Red lights

      Найти своего соулмейта обычно означает обрести счастье и душевный покой. По крайней мере, так говорили взрослые, об этом твердили книги и фильмы. Знать, что у тебя есть родственная душа — это величайшее благо, потому что это означало, что ты в мире не одинок. Есть тот, кто поймёт тебя и примет при любом раскладе.       Когда Хёнджин обнаружил, что у него есть соулмейт, ему захотелось выйти в окно. Его ровесники знакомились со своими родственными душами через милые записки и рисунки на коже.       Хван Хёнджин же обнаружил на себе множество засосов и укусов, больше похожих на кровоподтёки. Они чесались, они болели, и это означало одно — его соулмейту плевать, он развлекается с другими, совершенно не обращая внимания на то, что может кого-то обидеть своими действиями.       Засосы пришлось скрывать тональником, потому что один только их вид разжигал в Хёнджине жгучий гнев. А ещё потому, что все знали — Хван Хёнджин ждёт своего соулмейта, он не смотрит ни на кого, потому что ждёт появления того, кто поймёт его, того, кто полюбит, того, кого ему пообещала судьба.       Засосы явно привлекут внимание.       В университете он начал тщательнее приглядываться к одногруппникам. Затем — к старшекурсникам, так как, возможно, его соулмейт был старше.       Хёнджину хотелось отыскать какое-то оправдание, что тот просто не дождался, что думал, что Хёнджин ещё совсем маленький, либо его нет в живых. Стоило бы подать какой-то знак, но Хван выжидал. Он умел быть терпеливым.       В университетской столовой всегда людно и шумно, а ещё — очень жарко. Именно поэтому Бан Кристофер Чан, известный в достаточно широких кругах студент старших курсов, расстегнул на себе рубашку, оголяя крепкую шею и ключицы.       Глядя на засосы, темнеющие на его коже, Хёнджин почувствовал, как его мутит. Точь-в-точь то, что появилось совсем недавно, после дня рождения, на теле Хвана.       Оставалось лишь проверить свою теорию.       Не отрывая взгляда от кожи Чана, Хёнджин торопливо мазнул по своей шее ручкой. Рисунок мгновенно отобразился на коже Бана, вызывая лёгкое удивление со стороны других людей.       Спрятавшись обратно за стенку, за которой он сидел до этого, Хёнджин торопливо стёр с кожи следы от пасты спиртовой салфеткой, прислушиваясь к разговорам людей. Они уже судачили о том, что соулмейт Бана дал о себе знать, и начали гадать, кто же он. Но затем раздался голос самого Чана: — Это всё бред. Не нужен мне соулмейт, это всё сказки для маленьких детишек. Каждый сам творит свою судьбу.       Это был полный крах. Если у Хвана ещё оставались крохи надежды на то, что Бан адекватно отнесётся к факту наличия у него родственной души, даже не касаясь личности самого Хёнджина, то теперь об этом можно было забыть.       Хёнджин грустно шмыгнул носом и вернулся к поеданию своего салата, стараясь не обращать внимания на гудение разговоров позади него.       Однако пожалеть себя в одиночестве не удалось — за стол к Хвану прыгнул его заклятый друг Хан Джисон, который, казалось, был другом всем вокруг. Хотя Джисон честно признавался, что близких друзей у него совсем немного, и Хёнджин входит в этот ограниченный круг. — Как жизнь молодая? — прокряхтел Джисон, ударившийся локтем о столешницу. Хван невесело усмехнулся, вороша кусочки салата в тарелке. — Мне пиздец, Джисони. Это полный кошмар. По всем фронтам.       Хан тут же перестал корчиться и выпрямился, вопросительно глядя на расстроенного друга. Его округлые глаза блестели любопытством. — Чего случилось? Хёнджинни, ты же знаешь, что я всегда тебя поддержу? Ты можешь рассказать мне всё без утайки.       