25 кадр

02:02. Петербург. Вокзал. Платформы. Вагон. Проводница. Билет. Купе. Очередная неделя. Очередной рейс. Одно и то же время. Одни и те же мысли. В Санкт-Петербурге легче, мысли давят не так сильно, дают сосредоточиться на практиках, детях, муже. Она почти вытесняется из сознания. Остаётся только каким-то фоном в жизни, если не вспоминать. Но внутри все ноет, требует ее, эту женщину, которая манит, в которой я нуждаюсь будто в воде, еде. Это похоже на голод, неутолимый голод, который не утихает ни на секунду, немного ослабевая только при встрече, когда взгляды пересекаются. Марьяна. Такое необычное, выдуманное имя, но до невозможного ей подходящее. Имя, которое набатом звенит в голове каждый раз, когда приезжаю в Москву, сажусь в такси и еду в отель, в котором проведу несколько часов в одиночестве перед съемками. За окном серое московское небо, заставляющее все внутри трепыхать в предвкушении. Разум пытается договорить с сердцем, но пока что это проигранный бой. Одной из первых приезжаю на съемки, из экстрасенсов на месте только Череватый, который как обычно улыбается, машет рукой. — Виктория, здравствуйте! Мы с вами как всегда самые первые, — молодой человек встает навстречу. — Привет, может, нам с тобой уже другое время съемок будут сообщать, чтобы мы не ждали часами остальных, — улыбаюсь ему в ответ, пытаюсь скрыть тревогу перед ее приходом. С каждым разом становится сложнее видеть ее, слышать, смотреть, как она мило общается с остальными, игнорируя меня, всем видом крича, что не взаимно, что нет того, что есть у меня. Что не ответит, не пытайся, не получится. В этот раз отличница Виктория Райдос не получит желаемого, не сможет пройтись по всем, приложить максимум усилий и добиться результата, который хочет. Результата, который сейчас заходит в комнату, лучезарно улыбается, здороваясь со всеми и избегая взглядом меня. — Марьяна! — Влад обнимает шаманку. Мою. Шаманку. Эти двое последнее время очень сблизились, и сейчас стоило ей прийти, сразу же идут вместе курить, смеются, что-то обсуждают. Я остаюсь в ее жизни невидимым, 25 кадром, который легче игнорировать, который умирает и заново рождается после каждой встречи. Стены давят, становится душно. Очередные съемки. Очередной вторник. Очередное молчание. Сидеть в маленькой гримерке уже невозможно, почти все собрались. Саша пытается как-то вовлечь в диалог, но сил нет. Их нет уже давно, но нужно собраться, показаться перед камерами в привычном образе, а потом уже уехать к семье, где голод будет не так очевиден. Выхожу на улицу, чтобы подышать воздухом, вижу как Марьяна и Влад сидят в нашей импровизированной курилке. У шаманки тонкая сигарета зажата между пальцами, рыжие локоны обрамляют лицо, подчеркивают глаза-океаны, которые очень внимательно смотрят на чернокнижника, бурно рассказывающего о чем-то. — Виктория! Идите к нам, — Влад сразу замечает меня и зовёт. Марьяна резко поворачивает голову и сталкивается своим пытливым взглядом со мной. Она сегодня в идеально сидящем платье, которое открывает и подчеркивает все достоинства. Марьяна манит, ее хочется. Хочется прижать к ближайшей стене и поцеловать. Эти пухлые губы, тонкую шею, изящные ключицы. Я застываю, смотрю глаза в глаза, стараясь не показывать эмоции. Влад приходит как всегда на помощь, продолжая разговор. Марьяна молча курит, словно не замечая меня вовсе. У Череватого звонит телефон, он извинившись уходит, ссылаясь на то, что жена — это святое. Мы с ней остаемся наедине, каждая частица моего разума кричит «опасность», каждая частница моего тела хочет ее. Молчание затягивается, как вдруг Марьяна