Прожитая жизнь

      Стойкий запах лекарств оседает в ноздрях. Запах лекарств, боли и смерти. В каждой больнице так. Аки привык к этой вони настолько, что можно сказать, она стала его личным парфюмом. Парфюм, который он не выбирал. Но к выбранному пути мести этот аромат прилагается. Отказаться нельзя, только если не сойти с пути. Или с ума. Забыв о существовании чувств, эмоций, крепко сплетенных в букет увядших с затхлым запахом цветов. Хаякава откидывается на спинку стула, пустой рукав его пиджака слегка колышется, без намёков напоминая об отсутствии левой руки. Потухший взгляд цвета сливочного мороженого с сиропом Блю Кюрасао застывает на хрупком парнишке болезненного вида, лежащем на больничной койке. Тусклый нимб, висящий над его головой, бликует на локонах цвета кровавых подтёков. Помятые и потрепанные крылья обрамляют худые плечи, которые больше не переходят в руки. Тщедушное тельце тонет в мягкости матраса, покрытого простыней в широкую продольную полоску. Глаза цвета неба впиваются в багряные. Небесная лазурь мешается с алой кровью, пока в больничной палате висит неловкое молчание. — Понятно, — тихий голос Ангела первым прерывает воцарившуюся тишину, — бензопила убьет тебя и девчонку, одержимую демоном-кровью. И это не изменить.       Хаякава молча, не отводя взгляд, кивает. — А что ты хочешь от меня? Помощи? — Багровые глаза такие же тусклые, как и нимб, тонкие губы кривятся в невеселой усмешке, — у меня обеих рук вообще-то нет, если не заметил.       Аки выдерживает короткую, но необходимую ему сейчас паузу и отвечает: — Нет. Я принял решение, — грудина вздымается от тяжелого вздоха, — я не допущу, чтобы Денджи убил меня. Ему нелегко пришлось в последнее время. Это его сломает. — Как и всем нам вообще-то, — Ангел хмурит аккуратные брови, — но что тогда ты хочешь? — Прости…       Хаякава твёрдо встаёт со стула и с трудом одной рукой откидывает одеяло, укрывающее демона. Тонкие прямые ноги торчат из-под подола больничного халата. Хрупкие щиколотки с выпирающими косточками. Многоугольники коленей. Ангел больше напоминает нескладного подростка, чем взрослого мужчину. Такого хочется обхватить руками и ногами и защищать от жестокости этого мира, а не молить о безболезненной смерти. Впрочем Аки и не собирается умолять. В голубых глазах нет страха, только решимость. Он готов и не отступится. Половину ушедшей ночи Хаякава убил на мысли о своей скорой кончине. Пять часов, двадцать две минуты, тридцать шесть сигарет, несколько вариантов возможных событий. Этот самый лучший. Для каждого. Хаякава неловко садится сверху на узкие бедра демона и, опираясь единственной рукой о матрас, склоняется над парнем. — Что ты делаешь? — Вопрос, конечно глупый, Ангел уже всё прекрасно понял, но задать его стоит. — Это лучший исход событий, лучшая смерть из возможных, — Аки нещадно сокращает расстояние между их лицами и извиняюще шепчет, — я приготовил два письма: рекомендательное для тебя, чтобы бюро от тебя не избавилось и объяснение, почему я решился на этот шаг.       Изучающий взгляд одержимого скользит по гладкой коже, останавливаясь на никотиновых патчах под уставшими глазами. — Ты совсем не спал, с чего решил, что это лучшее решение? — взгляд зависает на приоткрытых губах темноволосого, — Ты подумал обо мне? Я не должен быть причиной твоей смерти. — Именно ты и должен, — губы, зависшие в паре сантиметров, прижимаются к губам напротив буквально на пару секунд, — Я всегда хотел сделать это. — Минус три недели примерно, — на дне, залитом кровью, глаз плещется тоска, — будешь продолжать?       Вместо ответа Хаякава просто впивается в тонкие губы жадным поцелуем. Мокро, с языком. Изучает влажный от слюны рот, стискивает зубами податливые губы, оставляя небольшую ранку. Кровь с которой тут же заботливо слизывает. Ведёт извилистую дорожку поцелуев от подбородка к хрупкой шее. Эфемерные касания языком вдоль изгиба выпирающей ключицы. Ангел буквально тает от каждой ласки. Взгляд мутнеет, дыхание учащается. Аки вновь возвышается над демоном, опираясь на дрожащую руку. — Разве это того не стоит? — вместо сердца чёрная дыра. Это первая их близость. И последняя. — Я хочу, но не твоей смерти, — Ангел закусывает губу и стыдливо отводит взгляд. Дыра внутри него ещё больше. С каждым днём она будет только расти, становиться чернее самого чёрного, и так до конечной гибели. Нет, даже в аду она не остановится, пока не сожрёт и не переварит Ангела, сплюнув несъедобные кости.       