***
22 декабря 2023 г. в 00:09
«Аэрофлот» в этом году рассщедрился на подарки своим сотрудникам. Гущин, который родился едва ли не в конце года, сейчас стоял в кабинете отдела кадров и слушал торжественные поздравления в свой адрес.
— …Ну и, конечно, спокойных Вам полётов, Алексей Игоревич! От нашей скромной компании мы также хотим подарить Вам два пригласительных билета на закрытый каток «Арена» на индивидуальный прокат без посторонних, — Лёша вскинул брови. Он впервые слышал о таком. — Каток ещё новый, — тут же пояснила кадровичка — Елена Васильевна, — вот раздали нам несколько пригласительных, так сказать, обкатать лёд. У кого день рождения выпало на ноябрь–декабрь, тому достались счастливые билеты. Вы можете взять с собой, кого пожелаете. Только предварительно позвоните по этому номеру, — её палец с острым ноготком, выкрашенным в бордовый лак, уткнулся куда-то вниз билета, — и согласуйте время и дату посещения.
— Ох, — Лёша смущённо улыбнулся. От всех этих знаков внимания он всегда приходил в стеснение, хоть давно и перестал тушеваться. — Спасибо за все ваши тёплые слова. Мне очень приятно, — он чуть ли не поклонился исключительно женскому коллективу отдела кадров и подарил очаровательную улыбку всем, с кем пересёкся его взгляд.
Когда он уходил, то услышал чей-то мечтательный голос:
— Вот это мужчина. Лётчик… Ах, повезёт же той, на которой он женится.
Уголки губ лётчика Гущина дёрнулись в подобие улыбки, только вот под ложечкой несколько засосало. В такой день он не был обделён вниманием, но ему хотелось, чтобы один небезызвестный пилот, его коллега, деливший с ним кабину, дал слабину в своём непробиваемом панцире строгости.
Нет, конечно, после Канву их отношения с Зинченко вышли на новый уровень — они стали больше, чем коллеги. Можно было даже назвать их друзьями, только вот Алексей с каждым днём беспросветно понимал, что дружбы ему недостаточно.
Странные чувства, пропитанные толикой раздражения, которые Лёша Гущин испытывал с самого начала к товарищу по кабине — более старшему и опытному мужчине — он списывал на уважение. Потом они менялись под гнётом событий и в конечном итоге, после той страшной ситуации в воздухе, Лёша понял, что ощущал каждый раз, находясь рядом с Зинченко.
Он долго не мог отойти от шока. Пришлось даже взять небольшой отпуск, к тому же Зинченко тогда тоже улетел со своей семьей под пальмы, и хорошенько подумать и разобраться в себе.
И чем дольше Лёша копался, тем сильнее понимал — его эмоции по отношению к коллеге выходили за рамки дозволенного.
Но когда-то это должно было вылезти. Его неординарность. Лёша знал, что нечист в плане предпочтения партнёров, потому что… Потому что имелись за ним грешки в лётном училище. И на спор, и… По собственному желанию.
Нет, женщин он тоже любил, но сила, исходящая от уверенных в себе мужчин, также подстёгивала Лёшку обращать внимание на собственный пол.
И кто ж знал, что эта неординарность выстрелит именно в сторону Зинченко. Хотя удивляться было нечему: Леонид Саввич — уверенный в себе мужчина, строгий и справедливый, командир от Бога. Грех было на такого не запасть.
И, может, это не было бы проблемой в дальнейшем, только вот Лёша стал вторым пилотом именно с Зинченко в паре. Когда у него была возможность выбрать себе в напарники любого, он пересёкся взглядами с Леонидом Саввичем и понял — пропал. Не сможет он летать ни с кем, кроме Зинченко.
Вот теперь и мучался. Пытался побороть в себе неуместные и точно никому не нужные эмоции, старался держаться по-дружески, соблюдал субординацию и в тайне всё равно желал большего.
Сегодня, в день его рождения, им предстоял полёт до Уфы, затем снова до Москвы, а потом их перебросят на Ленинградское направление и им предстоит сделать ещё рейс в Питер. Там они заночуют, и на следующий день вновь вернутся в Москву.
Поэтому это был отличный повод собрать весь экипаж где-нибудь в Питере вечером и чисто символически отметить день рождения. Пить, к сожалению, а может и к счастью, не положено, но пиццу, роллы и мороженое ведь никто не запрещал?
Так Лёша и решил. Как только поселятся в гостинице — тут же скомандует быть вечером в холле и потащит своих ребят, которые после Канву стали настоящей семьей и даже перешли из «Пегаса» в «Аэрофлот» практически сразу следом за ним и Зинченко, развлекаться.
Осталось только придумать, куда именно.
Зинченко ещё не было видно на горизонте — это Гущин прибыл на работу в такую рань, — и Лёша решил, что пока покопается в телефоне в поисках неплохого кафе в Петербурге.
Но не успел он открыть «2ГИС», как его телефон ожил и на экране появилась фотография Александры — его так и несостоявшейся невесты.
Лёша улыбнулся и нажал на зелёную трубочку, тут же поднося телефон к уху.
— Привет, именинник! — с того конца провода раздался радостный голос Саши, и Лёша расплылся в ещё более широкой улыбке. — Спешу поздравить тебя с такой важной датой! Тридцать лет — ни много ни мало, такой замечательный возраст! Главное, не ржавей и летай дальше с таким же энтузиазмом, как и всегда!
Саша была в своём репертуаре: слегка дерзкий голос, который содержал в себе тонну улыбки и теплоту.
— Спасибо, Александра, — Лёше порой нравилось обращаться к ней полным именем. — Это очень нужные и важные слова. Буду следовать им так же, как следую координатам в небе!
Саша мягко рассмеялась.
— Какие планы-то на сегодня? Работаешь?
Лёша облокотился на металлические перила и стал наблюдать за снующими внизу туда-сюда людьми. Аэропорт, как обычно, кипел жизнью сутки напролёт.
— Работаем, — он привычно соединил себя со своим экипажем, — Москва-Уфа, обратно и на Питер ещё рейс. Вот думаю после работы собрать нашу мини-компанию в каком-нибудь кафе, — он помолчал, думая, что ещё мог бы рассказать. — А, представляешь, «Аэрофлот» подарил мне два пригласительных на закрытый каток, который будет функционировать только в следующем году. А нам уже можно на нём покататься. Только вот пока даже не знаю, кого позвать… — Лёша снова замолчал. Конечно, в мечтах он знал, кого хотел бы видеть рядом с собой, но умом понимал, что Зинченко, во-первых, никогда не согласится; во-вторых, у Лёши не хватит духа, чтобы позвать его куда-то за пределы их работы, если только рядом с ними не будет их ребят из экипажа. — Ты, кстати, не хотела бы?.. — пришлось выбирать из того, что было. А Саша вроде как и не чужой человек. Свой парень.
— О нет, Лёш. Я коньки не люблю, ты же знаешь, правда, не серчай, — она помолчала и внезапно выдала: — Зинченко позови. Он как-то рассказывал мне, что по молодости всё хотел научиться, когда сына своего на хоккей водил, да так и не срослось у него с коньками. А тут глядишь… Да ещё и учитель у него какой будет — первоклассный.
Лёша поперхнулся воздухом. Ну уж нет! С Зинченко он уже всё давно решил! Нельзя ему с Леонидом Саввичем рядом находиться вне работы, просто нельзя!
— Ладно, я подумаю, — из вежливости соврал Гущин.
— Кстати, — продолжила диалог Саша, — могу накидать тебе парочку хороших кафе в Питере. Некоторые из них проверены мною лично. И цены приемлемые.
О, а вот за это Лёша был более, чем благодарен. Не придётся ориентироваться на сомнительные отзывы из интернета. Всё будет из первых уст.
Чуть позже, когда в его смс-сообщениях числился внушительный список заведений северной столицы, Лёша наконец-то дождался ребят. Зинченко тоже подоспел к компании бортпроводников. Вот кого Лёша был рад видеть больше всех. Сердце даже радостно затрепетало. Гущин понял, как успел соскучиться по командиру, хотя они разлучились буквально накануне вечером после последнего рейса.