говорит: — Мент родился, — удивляюсь, самое глупое что можно было сказать, но почему-то начинаю улыбаться. — Почему у нас с тобой всегда какая-то неловкость? — продолжает добивать меня, поворачивает голову, и я вижу ее пухлые, растянутые в улыбке губы, смеющиеся глаза. — Между нами нет неловкости, — нагло вру, пытаясь прийти в себя. — Вика! — так умеет произносить мое имя только она, — Раз нет неловкости, тогда после съемок идем пить кофе, — смотрит на меня так, как будто берет на слабо, как будто думает, что не пойду, откажу ей. И она права. — Марьяна, я после съемок сразу на вокзал, нет времени, — вру, билет у меня только на завтра. Но не смогу я с ней спокойно пить кофе, притворяться подругами, делать вид, что у меня к ней ничего нет. Когда внутри огонь, тоска, жгучая смесь. Когда хочется ее прижать к себе крепко-крепко, обнять и никогда не отпускать. — Но, Вика… — Марьяна не успевает договорить, возвращается Влад и говорит, что пора на съемки. Бросаю последний взгляд на Марьяну и захожу в здание. В готическом зале сложно спокойно стоять, не смотреть на нее, не задерживать взгляд на открытой шее и плечах, длинных ногах, тонких кистях. Снова ссорится с кем-то, перепирается. Хочется защитить ее, чтобы никто не смел даже подумать ничего плохого в ее сторону, хочется ответить каждому, сжимаю пальцы в кулак, оставляя следы ногтей на ладони. Терпеливо молчу, хотя желание проклясть здесь каждого борется внутри. Такая смелая, прямолинейная, бесстрашная девочка. Моя девочка. После съемок быстро собираю вещи, переодеваюсь и выхожу на улицу, уже стемнело, почти все успели разъехаться, заказываю такси. Сегодняшний день был слишком тяжелым, чтобы оставаться здесь еще хоть ненадолго. На улице бушует ветер, словно иголки впиваясь в лицо. Кто-то касается моего плеча, поворачиваю голову — Вика, сбегаешь? А как же кофе? — Романова, я тороплюсь, позови Константина, — стряхиваю ее ладонь с себя. Почему-то во мне закипает агрессия, что за бред. Мы не общаемся на съемках, мы не здороваемся даже, избегаем общества друг друга, но она рассчитывает на посиделки в кафе. Как будто не понимает, как больно делает мне этим, давать надежду, но сразу же ее забирать. — Почему... — не успевает договорить, как тут же осекается, ее голос дрожит, только сейчас это замечаю. Смотрю в ее глаза, уставшие, кажется, как будто даже готовые заплакать. Опускает взгляд, она одета как всегда не по погоде, после съемок платье сменилось черными скини и тонкой толстовкой, поэтому сейчас дрожит, кутаясь в нее. — Прости, нет так нет, — хочет развернуться. Не даю, хватаю ее за руку. — Что случилось?, — я довольно таки долго наблюдаю за Марьяной Романовой, чтобы понять, что сейчас она не в порядке. Снова отводит взгляд. Ветер становится сильнее. Чувствую первые капли дождя на лице. Она поднимает на меня мокрые глаза, на телефон приходит уведомление, что водитель подъехал. Тяну шаманку за собой, она даже не сопротивляется. Ее рука подрагивает в моей и кажется почти ледяной. Открываю дверь, она садится первой, двигается, я опускаюсь рядом. Водитель скучно оглядывает нас и начинает ехать. За окном стучит ливень. Впервые я так открыто чувствую Марьяну, ее энергетика точно ластится ко мне, открывается. Тревога, боль, тяжесть, волнение. Сложный набор, который даже малейшим шлейфом никогда не замечала на ней. Не задает никаких вопросов, просто сидит, прижавшись к окну, следит за городом. Время, кажется, тянется вечность. Непонятно, что говорить, как себя вести, чем помочь, что она вообще хочет. Поток мыслей захватывает меня, пока я не чувствую едва ощутимое прикосновение