоило только собрать картину произошедшего воедино, парень резко упёрся руками в землю и вскочил, делая ещё один глубокий вдох, стоя на земле на колене и шумно дыша через рот. То, что у него может быть что-то сломано и это сломанное от такого резкого движения легко даст о себе знать потоком боли через всё тело, пришло в голову уже потом, но боли не было. Влажные волосы прилипли к лицу и лезли к губам, пока Чуя ошарашенно осматривался по сторонам и понемногу понимал, как сюда попал и где действительно находится. Он… Он на острове. Том самом, брошенном и никому не нужном, посреди шумного моря. А ещё на этот остров упал огромный и огнедышащий ящер, который, судя по всему, если не издох после падения и сломанной — а вдруг?! — шеи, то с повреждённым крылом рыщет в округе и ищет своего обидчика. Чёрт его дери! Чуя замер, хватаясь ладонью за грудь и не понимая, к чему прислушивается больше — к сердцебиению, к своим ощущениям, не сломал ли себе чего при падении, или к звукам, его окружающим. Если Дракон застанет его в таком состоянии, он ему легко зубами позвоночник переломит, не говоря уж о том, что сожжёт или растопчет! Но лес вокруг лишь тихонько нашёптывал: никаких грузных шагов, никакого рёва и хруста веток. Убедившись, что сейчас Чуя действительно один, он медленно поднялся на ноги, чувствуя лишь боль в ушибленном плече, и, положив на него вторую руку, взглянул впереди себя. Дракон уже пытался убить его в детстве — не вышло. Если Дракон хотел это сделать ещё раз, то у него снова не вышло. Накахара действительно родился в рубашке! Порванной на левом предплечье и грязной, но в остальном целой. Что-то в этом пейзаже леса было тревожным, не таким, каким должно было быть, и Чуя, сглотнув на пересохшее горло, шатаясь, пошёл прочь. Но что? Пока парень сообразить не мог хотя бы потому, что был на этом забытом всеми клочке земли впервые, ещё и после таких событий. На одну из ног он иронично прихрамывал, как и его отец после столкновения с драконом, но это была временная боль — так, от удара о землю. В конце концов, парень буквально упал с неба и каким-то чудом не разбился. Низкие лапы елей норовили поцарапать лицо и ткнуть в глаз. Он шёл, не зная куда, и, когда под ногами что-то хлюпнуло, тут же перестал думать о том, что его беспокоит, замер и посмотрел вниз. Это тёк ручей. Спасительный, чёрт возьми, ручей! Чуя, щурясь от боли в колене, припал к нему и ладонями, не снимая перчаток, набрал воды, жадно стараясь напиться вдоволь, словно не пил последние несколько дней. Он не понял даже поначалу, почему вода не солёная… море же вокруг? Но вода была чистой — обыкновенный ключ, бьющий из-под земли. Тогда этой же водой он умыл лицо, несмотря на неприятную прохладу и влажную одежду. Отирая ладонью шею, чувствуя, как спина покрывается мурашками сверху донизу, проходясь взглядом уже более спокойно, даже скептично, по лесу вокруг и встряхнувшись, вдруг Чуя резко понял, что было не так. Через еловые лапы и стволы деревьев, некоторые даже перекошенные в стороны, виднелась огромная и взрытая, глубокая полоса чёрной земли, поломавшая мелкие деревья, ветви и тянущаяся куда-то вглубь острова, словно здесь протащили что-то очень тяжёлое и большое; Чуя перемахнул через ручей, оказался прямо перед комьями земли, оставшимися от рытвины, и проследил взглядом по ней дальше — полоса падения уходила ниже, в небольшую долину, напоминавшую котлован, обступленный деревьями по краям и позволивший низине вырастить траву и кусты, и заканчивалась в самой середине долины широкой, но неглубокой ямой, где и лежал, очевидно, некогда Дракон. Самого же Дракона видно не было — похоже, очнулся и куда-то уковылял, хоть следов и не было заметно. А если и уковылял, а трупа его нигде нет, значит, либо Дракон уплыл к своим Скалам на своих четырёх, либо… Либо Чуя оказался на необитаемом проклятом острове с огнедышащим чудовищем, обозлённым на жалкого человека, один на один, и после осознания этого холодно стало не от влажной рубашки, а от страха. Если бы