Хван вздохнул, мягко улыбаясь уголками губ. Джисон был милым, хотя на первом курсе они только и делали, что дрались друг с другом. Они столько раз были в кабинете ректора, что выучили путь туда назубок, могли бы даже с закрытыми глазами пройти туда.       И сцепились они впервые из-за мелочи какой-то, а потом постоянно подначивали друг друга. Джисон, который вообще-то был достаточно мягким человеком, мгновенно зверел, когда Хёнджин открывал рот, а Хван терпеть не мог насмешки над собой.       А потом в жизни Хан Джисона внезапно возник Ли Минхо. У Ли Минхо пока что не было соулмейта, а Джисон всё ещё не отпраздновал совершеннолетие, но уже заранее пускал слюни на старшего. Он был уверен, что они соулмейты, хотя Минхо был лишь поверхностно знаком с Джисоном — как и весь университет. И, возможно, Хёнджин слышал об этом слишком часто.       Оглядевшись, чтобы никто не смог их подслушать, Хван прошептал: — Мой день рождения был недавно. Совершеннолетие, все дела. — Ты узнал, кто твой соулмейт?! — также шёпотом прошипел Джисон, хватаясь за край стола.       Хёнджин отвёл взгляд, а затем кивнул. — Он меня не дождался. У меня на шее и груди слой тональника, потому что этот идиот с кем-то потрахался. Но, что ещё хуже… этот идиот — Бан Чан.       Джисон приоткрыл рот, слушая друга, а затем захлопнул его и запричитал: — О, детка, мне так жаль… Я слышал, что сказал Чан, но ты не должен расстраиваться из-за этого, слышишь? Ты куда лучше всех тех, с кем он трахается. Он ещё пожалеет, что так отозвался о вашей связи!       Хёнджин покачал головой, прикусывая нижнюю губу. — Я не хочу, чтобы он знал. Если я узнаю, что ты рассказал ему, Джисони… Я превращу твою жизнь в ад, слышишь?       Хан нервно улыбнулся. — Конечно. Я могила, Джинни. Я никому не расскажу, правда.       Хёнджин улыбнулся ему в ответ — и если бы кто-то третий заметил эту улыбку, то подумал бы, что Хван сумасшедший. В ней было так много угрозы и боли, что Джисону стало не по себе.       Однако такое отношение Чана как будто открыло у Хёнджина второе дыхание. Он не стал лучше себя чувствовать, но жить на силе гнева и отчаяния было удобно с точки зрения учёбы. И, неожиданно, развлечений.       Он не ходил на вечеринки до своего совершеннолетия, но теперь он приходил каждый раз, когда его звали. Даже Хан появлялся на них не так часто, как Хёнджин, хотя Джисон всегда был любимцем общественности.       Хван приходил каждый раз, потому что на этих вечеринках был Бан Чан. А ещё был алкоголь, которым можно было накидаться вволю. И все вечера Хёнджин проводил, забившись в какой-нибудь угол, попивая что-то алкогольное и следя за Чаном голодными глазами. Злыми глазами.       Чан не обращал внимания, наслаждаясь тем, как девушки и парни вились вокруг него. Он и правда был красив, с этим сложно было поспорить. Более светлая, чем у других корейцев, кожа, пухлые губы кукольной формы, крупный нос, идеальное тело, вылепленное потом и часами в зале, милые вьющиеся волосы, которые он никогда не красил.       В противоположность ему Хёнджин чувствовал себя гадким утёнком. Он отрастил длинные волосы и высветлил их до ровного блонда, но уже давно не подкрашивал корни. И глаза у него более узкие и раскосые, и нос с горбинкой, и губы пухлые, но какие-то бесформенные, похожие на пельмени. Да, Хван был выше многих своих однокурсников, но при этом он также был и более худым, с изящными запястьями и тонкой талией, но… ничего выдающегося.       У Бана была также выдающаяся задница, за которую цеплялся не один взгляд, а Хёнджин… что ж, может, его задница и не была такой большой, но и плоскостью её назвать было сложно.       