к мизинцу. Опускаю глаза, Марьяна ледяной, будто мертвой рукой, прикасается ко мне. Накрываю ее замершие пальцы своей горячей ладонью. Плевать, как это смотрится, хочу ее согреть. Немного вздрагивает и поворачивает голову, только сейчас я могу разглядеть еле заметные струйки слез на щеках, замечая мой взгляд, сразу же отдергивает руку и вытирает лицо. Такси подъезжает к отелю. Мы заходим внутрь, сильный ливень успевает немного намочить нашу одежду и волосы. Поднимаемся к моему номеру, я пропускаю ее вперед. Захожу следом, она поворачивается, и мы оказываемся чуть ли не прижатыми друг другу. Расстояния между нами почти нет, я могу почувствовать ее дыхание, которое обжигает, аромат цветочных духов вперемешку с ее собственным запахом, который опьяняет. — Ну, проходи, — немного грубо говорю, потому что не могу стоять настолько близко. Вздрагивает, немного отходит и снимает обувь. Включаю свет. Номер совершенно обычный: деревянный шкаф, длинный стол, пару стульев, телевизор на стене, напротив широкой кровати. До конца не понимаю, зачем привела ее сюда, зачем она пошла. — Романова, чай будешь? — вспоминаю про ее ледяные руки. — Я тороплюсь, позови Константина, — саркастично произносит, но сразу же, — Прости. Буду. Ставлю чайник, она садится на кровать, поднимает ноги и прижимает к себе колени. До сих пор немного дрожит. Энергетика Марьяны прям кричит, что что-то не так. В голове миллион мыслей, еще утром даже предположить не могла, что приехав в Москву, буду проводить этот вечер в такой компании. В такой долгожданной и опасной компании. Марьяну сложно понять, она улыбается, общается, дает надежду, после ее полностью забирая, уходит в молчание, что даже поздороваться кажется излишним. Днем веселится с Череватым, а вечером сидит у меня и сдерживает слезы. — Расскажешь, что случилось? — разливаю кипяток по кружкам и отдаю одну шаманке. — Почему все против меня? — берет кружку, начиная греть руки, — Почему Саша творит, что хочет, и на него так не нападают, почему не видят, как лицемерит Костя, какая двуличная Лина, а видят зло именно во мне? — почти с горечью спрашивает Марьяна, делает глоток, обжигается и поднимает на меня свои красивые глаза. Молчу. А что я ей отвечу, понимаю, о чем она говорит. Видимо, сегодняшний готический зал высосал из нее все силы, она хотела поделиться со мной, но и я отвернулась. А теперь она сидит в моем номере, на моей кровати и смотрит в мои глаза, ожидая ответа, и совсем не подозревает, какие по-настоящему чувства я к ней испытываю. Как я жду этот чертов вторник, чтобы увидеть ее очередной образ, взглянуть в глаза, в которых будет лишь безразличие по отношению ко мне, вдохнуть аромат духов, услышать ее смех, от которого распадаюсь на частички и потом с трудом собираюсь обратно. Как сейчас подобрать нужные слова, когда мысли находятся в полнейшем хаосе. — Марьян, это проект, ты же сама понимаешь, их действия и поступки не стоит принимать близко к сердцу, — сажусь рядом с ней на кровать и тоже делаю глоток, пытаясь немного успокоить бурю эмоций, которая во мне. На улице слышится гром, а затем сверкает молния. Шаманка вздрагивает и говорит: — А твои действия и поступки можно принимать близко к сердце? — такой вопрос я точно не ждала, отставляю кружку на стол и смотрю на нее. — Что ты имеешь в виду? — сама уже не верю, что наш диалог сможет как-то мирно закончится. — Твои взгляды, твои реакции на меня — я могу принимать их близко к сердцу? — тоже отставляет кружку и поворачивается ко мне. — Какие мои взгляды и реакции? — конечно, Виктория, отличное решение — поиграть в дурочку. — Вика, я же то