Их взгляды по привычке пересеклись первыми, и Лёша не мог скрыть эту дурацкую теплоту, которая появлялась там каждый раз, когда карие, похожие на растопленный шоколад, тёмные глаза смотрели слишком пристально.
— Милый, хороший наш, Лёша, — начала Вика, и Лёше пришлось отвести глаза в сторону, разрывая этот длительный зрительный контакт. Сердце до сих пор гулко стучало, и Гущин радовался, что из-за шума аэропорта его постыдные удары никому не были слышны, а тёмный плотный китель скрывал сумасшедшее биение важного органа о грудную клетку. — От нашего скромного коллектива прими этот небольшой подарок в честь твоего дня рождения, — в руках у бригадира бортпроводников покоилась прямоугольная коробочка, которая была упакована в серебристую подарочную бумагу, что поблескивала при свете ламп аэропорта. Судя по всему — подарок был очень маленьким, но не менее ценным. — Мы все очень рады, что у нас есть такой чуткий и замечательный пилот. Мы очень тебя любим и гордимся тобой. Оставайся таким же, какой ты есть сейчас, — остальные хором присоединились к поздравлениям, и Лёша, приняв подарок из Викиных рук, расцеловал её и девчонок, рассыпавшись в благодарностях. Ему было слишком хорошо от внимания, которое ему уделили коллеги.
С Андреем и Леонидом Саввичем Лёша обошёлся крепкими рукопожатиями, хотя последнего он тоже был бы не прочь расцеловать… Только вот отнюдь не как девчонок в румяные щёки, а в губы, которые когда-то кривились от недовольства на каждую вольность стажёра Гущина. Да вот только Лёшка знал — такая вольность, как поцелуй, может плохо закончиться для него. А заканчивать дружеские отношения с командиром у Лёши в планы совершенно точно не входило.
Пока шли к самолёту, Лёша объявил о том, что после окончания рабочего дня приглашает всех в кафе поесть вредной пищи и мороженого. Идею поддержали единогласно, и даже Леонид Саввич безропотно согласился, чем ещё больше поднял настроение именинника.
Стоило им оказаться в кабине — без лишних глаз и ушей, как внезапно Леонид Саввич из своего саквояжа, с которым ходил всегда, вытащил для Лёши ещё один скромный подарок.
— Это от меня лично, — пророкотал он, прочищая горло. В его руках лежал красиво упакованный ежедневник с кожаным переплётом на авиационную тематику.
Поразительно! А ведь это именно то, что было нужно Лёшке. Хоть он и имел кристальную память, всё же кое-что из организационных рабочих моментов иногда выпадало из его головы. И это кое-что необходимо было записывать. Он всё порывался купить себе хороший, благородный ежедневник, чтобы его не стыдно было открывать перед командиром, да так руки и не дошли.
— Леонид Саввич, — выдохнул Лёшка, забыв, что они договорились не соблюдать субординацию, когда находятся наедине, и не заметив, как голос наполнился живой теплотой, — как Вы угадали, что это именно то, что нужно?
Леонид Саввич дёрнул уголками губ — и это подрагивание так сильно нравилось Алексею, что он частенько прогонял эту, настоящую улыбку командира у себя в голове.
— Ну, стажёр, поживёшь с моё, будешь разные вещи глазом подмечать. Видел я, как ты вечно на каких-то обрывках пишешь важную информацию. У самого руки не дошли купить, так я тебе пошёл и купил. На, держи. С днём рождения, — поздравление было в стиле Зинченко, но Лёша ничуть не обиделся на несколько скупое проявление эмоций, потому что в этом был весь Леонид Саввич — никогда не дающий слабину. Только один раз он показал истинные чувства: там, на Канву и потом в течение того времени, пока они не посадили самолёт.
А после он собрался и вновь был строгим командиром.
— Спасибо, — тихо ответил Гущин и обхватил протянутый блокнот руками, случайно коснувшись пальцами мозолистых пальцев Зинченко.
Одно касание — а в кабине словно заискрило. Пальцы командира — такие тёплые — хотелось ощущать под своими собственными как можно дольше. Зинченко поднял взгляд на Алексея, и Лёше показалось, что там мелькнуло что-то, похожее на интерес, но так же быстро исчезло, будто этой эмоции никогда и не было. Вероятнее, дела обстояли именно так: Лёша просто всё себе придумал.
В дверь кабины робко постучали, и Лёша прекратил касаться пальцами пальцев своего командира и даже отпрянул, словно их могли застукать с поличным.
— Войдите, — отчеканил Зинченко. Он ещё несколько секунд смотрел на Лёшу крайне задумчивым взглядом, пока дверь медленно открывалась. После, когда в проёме показалась голова Андрея, Зинченко тут же отвлёкся на стюарда.
— Хотел уточнить заранее, — сказал тот, — вам обоим по кофе принести после взлёта?
Лёша же, совсем не услышав вопроса, любовно рассматривал подаренный Зинченко ежедневник, разве что не поглаживал его по корешку. Ему казалось, что будь в его руках пресловутый брелок на авиационную тематику — он и этому был бы рад. Потому что подарил бы его Леонид Саввич.
Ну что за помешательство в самом деле… Так и до дурки недалеко. Нельзя ему поддаваться на провокации собственных чувств. Никак нельзя. Иначе, это окажется чревато для всех.
—… И мне, и нашему имениннику принесёшь тогда, — услышал он сквозь раздумья голос командира и моргнул. Перевёл взгляд с подарка на дверь, но та уже закрылась.
— А… Что я пропустил? — повертел головой, словно в кабине, кроме него и Зинченко, должен был быть кто-то ещё.
— Ничего, стажёр, — неожиданно усмехнулся Зинченко и покачал головой, очевидно, каким-то своим мыслям, а затем сел на своё кресло. — Перестань витать в облаках и сосредоточься. Вечером отдохнёшь.
Гущин кивнул. Командир дело говорил. Ему бы в реальные облака вернуться, а не в свои грёзы, где он и Леонид Саввич… Впрочем, неважно.
Положив ежедневник в нишу, где лежали остальные личные вещи, Лёша также сел в соседнее кресло. Пока проверяли готовность к полёту, Андрей принёс два кофе. Лёша сначала нахмурился, совершенно точно помня, что он не просил стюарда о напитке, но потом понял, что это — дело рук Леонида Саввича. В груди приятно потеплело, словно внутрь посадили крохотное солнце, которое расправляло лучи каждый раз, когда Лёша думал о своём командире.
— Спасибо, — выдал Гущин через несколько секунд, оборачиваясь к Леониду Саввичу и показывая на стаканчик в руках. Леонид Саввич отмахнулся и отпил из своего стаканчика, после чего надел наушники, поправил микрофон и поприветствовал пассажирский лайнер.
Лёша поймал себя на мысли, что просто любит слушать голос своего командира (а ещё называть его своим в мыслях), и ему вроде как хотелось что-то с этим сделать, а вроде как и нет. Пришлось выкинуть всё то назойливое, что просыпалось каждый раз, стоило Лёше попадать под власть Зинченко и его строгого очарования, и заняться работой.
Самолёт начал набирать скорость.
Они молчали некоторое время, перебрасываясь лишь рабочими фразами, а потом, когда самолёт перешёл в режим автопилота, Леонид Саввич неожиданно спросил:
— Ну и что наш дорогой «Аэрофлот» тебе подарил?
Лёша, чуть откинувшись в кресле, но не теряя бдительности в управлении — ведь автопилот это неполное доверие машине — беззаботно ответил:
— Два билета на закрытый каток «Арена». Есть хорошая возможность покататься до его открытия, в тишине и спокойствии. Сходить можно в любой день.
Леонид Саввич над чем-то задумался. Потом осторожно, словно крался куда-то, уточнил:
— Уже решил, с кем пойдёшь?
Лёша на секунду скосил взгляд на командира, затем вернул его на приборную доску и закусил щеку изнутри.
Как же сильно в этот момент ему хотелось просто сказать: «а пошлите со мной, Леонид Саввич» или «нет, потому что я хотел бы пригласить тебя».
Но ничего из этого Лёшка Гущин не озвучил. Испугался, что его не так поймут. Поэтому выбрал нейтральное:
— Пока ещё нет. Не было времени подумать.