Раньше, на первом курсе к Хвану постоянно кто-то подходил, чтобы познакомиться, потому что он был красавчиком, но в какой-то момент он начал жёстко отшивать всех, требуя оставить его в покое. И, в конце концов, его и правда оставили. Так что на вечеринках он скучал, потому что никто не спешил к нему подходить.       Готовясь к одному из таких вечеров, Джисон мазнул по губам Хёнджина бальзамом, который оставлял лёгкий тинт на коже, и выдохнул: — Может, ты попробуешь сам к нему подкатить? Знаешь же, если связь установится, он сам не сможет от тебя оторваться.       Хёнджин хмыкнул, чувствуя кисточку с хайлайтером на своих скулах. Джисон также прошёлся блёстками по его глазам и носу, подсвечивая их. — Он не захочет меня. — Прекрати. Ты один из самых красивых парней в моей жизни. После Минхо и меня самого, конечно же, — мерзко захихикал Хан, но, заметив расстроенное выражение лица Джинни, тут же сжал его щёки. — Хёнджин, ты самый красивый парень в этом университете, если не во всей Корее. Ты самый добрый и милый, и ты можешь быть соблазнительным. Пойди и хотя бы поговори с ним.       Хван кивнул, сглатывая непрошенные слёзы. — Хорошо. Хорошо, Сони, я так и сделаю.       Впрочем, возможно, всё всегда шло не так, как хотелось бы того Хёнджину.       Он надел блузку из тонкой ткани с глубоким вырезом, обнажившим его шею и часть груди, и это стало проблемой, потому что прикрыть засосы, появившиеся через пару часов после начала вечеринки, было нечем. Но Хван был слишком увлечён алкоголем, которым он накачивал себя, чтобы взять себя в руки и подойти к Чану.       Так что, в какой-то момент он с бутылкой пива просто упал на диван, на котором уже некоторое время восседал Кристофер. Тот смерил Хёнджина невнятным взглядом, но ничего не сказал. — Ты выглядишь скучающим, — пробормотал Хван, едва слышно отстукивая пальцами по горлышку бутылки одному ему известный ритм. Чан усмехнулся, закидывая руку за спину Хёнджина, прямо на спинку дивана. — Не больше, чем ты выглядел скучающим каждый раз, когда приходил на эти сборища. Раньше ты на них не ходил, Хёнджин. Что-то случилось? Решил отпустить свою идею о том, чтобы дождаться соулмейта, и решил хорошенько развлечься? — ласковым, но издевательским тоном протянул Бан, кивая на шею и грудь Хёнджина.       Тот опустил взгляд и почувствовал, как его уши предательски краснеют. Он тут же скользнул взглядом по шее Чана. Абсолютно тот же рисунок, то же расположение засосов и укусов, но Бан этого будто не осознаёт.       Хвану вдруг стало так жалко себя, что он мгновенно вскочил на ноги, а затем вышел из дома. Через секунду даже сквозь шум вечеринки послышался грохот от разбитой об асфальт стеклянной бутылки.       Чан только плечами пожал, устраиваясь на диване поудобнее. Вскоре к нему присоединилась пара девушек, от которых приятно пахло вином и духами. Их не смущали его засосы, они просто были бы рады снискать его внимание хотя бы на эту ночь.       Хёнджин в тот раз сбежал с вечеринки, разбив бутылку прямо перед дверью дома. И даже беспокойство Джисона не остановило его от прогулки до дома по прохладе начинающегося лета.       Он плакал, потому что Бан Чан оказался слишком тупым самовлюблённым идиотом, чтобы понять, что именно он сказал и кому. Он плакал, потому что ему не хотелось упускать своего соулмейта, свою родственную душу. Ему хотелось быть с Чаном, но в глубине души он ненавидел Кристофера так сильно, что жалел, что не разбил бутылку об его глупую голову.       