Flair

             Ему холодно. Блять. Действительно холодно, а не вот эта слюнявая хрень, про ознобу одиночества и всякую-такую муть. Ускорить бы шаг по хорошему, но пальцы ног больно саднит словно, вот-вот и отвалятся к ебене фене, а в ближайшее время, ампутация – в его планы не входила. Словарный запас, который и так был не очень велик, уменьшился до трёх слов, оставляя в арсенале только нецензурную брань – блять, сука, нахуй. Пыхтел и ругался, но продолжал идти. Зима, блять, зиму не очень любит. Вот совсем, холодная она и не постоянная. Даже долбаный свитер, времён его деда, (а может и прадеда) не согревает как обычно. Щас бы домой – так нет – надо перется в подвал и торчать там, пока Адидаса не пригонят. Он, вообще то, эту ночь в обезьяннике провёл, но о ходе событий знал как никто другой. Откуда – а хрен его знает и вам не скажет. Где-то менты проболтались, от кого-то услышал, кого-то по дороге встретил. Вывод в том, что о ситуации в больнице он, более-менее, в курсе. По этому, в место дома с тёплым чаем и удобной кроватью, предпочитает в подвале штаны просиживать. Помогать по возможности – мешать, по сути.       Когда приходит, никого кроме скорлупы не встречает, по тому решает запрячь его. Ну так, на всякий случай. Чутье у него такое, если звенит - ослушаться нельзя. И когда "больные" залетают как ошпаренные, без верхней одежды, понимает – не подвело. Курить хочется очень, ещё с того момента, когда нос морозом обожгло, но не мог, времени не было. А они всё о своём пиздять, о трудной жизни ведают и когда в диалоге пролетает момент, что Пальто – вот этот вот пацан, с оленьими, голубыми глазами – Хади Такташа чуть до смерти не забил, терпения не хватает – да и зла тоже, но он пылить не любит. За это у них Турбо отвечает. Закуривает прямо в дверях и не стыдно ему, что с коллективом не делится – у него стресс и идите-ка вы все нахуй. Но и этого удовольствия его лишает Козёл Турбо. Отбирает сигарету прямо изо-рта, – и ведь даже не брезгует, на людях-то – без стыда и совести. Да и хрен с ним. Зиме бы голову проветрить а то, душно здесь и напряжение не приятное в воздухе бурлит. По этому сваливает в тихушку, сразу после того, как обещал за Адидосом присмотреть - с ним посидеть, компанию составить, так сказать. Да не чо с ним, за эти пять минут, не случится – не убежит – вертится на языке, но так сказать, будет не красиво – за шутейку не уместную и в нос получить, вот что некрасиво – по этому он только об этом думает. И смеётся сам себе..       Стоит прямо у двери, спиной на стену опирается и о своём думает. Теперь отмечаться ходить раза два в месяц, совсем не комильфо, если честно. Он на сборы то, через «не хочу» и злой взгляд Турбо приходит, зима всё таки, а тут самому надо, без пинка под сраку. Ну вот оно ему надо? Нет, конечно. Вспомнишь говно – вот и оно. На против стоит, в такой же позе, на стену опирается да руки на груди крепче к себе прижимает. Тоже холодно, наверное. Смотрит так, словно Зима родину предал – а то и хуже, пацанов – и подбородок выше поднимает, недовольство своё заметнее демонстрирует и бровь вверх тянет – тоже мне, ферзь, блять. – Что? – с наездом спрашивает, не выдерживает напора Зима. – Да нет. – глазами обводит, внимательно так и выдыхает тяжело, мученик хренов – Ничего. – Я оставлю. – выплёвывает тот, себе под ноги, вместе с сырью изо рта, и куда-то в пространство улетает, на очень интересное пятнышко, на стене, пялит. Никакого внимания другу не уделяя. Не заслужил. Момент пропускает, когда тот ближе подходит и рукой к губам тянется. Только когда чужие пальцы собственных касаются он взгляд поднимает и смотрит не понимающе. На сигарету поглядывает и видит ведь, что даже половины еще им не скурино, но всё равно товарищу протягивает и глазами своими, невозможными, смотрит. Турбо её, конечно, забирает, – не дурак, от подгонов таких, почти царских, отказываться – но не отходит. Смотрит пристально и глаза щурит, когда затягивается. Всегда так делает и не о горечи дыма тут речь, скорее о привычке. И вроде ждет чего-то, но молчит. Гордый до хрена – что бы в слух сказать, по этому ждёт когда сам - Зима догадается – Да чо?! – более агрессивно спрашивает и кулаки в карманах штанов прячет, не в настроение он сейчас – когда растащить не кому – махаться. Но неврет, сам себе, что хочет. – Да не..