В голове напрочь засели Сашины слова о том, что когда-то Зинченко хотел научиться кататься на коньках… Интересно, он обмолвится об этом?
— Ясно, стажёр, — протянул Леонид Саввич. — Ну потом расскажешь, как там, на катке. Кататься-то хоть умеешь?
Лёша кивнул, однако потом заметил, что командир сосредоточился на авиагоризонте и его положительного ответа не увидел.
— Да, умею, — помолчал, — а… Ты умеешь? — спросил осторожно, словно впервые обращался на «ты», хотя после Канву это пришло само собой. В темноте гостиничного номера, на разных кроватях, когда не могли уснуть, просто один вопрос: «Лёнь, мы, правда, живы?», и с тех пор стало как-то проще… Иногда забывался, выкал, но Леонид Саввич спокойно реагировал на каждую форму обращения.
— Нет, — ответил командир, руки его покоились на штурвале, готовые в любой момент потянуть руль на себя или в сторону. Лицо — серьёзное, такое, какое Лёша обожал. Профессионал своего дела. Внутри разрасталось привычное восхищение, приправленное нежностью. Да что же это такое… Опять запретные мысли…
«Хочешь, научу?», — на языке так и вертелся этот вопрос с заигрывающим, ничего не скрывающим тоном.
Но задать его Лёшка так и не решился.
— Хотел когда-то, — через несколько мгновений командир продолжил разговор, и Лёша превратился в одно большое ухо — он всегда ловил каждое слово, а после Канву и подавно. Ему хотелось знать хоть что-нибудь от вечно закрытого Зинченко, хотя после страшной катастрофы, которая не произошла по тому вероятному сценарию, по которому должна была, Гущин не мог не заметить, как Зинченко к нему смягчился. И пусть командир по-прежнему был скуп на эмоции, иногда Лёша ловил на себе более мягкие взгляды, чем до всего этого.
Но, конечно, на самом деле они ничего не значили. Лёша провёл параллели и заметил, что Леонид Саввич смотрит на каждого члена их экипажа с точно такой же теплотой, как и на него.
Поэтому… Поэтому не стоило питать никаких иллюзий.
— Отчего же не вышло? — Лёша, откинув дурацкие мысли в сторону, поддержал разговор.
— Да… По молодости времени не было, сам знаешь, как в лётном строго, а потом… Потом женился, а с женой так никуда и не ходили толком. Только сына на хоккей водил.
Звучало… Жалко. Лёша передёрнул плечами, вдруг подумав о Саше, на которой чуть было не женился. Он же тогда, после Канву, как только понял, что испытывает к командиру отнюдь не дружеские чувства, побежал быстрее к Кузьминой, чтобы забыться. Чуть предложение ей не сделал, но вовремя остановил свой рот.
«Негоже звать девушку под венец, пока в чувствах своих не удостоверишься», — это были слова его матери, которые так удачно всплыли в момент отчаяния и остановили Лёшку от необдуманного поступка.
И сейчас ему казалось, что, если бы Саша была его женой — он звучал бы точно так же, как Леонид Саввич.
Потому что… Ну нет у него с Сашей ничего общего и никогда не было, кроме работы в «Пегасе». А с Зинченко есть. Начиная о спорах о лучшем тренажёре и заканчивая шахматной партией. Не зря в своё время отец его всем настолкам научил. Ох, как не зря. Сейчас всё пригодилось.
— Так у вас же вроде всё… После пальм наладилось. Можно и наверстать…
Это была ещё одна причина, по которой Лёша запрещал себе думать о командире, как о нечто большем. Тот был женат двадцать лет, если не больше, имел взрослого сына и наверняка любил свою жену. Здесь, конечно, Лёша не брался судить окончательно, потому что знал, что в семье Зинченко не всё так гладко, но отчего-то был уверен: тот отпуск после Канву должен был реабилитировать семейные узы.
Зинченко сильно нахмурился, и Лёша испугался, что перегнул палку и залез во что-то слишком личное, но потом командир как-то печально выдохнул, на секунду прикрыл глаза, а затем открыл их и ясным взглядом посмотрел на Гущина. Тот тоже не отводил взора от своего командира.
— Валерка что-то рассказывал? — уточнил Леонид, и Лёша постарался не краснеть. Вот и как ему теперь отвертеться… Конечно, Валерка ему рассказывал, кто ещё. Правда, не по собственной инициативе, а с подачи Лёшиных вопросов.
«— Ты загорел, — Лёша, поставивший перед Валеркой кружку с горячим чаем, сел напротив. Сегодня у пилота Гущина был выходной день, но, если быть честным, то он уже находился в предвкушении новых полётов с Леонидом Саввичем, который буквально завтра выходит из отпуска.
Они сидели в небольшой квартирке, которую Лёша снял неподалёку от «Шереметьево». И на работу удобно было добираться, и цена — приемлемая. С отцом Лёша, даже после того как их отношения выровнялись, жить не собирался. Так будет лучше для них обоих: встречаться на выходных или по праздникам.
Валера позвонил неожиданно и напросился в гости: сказал, что соскучился по близкому другу. А то, что они стали близки после Канву — это правда. Валера до отцовского отпуска часто общался с Гущиным.
— Да, есть такое, — усмехнулся Зинченко-младший.
— Как вообще отпуск прошёл? — между делом поинтересовался Гущин, стараясь вложить в голос максимальное равнодушие. На самом же деле он едва не затаил дыхания: ведь отпуск с женой для его командира должен был что-то значить. Гущин знал, что родители Валеры переживают острый период в отношениях, и теперь ему было интересно: удалось ли им помириться или же…
Конечно, Лёша по-прежнему ни на что не надеялся. Куда ему, бестолковому, непутёвому до такого первоклассного мужчины, как Зинченко. Да даже если бы Зинченко был из… Таких, как Лёша, он бы точно не посмотрел на Гущина.
И Гущин старался не обращать на этот факт внимания, как и старался не обращать внимания на своё израненное сердце.
— Ты знаешь, Лёх, хорошо. По крайней мере, для меня. Я насладился и пальмами, и жарким солнцем, и тёплым морем, и горячими цыпочками, что щеголяли в стрингах передо мной, — Лёша дёрнул уголками губ. В возрасте Валеры — это вполне нормально. — А вот родители… — тут Валера замолчал, шумно отпивая из кружки.
— А что родители? — торопливо спросил Алексей и даже подался вперёд, едва не приоткрыв рот в ожидании ответа. — Так и не помирились? — не удержался и от следующего вопроса, надеясь, что слепой надежды в нём совсем не прозвучало.
Чкалов, как когда-то прозвал его сам Лёшка, неловко пожал плечами.
— Да чёрт их разберёшь этих взрослых. Они вроде как и помирились, во всяком случае, я несколько раз видел, как они за руки держались и всегда о чём-то долго беседовали. Но в то же время… Не знаю, Лёх, я в этом не эксперт. Иногда мне кажется, что они вместе только потому, что привыкли. Я туда не лезу, сами разберутся. Захотят развестись — пусть разводятся. С отцом я отношения выровнял, мы все всё поняли после того злополучного рейса… — голос Валеры немного дрогнул, и Лёша понял — это до сих пор отзывается во всех них. И, скорее всего, останется на всю жизнь. — Сейчас всё нормально. Мы вернулись, и мне даже показалось, что между отцом и матерью наступила оттепель».
Это всё, что нужно было знать Лёше на тот момент. Оттепель означала приближение чего-то более тёплого. И, если это так — всё, что он может — порадоваться за любимого сердцем человека. Какая разница, что будет с ним? Главное, чтобы у Леонида Саввича всё наладилось.
— Да не то чтобы рассказывал, — отмахнулся Гущин, стараясь выглядеть непринуждённо, — так, просто, обмолвился.
Зинченко хмыкнул и не отводил от Гущина внимательного взгляда. А Лёша про себя думал, какие же всё-таки красивые у его командира глаза. И сам он… Очень красивый мужчина.
— Устаревшая у тебя информация, Лёшка, — немного приподнял уголки губ, улыбаясь. И ещё это издевательское «Лёшка». Такое… Ласковое, что ли. И позволенное только командиру. — Развелись мы с Ириной. Буквально на той неделе, — Зинченко вновь начал смотреть на приборы, его глаза устремились вперёд. А Лёша… А Лёша сидел с открытым ртом, глотая воздух.