Он знал, что соулмейты не всегда живут долго и счастливо. В конце концов, его маму оставил его отец, несмотря на то, что они были родственными душами, ради другой женщины. И мама всегда учила его в первую очередь думать головой, а затем уже прислушиваться к сердцу.       Но она ничем не могла помочь своему страдающему ребёнку, который в очередной раз вернулся домой пьяным, расстроенным и абсолютно несчастным. Она любила Хёнджина сильнее, чем могла бы полюбить даже себя, но помочь ему она не могла, хотя и пыталась сгладить его боль объятиями и ласковыми словами.       Он мог даже не рассказывать, она всё понимала, видя эти следы предательства на его медовой коже. Если бы она могла, она бы придушила того негодяя, который причинял боль её сыну, но Хёнджин сам просил её не вмешиваться.       Месяц шёл за месяцем. Хёнджин учился, сдавал экзамены и контрольные, ходил на эти глупые вечеринки, хотя стал делать это чуть реже. Но он по-прежнему сидел где-то неподалёку от Чана и разговаривал с ним, хотя их диалоги никогда не заканчивались как у нормальных людей.       Чан считал Хёнджина симпатичным, но странным и даже истеричным, и не понимал, почему Хван так цепляется и лезет к нему, ведь, судя по его шее, ему явно было с кем повеселиться и без Бана. Хотя, возможно, если бы стало совсем скучно, Чан бы точно обрушил на него всю свою харизму и потащил в постель.       В один из таких вечеров, когда все веселились возле бассейна, а Чан задумчиво напивался в главной комнате, Хёнджин присел на подлокотник дивана, складывая свои невыносимо длинные ноги. Он ещё не успел ничего сказать, когда Чан выдохнул: — Такими темпами я начну думать, что нравлюсь тебе, Хёнджин. Ты каждый раз стараешься остаться рядом со мной, наедине… чтобы нас никто не слышал.       Хван поджал свои порочные пухлые губы, краснея скулами, а потом выплюнул полушёпотом: — Может, я просто хочу тебе кое в чём признаться. — В любви? — ухмыльнулся Чан, обнажая свои ровные белые зубы. Хёнджину до смерти захотелось выбить их. И одновременно — поцеловать Бана. — Нет. Мы соулмейты, Чан.       И, пока Кристофер не успел что-то сказать, Хёнджин выговорил: — Я ни разу ни с кем не переспал. Все эти… засосы, на которые ты смотрел, были отражением тех, что имел ты. Мы соулмейты, и ты должен знать об этом.       Чан покачал головой, отпивая своё пиво. — Ты ошибаешься, Хёнджин. Мы не можем быть соулмейтами. Может быть, твоя родственная душа та ещё сука, которая развлекается в обход тебя, но не приплетай к этому меня. Это исключено. Ты ошибся.       Хван смотрел на него пустым взглядом. Он мог бы легко доказать свою правоту безошибочным способом, но вместо этого он встал и перевернул своё пиво прямо на голову Чана, выливая то до последней капли.       Чан охнул, зажмуривая глаза. Его ноздри раздувались от гнева, и он зашипел: — Ты совсем рехнулся? Ты что творишь?!       Хёнджин ядовито улыбнулся. — Мой соулмейт та ещё сука, ты же сам так сказал. Мудак.       Хван бросил пустую бутылку на диван и покинул дом, не оборачиваясь. Хотелось уже не просто плакать. Хотелось совершить насилие над кем-то. Ударить. Поцарапать. Укусить до боли, до крови, вырвать кусок плоти, чтобы перенести на кого-то всю ту боль, которую Хёнджин испытывал.       Его замутило от этих мыслей. Он в жизни никому сильно не навредил, максимум — однажды поставил Джисону синяк на лице, неудачно махнув рукой во время драки, хотя обычно у них всё обходилось без следов побоев.       Он не знал, что ему делать дальше. Поэтому он просто перестал появляться на вечеринках, чтобы не видеть Чана вовсе.       