В одной из китайских провинций

      Весь образ жизни Ван Лу зачастую складывался в очередь спонтанных, поспешно принятых решений, последствия которых осознавались и обдумывались далеко не сразу, но, даже тогда, они всё ещё подчинялись его внутреннему закону решения проблем по мере их поступления. А дальше всё по новой. В этот раз ничего не выбилось из его режима, и, теперь, он с другом, который не перечил его иногда безумным идеям, а наоборот — подстрекал к ним, стояли на небольшом мостике через хрустально чистую речушку, с красиво цветущей белоснежными лепестками старой вишней по обе стороны, где-то в северо-западной провинции Китая, смотря на алеющий всеми оттенками красного закат. Вода спокойной мелодией журчала у берегов, неся в себе стайки крохотных рыбок и опавшие перья-лепестки вишни. Длинные рукава праздничных ханьфу мерно покачивались, где-то вдалеке жители запускали первые фейерверки, что трескающимися искрами разносились по небу всеми возможными цветами, каждый домик подсвечивался пузатыми красно-оранжевыми фонарями, отсвечивая так, будто всё поселение в пылающем огне. Лу даже не был уверен, какой именно сейчас праздник или фестиваль, но причин вкусно покушать и красиво одеться ему не надо.       Костя, его друг, опирается локтями на мостовые деревянные ограждения, завороженно глядя на цветущие дерево и закат, плавно уходящий за остроконечные крыши старых традиционных зданий. Невольно появившаяся улыбка образует ямочки на щеках, приковывая взгляд к малиновому румянцу. Последние лучи бликами отражаются в его глазах и волосах, покрашенных в этот раз в красный. Лу с таким же блеском смотрел на парня рядом с ним: пейзаж живописного вечера даже в половину не был такой завораживающий. Костю долгая прогулка не сильно, но измотала: пара выбившихся из пучка прядей лезли в глаза, лазурное ханьфу с ослабевшим поясом было помято в некоторых местах и взгляд прикрытых глаз, с рождения залёгшей в нём усталостью. Про последнее так говорили все, даже сам Костя, ссылаясь на постоянный недосып, но Лу не считал это усталостью, скорее вечной безмятежностью и опытом, что хранили и видели эти глаза. Всё в его друге было контрастным: от жизни в строгости традиций до вольной внешности, от спокойности взгляда до буйности характера. Даже место, в котором они сейчас находились, и одежда - полностью противоположны ему. Сейчас, кажется, Ван Лу ещё больше понимает смысл сказанных когда-то Костей слов, о его чувстве чужака везде, где бы он не был. — Красиво, — просто и лаконично заключает Умаров, подпирая щёку. — Очень, — мягкая улыбка трогает губы. — Хочется ещё тех булочек. — Да, — Лу, снисходительно усмехаясь, невзначай склоняет голову к другу, — сгоняешь? — Ты чего, без тебя я никуда не пойду, — очевидно, что Костя имел ввиду отсутствие навыков владения хоть каким-то китайским, не то что его диалектами, распространёнными в столь удалённой от города деревне, но сказанное всё равно теплит что-то в сердце Ван Лу. — На меня и без того косо поглядывают, и не то чтобы я их осуждал. — Ну да, твоя внешность и ты сам - весьма необычное здесь явление. Вот чтоб ты понял, какого мне. — Да брось! Мало ли у нас, в городе, азиатов? Кто, кроме меня, шутит над тобой? — Костя резко оборачивается, обводя рукой периметр деревни. — Над тобой здесь никто не шутит. — Если я не понимаю, что они говорят, это не значит, что обо мне не говорят, — выделяя каждое «не» в предложении, Костя закатывает глаза, возвращаясь в прежнюю позу, тихо добавив про себя, — их взгляды красноречивее слов.       