Дракон лежал сейчас здесь, ослабленный и раненый, Накахара бы чисто на силе своей злости и безвыходного положения постарался пришибить его каким-нибудь камнем и забить им же до смерти. Да хоть древесной ветвью проткнуть глаз и пробить насквозь голову! Но Дракон исчез. Чуя, крепко сжав зубы, чтобы не реагировать на тянущую боль в плече и колене, спрыгнул сверху, с насыпи и комьев земли, прямо в полосу падения и рыхлую землю, устремившись неловкими широкими шагами вниз, до пустующей сердцевины. Пока он шёл, ветви над головой расступились, и стало светлее — серое небо хмурилось в холодной вышине. Он растерянно огляделся вокруг. В этом ядре падения огромной туши Чуя чувствовал себя чертовски маленьким, и это его даже немного разозлило. Он мог убить, легко убить эту летающую дрянь, стоило только поднапрячься! А теперь он застрял непонятно где с этой самой летающей дрянью, точащей на него зуб, наверняка заставив отца думать, что погиб, безо всякой возможности выбраться отсюда, пока сам не смастерит хотя бы плот. Чудесно! — Блядь, я убью его! — сквозь зубы, не стесняясь в выражениях, прошипел Чуя, не боясь, что его кто-то услышит и посчитает сумасшедшим. — Убью, как только найду! Придушу! Пришибу прямо вот этим… этой… — Чуя огляделся в поиске хоть чего-нибудь, но в поле зрения попадали только сломанные ветки и маленькие камни — не очень подходящее орудие убийства. — Гр-рх! Да руками собственными пасть ему разорву, только попадётся пусть! Сейчас только найду, куда уполз, и сразу его ка-ак… Но договорить Чуя не сумел. В какую бы сторону от ямы он ни пошёл, нигде следов дракона не видел. Ни примятой травы, ни отпечатков на земле — ничего! Казалось бы, как можно потерять огромную огнедышащую тварь среди пустой долины, где обычной собаке не спрятаться? А дракон смог. Это ещё больше разозлило Чую, вынудив позабыть о боли в колене и плече. Ну не могла же зверюга таких размеров не оставить ни одной зацепки? Не взлетел же он с нерабочим крылом! Это как плыть на корабле с рваным парусом — закрутит только, а причалишь куда-нибудь лишь волею волн. Чуя уже был готов начать раздвигать руками траву и всматриваться в саму землю, как вдруг на голову что-то закапало. Парень даже не сразу сообразил, что произошло, выпрямившись и задрав голову к небу. Пасмурное небо с утра было неспроста, и сейчас оно, опечалившись окончательно, решило оплакать падение своего небесного создания и выплакать всю свою душу на несчастный маленький остров, словно для этого бы только и созданный. Если маленький дождик ничего бы не испортил, то жуткий ливень, ставший заливаться за шиворот и без того рваной рубашки, залепляющий глаза и морозящий, вынудил Чую, прикрывающего голову руками, побежать с травяного котлована вон, под деревья, в поисках хоть какого-нибудь укрытия. Размякшая почва чавкала под каблуками сапог, проваливалась под каждым шагом, и Чуе стоило больших усилий сохранить равновесие и не упасть; один раз его спасло дерево, удачно подвернувшееся под плечо и грудь, о которое он и опёрся, поскользнувшись на луже. Выругавшись и пытаясь разглядеть сквозь стену ливня хоть что-то впереди, он вдруг обнаружил нечто темнеющее неподалёку отсюда — тёмное пятно среди изумрудной и неприветливой зелени и бурой земли. Чуя не был уверен, что ему просто не кажется, но он пошёл прямо на эту черноту — и был прав: в большой земляной насыпи, во всём этом неровном и скалистом острове, виднелся вход в пещеру. Или это просто когда-то что-то обвалилось и образовало этот проход? Чуе было неважно, Чуе была главной крыша над головой и хоть какая-то защита от пронизывающего холода, потому он поспешил прямиком к логову и вскоре оказался в спасительной и сухой тьме. Этой тьме он был рад, когда с выдохом опёрся рукой о шершавую поверхность стены и прикрыл глаза. Вода капала под ноги прямо с него: с мокрой рубашки, прилипшей к телу, со штанов, с которых всё стекло в сапоги, с волос и лица. Ливень бушевал за спиной, и мелкие капли ещё достигали Чуи, поэтому он, недовольно