Приближался день рождения Джисона, и Хёнджину пришлось успокаивать его перед праздником, покупая ему американо со льдом и обнимая, пока Хана трясло от паники и тревоги. Он боялся и желал познакомиться со своим соулмейтом. Но, что самое ужасное, он ужасно сильно хотел, чтобы его родственной душой оказался Минхо, с которым за последние месяцы они сильно сблизились.       В день рождения Джисон выглядел потерянным. На обеденном перерыве он вдруг заметил звёздочку, нарисованную ручкой на его запястье, и показал его Хёнджину. — Видел у кого-нибудь?! — восторженно завопил Джисон, цепляясь свободной рукой за плечо Хвана и тряся его с невиданной ранее силой.       Хёнджин покачал головой, а затем вдруг усмехнулся.       На плечи Джисона легли миниатюрные ладони Минхо, и Ли выдохнул: — Я видел. Вообще-то я поставил эту звёздочку, чтобы не забыть сделать доклад. Дорогой ты мой соулмейт.       Джисон запищал так, что на них обернулась вся столовая. Он подлетел, обнимая Минхо и целуя его туда, до куда только мог дотянуться.       Хёнджин умилённо улыбнулся, а затем вдруг погрустнел. Даже Джисон получил то, чего он желал и жаждал всё это время. Почему же ему так сильно не повезло с соулмейтом?       Этот вопрос терзал его весь вечер, и поэтому он даже не пришёл на вечеринку по случаю дня рождения Джисона. Написал, что плохо себя чувствует, и остался дома. Он бы не смог ни минуты вынести рядом со счастливым Ханом, светящимся от любви к Минхо.       А ещё там точно был Чан, а с ним Хёнджин зарёкся видеться в принципе.       Пока Хёнджин набирал себе горячую ванную, погружённый в свои тёмные мысли, на вечеринке Чан, сидя на диване рядом с именинником, спросил: — Он ведь твой друг? Ну, этот Хёнджин. — Есть такое, — настороженно кивнул Джисон, сжимая в своей ладони ладонь Минхо, сидящего рядом. — Он странный. Лез ко мне на протяжении полугода, при этом всегда внезапно уходил, а в последний раз он вообще мне на голову своё пиво вылил! — Чан покачал головой. — Такой странный. Что ему вообще нужно?       Лицо Джисона исказилось. Он прикусил губу, а потом вытолкнул слова из своего рта: — А… когда он вылил на тебя пиво… что вы обсуждали?       Бан нахмурился, вспоминая. — Да какой-то бред. Он ко мне прицепился и пытался доказать, что я его соулмейт, хотя это просто невозможно. Такой идиотизм, верно?       Минхо нахмурился, а Джисон как-то зло пробормотал: — Соулмейт Хёнджина сказал, что ему родственная душа не нужна. Хван не странный, ему просто… больно. И тяжело.       Не обращая внимания на выражения лиц друзей, Кристофер хмыкнул: — Тогда всё ещё более странно. Как можно отказаться от Хёнджина? Он миленький. Кто его соулмейт, ты знаешь? — обратился он к Джисону, отпивая свой коктейль. — Он же сам тебе сказал, — выдавил Джисон, чувствуя, как Минхо гладит его по ладони, чтобы успокоить. — Ты его соулмейт, Бан Чан. И ты во всеуслышание отказался от него.       Брови Чана приподнялись в удивлении, и он хотел было возразить, начать спорить, но вдруг опустил взгляд на свою левую руку.       Рукав рубашки начал пропитываться кровью. Чан мгновенно задрал его, хмурясь. Боли не было. Зато глубокий порез вдоль предплечья был, капая кровью.       Джисон вскрикнул от ужаса: — Блять, Хёнджин! — и принялся тут же кому-то звонить. Минхо торопливо нашёл полотенце и замотал им руку ошарашенного Бана. Рана была не его, вскоре она исчезнет, но это всё равно было очень неприятно.       Судя по лицу Хана, никто не отвечал на звонок. Впрочем, едва он собирался куда-то пойти, как в трубке послышался женский голос: — Джисони? Хёнджин в ванной, мне позвать его? Это что-то срочное? — Госпожа Хван! — завопил Джисон, прижимая к себе телефон. — Госпожа Хван, проверьте Хёнджина! Он вскрыл себе руку в ванной, госпожа Хван!       