Ван Лу не нашёл, что ответить. Он ничего не мог поделать с консервативными жителями деревни, особенно старшего поколения, что замечали любые изменения и «отклонения» в мирной и стабильной жизни их маленького общества. Костя, не смотря на его вид, буквально кричащий о несогласии со всеми местными устоями, как никто другой уважал чужие традиции, но неприятно сжимающую глубоко внутри обиду всё равно тяжело скрыть столь громкой и свободолюбивой личности. Лу знал, и сам испытывал то же самое, но опыт жизни приучил его принимать реальность такой, какая она есть, с горечью проглатывая возмущения и жалобы.       Он подходит к ограждениям, ставит на них локти, свисая руки над водой, и аккуратно кладёт голову на плечо парня. Костя забавно хмурится, отводя пальцем от шеи упирающуюся в неё заколку, торчащую из сложной причёски густых тёмных волос. В воздухе повисла приятная тишина, нарушаемая только всплесками речушки об каменистые пороги и глухими залпами салютов где-то вдалеке. Ван Лу замечает, как Костины пальцы всё чаще ломают друг друга: переживает и боится. Лу мог только догадываться, о чём тот думает, но решает учтиво промолчать, не смущая и без того взволнованного парня, заместо этого слабо перехватывает одно запястье, мягко сжимая, будто предлагает свои руки на растерзание. Но Умаров предложением не пользуется, более того — лёгкими массажными движениями проходит по каждому выпирающему хрящу, надавливает шершавыми от долгих лет тренировок пальцами в определённых точках, посылая покалывающие ощущения по всему телу. — Если хочешь, можем пойти домой, — Лу невесомо касается носом сосредоточенного лица, желая примкнуть губами к розовым, прохладным щекам, но не позволяет себе — они всё ещё находились на улице, не так уж далеко от любопытных глаз и пытливого слуха. — Вроде хочется, а вроде нет. Жалко праздник пропускать; может, больше не побываю на таком, — Костя поворачивается, взгляд зеленоватых глаз теплеет и заметно расслабляется. — Но если с тобой, то хоть всю ночь гулять буду.       Ван Лу смущённо смеётся и обнимает Умарова, притягивая наклоняется ближе, для себя решив, хотя бы на мгновение не думать ни о чём. Ни о его родной деревне, в которой он родился и провёл раннее детство, ни о жителях, что были удивлены их приезду, так и намереваясь взглянуть поближе на иностранца, ни о шествующем по всем улицам фестивале, словно кровь по венам проходивший через весь городишко, ни о родителях. Сейчас всё неважно, кроме его долгожданной свободы. В тёплых объятьях каждый чувствовал небывалые безопасность и комфорт, вдыхая ароматы, что отдавали почти ушедшим запахом духов и свежей пряной выпечкой.       Оба вздрагивают, когда из-за угла ближайшего дома доносится громкий смех и речь небольшой компании, моментально отстраняясь, для большей убедительности даже отвернув головы, сдерживают улыбки, однако не без грусти от прерывания такого момента. Группа проходит мимо, на удивление даже не обратив на них внимания, и, сразу после этого, Костя хватает Лу за руку, потащив к центру города. — Люди бесят невероятно, но я не собираюсь жертвовать весельем и едой из-за них, — Костя с хитрой улыбкой хватает с какого-то прилавка две маски с изображением непонятных существ и, надевая на себя одну и кидая Лу другую, сильнее тянет его на себя. — Бежим! — Идиот, блин! — кое-как надев маску одной рукой, Ван Лу ускоряется вместе с ним, скрываясь среди улочек.