– говорит наигранно-лениво и каждую буковку тянет. Голову в бок поворачивает, но пространства больше не даёт, значит ещё не закончили – ..Ни-ч-е-г-о. – губы поджимает и головой машет - актёр мыльной оперы, блять. Кудри грязные в глаза лезут, по этому опять бошкой машет, с лица сгоняет, затягивается смачно и в лицо другу выдыхает. – Блять, да ты можешь просто сказать? – и в грудь бьёт, от себя отталкивает. И как у него получается, такого спокойного, сдержанного человека – и он действительно себя таким считает – «до белого каления» довести, не тратя на это и пары секунд. И честно не уделяется, когда ему в ответ прилетает, не сильно правда – не до крови значит «несильно» – он только спиной, об стену, больно бьётся и шипит. Потому что, на лысой голове, шапки сейчас нету. А чужие руки уже ворот свитера сжимают и встряхивают хорошенько, но так, что бы Зима бетона – даже тканью одежды не касался. Даже бережно как-то. На сколько это возможно, когда тебе в открытую угрожают. Сигарету в зубах зажимает и говорит, рычит, в лицо; – Ты не чо не забыл? – снова глаза щурит - в этот раз от едкого дыма, но в сложившейся ситуации это кажется таким уместным – что Вахит даже разницу не чует, да у него самого глаза больно щипать начинает, того глядишь прослезиться. Смаргивает быстро и бычок нагло отнимает, – глаз за глаз, зуб за зуб – еле-еле пальцами влажных губ касается. Затягивается последний раз и на грязный пол бросает – лишним не будет – ногой бы притоптал, так не дают же этого сделать, до сих пор крепко держат и в глаза смотрят – нос задирает и пыхтит – бесится. Чутье подсказывает уже давно. Орёт во весь голос, но тот и без него догадался давно, просто нравится ему, иногда, так Валеру накручивать. И всё таки решается – к лицу на против холодными, сухими ладонями тянется а когда кожа с чужой соприкасается, наконец-то чувствует пол под ногами и руки, которые плавно на талию соскальзывают. Турбо глаза прикрывает и ближе к ладоням льнет. Выдыхает устало, но с облегчением плечи опускает. Большие пальцы, тем временем, приятно кожу покалеченную, на лице оглаживают. Сухие губы, по маленьким ссадинам у виска, аккуратно мажут. Потом ещё раз и ещё, и ещё, ещё, ещё... Пока уголок рта не задевают и тут сам Бог велел, к себе прижать, языком пробежаться по нижней и нагло в чужой рот проникнуть. Руку, одну, на талии сжать а второй вокруг обвести и голову придержать, что бы не ударился, в таком порыве страсти. Чувствует как ладони с лица исчезают и на плечах сжимаются, вверх, в волосы залезают, кожу на затылке массируют, будто успокоить пытается – может намекает, что бы обороты сбавил. Что бы в штаны не додумался лезть. Может быть потом. Но не сейчас. Не здесь. Отстраняется и лбом об чужой стукается, снова к себе прижимает и улыбку свою кошачью, на пол табла растягивает. В открытую, почти, ржет, но сквозь щели зубов только хрип слышатся – почти мурчание. – Сильно тебя приложили.. – заключает уверенно Зима. Не знает зачем, но шепчет, горячим дыханием губы опаляет и тоже в «хи-хи» скатывается. Своим холодным о родной, от чего-то тёплый нос трётся. Тоже ласки хочет и получает, когда руки на талии гладить начинают. – Цени - это разовая акция. – и снова целует, по детски совсем, больше дурачится и смеяться не перестаёт. Испугался он, перенервничал, потому что рядом не было, волновался сильно, когда узнал что про нож прочухали, в конце концов, просто по человечески, соскучился..       В помещении, за дверью, слышится глухой, тяжёлый удар чего-то об пол. Адидас с дивана наебнулся. «..да не чо с ним, за эти пять минут, не случится» – Зима. Блять. Никогда не зарекайся.