Она охнула, но звонок не сбросила. Джисон напряжённо слушал, как она вскрывала дверь в ванную. Наконец, дверь открылась, и женщина грязно выругалась. Судя по звуку, она бросила телефон на какую-то поверхность, но звонок по-прежнему не отключила.       Джисон включил громкую связь. — Хван Хёнджин, — прорычала госпожа Хван, чем-то гремя. — Когда я тебя растила и воспитывала, я что, вталдычивала в твою глупую голову, что ты должен резать себе вены из-за какого-то идиота, который не может осознать, насколько ты для него хорош? Руку давай и сиди ровно.       Она чем-то гремела, шуршала, чем-то пшикала и шипела на стонущего от боли Хёнджина.       Джисон нахмурился, а потом шлёпнул себя по лбу. — Она работает медсестрой в госпитале, — прошептал он, кидая на Чана озлобленный взгляд. Тот сидел бледный от услышанного, кусал губы и молчал. — Сын, смотри на меня. Я зашью и забинтую, а потом ты выйдешь из ванной, хорошо? Ты не так сильно истёк кровью, можно даже не вызывать скорую. Но тебе нужно будет следить за швом и вовремя его перевязывать.       Судя по всему, разговорами она отвлекала его от боли. Чан размотал полотенце, видя, как разрез потихоньку исчезает, как возникают швы и тут же исчезают. Такие вещи не остаются на коже навсегда.       Он поднял взгляд на Джисона, а потом залпом выпил свой коктейль, даже не поморщившись.       Хан сбросил звонок, уверенный, что жизнь его друга вне опасности, и воззрился на Бана. — Теперь понял? — И все эти полгода… — пробормотал Чан, и Джисон весомо кивнул. — Он надеялся, что ты примешь его, несмотря на твои глупые слова. А ты только сильнее отталкивал его своим распутным образом жизни.       Чан поморщился. Хотелось напиться до отключки. — Он мне нравился. Когда-то. Когда он ещё не объявил про свою верность соулмейту. А потом я решил, что не буду его трогать. Не знаю, я никогда не был… так сильно заинтересован во всех этих родственных душах.       Чан нашёл под столом бутылку соджу и открыл её. — Мне так жаль, что я оттолкнул его. Наверное… нет, мне нужно будет извиниться. Загладить свою вину. Сводить его на свидание, в конце концов.       Джисон криво усмехнулся. — Молись, чтобы он не возненавидел тебя сильнее, чем сейчас. Ты довёл его до самоповреждения. Он никогда, блин, таким не занимался!       Джисон хотел было броситься на Чана, но Минхо сжал его в своих объятиях, утешая и успокаивая. — Думаю, я пойду, — Чан поднялся, не выпуская бутылку из рук.       Джисон промолчал, а Минхо тихо пожелал удачи. Чан вышел из дома Хана, несмотря на попытки знакомых и не очень людей остановить его.       Теперь всё вставало на свои места. Хёнджин не был истеричным, он просто пытался дать понять Чану без слов, что они связаны. А когда это не вышло, он сказал словами, объяснил всё, но всё равно наткнулся на стену из непонимания и эгоизма.       Чан, вообще-то, был хорошим парнем, который просто не отказывал себе в удовольствии. И до всей этой ситуации он просто надеялся, что его соулмейт тоже хорошо проводит время, потому что сидеть и ждать кого-то, кто может оказаться мудаком… не очень-то весело.       Но Хёнджин… ждал всё это время. И именно Чан оказался тем самым мудаком, который по задумке судьбы стал его родственной душой.       А ведь Хван ему и правда нравился. Он был красивым, даже чересчур, но всегда смотрел так, будто возвышался над людьми. Ни одной интрижки за все годы учёбы. Прекрасные результаты на экзаменах, любимец преподавателей. Хороший парень, мечта любого.       