***

      Когда они наконец оказываются дома, на часах уже давно за полночь. Усталые, они закрывают дверь, почти пьяно смеясь, будучи абсолютно трезвыми. Никто ни разу не пожалел о решении сходить на праздник, даже если со стороны он выглядел не так воодушевляюще. Яркие краски, пестрящие в уличных традиционных фонарях, гирляндах и костюмах; громкая музыка в сочетании с танцами воздушных ханьфу, что плавными рельефами растекались по ветру; запах и вкус уличной еды, приготовленной прям за прилавком — всё это высвобождало копившееся внутри напряжение, дало, наконец, волю эмоциям.       Лу, из последних сил держа улыбку, сбрасывает обувь, не особо заботясь об аккуратности, и проходит на кухню, включая слабый оранжевый свет тыкнув на первый попавший под руку выключатель. Сначала удивившись, а после и вовсе махнув рукой на режимы и оттенки сложно оборудованной системы освещения их родового дома, кладёт добытое добро в лице булочек с различными начинками на стол. Костя следует его примеру, с насмешливо поднятой бровью наблюдая, как его друг выпивает уже второй стакан воды. — Ещё немного и я полез бы в речку, — Костя громко смеётся, выхватывая из чужих рук стакан как раз в тот момент, когда он снова наполняется. — Всё, конечно, было круто, но отсутствие обычной воды после таких танцев — это издевательство. — Там были и другие напитки, — Умаров кривится от сводящего зубы холода. — Ага, преимущественно алкогольные, — недовольно качнув головой, бормочет Лу, — среди, по большей части религиозного населения, где по религии пить запрещено. — Мусульман и христиан вспомни, которым пить тоже нельзя, но дрябнуть за здоровье — свято дело.       Непринуждённо болтая, они распределили еду, решив закончить этот вечер горячим душем, чаепитием и рисовыми булочками. Усталость прошедшего дня давила на плечи каждого.

***

      Промокая волосы полотенцем, Лу заходит в комнату, освещённую приглушённым светом настольных ламп. Тонкая дымка благовоний оседала в воздухе подобно утреннему туману. Приятно пахло сандалом и, кажется, лавандой. Костя сидел на бамбуковой циновке на полу, сложив ноги лотосом, внимательно рассматривая фарфоровую белую чашечку. — Ну прям атмосферу навёл, — Ван Лу вешает полотенце на спинку стула и, подходя ближе, в задумчивости наклоняет голову. — Ты благовония зажёг? — А ты думал. Прикольно пахнут, — Костя проводит пальцами по граням чаши, плавно переходя к стенками, очерчивая бледные естественные трещинки и узоры. Лу невольно засматривается, скользя глазами за чужими движениями. — Приготовишь чай? — Что? — еле слышно на выдохе спрашивает парень, с трудом отрываясь от чужих пальцев. — Чай. Ну или как там ваша магия китайская, название особое имеет? — Умаров в шутку слегка щёлкает по краю и, не рассчитав силу, чуть не роняет чашку, два раза словив и выронив, на третий ловит окончательно, сменив попутно за секунду спектр различных эмоций. Наблюдая за этим, Лу в очередной раз задавался вопросом, есть ли у Кости хоть одна функционирующая мозговая клетка. — Там час только омывать чайник. Если у тебя терпения хватит, — парень перекидывает тяжёлые от влаги волосы за спину и, придерживая полы нижнего ханьфу, садится рядом. — Терпения, — Костя задумчиво протягивает слово, лукаво усмехается. Он ставит ёмкость на маленький чайный столик к остальной посуде. Проходит секунда и Лу чувствует тяжесть на бёдрах и твёрдую поверхность под спиной. Ухватившийся в непроизнесённом вопросе воздух крадётся чужими губами, обжигая и чуть царапая. Дыхания едва хватало, дым благовоний и учащенное после горячей воды сердцебиение душили и давили на грудь. Ничто другое не дарило таких же чувств, как его прикосновения. Костя смотрит из-под полуопущенных ресниц, и всё так же улыбается. — Не всегда мне его хватает. — Ты же устал, говорил. Я не уверен что мне хватит сил на, — Лу тяжело дышит и отводит глаза в сторону кровати, — Ну… — Тебе и не придётся напрягаться, — влажные после поцелуя губы проходятся по чужой щеке, а пальцы зарываются в смоляных волосах, ощущая скользкость от травяного бальзама, чуть натягивая их. — Боже, весь день об этом думал.       