рыкнув, отошёл вглубь, с опаской вглядываясь вперёд. Чем дальше он заходил, чем тише становился ливень и тем громче становилось эхо. Чертыхнувшись, Чуя остановился, обернувшись назад: свет оставался лишь на входе, а дальше расстилалась тьма и раскатывалось эхо, и если пещера не уходила под самый низ острова, то точно пересекала его половину до другого конца. Чуя только нервно сглотнул. Идти в темноту было ещё страшнее, чем сражаться с Драконом, потому что Дракон — вот он, ты его видишь, как и его слабые места, а в темноте только чёрт знает, что творится и что прячется. — Тут есть кто-нибудь? Хозяева-а? — наудачу хриплым голосом бросил он во тьму, замерев и даже задержав дыхание. Голос его прокатился в глубину, но ответа не нашёл — из темноты не сорвались стаи летучих мышей, никто не заскрёбся и не сверкнул глазами. — Точно никого нет? Зверя какого? — эхо пролетело вглубь снова, и Чуя уже не боялся дышать. — Че-ло-ве-ка? — на поверку повторил он по слогам, чуть повысив голос и повернувшись ко тьме ухом. — Ну… Кхм, — он откашлялся в кулак и выпрямился, говоря уже больше себе под нос: — Если бы тут была крылатая образина, она бы уже, наверное, здесь всё сожгла, так что, надеюсь, здесь никто не против, если я отдохну ночку, верно? Пока не найду способа выбраться. Ответа ни звуком, ни шумом не было. Чуя ожидал спугнуть каких-нибудь маленьких зверьков или крылатых мышей своим голосом, но пещера оставалась безмолвной, потому, потянувшись руками вверх, он пошёл дальше. Всё-таки до того места, где он стоял, ещё достигал ветер, а отдохнуть и согреться хотелось где-нибудь в тепле. Про тепло Чуя не просто так подумал, ведь — действительно! — чем дальше он шёл, тем больше становилось как будто теплее. Вулкана или какой другой извергающей огонь штуки на острове точно не было, но промёрзшему до костей юноше хотелось остановиться у какой-нибудь наиболее тёплой стены и согреться. Мало ли, может, под островом воды горячие? Но, стоило Чуе оказаться на развилке и свернуть туда, где было теплее всего, нога вдруг хлюпнула в чём-то влажном, и Чуя остановился, глянув вниз. В темноте он видел лишь, как что-то блестело, и, если это источник чистой воды, было бы просто прекрасно, потому парень наклонился и рукой провёл по тонкому ручейку, поднося пальцы почти к самым глазам. Жидкость была тёмной. Это не было водой — это было кровью. И вместе с осознанием этого он остолбенел, не в силах сдвинуться с места. Он перестал чувствовать холод, манящее тепло, страх, злость и всё на свете. Он услышал тихое шипение впереди и устремил туда взгляд, чувствуя, как от испуга немеют пальцы. Он увидел сгорбленную фигурку человека, сидящего к нему спиной в одном из тупиковых пещерных проходов. И человек этот был жив, ведь двинулся и вжал голову в плечи, стоило Чуе подойти слишком близко, перед тем как увидеть незнакомца. Незнакомец замолчал, не издав более ни звука. В темноте Чуя, конечно, видел плохо, но, привыкнув к ней, смог с ужасом разглядеть, что незнакомец сидел, прижав колени к груди и обхватив их руками, а ещё был, кажется, достаточно высоким, раз сидя доставал головой Чуе почти до самых локтей. Одежда на человеке была, но тоже какая-то рваная. От неправдоподобности происходящего Чую окатило волной холодного страха, взгляд остекленел, а сердце пропустило удар. Хотелось тихо и молча, не издавая ни звука, отойти назад, а потом, пройдя достаточное расстояние, броситься из этой пещеры наутёк. Мало ли, вдруг это какой-нибудь изгой, давным-давно оказавшийся здесь и потерявший рассудок? Однако желание Чуи опередил не слышимый им доселе голос: — Убирайс-ся отс-сюда, — шелестело в темноте, словно бы говорила змея, подражая самому обыкновенному мужскому голосу. Чуя нервно сглотнул. Он уже было поддался порыву бежать назад, но вдруг голову пронзила мысль… А вдруг Чуя — не первый, кого унёс Дракон и кто выжил после этого?! И от этой мысли Чуя резко оживился. — Я… Я могу помочь, — заговорил Накахара в ответ, на всякий случай отступив на несколько шагов