В любом случае, теперь спешить было нельзя. Нужно было как-то извиниться перед Хёнджином и завоевать его доверие заново. И Чан действительно молился, чтобы у него всё получилось.       После того дня некоторое время Хван не показывался в университете, а затем вдруг объявился. С забинтованной левой рукой, с выкрашенными в черный цвет волосами, он прошёл мимо Бана, спеша на занятие.       Впрочем, Чан успел поймать его за здоровую руку. Хёнджин недоуменно пискнул, когда его остановили. — Чего тебе? — огрызнулся он. — Я хочу попросить прощения за то, что не поверил тебе, — выдохнул Чан, опуская взгляд на забинтованное предплечье Хёнджина. — И ты не должен был резать вены из-за меня. Я этого не стою, Джинни.       Взгляд Хвана заледенел, а затем он выпутал здоровую руку из хватки Чана и залепил Бану хлёсткую пощёчину. Это было больно, голова Чана мотнулась в сторону, но это всё равно было не так больно, как вспоротая острым лезвием кожа. — Да пошёл ты, — зашипел Хёнджин не хуже кота. — Оставь меня в покое. — Хёнджин, нет, подожди! — Чан бросился за ним, но длинные ноги Хвана обеспечили ему хорошую фору. Он сбежал, оставив Бана посреди коридора.       Дальше — больше. Чан перестал ходить на вечеринки, вместо этого тратя время и деньги на подарки и задабривание Хвана. Он дарил цветы — шикарный букет алых роз, от которых любой бы был в восторге. Но Хёнджин отхлестал его этим букетом по щекам, не обращая внимания на то, что царапины, появлявшиеся на лице Чана, появились и на его красивом лице.       Он таскался за Хёнджином так настойчиво, что всем вокруг стала понятна причина, по которой он это делал. Кто-то жалел Чана, кто-то говорил, что так ему и надо, а кто-то просто пожимал плечами.       В какой-то из дней, когда Бан прилип к нему и собирался проводить до дома, Хёнджин только языком цокнул, но ничего не сказал. Они молча дошли до дома, и Хван даже позволил Кристоферу войти.       Впрочем, когда тот разулся, Хёнджин резко схватил его ладонью за шею, чуть сжимая. — Ты что, мазохист? Тебе доставляет удовольствие получать от меня только удары и проклятья? — зашипел он, изучающе глядя на красивое лицо Чана.       Тот улыбнулся. — Я просто хочу загладить свою вину. И, если это всё приносит тебе облегчение… я рад потерпеть. Можешь, кстати, сжать чуть посильнее, мне нравится.       Хван на мгновение усилил хватку, а затем отпустил, тут же сжимая подбородок Чана цепкими пальцами. — Ты не делаешь лучше своим настойчивым вниманием. Иди, занимайся чем хочешь, тебе ведь не нужен был соулмейт?       Чан вздохнул. — Но мне нужен ты. Если бы я знал, что это ты, я бы никогда ничего такого не сказал. Джинни, пожалуйста…       Хван несильно ударил его по губам, вынуждая замолчать. — Ты невыносим. Я тебя ненавижу. — Я тебя люблю, Хёнджин, — пробубнил Чан, несмотря на пальцы Хвана на его губах. — Просто позволь мне быть рядом. Я выдержу твою ненависть.       Хёнджин поджал свои полные губы, изучая лицо Чана. Он был выше, поэтому нависал над старшим, не чувствуя при этом угрозы для себя.       Отняв руку, он сжал ладонь в кулак. — Хорошо. Пусть так. Но если ты окажешься ещё большим мудаком, чем ты был до этого… если всё это только ради смеха надо мной… Я убью тебя.       Чан кивнул, а потом опустил ладони на тонкую талию Хёнджина, чуть сжимая её и прижимая парня ближе. — Ты можешь делать со мной что угодно… Только будь со мной. Будь моим, — прошептал Кристофер, приподнимаясь, чтобы поцеловать нежные губы Хёнджина. Тот на поцелуй ответил, но в более жёсткой манере, напоследок прикусив губы Чана. — Ты сумасшедший, — покачал головой Хван, чуть царапая затылок Бана короткими ногтями. — Я просто хочу, чтобы ты был моим, а я — твоим. Мы связаны.       