На секунду мелькнула странная надежда… Ничем не подпитанная и не приправленная. Она была словно падающая звезда на небе — быстрая, мимолётная. И исчезла она так же скоро, как и появилась. У Лёши точно не было никаких шансов. Развод — не показатель того, что Зинченко вдруг посмотрит в его сторону.
— О, вот как… — тихо ответил Гущин и тоже отвёл взгляд. Пальцы побарабанили по штурвалу. Нужно было сказать что-то ещё. — Мне жаль, — выдавил он из себя.
Зинченко отмахнулся, словно слова Лёши были назойливым насекомым.
— Я ни о чём не жалею, — несколько жёстко произнёс командир. — И тебе не стоит жалеть. Мы шли к этому слишком давно. И… Наконец-то пришли. А теперь давай закроем тему.
Лёша молчаливо кивнул, и в кабине воцарилось молчание. То, что Леонид Саввич теперь был свободен, как птица в небе, как самолёт, летящий сквозь облака, ещё больше подстёгивало Лёшу думать о запретных мыслях, о запретном плоде, которым являлся для него напарник по кабине, его близкий человек, с которым разделил то страшное на двоих.
Однако помимо своих мыслей Лёша ещё был уверен в том, что такой, как Зинченко, долго в холостяках ходить не будет. В «Аэрофлоте» есть много молодых, незамужних девушек и женщин постарше, которые также разведены. Уж Лёша не понаслышке в курсе, что многие представительницы слабого пола обсуждали его командира за спиной в определённом контексте. Желающих на сердце КВС было предостаточно. И как Лёша умудрился затесаться среди них?
А теперь про развод Зинченко наверняка кто-нибудь прознает — это лишь вопрос времени — и попытается приударить. В том, что женщины на такое способны, Алексей Гущин даже не сомневался.
Сердце от этого неприятно дёрнулось и ревниво завопило, что Леонид Саввич должен быть рядом с его хозяином.
— Эй, стажёр, не спи, — донеслось немного насмешливо сбоку, и Лёша моргнул, отгоняя все негативные мысли в сторону.
Стоило сосредоточиться на работе. И только на ней.
Оставшийся полёт прошёл без происшествий, как и остальные запланированные на этот день рейсы.
К вечеру изрядно уставшие пилоты и их экипаж заселились в гостиницу. Рокировка была обычная: Света и Вера, Андрей и Вика, и Лёша с Леонидом Саввичем.
Один номер на двоих стал традицией после Канву. Как-то не сговариваясь пришли к такому раскладу. Лёше было страшно спать в одиночку первые месяцы. Кошмары не отпускали, и Леонид Саввич будил вовремя. Подавал воду. Иногда молчаливо сидел рядом, пока Лёша снова не засыпал.
Они никогда не обсуждали это. Лёша стыдился, а Леонид Саввич делал вид, что ничего страшного не происходит. Только лишь оказывал молчаливую поддержку, в которой Лёша нуждался больше всего.
Постепенно кошмары ушли, а привычка делить номер на двоих — осталась. Конечно, Лёше это давалось с трудом из-за собственных чувств, но отказаться он не мог, да и не хотел. Терпел, украдкой подглядывал, в тайне радуясь, что иногда, когда рейсы заканчивались в других городах, в конце дня может лицезреть ставшее родным лицо командира.
Но сегодня всю усталость нужно было отмести. Лёша всем приказал явиться в холл гостиницы через полтора часа. В кафе он позвонил, как только они приземлились и вышли из самолёта, и договорился о столике на шесть персон.
— Ты первый в душ или я? — уточнил Зинченко, пока Алексей аккуратно вешал форму на тремпель: завтра ближе к полудню у них вылет обратно в Москву. Лёша обернулся и выдохнул: Леонид Саввич стоял перед ним в майке и спортивных штанах. Нет, конечно, Лёша не впервые видел его в таком образе, но… Но сегодня из-за всех своих мыслей, что опять атаковали разум, Лёша ощущал этот жар, рождающийся где-то внутри.
Нельзя позволять себе бесстыдно водить взглядом по рукам, по сильным ногам, по спортивному торсу и в целом телу, которое требуется от каждого пилота, иначе — он поймёт. Эти голодные взгляды нетрудно распознать, и позволить их себе Лёша не мог.
Поэтому, с трудом отведя глаза и уткнувшись в пуговицы суконного кителя, Лёша пробормотал:
— Иди ты первый.
Лишь бы ушёл и не светил тем, чем Лёша хотел обладать. Это были самые страшные и смелые фантазии молодого лётчика.
Леонид Саввич покинул общую комнату, а Лёша, выдохнув и повесив форму в шкаф, подошёл к окну, чтобы отвлечься. Питер встретил их… Несколько сурово. Когда они заходили на взлётную полосу, то скопившиеся тучи над аэропортом явно предвещали в ближайшее время снегопад, и это в общем-то не вызывало удивления. В конце концов — на дворе было начало декабря. Но тучи пока только кружили над огромным городом на Неве, не рискуя осыпать землю снежными хлопьями.
Лёша просто задумался о насущном: о том, что близится Новый год, и о том, что нужно выбрать, что подарить ребятам, отцу и Леониду Саввичу. А ещё он посетовал на то, что, вероятнее всего, встретит праздник в одиночестве.
«Может, напроситься в рейс? Поменяться с кем-то, кто хотел бы встретить праздник в кругу семьи?» — мелькнула мысль, которая породила множество сомнений.
А сможет ли Лёша полететь с кем-то другим, если не с Лёней? И что сказал бы на эту вольность сам Леонид Саввич? Ведь они вроде как были неразлучными напарниками… Как попугаи-неразлучники, честное слово. Да и как Лёша объяснит командиру свой резкий порыв полететь с другим пилотом?
Позади послышалось копошение — это Лёня открыл дверь ванной и вышел оттуда, такой распаренный, домашний, что у Лёши опять защемило в душé. Сколько раз он уже видел этот образ перед глазами? Сколько раз мечтал тихонько приоткрыть дверь и просочиться внутрь марева, клубков пара, встать рядом и…
— Ты чего застыл, Лёшка? — Гущину показалось, что голос его командира звучит как-то ласково.
— Я… Э-э, ничего, ничего, я тоже пойду, освежусь…
Вот же остолоп! Так и выдать себя — дело нехитрое. Леониду Саввичу стоит только немного поразмыслить над странным поведением стажёра, и к гадалке ходить не нужно — он мужик опытный, сразу всё поймёт.
А как только поймёт… В общем тогда Лёшке будет несдобровать. Ладно, если просто от полётов откажется, так может же совсем перестать общаться.
А как же Лёшка без него будет?..
В ванной было жарко. Пар ещё витал в помещении, и Лёшка вдохнул запах кедрового геля для душа, который висел во влажном воздухе, и едва не застонал от того, что этот аромат сводил с ума.
И как долго ещё эти чувства будут преследовать его? Когда он сможет переключить своё внимание на кого-то другого? И на горизонте, как назло, никого привлекательного и подходящего, кроме Зинченко, не было… Лёша проверял. Присматривался и к другим… Пилотам. Думал, надеялся клин клином… Но — ничего. Только Леонид Саввич заставлял сердце трепетать.
Под душем Лёшка долго не стоял: включил прохладные струи, освежился по-быстрому и вернулся в номер, застав командира, сидящего в кресле, за чтением журнала, что до этого лежал на столике.
Зинченко поднял на него глаза и мазнул взглядом по всему телу Гущина, которое спряталось за белым махровым халатом.
— С лёгким паром, — проговорил командир, и Лёша слегка поёжился под этим любопытным взором тёмных глаз.
Любопытным?..
Тряхнул головой, потому что воображение точно подкидывало неправильные образы.
— Спасибо, — тихо пробормотал Гущин и, чтобы отвлечься, задал дурацкий вопрос, кивком головы указывая на журнал: — Что пишут?
Зинченко перевёл взгляд на журнал, словно только сейчас обнаружил, что держит его в руках, и резко захлопнул.
— Ничего интересного, что стоило бы моего внимания. Ну, стажёр, нам с тобой собираться пора. Как-никак юбилей твой отмечать надо, — Зинченко откинул журнал в сторону и встал с кресла. — Давай свои вещи, пойду до гладильной дойду.