же чувствую, но когда между нами завязалось общение, ты резко отстранилась, я подумала, что тебе это не нужно, ответила тем же. А сейчас снова ловлю на себе те же взгляды, но ты продолжаешь избегать любого контакта со мной, зачем ты так играешь? Что ты хочешь? — Марьяна вспыхивает, кажется, еще чуть-чуть и она загорится. Ее энергетика вибрирует в комнате, посылая мне сигналы. Понимаю, как близко мы сидим и как легко я могу сейчас дотянуться и поцеловать ее. Такую возмущенную, горячую, конечно, не ожидающую этого. Как легко я могу сейчас одним поцелуем разрушить все. И я делаю это. Поддаюсь ей навстречу, накрываю ее горячие после чая губы, от неожиданности она широко распахивает глаза и на удивление отвечает. Кладу руки ей на талию, притягиваю ближе, пока она вцепляется в мою одежду. Воздуха не хватает, отрываюсь от нее, делая глоток, и опускаюсь к ее шее, оставляю поцелуй за ушком, продолжая покрывать поцелуями все, до чего могу дотянуться. Марьяна стонет, а мои руки в это время начинают забираться под ее толстовку. Касаюсь нежной кожи на боках, провожу по животу, поднимаюсь выше к груди, слушая всхлипы шаманки. — Вика...Вика... — Марьяна откидывает голову, открывая больший доступ моим губам и языку, начинает ерзать и пытаться снять с меня одежду. — Тише-тише, сейчас, не торопись, — отстраняюсь от нее, снимаю сначала свою кофту, затем ее толстовку, завожу руки и расстегиваю лифчик, который закрывает доступ к ее красивой груди. Взгляд сразу же цепляется на стоящих сосках, часто поднимающейся груди, руки не слушаются и сами зажимают один сосок, ко второму прикасаюсь губами, слыша ее стон. Она зарывается длинными пальцами в мои волосы, подается навстречу, снимает с меня лифчик. Отстраняюсь и смотрю на ее раскрасневшееся лицо, дикие, голодные глаза, в которых неутолимая жажда. Она понимает меня без слов, двигается и ложиться на кровать, я снова покрываю ее грудь поцелуями и спускаюсь ниже, Марьяна стонет, поддается бедрами вперед, не может сдерживаться. Провожу пальцами по ее животу, расстегиваю ее джинсы и снимаю их вместе с бельем. Романова резко выдыхает и разводит ноги. — Какая хорошая, послушная девочка, — шепчу и провожу пальцами у нее между ног, ощущая влагу, — Такая мокрая и возбужденная. Марьяна сильнее стонет и поднимает бедра вверх, разводит ноги и призывно смотрит. Снова целую ее и начинаю двумя пальцами медленно массировать клитор, она стонет прямо в губы, ее руки сжимают мою спину, плечи. — Вика...прошу, — Марьяна выгибается, хочет большего, и я ей его дам. Опускаю пальцы ниже и резко вхожу в нее, сразу начинаю интенсивные движения, поцелуями спускаюсь все ниже и ниже, оставляю поцелуй около пупка, развожу ножки Марьяны сильней, оставляю на внутренней части бедра поцелуи. Продолжая двигаться в ней пальцами, касаюсь клитора языком, слыша уже не просто стоны, а крики Марьяны. Она сжимает простыни в руках, подается бедрами навстречу, начинает вся дрожать. — Вика...я сейчас... — напрягается всем телом и резко расслабляется, издав последний, самый яркий стон. Вынимаю пальцы, обтирая их о простынь и поднимаюсь выше, ложусь с ней рядом, слушаю, как успокаивается ее дыхание. Она тянется ко мне, обнимает, чувствую наконец-то умиротворение, хоть и понимаю, что это ненадолго. Тревога, пустота, отчаяние уходят, остается лишь Марьяна Романова, мирно спящая в моих объятиях. Я закрываю глаза, начинаю проваливаться рядом с ней в сон, как слышу «Ленинградский вокзал». Открываю глаза. 08:53. Москва. Вокзал. Платформы. Вагон. Проводница. Билет. Купе. Очередная неделя. Очередной рейс. Одно и то же время. Одни и те же мысли.