Учитель, роди мне ребенка

На руках жестокого, беспощадного императора, главного страха трех миров, причины ночных кошмаров всех заклинателей верхнего и нижнего царств — Тасянь-Цзюня — громко, надрывно кричал только что проснувшийся малыш. Мо Жань очень хотел ребенка. Хотя бы одного. И обязательно от Чу Ваньнина. И Чу Ваньнин родил ему прекрасного сына, глядя на лицо которого обычно злой, суровый император испытывал такие смешанные эмоции, какие ни за что не смог бы описать словами. И грусть, и боль, и страх, и, в то же время, вселенскую любовь. Он так давно мечтал о том дне, когда будет держать этого ребенка на руках, что сейчас ему казалось, будто время остановилось. Но горячие слезы, не сразу замеченные Тасянь-Цзюнем, все равно предательски катились по бледным щекам. Малыш, которому на тот момент уже было чуть больше месяца, даже тогда был похож на Чу Ваньнина. Его улыбка была редкой, но самой красивой, а большие глаза маленького феникса уже сейчас смотрели с осуждением, стоило новоиспеченному отцу сесть рядом и начать рассказывать о том, чем он занимался в прошедший день. Этот взгляд ранил лишь сильнее. Ненависть Мо Жаня к Чу Ваньнину была так огромна, что, казалось, своей масштабностью ни с чем в этом мире не могла сравниться. И сейчас эта ненависть, стоило ему подумать о Ваньнине, только росла, разбивая сердце, разрывая его, доводя Мо Жаня до отчаяния. А ведь совсем недавно еще в отчаянии был сам учитель, когда, лежа в своей холодной, темной комнате, кутался в белоснежные одежды, словно видя в них броню, свою последнюю защиту. Но это ни в коем разе не помогало — шелковая ткань неприятно липла к разгоряченному, влажному от пота телу, словно второй слой кожи, еще больше раздражая и сводя с ума того, кто и так страдал сейчас сильнее, чем в те дни, когда оказывался на грани смерти. Ваньнин был готов лезть на стену: каждый вдох давался ему с трудом, воздух словно был раскаленным. Мужчина, сжимая ткани в руках, как последнюю ниточку надежды, свернулся, точно котенок, и не сдержал тихого всхлипа. В такие моменты он невольно признавал, что предпочел бы умереть, чем испытывать что-то подобное вновь. Будучи старейшиной на Пике Сышен, Ваньнин никогда не испытывал подобных мучений. Он спокойно вовремя принимал подавители и внезапная течка никак не портила его жизнь, однако, стоило ему оказаться в руках собственного ученика, как даже принятие каких-либо лекарств всецело ушло под контроль императора. И если сначала Ваньнин таил надежду на то, что сможет собственными руками изготовить что-нибудь дельное, то, в конечном итоге, он пришел к выводу, что это совсем не в его силах. Пусть он и не опускал руки в своих ничтожных попытках, все бессмысленно в момент, когда жар невыносимого желания сковывает тело, а мысли то и дело борются между «Нет, Мо Жань не должен меня видеть таким, пусть он не придет сегодня…» и «Но… если бы он пришел, стало бы намного легче…» Хотя Ваньнин знал, что легче не станет. Появление Мо Жаня никак не могло спасти его в такой ситуации, а тот, как назло, все-таки решил навестить свою несчастную наложницу в этот злаполучный день. Мо Жань, на самом деле, почувствовал сладковатый, древесный и, в то же время, совсем легкий аромат яблони до того, как увидел дверь в покои ненавистного учителя. Он и раньше шел туда, не видя ничего вокруг, однако в этом случае ноги сами несли его. Мысли заволокло плотным туманом, Мо Жань сам не заметил, как дошел до кровати и остановился у нее, словно не зная, как дальше быть и что теперь делать. Альфа поднял руку, опустил ее, снова поднял — замешкался. Сильный, холодный и неприступный Бессмертный Бэйдоу сейчас был таким уязвимым и беззащитным, что Мо Жань мог бы вгрызться в него зубами, вцепиться и разорвать так же, как тот раз за разом разрывал его сердце, что в юношестве, что после и сейчас. Он мстил ему за каждое неверно сказанное слово, за каждое беспощадное действие, жестокий взгляд и грубый жест. Он был готов убить его, но, в то же время, ни в коем случае не мог такого допустить. Тасянь-Цзюнь опустил колено на кровать, что с тихим скрипом прогнулась, и наклонился к Ваньнину, лишь теснее сжавшемуся в комок. Он грубо взял его подбородок двумя пальцами и поднял лицо, цепляясь за него взглядом. На этом лице отражалось всё страдание бренного мира. Слезы собрались в уголках глаз, но первая соленая