Гущин хотел было возразить: негоже командиру его вещи гладить, но Зинченко примагнитил его взглядом, который говорил, что никаких возражений не принимается, и демонстративно протянул руку. Даже пальцами пошевелил в нетерпении.
И разве мог Алексей ослушаться? Ему казалось, что, даже если Зинченко прикажет ему выпрыгнуть из кабины самолёта этим своим спокойно-командирским тоном — Лёша и эту просьбу исполнит.
Пришлось быстро покопаться в дорожной сумке и выудить оттуда более-менее приличный свитер тёмно-бордового цвета и джинсы, которые, хвала богам, глажки не требовали. Поэтому Гущин отдал Зинченко только свитер, всё ещё ощущая себя неловко. Не должен командир ему помогать таким образом… Не должен.
Леонид Саввич, будто ничего вопиющего не происходит, забрал вещь из рук своего второго пилота и, прихватив с собой и свои вещи, покинул гостиничный номер.
Чуть позже, когда пришло время спускаться в холл, Лёша не мог не отметить, как хорошо был выглажен его свитер, словно по нему прошлись первоклассным паронагревателем. Да у него так даже с обычным утюгом не выходило!
Скомкано поблагодарив за помощь, Лёша скрылся в недрах ванной комнаты, чтобы пригладить взъерошенные волосы и выдохнуть.
В холле их уже ждал экипаж. Такие простые и обыденные, без формы, но Лёша знал — за оболочками скрываются самые настоящие герои.
Кафе, которое выбрал Гущин, находилось в шаговой доступности: буквально за углом того отеля, где они поселились. Это было небольшое, очень тихое, а главное — уютное помещение. Столик, который им выделили, располагался в специальной зоне и был скрыт тяжелым тёмным пологом — и так даже было лучше: они, словно спрятанные от всего мира, могли насладиться спокойствием без посторонних глаз и ушей.
От поздравлений плавно перетекли на душевные разговоры. Все расслабились после рабочего дня и вели непринуждённые беседы. Рита и Света болтали о каком-то последнем телешоу, Андрей и Вика тихо обсуждали возможность сходить в кинотеатр на предстоящих выходных, а Лёша с Леонидом Саввичем уставились в одно общее меню, пытаясь выбрать мороженое. Лёшка даже не заметил, как наклонился слишком близко к командиру. На удивление они даже сели рядом друг с другом, не сговариваясь. Просто Лёша выбрал место, а Зинченко отодвинул близстоящий от его места стул и приземлился рядом.
— Я даже не знаю, — в конечном итоге понуро выдохнул Лёшка, откидываясь на спинку стула. — У них такой огромный выбор, что я просто теряюсь.
— Ой, а я бы попробовала «Гавайские каникулы». Сразу напоминает о тёплых курортах. Вот бы сейчас туда, эх, — мечтательно произнесла Вера, отвлекаясь от разговора со Светой. Света тут же уткнулась в меню.
— А я за «Гелакси». Такое яркое, синее. С лимонадным вкусом. Но это только один шарик, а я бы не отказалась от трёх. Лёша, можно?
— Конечно, — кивнул Гущин. — Сколько угодно.
Все подключились выбирать цветные шарики, и в скором времени Лёша тоже решил для себя, что хотел бы съесть в довершение этого вечера.
Пока Леонид Саввич отлучился в уборную, Лёшка как раз вспомнил про то, что хотел спросить у ребят.
Он посмотрел на увлечённых друг другом Вику и Андрея и привлёк их внимание.
— Слушайте… Ребят, мне тут «Аэрофлот» подогнал два билета на каток «Арена»…
— Это тот, который ещё не открылся? — уточнила Вика. Лёшка кивнул.
— Да, дело в том, что… — Гущин замялся, но всё же продолжил: — Мне некого позвать, а не хочется, чтобы пригласительные пропадали. Может, вы хотели бы…
Вика и Андрей переглянулись, словно вели молчаливый разговор.
— Да не, Лёш, — через секунду ответил Андрей, — у нас другие планы на выходные…
Гущин открыл было рот, но тут диалог подхватила Вика:
— А ты Зинченко позови. Он давно хотел научиться, вот и повод будет, и учитель — первоклассный. Если, конечно, ты умеешь. А что-то подсказывает мне, что умеешь, — Вика хихикнула, и Лёша вздёрнул бровь. Они, что, сговорились все, что ли?
— Да, Лёш, — тут и Вера присоединилась. — Леонида Саввича возьми. Ему полезно будет отвлечься от рабочей рутины. А то с женой развёлся…
— А вы откуда знаете? — встрепенулся Лёшка, ощутив некий укол ревности. Неужели он узнал обо всём последний?
— Так у него, — в диалог вступила Света, поедавшая до этого кусочек пиццы, — на пальце уже обручального кольца нет. До этой недели всё время носил. Мы сами эти выводы сделали. Но ты только что подтвердил, — она подмигнула ему.
— Так что Леонид Саввич твой самый лучший вариант, — поддакнула Вика и неожиданно перевела тему: — Кстати, а ты наш подарок ещё не открывал? Это была идея Леонида Саввича.
Лёша не успевал хмуриться. Слишком много раз за несколько минут прозвучало за этим столом имя их командира.
— Нет, я ещё… Не успел. Но, обещаю, вернёмся в отель — и сразу же открою.
Тут за столик вернулся Зинченко, и все посторонние разговоры о нём прекратились. Лёша же потом всю дорогу до дома пребывал глубоко в мыслях, даже не замечая, как его тёмные волосы покрываются белой шапкой — тучи наконец разрешили снегу начать своё падение.
— Почему без шапки, стажёр? — проворчал Зинченко едва ли не над ухом, когда они вдвоём слегка отстали от весёлой компании бортпроводников.
Гущин вздрогнул от этого недовольного тона и к своему стыду ощутил, как дрогнуло что-то внутри от той власти, что исходила от Зинченко.
— Виноват, забыл, — отчеканил Гущин, будто и правда был провинившимся стажёром.
Зинченко покачал головой и… Внезапно протянул руку к волосам Лёшки, стряхивая снег с коротких прядей. Прикосновение было быстрым, молниеносным, будто промчался скоростной поезд, но Лёша успел ощутить весь спектр эмоций в душе. От неловкости до трепета. Слегка жёсткие пальцы в его волосах отводят пряди чуть в сторону, ероша и осыпая снег на землю, а затем исчезают, словно их там никогда и не было.
Лёша моргнул, но Зинченко уже возобновил движение, нагоняя ребят.
И что это было?
Сегодня всё казалось странным. Необычным. Взгляды. Прикосновения.
Или Лёша всё себе придумал?
А может… Может, и правда стоит попытаться?..
Отель показался быстро, Лёша даже не успел обдумать последнюю, больше похожую на шальную, мысль.
Ребята горячо поблагодарили его за столь замечательный вечер, и весь экипаж разошёлся по своим номерам.
Пока Зинченко занимался вечерним моционом в ванной, Лёшка сидел на своей кровати и вертел в руках подарок от коллектива. Упаковка была очень красивой, и разрывать её даже стало как-то жаль, но терпение никогда не было сильной стороной Алексея. Да ещё и любопытство высовывало свой нос, а слова Вики: «Это была идея Леонида Саввича» так и не выходили из головы и подстёгивали побыстрее достать подарок.
Аккуратно разорвав упаковку с одного края, Лёша стал вытаскивать спрятанную коробочку. По номеру раздалось шуршание, и вскоре Гущин закончил вскрывать упаковку. То, что предстало его глазам, заставило сердце сделать кульбит.
Его пальцы держали роскошные брендовые поляризационные очки. Именно такие, какие Лёша хотел купить ещё совсем недавно. Да только вот всё никак не мог накопить на них нужную сумму. Они стоили достаточно дорого, а учитывая, что фирма была популярная, Лёша только мог догадываться, сколько ребята вывалили за этот подарок денег.
На секунду почудилось, словно он этого не заслужил. Словно… Он не сделал ничего такого, чтобы получать такие баснословные подарки.
И тем не менее это было приятно. А ещё осознание того, что инициатором покупки выступил Леонид Саввич, совсем заставляло сердце трепыхаться.