Хаякава придавливает тонкое, болезненное тело собой и горячо целует парня в шею. Язык движется по мягкости кожи, собирая мурашки по пути. Ладонь пытливо проскальзывает под ворот халата, пальцы нащупывают напряженный сосок. Чуть сдавливают, тянут. Поверхностные вздохи обжигают темную макушку Аки, провоцируя дрожь вдоль позвоночника. Хаякава сжимает зубами тонкую кожу бледной шеи. Не сдерживается и впивается в нее, втягивая и оставляя багровые пятна в цвет глаз. Закусанные губы — не та преграда, способная сдержать всхлипы, волнующие ранимую душу Хаякавы. — Прости, не удержался, — шершавый язык извиняюще зализывает россыпь лопнувших капилляров. — Ты умрёшь, а он останется, — голос равнодушный, но Аки знает, это фасад. Пелена сдерживаемых слез уже накрыла бордовые глаза, — Осталось меньше года.       «Точнее 7 месяцев», — горечь вместе с несдержанными стонами скользит по горлу, когда Хаякава опускается ниже и обводит влажным языком аккуратный розовый сосок. Белые крылья мягкостью перьев ласкают спину парня. Жаль, его кожа скрыта плотной тканью пиджака, было бы приятней. Жаль, у Ангела больше нет рук и он не может намотать галстук Аки на кулак, чтобы притянуть его обратно за поцелуем. Жаль, подобное больше не повторится. Как же, блять, жаль. В уголках глаз собираются предательские слёзы, готовые хлынуть в любой момент. Ангел держится, лишь всхлипывает, то ли от желания, то ли от печали.       Хаякава спускается ниже, неловко распахивает халат демона. Зубы закусывают резинку нижнего белья. Ангел ёрзает, хотя бы так помогая спустить свои трусы. Пульсирующий член сочится прозрачной влагой. Аки скользит языком вдоль ствола от основания к головке, накрывая её тёплыми губами. Сладкий стон гулко разбивается о стены больничной палаты. Сладкий для ушей Хаякавы, естественно. Ангел немного робеет и стискивает губы, стараясь не издавать ни звука. Аки немного отстраняется, выпуская изо рта горячую плоть. — Не сдерживайся, мне нравится, — скорбь не скрыть натянутой улыбкой. Ангел видит её даже сквозь туман испаряющихся слезинок.       Под судорожные кивки парня под ним, Хаякава вновь берёт в рот пылающую головку. Язык настойчиво проникает в мокрую щель. Мягкие толчки в уретру, чередуются с широкими ласками нежной кожи головки. Крылья накрывают Аки, запаковывая парней в кокон, прочь от всего мира. От мягких перьевых касаний мурашки скользят по затылку, проникая за ворот белой рубашки и рассыпаясь по всей спине. Несдержанные стоны бьются вибрацией об пушистые крылья и перепонки Аки, когда он начинает ритмично двигать головой, полностью вбирая в себя член. Ангел изгибается дугой и возбуждённо толкается бедрами в тесный рот. Аки сокращает мышцы гортани, сильнее стимулируя дрожащую плоть. Язык вырисовывает затейливые иероглифы на стволе. Отстраняется, тщательно вылизывает горячую головку. Вновь заглатывает глубоко, под надрывные стоны и неистовые толчки. Несколько заключительных движений головой и сперма выплескивается в горло, обжигая стенки. Хаякава отстраняется от еще слегка трепещущего члена и пошло облизывается. — Сколько?       Ангел тяжело дышит, напрягает мышцы пресса и с трудом садится. — Двадцать минут, — безучастный тон, отстраненный взгляд в стену. — Хорошо, — лёгкая улыбка опускается на губы Хаякавы. Она кажется искренней.       Аки старательно кутает демона в халат, вытирает белоснежным платком следы смазки и удобно устраивается, положив голову парню на колени. — Жаль, не могу взять тебя за руку, — взгляд Хаякавы абсолютно серьёзен и направлен прямо в глаза цвета кровавого рассвета.       Глаза цвета кровавого рассвета, затянутого прозрачной поволокой из слёз, которые выходят из берегов и тонкими ручьями ползут по бледным щекам. Ангел молчит и не смеет взглянуть в глубину синевы. — Я неплохо прожил свою жизнь. В ней есть вещи важнее мести, — Хаякава нежно трётся щекой о худенькое бедро парня и его сердце навсегда останавливается. Только теперь Ангел осмеливается заглянуть в мёртвое стекло синих глаз. — Какой же ты дурак.       Горечь слёз жжёт обкусанные губы, кожу щёк, стекает к шее, тянется вдоль ключиц. Неимоверно саднит засос, оставленный на шее, как глупое напоминание.       Крылья опускаются плотной завесой, вновь ограждая их от всего мира. Протяжный вой тонет в белизне густых перьев. Тонкие фантомные пальцы сплетаются с чужими, безжизненными. Мутно-жёлтый свет нимба подсвечивает фарфоровые лица парней. На губах Хаякавы застыла вечная улыбка. На лице одержимого - вечная скорбь. — Я тоже хотел бы держать тебя за руку, Аки.