капля была захвачена языком Мо Жаня еще до того, как успела докатиться до щеки. Это заставило Ваньнина задрожать, точно лист хайтана на ветру. Мо Жань был так близко, что желание прижаться еще ближе становилось невыносимым. Его одновременно густой и освежающий аромат давил на Ваньнина и, в тот же момент, позволял ему вновь почувствовать себя живым. Запах едва прохладного весеннего дождя мешался с благоуханием цветущей яблони, от чего Юйхэну казалось, что он вот-вот сойдет с ума. Не признаваясь себе, он все ждал, когда Мо Жань хоть что-нибудь сделает, поможет ему выйти из столь затруднительного положения, в котором сам его и вынудил оказаться. Хотя нет, в произошедшем Ваньнин винил себя и только себя, с самого начала. Каждое мгновение казалось вечностью, а потому потеря даже одного могла обернуться пыткой. Ощущая леденящий вкус горячей слезы на языке, Мо Жань чуть повернул голову и припал к покрасневшим искусанным губам своими, жадно, грубо и требовательно целуя их, не оставляя Ваньнину и шанса на то, чтобы отстраниться. А тот и не думал. Он был так слаб в своем состоянии, что не мог даже попытаться оказать сопротивление, только принимал все, что бы не дал ему бывший ученик. В мыслях Ваньнина вся ситуация казалась такой унизительной и мерзкой… Как он мог желать своего ученика? В нем не осталось ничего от благочестивого человека. Горячий, влажный поцелуй становился все более настойчивым. Юркий язык скользнул за приоткрытые губы Ваньнина, и с этих же губ сорвался негромкий, сдавленный стон, тонущий в поцелуе так же неизбежно, как и сам его обладатель в нахлынувших чувствах. Охваченный своими желаниями, учитель даже поднял руку, чтобы коснуться шеи Мо Жаня. Но император не так прост. Что бы он не чувствовал, все равно был вынужден оставаться начеку, а потому его инстинкт самосохранения вынудил резко схватить приблизившуюся руку и с силой сжать чужое тонкое запястье. — Золотце… Что это ты хотел сделать? — полушептал он в мягкие губы, словно в забытьи, пока в пурпурных глазах горело неистовое пламя. Голос Мо Жаня был тихим, низким, таким бархатным, что, будь сейчас Чу Ваньнин на ногах, его колени бы точно позорно подогнулись. Его глаза оставались влажными, такими же, как и губы, как и все тело, отчаянно требовавшее внимание того, кто и сам не желал медлить. Тасянь-Цзюнь перебрался на кровать всем весом, коснулся щеки Ваньнина ладонью и окинул его тело оценивающим взглядом, осознавая всю прелесть ситуации, в которой они оказались. Мо Жань не сдержал смеха. Он был так счастлив, в его сердце теплилось столько чувств, а душа была готова вот-вот воспарить на небеса. Ну, надо же, Ваньнин — со стороны такой чистый, весь из себя небожитель, а на самом деле просто течная омега, не способная взять себя же под контроль. Впрочем, Мо Жань, будучи тем еще кобелем, даже не думал о том, чтобы как-то держать свои чувства, действия и первобытные желания. — Ты так хочешь член этого достопочтенного? — спрашивал он, склонив голову к уху Ваньнина. Будь Ваньнин котом, его шерсть бы точно встала дыбом так же успешно, как сейчас по стройному телу пробежали мурашки. Он был растерян, напуган, и в действительности ужасно сильно желал ощутить Мо Жаня в себе. Так сильно, что готов был бы сам в него вцепиться, не останься при нем и капли гордости. Однако надо было держать себя в руках, столько, сколько получится, сколько возможно. — Ваньнин… — снова этот голос, от которого Ваньнин то и дело теряет рассудок. Еще и жар чужого дыхания так касается нежной кожи чуть ниже уха, что пальцы сами тянутся к крепким плечам, скрытым черными тканями дорогой, расшитой золотом императорской одежды. — Ты родишь мне ребенка? Один вопрос, на который в здравом рассудке он бы точно ответил категоричным «Нет», а после, конечно, отправил бы Мо Жаня к черту. Но не сейчас. Сейчас Ваньнин лишь тихо проскулил, ощутив, как на месте, которого ранее касался жар чужого дыхания, теперь расцветает нежный поцелуй, а следом за ним еще один, и еще, все более грубые, резкие, но такие желанные. Они опускаются ниже, к ключицам, а вдруг ставшие сильными пальцы Ваньнина впиваются в крепкие плечи, то ли желая сдержать, то ли крепче прижать Мо Жаня к себе. — Скажи… учитель… — он тихо смеется, так, что сердце Ваньнина невольно сжимается. — Ты будешь ненавидеть его так же сильно, как и этого достопочтенного? — спрашивал