Получается, он заметил?.. Заметил, как Лёшка вечно щурился, как бурчал себе под нос, что ему нужны крутые солнцезащитные очки.
Могло ли это что-то значить?..
Дверь ванной комнаты щёлкнула, и Леонид вышел из неё уже полностью домашний и готовый ко сну. Рубашку и штаны сменила хлопковая ночная пижама нежно-синего оттенка.
Лёша поднял голову, и ему казалось, что он смотрит на командира со всей той любовью и теплотой, что ощущал к этому человеку с недавних пор.
— Самый лучший подарок, который я мог получить от своего экипажа, — тихо проговорил Гущин, вкладывая всю благодарность в эти слова. Зинченко дёрнул уголками губ и прошёл к своей кровати.
— Пользуйся на здоровье, — ответил командир, поворачиваясь к Лёшке спиной. Его пальцы ухватили край одеяла и откинули его в сторону.
И тут Лёшка, посмотрев на секунду на очки в руках, снова взглянул на ровную спину Зинченко.
А почему бы, собственно, и нет?.. В этом же не было ничего такого… Странного и неправильного.
— Лёнь, — вскочил резко, выпалил — тоже, боясь передумать. Зинченко обернулся к нему через плечо, ожидая дальнейших слов. — А пойдём со мной на каток? Кататься тебя научу.
На серьёзном лице командира мелькнуло изумление. Брови чуть поднялись вверх — он точно не ожидал такого предложения — но потом привычное выражение лица вернулось.
Гущин затаил дыхание в ожидании ответа. Ему так не хотелось слышать короткое «нет».
— Ну пойдём, коль не шутишь, — через несколько мгновений ответил Леонид Саввич. — Только если я упаду — незачёт тебе будет, стажёр.
Лёшка широко улыбнулся, ощущая, как радостно поёт его душа.
— Вы же знаете, Леонид Саввич, я всегда Вас поймаю.
На этот раз Зинченко растянул губы в тёплой и нежной улыбке, и Лёша впитывал в себя, как губка, все эти редкие эмоции и ощущал, что что-то неуловимо меняется.
Но только пока что именно — до конца не понимал.
На каток решили идти в ближайшие выходные. Лёша договорился с администратором «Арены» на вечер и весь день пребывал в лёгкой эйфории волнения и предвкушения, словно ему снова шестнадцать и он впервые идёт на свидание с понравившейся девчонкой.
Только ситуация была совершенно иной. Вместо шестнадцати — тридцатник, а вместо девчонки — мужчина, на пятнадцать лет старше. Да и свиданием это назвать было нельзя. Так, обычная дружеская встреча вне стен работы.
Но и от этого всё равно трясло. Они ведь… Будут наедине. Вдвоём.
И это ужасно волновало…
Зинченко позвонил после обеда и предложил поехать на его машине.
— Адрес мне свой скинь, заеду за тобой, — слегка властно проговорил Леонид в трубку, но Лёша уже давно привык к его чуть грубому баритону. Это даже будоражило в какой-то степени.
После разговора Лёшка написал домашний адрес и пошёл выбирать подходящую для катка одежду. Стоило бы надеть тёплый свитер и не менее тёплые штаны, потому что в помещении наверняка будет прохладно.
Однако гардероб Лёша подобрал себе слишком быстро, а потом слонялся по квартире, не зная, чем себя занять. Ни музыка, ни книга, ни фильмы, ни даже игрушки на телефоне — ничего из этого не помогло отвлечься от спутанных мыслей и душевного смятения. Сердце отбивало чечётку с каждым новым кругом стрелок на часах, которые неумолимо приближали час встречи с Зинченко.
В какой-то момент Лёша, уже собравшийся, уставился в одну точку и так и замер, словно его тело ушло в астрал, а на Земле осталась лишь оболочка. И только телефонный звонок вырвал его из глубоких раздумий. Лёша вздрогнул, моргнул и снял трубку.
— Я жду тебя, — одна фраза, а сердце уже собрало чемоданы и готово было сбежать от хозяина. Ноги сделались слегка ватными, и перед выходом Лёша настраивал себя на то, что всё пройдёт идеально. Они просто покатаются, Лёша покажет Зинченко несколько несложных элементов, после чего они разойдутся с хорошим настроением по домам.
Успокоив себя этими безопасными иллюзиями, Гущин спустился вниз и чуть не упал возле подъезда — на днях в Москве тоже прошёл снег и асфальт слегка подморозило. Зинченко уже вышел из машины и вмиг оказался рядом с Гущиным, ухватив его за локоть, хотя в последнем второй пилот явно не нуждался. Ноги уже держались уверенно.
— Ты как, в порядке? — несколько обеспокоено спросил Лёня, заглядывая в лицо Гущина. Тот смотрел в ответ оторопело, а пальцы Зинченко, сжимающие его локоть, пропускали жар даже через толстый слой Лёшиной зимней куртки.
— Д… Да, всё хорошо, — сглотнул и дал себе мысленную затрещину за то, что заикнулся. — Спасибо, Лёнь.
— Не за что, под ноги надо смотреть, — привычно проворчал командир и разорвал прикосновение. Лёше показалось, что теперь рядом с ним — пустота. — Ты и на льду так будешь, стажёр? — следом усмехнулся.
— Ну нет! — тут же горячо возразил Лёшка. — Я на льду почти так же, как и в небе!
Зинченко лукаво посмотрел в его сторону.
— Тоже — герой?
И тут Лёша окончательно засмущался. Его в принципе сковывало такое громогласное «герой» в его адрес, потому что он себя героем не считал. Он просто сделал то, что должен был — спас людей. И всё.
Поэтому на эту реплику пришлось махнуть рукой.
В машине было теплее, чем на улице, и Леонид Саввич, вбив в навигатор адрес пока ещё не работающего катка «Арена», вывернул руль влево, и машина тронулась с места.
По пути разговорились о чём-то незначительном, и Лёша даже успокоился.
«Это просто дружеская встреча», — напоминал он себе.
Через час с небольшим они таки добрались до места назначения. Снаружи здание катка было довольно огромным, и на первом этаже горел свет.
— Нас хоть ждут? — уточнил Леонид Саввич, выходя из машины.
— Конечно, я же договорился.
На проходной их и правда ждали. Та самая администратор Олеся — миловидная девушка с удлинённым каре и пирсингом в правой брови провела двоих мужчин в раздевалку и уточнила о размере коньков.
— Нам очень приятно, что сотрудники «Аэрофлота» почтили наш каток первыми. Надеюсь, вы обязательно поделитесь впечатлениями со своими друзьями, — она улыбалась Алексею, когда отдавала коньки, но неожиданно между ней и Лёшей встал Зинченко.
Забрав из рук фигурное снаряжение, он вежливо, но жёстко отрезал:
— Обязательно расскажем. А теперь не могли бы Вы оставить нас.
Олеся на секунду растерялась, но потом собрала себя в руки и натянуто улыбнулась.
— Да, конечно. До конца моего рабочего дня у вас три часа. Я зайду на каток и сообщу вам, но вы можете уйти раньше, если захотите, — она всё пыталась поймать взгляд Алексея, но тот стоял за могучей спиной Зинченко. — Что ж. Ладно, — слегка расстроенно проговорила она. — Хорошего вам вечера, — тут у неё зазвонил телефон. Она извинилась и спешно сняла трубку: — Да. Да, Пётр Игоревич. Нет, камеры по-прежнему не работают, — кивнув мужчинам, она направилась к выходу, — завтра, обещали приехать и разобраться… — через секунду её голос стих, а Зинченко, как ни в чём не бывало, повернулся к Лёше и протянул ему пару коньков.
— Слишком много болтает, — зачем-то пояснил он, и Лёше ничего не оставалось, как просто кивнуть. Однако сердце уже что-то начало радостно нашёптывать. С чего бы Леониду Саввичу так резко прерывать девушку?.. К тому же симпатичную девушку, которая явно нашла Лёшу интересным…
«Неужели…» — мысль была опасная, но слишком притягательная. Он метнул взгляд в сторону сосредоточенного на завязывании шнурков Зинченко и тряхнул головой. «Да ну, глупости какие-то…» — образумил себя Лёшка.