Руки сами находят чужую талию, сминая пояс, прижимая ближе, не оставляя пространства между телами. Всё происходит как-то быстро, сумбурно, но с Костей иначе не бывает. Он действует либо как плавно текущий ручей, либо как бьющаяся об скалы штормовая волна; ласкает или накрывает.       Лу чувствует скользящие по шее губы, слизывающий капли воды язык и лёгкие покусывания, недостаточно сильные для оставления следов, но кожей отчётливо ощущая желание. Горячие мурашки бегут до самой поясницы, воздух сильнее напитывается пряностями и, что больше дурманит разум и мутнит взор — Костя или благовония — уже непонятно.       До этого невесомая на теле ткань теперь подобно старой коже неприятно липла к телу, сковывала и душила, но, как назло, решивший именно сейчас поиграть в прелюдию Умаров, не спешит избавляться ни себя ни партнёра от неё. Лу кусает губы, прижимаясь вспотевшим лбом к чужому плечу, пробирается горячими кончиками пальцев под лёгкую ткань, невесомой щекоткой проходясь по выпирающим рёбрам. Костя дрожит, хоть инстинктивно и хочет уйти дальше от сводящих низ живота спазмов и дрожи, жмётся ближе, придерживая своими руками чужие, опуская их ниже. — Не стоит, — оставляет пальцы нетерпеливо сжимать его бёдра, не позволяя им подняться выше, — на ляшках лучше. А, шутку про Машку вспомнил. — Ты серьёзно? — Лу подтягивает ближе к себе, возмущённо царапая ногтями кожу до горящих красных полос. Умаров в отместку сильнее обычного кусает румяную кожу ключицы, довольно усмехаясь на сдержанное шипение. — Не провоцируй. — Да ладно тебе. Шутка хорошая, — убрав длинные смоляные волосы с щёк, стал заметен малиновый румянец, ярким пятном заливающий скулы и забавно игнорирующий область вокруг глаз. В вольном порыве нежности Костя целует всё пространство от щёк до лба, и, заглядывая в чужие глаза, с трудом сдерживает оседающие на языке сравнения их с тёмным янтарём и густой золотистой смолой. А то подумает ещё, что он красноречивый и любит его.       Шёлковая ткань стекает с плеч, обнажая бледную, с редкими родинками, кожу. Костя гладит и надавливает на каждую доступную часть, проходясь мозолистыми руками по изящному, но сильному телу. Губами касается чужих и внимательно вслушивается в каждый вдох и тихий, почти неслышный, стон, будто ожидая услышать что-то конкретное. Как бы Костя не утверждал, и как бы не подначивал друга, слова Лу всегда значили для него намного больше, чем кто либо мог подумать. Стоит тому попросить — Умаров сделает что угодно (кроме дружеских споров, разумеется). Ведь для всех, его решения никем не могут быть изменены, даже если, по сути своей, они глупы и не обдуманы. Но заставлять Ван Лу говорить он не хочет. Пусть сам скажет, Костя этому всего лишь поспособствует. — Слушай, — голос дрожит и прерывается на заполошный вдох, — я думал, это я должен делать. — Успеется. Расслабься, сжался как хорёк.       Оказавшись за спиной, пальцы путаются во влажных волосах, в одно время усложняя и упрощая движения — из-за масла делая скольжение по изгибам равномерным, но ограниченным. — Кость, — упомянутый довольно поджимает губы, наклоняясь ниже, запоминает каждую морщинку сведённых от нетерпения бровей, вглядывается, почти скрытыми за лихорадочным зрачком, зелёными глазами. — М? — Не томи, пожалуйста, — узел предвкушения наконец развянан, живот и пальцы от этого сводит, а густой, влажный от пара и дымки воздух душит пуще прежнего. Гордость Умарова красноречиво отображается на его лице — довести до просьб сдержанного в таких делах Лу всегда приятно.       