После этого разговора избавиться от Чана было невозможно. Он постоянно был рядом на перерывах, послушно покупал Хёнджину еду и даже пытался кормить его. В свою очередь Хван иногда, не выдерживая, шипел на него и шлепал по рукам, чтобы Бан его не трогал.       На фоне счастливых Минхо и Джисона, которые были самой сладкой парочкой в университете, пара Хёнджина и Чана выглядела странно. Но они тоже были соулмейтами.       А ещё у них был самый разнузданный и жаркий секс. Чан не терпел, он наслаждался болезненными укусами, царапинами и засосами, которые ему оставлял Хёнджин. И он трахал Хвана так, что у того тряслись ноги каждый раз после соития, а голос садился от стонов и криков.       Хёнджин никогда не думал, что держать Чана за горло станет его любимым действием в постели, но они оба это обожали. Бан доверял свою жизнь, и Хёнджин всегда трепетно относился к этому доверию, несмотря на показное равнодушие и холодность.       Он постепенно оттаивал. В конце концов, Бан Чан теперь был его. Они были вместе, они были неразлучны, и те полгода, проведённые в слезах и апатии, забывались постепенно.       Чан закончил университет, устроился на хорошую работу, и с первой же зарплаты снял им квартиру на двоих. Хёнджин переехал без сомнений, уверяя свою маму, что всё будет хорошо.       Он доучивался в университете, готовил, когда оставалось время. Чан тоже готовил, прибирал дом по выходным, приносил домой деньги и не скрывал своего обожания по отношению к Хёнджину. Он был готов своего парня на руках носить, лишь бы тот был счастлив.       За каждым «Я ненавижу тебя» Хёнджина всё чаще скрывалось признание в любви, и Чан слышал его всё более и более отчётливо. Он был терпеливым человеком. Он мог подождать, пока Хван не простит его окончательно.       Хотя их обоих накрывало иногда, и Чан лежал молча, прижавшись губами к шраму на руке Хёнджина. Тот тоже молчал, лишь покрываясь мурашками каждый раз, когда Чан чуть смещал губы, целуя каждый сантиметр шрама.       Их отношения были странными, вызывающими вопросы, но для них всё это было в порядке вещей. Они через многое прошли, чтобы прийти хоть к какому-то подобию гармонии.       На выпускной из университета Хёнджин явился в обнимку с Чаном. Тот успокаивал Хвана, удерживая его дрожащие руки. На вручении дипломов Бан хлопал громче всех, когда расчувствовавшийся Хёнджин, сжимая корочку, ринулся обратно в толпу, к своему парню.       А затем, когда вся орава выпускников высыпалась на улицу, чтобы сфотографироваться, Чан вдруг остановил Хёнджина, а затем упал на одно колено, доставая небольшую коробочку из нагрудного кармана. — Джинни, ради этих отношений нам обоим пришлось пройти через многое. Но мы вместе уже два года, и я чувствую, что этого уже недостаточно, — Чан открыл коробочку, обнажая изящное кольцо с драгоценным камнем, сверкнувшим в лучах солнца. — Хван Хёнджин, ты выйдешь за меня?       Кто-то охнул, их торопливо начали фотографировать. Хёнджин же, прикусив губу, торопливо кивнул. — Да. Боже, Чан, я выйду за тебя, только встань с колен!       Бан надел кольцо на палец Хёнджина и, выпрямившись, нежно поцеловал его, чувствуя, как Хван целует его в ответ. И на этот раз — совсем без укусов, куда мягче и нежнее, чем когда-либо. — Я тебя… — Хёнджин запнулся. — Всё-таки больше люблю, чем ненавижу.       Чан ослепительно улыбнулся. — Я очень этому рад. Я тоже тебя люблю, Джинни.