Мо Жань, забираясь пальцами под полы ханьфу так быстро, что совсем рассеянный Чу не сумел и заметить. — Он будет таким же невежественным? Стоит ли этому достопочтенному оставлять его воспитание на тебя? Сладкий, словно мед, голос Мо Жаня лился в уши Ваньнина, хотя и звучал все еще где-то на уровне шеи, там, где ласковый язык вырисовывал замысловатые линии, словно демонстрируя навыки каллиграфии. Каждое слово будто проходило через толщу воды, но неизменно ранило уязвимого Чу Ваньнина, в то время как нежные пальцы отчего-то так любовно играли с бусинкой порозовевшего соска. Действия Тасянь-Цзюня определенно шли вразрез с его речами. Ваньнин не хотел этого слышать. Он не хотел быть настолько слабым, не хотел так страдать и мучиться, но, как считал сам, пожинал плоды своей работы. Ведь именно он — учитель этого человека. И именно из-за него Мо Жань в итоге стал таким. Колено императора как бы невзначай уперлось меж ног Ваньнина, а его голос, казалось, стал еще ниже. — А может ты решишь отомстить этому достопочтенному и просто лишишь его радости быть отцом… — продолжал Мо Жань, и Ваньнину уже хотелось скорее покончить со всем этим или хоть как-нибудь заткнуть его. Слушать подобное было невыносимо, так же, как и ощущать все эти — то жестокие и резкие, то легкие и совсем нежные — прикосновения. Но ответом на слова Мо Жаня послужил тихий стон, сорвавшийся с приоткрытых губ, как только большая ладонь накрыла пах. Грациозный, изящный, Ваньнин выгнулся в спине, будто надеясь таким образом отстраниться от этого навязчивого прикосновения, которое стало лишь более настойчивым. Тасянь-Цзюню хотелось скорее увидеть объект своей ненависти без одежды. А Чу Ваньнин не сопротивлялся. Он никак не мешал ученику обнажать его, но и не помогал в этом несложном деле. Ткани уже были едва завязаны и отчасти распахнуты, так что Мо Жаню не составило труда добраться до фарфоровой кожи сначала взглядом, а после руками и следом губами. Бороться с желанием прильнуть к этому красивому стройному телу было невозможно. Он оставлял на груди Ваньнина один поцелуй за другим, и чем грубее и властнее были его касания, тем темнее расцветали лепестки на снегу. И Ваньнину это нравилось, и он желал ощутить только больше, пусть и сдерживался из последних сил. Но Вэйюй и так все прекрасно видел. Чувствовал. Как сладкий аромат яблоневых цветов раскрывался все больше с каждым мгновением, так и Мо Жань терял последние капли рассудка, теснее прижимал тело Ваньнина к кровати и сильнее сжимал в ладонях его талию, бедра, скользил подушечками пальцев к ногам и раздвигал их, без стеснения устраиваясь между. Они уже проводили ночи вместе ранее, и Тасянь-Цзюнь лучше, чем кто-либо, знал, что нравится его наложнице, как сделать так, чтобы этот черствый, холодный человек с жаром шептал его имя и со стоном изливался без рук. За пару ночей он изучил его тело так, что мог бы по памяти слепить точную скульптуру, будь его навыки в прочей работе не так плохи. Тем не менее, произведение искусства не удовлетворило бы никого из них так, как очередная ночь в объятиях друг друга. И разве может существовать в этом мире более изящное воплощение красоты, нежели этот раскрасневшийся, готовый на все и ко всему человек, так и приникающий к еще более горящей жаром коже Мо Жаня? Он не мог представить. Как и не мог насытиться, оставляя глубокий укус у шеи Ваньнина, впиваясь в его кожу зубами раз за разом, будто намереваясь оставить след на каждом ее участке, до тех пор, пока сам учитель не взмолил тихим, коротким «Пожалуйста…» Пожалуйста что? Мо Жань негромко смеялся, будучи на вершине собственного счастья. Он нехотя отрывался от изнеженного тела, чтобы снять с себя тяжелые императорские одежды, небрежно скинуть их в сторону и вернуться в объятия страсти, вернуться к этому человеку, явно совсем лишённому самосознания, раз тот инициирует поцелуй. Такой мягкий, ласковый. Будь Мо Жань полным идиотом, он бы решил, что этот поцелуй — само значение слова «любовь», столько в нем было чувств. Но отвечал Тасянь-Цзюнь совсем иначе, вгрызаясь в губы и толкаясь языком в жаркий рот, так, как хотел бы толкнуться в Ваньнина. И что его останавливало? Не думая, Вэйюй сорвал со стройных бедер последний элемент одежды и уткнулся носом куда-то меж ребер нвложника, желая навек запечатлеть в памяти его прекрасный, дурманящий