Затянув второй ботинок, Лёша встал в полный рост. Леонид Саввич уже тоже справился со своей обувью, только стоял он не так уверенно, как его второй пилот.
— Сам дойдёшь до льда? — уточнил Гущин, и Зинченко, хоть немного и неуверенно, но кивнул положительно. Сделал аккуратный шаг на пробу, затем ещё один и ещё, и доковылял сначала до Лёши, потом до катка.
Первым на лёд ступил Гущин. Тот был скользким, ровным, и лезвие конька тут же поехало вперёд. Пришлось держать равновесие, чтобы не шлёпнуться на задницу и не опозориться перед своим командиром.
Лёша тут же обернулся к Леониду и, даже не раздумывая, протянул ему руку: неопытному человеку на такой поверхности будет тяжело. По крайней мере, так он оправдывал свой порыв.
А у командира даже не возникло вопросов. Он безропотно, слепо, как тогда в воздухе, когда казалось, что решения никакого нет, доверился без лишних вопросов.
Его ладонь — мягкая, немного грубая от штурвала самолёта, так идеально лежала в чуть широкой ладони Гущина, что Лёша даже испытал болезненное ощущение от того, что эту руку придётся отпустить в скором времени. Потому что если не отпустит — рискует раскрыть свои чувства. Ему и так порой казалось, что он — открытая книга, что Леонид Саввич уже давно обо всём догадался и просто из вежливости и уважения делает вид, что ничего страшного не происходит.
— Ты аккуратнее на льду, — всё же руку приходится отпустить, прикосновение и так слишком затянулось. — Смотри, потихоньку отталкивайся сначала одной ногой, затем другой, словно рисуешь ёлочку вверх тормашками. Ноги согни чуть в коленях, спина ровная, — Зинченко выглядел невозмутимо, но всё же с некоторой опаской поглядывал на лёд. — Лёнь, — Лёша привлёк его внимание, — я всегда поймаю тебя.
Леонид выдохнул и вдруг сам протянул руку Гущину.
— Тогда лучше держи меня за руку, — просто сказал он, и Лёша не посмел отказать.
Он крепко обхватил руку командира и потянул его на себя. Так они и катались из круга в круг: Алексей вёл, Леонид Саввич ехал за ним. Теперь они поменялись местами: если в кабине Зинченко оставался КВС, то здесь КВС был именно Гущин.
Они сделали несколько кругов, всё так же держась за руки, и Лёша даже готов был поверить, что это прикосновение что-то значит. Рука командира действовала успокаивающе, а сжимать её было одно удовольствие.
— Как хорошо, когда никого нет, — проговорил Лёшка, обернувшись на Леонида Саввича, — катишься себе и катишься, не боясь ни в кого врезаться. Красота.
Широкая улыбка посетила лицо пилота Гущина. Лёгкие наполнил слегка морозный воздух. Вот это отличная смена деятельности. Даже голова в какой-то степени отдыхает. Встал на коньки — и плавно полетел.
Через какое-то время Гущин ощутил, что уверенность его командира на льду возросла, но отпускать руку он так и не спешил. Они остановились на секунду — передохнуть, а прикосновение так и не разорвали.
— Ну как, Лёнь? Неплохо? — рука Леонида непроизвольно сжала Лёшкину руку, но Лёша даже не подал вида, что что-то не так.
Внутренности охватило вернувшееся волнение. Хотелось провести большим пальцем по выемке между пальцами руки командира, погладить, приласкать.
А если Лёша подастся вперёд, то, что тогда?..
От собственных мыслей стало ещё жарче. И хотелось поскорее отшатнуться. Чтобы не допустить промах. Чтобы не упасть.
— Хорошо, — выдохнул Леонид Саввич, переводя дыхание. — Кажется, даже получается.
— Конечно, получается, — закивал Алексей, стараясь отвлечься. Ему срочно нужно отъехать подальше. — У тебя не может быть по-другому.
Гущин отвёл взгляд в сторону, обвёл им пустой каток. Вот бы разогнаться и… Забыться.
Зинченко словно прочитал его мысли и мягко разорвал телесный контакт, а затем непринуждённо сказал:
— Ну давай, вижу же, что ты побыстрее хочешь. Покажи мне, на что способен.
И это подстегнуло Лёшку прокатиться на катке так, как он всегда любил: быстро, меняя положение со спины и обратно. Его лицо излучало абсолютное спокойствие и полнейший контроль. Лёша совсем не боялся упасть. Притихший возле бортика Зинченко во все глаза уставился на коллегу и, когда Лёша закончил и подъехал к нему, даже похлопал.
— Ну ты даёшь, стажёр. Прямо как Легенда номер семнадцать. Где так научился?
Лёша залился румянцем. Никто по достоинству, кроме матери и тренера, не оценивал его старания.
— Да… Мама втихаря от отца водила меня на тренировки. Думала, может, я в спорт пойду. А я… Хоть и научился и даже надежды подавал, всё же небо выбрал.
— На льду ты летаешь не хуже, чем в небе. Но хорошо, что ты авиацию выбрал, Лёшка, — Зинченко слабо улыбнулся, и Гущину показалось, что в этой улыбке затаилась грусть.
— Почему хорошо? — задал глупый вопрос. Но так хотелось услышать ответ.
Командир оттолкнулся от бортиков и чуть проехал вперёд, успев бросить тихое, но такое значимое:
— Потому что тогда я бы тебя не повстречал.
Леонид Саввич покатился дальше, медленно передвигая ногами, а Лёша стоял и смотрел ему вслед. Что-то он упускал из виду. Что-то, что сейчас лежало на поверхности.
И что крылось за последними словами командира? Ничего особенного или нечто большее, чем «я рад, что у меня есть такой коллега»? Может, то, сокровенное, о чём Лёшка и помыслить не мог?
Какое-то непостижимое шестое чувство заставило его нагнать Зинченко и перегородить ему дорогу. Руки вцепились в плечи, словно Гущин собирался вот-вот упасть, а на самом деле — понять, что было не так в последнее время.
— Лёня, почему ты развёлся с женой? — этот вопрос был самым правильным. И ответ на него должен был быть самым честным.
— А почему у тебя с Александрой не сложилось? — пушечным выстрелом в голову спросил командир, тяжело смотря исподлобья. В любое другое время Лёша бы оскорбился вопросом на вопрос, но сейчас была не та ситуация. Ответ лежал здесь, осталось ухватиться за него рукой.
— Потому что я не могу быть с одним человеком, если люблю другого, — честно, открыто. Глаза в глаза. Казалось, именно сейчас прозвучало его признание командиру.
Зинченко на секунду прикрыл веки. Затем открыл их, и Лёша увидел что-то новое в этом взгляде.
— Вот и я, Лёшка, не смог так. Не смог больше обманывать Ирину. Потому что в сердце и душе уже давно другой человек.
Во взгляде Зинченко появились привычные теплота и нежность, и что-то внутри Алексея ёкнуло. Сердце пропустило удар.
Что движило Гущиным в тот момент, он уже и не помнил — может, привычное безрассудство, мальчишество, желание получить желаемое — но он просто подался вперёд, удерживая и себя, и Леонида Саввича на льду.
Губы — слегка холодные и обветренные — прижались к таким же прохладным, но мягким губам. Если Лёша всё неправильно понял, то сейчас это — конец всему тому, что он успел построить со своим командиром.
Потому что они не смогут это забыть. И работать больше не смогут, если Лёшины чувства вдруг окажутся не взаимны…
Секунду-другую ничего не происходило, и Гущин уже собирался отпрянуть, как вдруг Леонид Саввич поднял руки и вцепился ими в Лёшины плечи, словно боялся упасть, а его губы ответили и чуть приоткрылись.
Лёша едва подавил в себе стон. Стон томительного ожидания и облегчения. Неужели это взаправду?..
Этот первый поцелуй наполнил сердце Лёши до краёв. Словно оно сейчас готово было разорваться от нежности и счастья.
Чем больше их губы соприкасались, тем сильнее хотелось углубить поцелуй — Лёша уже чувствовал привычный жар, расползающийся по телу. И никакие свитера не нужны на этом льду, чтобы согреть его. Достаточно лишь одного горячего командира в руках.