Отодвигаясь чуть назад, оставляет свой и чужой халат висеть на локтях, опускает руки ниже, лаская теперь с меньшей аккуратностью, теряясь между смазанными поцелуями, горячими руками на животе и рёбрах, и нежным взглядом медовых глаз. Стало неловко от невольной мысли, смотрел ли Лу так на него всё это время, а он и не замечал? Умаров прячет ощутимо пылающее лицо на чужой шее, зарываясь носом в ароматно пахнущие волосы, и сдавленно стонет от сильного нажатия на поясницу, инстинктивно прогибаясь. В этот момент ему казалось, что сильнее обожать парня под ним он просто уже не может, было настолько хорошо, что горло сжималось, а глаза слезились от переизбытка эмоций. Контроль в движениях теряется ещё больше, пальцы еле слушаются, продолжая двигаться по инерции, теряя темп и ритм. От ранней уверенности почти ничего не осталось, стоило только чуть на него надавить. Показаться таким, слабым и несобранным, до сих пор стыдно было. Не хватало ещё начать всхлипывать, как девица какая-то.       Когда тонкие пальцы опускаются ниже, пересчитывая выпираюшие позвонки, Костя прекращает движения совсем, сжимая плечо до белых пятен. Лу прикусывает его за ухо, кладя руку на красную лохматую макушку. — Ну, теперь ты сжался, — Ван Лу нежно перебирает мягкие, не испорченные многолетними экспериментами, волосы, безмятежно улыбаясь. Успокаивает плавными поглаживаниями и поцелуями по всему лицу. — Срань. Где эта чудо-прикроватная-тумбочка из фанфиков, когда она так нужна? — Лу на мгновение останавливается, только через несколько секунд поняв, что Умаров имел ввиду. — В другой комнате. — Блять, — Костя получает несильный хлопок по спине и бархатистый смех где-то в районе своего плеча. — Ты очень зря думаешь, что я готов вставать. — Я тебя понял, — Лу переворачивает их и надевает ханьфу обратно на плечи, — подожди тогда на кровати, qīnàide. — Капец, ты, — Костя замечает лисью ухмылку и подброшенные взмахом руки волосы, пряча красное донельзя лицо в ладони, — крыса, конечно. Подождёт, куда уж денется.

***

Костя раздражённо сквозь сон хмурится на громкую мелодию звонка, на ощупь пытаясь найти телефон. В утренней прохладе не то что вставать, даже руку из-под одеяла вытаскивать не хотелось. Но сон дороже, так что лучше побыстрее разобраться со смельчаком, решившим, что жизнь после смерти существует и Умарова можно будить спозаранку. По памяти тыкая на экран, хриплым, после вчерашнего, голосом Костя отвечает. — Да? — Костя! Привет, ты что, спишь? — парень хмуриться, туманно понимая, что голос знает, но ещё не понимая, кому он принадлежит. — А ты дохуя бодрый в шесть утра бываешь? — вообще, на часах было восемь, но мутные и слепые без линз глаза не разобрали время на дисплее. — Справедливо, хотя у нас сейчас ночь. Как вы там? Хорошо отдыхаете? — Чего… — Костя, доброе утро, радость моя, вам звонит Михаил Мидов, интересуется о вашем самочувствии. Оставьте, пожалуйста, телеграмму, — до Кости медленно доходит осознание, по мере его приближения он забывает о мирных намерениях устроить похоронную процессию. — Миша! Привет, мы да, мы хорошо. Всё круто, — на другом конце, где-то за тысячи километров, слышится нежный смех. — Я рад. Лу ещё спит? Как тебе у него на родине? — за разговором проходит час, или даже больше, никто из них не отслеживал. Миша рассказывает о своей работе и проблемах, которые были у него с одним из издательств, жалуясь на то начальство, рассказывает и о их животных, которые, по его словам, сильно скучали по другим двум хозяевам: Умка ночами выла и бегала по комнате Лу, Москвич спал на Костиной кровати, а Мрякула… кажется ему было всё равно, но Миша утверждал, что он тоже скучает. Костя так же рассказывал об их путешествии, о всём что видел интересного, странного и необычного, и как им повезло, что у Лу есть наследство в виде домика в родной провинции, тактично умалчивая, чем в этом домике они занимаются. — Как-то так, — откинув тёмные волосы с лица спящего, Костя меланхолично улыбается. — Знаешь, думаю, в следующий раз тебе стоит поехать с нами.