аромат, который отличал этого человека от всех других. Этот учитель был так беспощаден к Мо Жаню, что даже его запах сводил с ума, как ничей другой. Это злило пуще всего. Слизав выступившую на столь ненавистном теле капельку пота, Тасянь-Цзюнь вновь опустил ладонь к чужому члену, прошел ниже и скользнул к сосредоточению влаги подушечками пальцев, после грубо толкаясь во вход сразу двумя из них и выбивая с уст мужчины стон облегчения. Ваньнин так давно желал ощутить Мо Жаня, что теперь, будучи на грани, никак не мог этого скрыть. Но пальцев, так медленно проникающих глубже, было ничтожно мало. Желая получить больше, он поддался им навстречу, чем вызвал смешок со стороны прижимающегося к нему императора. — Настолько сильно хочешь этого достопочтенного? Разве же ты заслужил хоть каплю такой милости? — полушепотом спрашивал он, в то время как ладони таящего от этого голоса Ваньнина крепче сжимались на его плечах, а короткие ноготки глубже впивались в бледную кожу. Само собой, Ваньнин ничего не ответил. Он даже и не слышал толком, только и мог, что наслаждаться тембром, не разбирая слов. — Учитель. Роди этому достопочтенному ребенка, и тогда мы исполним одно твое желание… — прошептал он прямо на ухо, что Ваньнин, пусть и где-то краем сознания, смог услышать. Однако единственным его желанием сейчас было — наконец избавиться от всего того жара, что сковал его тела, от недуга, что не давал находиться на месте и вынуждал разметаться по кровати, прижимаясь к чужому любимому телу. — Мо Жань… — наконец бормотал Ваньнин с коротким стоном. — Просто сделай это уже… Он свел брови и жалобно всхлипнул, а Тасянь-Цзюнь, проклиная себя, повиновался, одним плавным движением заменяя пальцы своим членом и проезжая ровно по той точке, что так и ждала этого прикосновения. Разум Мо Жаня давно опустел, а бешено бьющееся сердце явно намеревалось пробить грудную клетку. Ваньнин так прекрасно принимал его, что он просто не мог и никак не желал сдерживаться, в ту же минуту принимаясь вбивать его грубыми размашистыми толчками в мягкую кровать. Разве мог этот белый кот так долго притворяться столь чистым и непорочным, если в конечном счете оказался настолько испорченным? Тот факт, что он с такой готовностью брал все, что Мо Жань ему дает, попросту лишал глубоко пса рассудка. Он видел, как Ваньнину все нравится. Видел, что тот не нуждается в долгой подготовке, в ласковых словах, нежных касаниях. Мо Жань мог просто бездумно накрывать собой это тело, а оно, в свою очередь, всем своим видом показывало, насколько каждое его действие приятно. Сколько бы раз благочестивый учитель не кончил, стоило Вэйюю чуть сменить угол, поменять позу, начать все сначала — тот вновь заводился лишь сильнее, а своим покрасневшим лицом, приоткрытыми губами и полуопущенными веками, ровно так же, как и влажной, лишь более сладко пахнущей кожей, тонкими руками и стройной фигурой, возбуждал его в ответ. За всю свою жизнь этот порочный пес не видел более пошлой картины, чем та, что предстала перед ним той ночью. И вот, прижимая к себе уставшее, дрожащее тело, он лизнул окровавленные губы и оставил на них очередной поцелуй. — Потерпи еще немного… — шептал он в уста, путая пальцы в шелковистых волосах. Полностью лишенный сил, Ваньнин просто опустил голову на плечо императора и прикрыл глаза, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, не обращая внимания на разрастающуюся от сцепки боль. Ранее подобного у него не было, и этот новый опыт вовсе не был особенно приятным. Но тело и дух учителя настолько устали, что он никак не мог держать глаза открытыми, постепенно погружаясь в пучину безмолвного сна. С болью, что ему пришлось испытать при родах, та все равно не могла сравниться. И Мо Жань, находящийся в тот момент рядом, прекрасно это видел. Он не мог себе признаться в том, как тяжело ему видеть такие страдания Чу Ваньнина, и лишь испытывал все большую злость на него за то, что тот вынуждает его испытывать такие эмоции. Как и не мог простить ему то, что до сих пор каждую ночь просыпается в холодном поту, вспоминая его последние слова. «Отпусти себя…» Он обещал, что исполнит желание учителя, если тот родит ему ребенка. Но, держа на руках своего маленького сына, Тасянь-Цзюнь никак не мог испытать всей радости, раз за разом проклиная тот день, когда помочь Чу Ваньнину было абсолютно не в его силах.