— Лёшка… — Лёня прервал поцелуй и опалил тёплым дыханием его губы. — Тут нельзя. Так. В любой момент могут зайти. Надо, — тут он снова прижался к губам Гущина, и последний положил одну руку на спину, прижимая к себе ближе. Они стояли едва ли не посередине катка, но Лёша не боялся, что они упадут на холодный лёд, потому что сейчас им было не до падений, потому что сейчас они оба взлетали, как те самолёты, что они из раза в раз поднимают в небеса. — Остановиться, — в конечном итоге объятия ослабли, и Зинченко даже немного отдалился от Гущина. — Поехали ко мне домой. Там… Договорим. Здесь недалеко. Я в родительскую квартиру после развода переехал.
Лёша вскинул брови, чувствуя себя невероятно счастливым.
— То есть ты ехал через весь город, чтобы забрать меня, тогда как сам живёшь неподалёку? — осознание это приятно ударило под дых. По организму разливалось тепло, как лава по той дороге на Канву.
— Ну а как иначе? — усмехнулся Лёня.
Переобулись они наскоро и уже на выходе столкнулись с Олесей.
— О, уже уходите? Но у вас ещё целый…
— Всё было отлично, спасибо, — торопливо проговорил Зинченко и всучил барышне коньки — свои и Лёшкины.
Гущин извиняюще улыбнулся оторопевшей администраторше и, тихо поблагодарив, пошёл вслед за Зинченко.
Когда они сели в машину, Лёша не думал, что Леонид Саввич проявит инициативу, но он, заведя мотор, чтобы машина немного прогрелась, тут же повернулся к Гущину и притянул его к себе, зарываясь в его слегка жестковатые волосы на затылке.
Губы сразу же нашли друг друга в каком-то болезненном отчаянии. Лёня целовал уверено, Лёша — плавился и подавался навстречу. Он всё ещё не верил, что это происходит в действительности, а потому вёл себя нерешительно. А вдруг это сон?.. И Лёня сейчас растворится, как мираж в пустыне.
Но по мере того, как поцелуй не прекращался, Лёша осознавал, что он в настоящем. Что это происходит здесь и сейчас.
Когда они прервались — это далось им с трудом — Лёша сильнее распахнул глаза и смотрел на командира затуманенным взором.
Тот поднял руку и провёл пальцами по щеке Гущина.
— Не верится, — не удержался от выдоха Лёшка и даже на секунду прикрыл глаза, всё ещё крохотной долей сознания сомневаясь, что он здесь, рядом с Леонидом.
Лёня усмехнулся. Лёша открыл глаза. Взгляд командира был такой же тёплый и мягкий.
— Долго же мы к этому шли, — вынес он свой вердикт, и Лёшка моргнул. О Боже, неужели он был таким очевидным?..
— Ты… Знал?.. — неверяще прошептал Гущин, ощущая себя до ужаса неловко. Он ведь был уверен, что умеет маскировать чувства.
Леонид дёрнул уголками губ.
— Догадывался.
— Почему же тогда ничего не сделал?.. — прозвучало немного с обидой и укором. Значит, Лёшка мучился столько времени, даже не подозревая, что его чувства взаимны.
— Во-первых, мне нужно было завершить развод с Ириной. Я не из тех людей, которые бросаются в омут с головой в новые отношения, пока в старых не будет стоять жирная точка. У нас была общая квартира — и её делили по суду, но я всё оставил ей и Валерке. Во-вторых, мне нужно было отойти. Всё же, когда ты прожил с одним человеком под одной крышей много лет, а потом в один прекрасный момент кардинально поменял жизнь… Ну, это наносит свой отпечаток, Лёшка. Ну и, в-третьих, я собирался… Собирался с духом. Я замечал, что твоё отношение ко мне… Изменилось. Видел украдкой твои взгляды, когда ты думал, что я не смотрю на тебя… Я хотел позвать тебя вместе встречать Новый год. А потом эти пригласительные на каток… В общем я решил, что, возможно, у тебя кто-то появился и не стал ни с чем спешить. В конце концов, я и так задержался со всеми признаниями.
О, как же было непривычно слышать все эти откровения от закрытого командира Зинченко. У Лёши пульс скакал, словно слетел с катушек — так сильно билась жилка на его запястье, что Лёша даже ощущал её.
— У тебя такое… Впервые? — тихо спросил Лёша, затаив дыхание.
Зинченко мотнул головой.
— Было когда-то по молодости влечение, но ничего серьёзного. Я потом женился, решил, что это дурь всё, пока… Пока тебя не увидел, — командир невесело усмехнулся. — Моё раздражение к тебе переросло в нечто большее, а после Канву — и подавно.
— Это самое лучшее признание, Леонид Саввич, — беззлобно поддел его Лёшка и потянулся уже сам, всё ещё робко, будто на всё спрашивал разрешения, но командир помогал ему, как и всегда, направлял, подсказывал и страховал.
Дорога до дома Зинченко показалась Лёше очень короткой. Может, виноват был спутанный разум, а может то, что всю дорогу Лёша держал своего командира за руку и гладил большим пальцем тыльную сторону его ладони.
Темнота прихожей давила своим таинством. Когда дверь захлопнулась, а свет ещё не успел включиться, Лёша ощутил спиной стену — это Леонид прижал его к поверхности, не давая прохода.
Губы опять нашли друг друга. Рот командира прижимался к Лёшиному сильнее и требовательнее, и Лёша понял: Зинченко дорвался. Точнее, они оба дорвались друг до друга, и теперь назад пути нет.
Поцелуй был крепок, едва ли не до боли, но Лёша и не подумал останавливаться. Языки сплетались, боролись за право первенства, губы прикусывали, и оба мужчины превратились в сплошной комок страсти.
Очнулся Лёша только тогда, когда спиной упал уже на кровать. Лёня нависал сверху так, что их рты только слегка соприкасались друг с другом. Оба загнанно дышали. Единственным источником света в комнате, в которой они оказались, была настольная лампа. Но Лёше нравился этот тусклый блик. Он придавал сокровенности и возбуждал ещё сильнее.
Лёшу неимоверно тянуло к Лёне, как металл к магниту. И оторвать его было невозможно. А теперь и подавно.
Во взглядах читалось что-то более тёмное и более искреннее по мере того, как одежда исчезала с тела. Не было никакой неловкости — словно они уже делали это тысячу раз, точно так же, как сидели за штурвалами. Обыденно. Но вместе с тем их поглощала не меньшая страсть.
Губы, зубы, язык — Лёша ощущал всё на себе, стонал, желал. Касания были нежные, требовательные и собственнические.
— Мой, — слышал где-то на задворках сознания горячий шёпот, чувствовал руки на теле, — только мой.
— Твой, — вторил этому шёпоту и растворялся в пламенных объятиях, рассыпался на частицы.
Губы внизу, язык кружит по возбуждённому члену, и Лёша разводит ноги сильнее в стороны, ощущая, как жадно его командир доставляет ему удовольствие.
«Дорвался», — думает Лёшка. И осознание того, что Лёня хотел владеть им так же, как и Лёшка им, затапливало радостью и всепоглощающим счастьем.
«Он любит меня, любит», — вторило радостное сердце, убивая все сомнения напрочь.
И Лёша не может больше терпеть: ему тоже хочется прикоснуться, потому он меняется ролями, и теперь Лёня издаёт тихие горловые звуки, которые только ещё больше заводят.
У них у обоих давно никого не было — и интимная близость не длится вечность. Стоит только Лёше сесть сверху, взять два члена в руку и провести несколько раз — оргазм настигает обоих мужчин одновременно.
А вместе с ним приходит долгожданное освобождение и спокойствие.
Уже позже, когда они приняли душ, Лёшка натянул на себя старые растянутые вещи командира и пришёл на кухню, где Лёня разогревал остатки своего вчерашнего ужина. На двоих как раз хватало с лихвой.
Лёша не удержался и обнял его со спины, вдыхая свежий аромат кедрового геля для душа и личный запах своего командира, отдающий корицей и пряностями.
— И что будем делать дальше? — резонный вопрос, на который Лёше хотелось слышать только один ответ. И Лёня, как и обычно, его чувствующий, просто ответил:
— А дальше просто жить. Вместе. И летать тоже вместе.