назад, но, понимая, как странно звучит в разговоре с покамест неведомым человеком, поспешил добавить всего и побольше: — Ты тоже пострадал от летучей твари? Тут кровь, да и… — Проч-ш-ш-ь, — прошипели в ответ тем же голосом, и фигурка в тупике, из которого исходил неясный жар, сжалась ещё больше, не желая поворачиваться к Чуе. «Хреново он разговаривает, — пронеслось в мокрой рыжей голове. — Из-за ящерицы пострадал? Возможно. Мне ещё повезло, значит, что я просто упал и ничего не сломал… — фигура более не двигалась, и Чуя выпрямился. — Интересно, сколько он здесь? Не помню, чтобы за эти десять лет Дракон появлялся на горизонте. Значит, он не отсюда… Драконы что, летают в другие земли? Вот ведь… крылья им пообрывать, сволочам… Моя ящерица, наверное, сюда раненой приползла, а он тут сидел, вот и кровит. Вместе бы нам было легче убраться отсюда… Да и мне не так одиноко будет». Мысль мелькала одна за другой, накладываясь второй на третью, и не прошло и мгновения, как Накахара решил не отступать, больше не чувствуя, как болезненно колотится сердце в груди: — Это не благодаря ему ты тут оказался? — Чуя, не встретив ничего в ответ, осмелел и сделал шаг ближе. — Ты не видел тут Дракона случаем? Просто где он упал — я нашёл, а куда делся — в толк не возьму. Ну не исчезла же эта гигантская собака просто так? Нас двое, а эта ящерица ранена. Мы его приложить можем вместе — и подохнет пусть наконец уже. Как считаешь? Говорил Чуя порой на опережение собственных мыслей, ведь приободрённый настрой вдруг сбился одной догадкой: «Если раненая тварь сюда приползла и он с ней столкнулся, то как после встречи с ней он выжил?» — Убирайс-ся прочь! — рявкнул вдруг незнакомец и дёрнулся, повернувшись через острое плечо к Чуе лицом. И сердце Чуи вновь болезненно ударилось в грудь и рухнуло в пятки. Под пещерой не было никаких горячих источников — жар исходил от незнакомца, да и разговаривал чужак странно не из-за травмы. Чуя, оглушённый всеми произошедшими событиями, не сразу сообразил, что кровь на существе была не из-за столкновения с драконом. Эта кровь на существе была из-за столкновения с самим Чуей. Незнакомец теперь не был совсем незнакомым, ведь Чуя увидел, как ярко сверкнули его ярко-жёлтые, нечеловеческие, змеиные с узким зрачком глаза. И как он не догадался сразу?!.. Да где уж о таком догадаться! Ведь такие полукровные твари на каждом шагу встречаются! Ладно, когда волк с собакой, но… Дракон и человек?! Пещера засветилась — Чуя зажмурился, отступив на несколько шагов назад. Это не обрушился потолок или резко загорелись молчаливые до этого светляки, нет — то начала разгораться грудь незнакомца, свечением переходя по шее и горлу ко рту, очерчивая под рваной рубахой края грудных пластин и мелкую чешую. Чужак раскрыл свой рот, такой неестественный для человека, с челюстями, раскрывающимися сильно шире человеческих губ, и больше похожий на змеиную пасть, и Чуя, увидев острые звериные клыки сверху и снизу и ярко подсвеченный жёлто-рыжим пламенем из глотки язык, раздвоенный на конце, не стал ждать, что же произойдёт дальше — он рванул назад, в лес, в ливень и пасмурное небо. За спиной стало жарко, и, кажется, на рубашку сзади попали горячие искры, когда пламя, изрыгаемое страшной тварью, ударилось в стены пещеры и превратило каменные коридоры в смертельную ловушку с раскалённой лавой. Остановился Чуя только тогда, когда пересёк на одном дыхании всю долину и упёрся спиной в дерево, чувствуя, что больше не сможет сделать ни шага. Чуя сам вчерашней ночью ранил этого чужака — в лицо, в лапу и в крыло. Несмотря на то, что незнакомец ужасающей наружности был перед ним явно человеком, а дрался Чуя вчера с Драконом, Чуя мгновенно понял, кто перед ним, стоило взглядам голубых и золотых глаз пересечься. Сейчас, когда он тяжело дышал под блаженным дождём и обдумывал, что произошло и что он только что сейчас увидел, он никак не мог понять…Как это может быть человеком? Как? Это невозможно. Оно ещё вчера было летучей огнедышащей тварью!