Les coclicots

Николай хрипит. Больно, до слез больно, кровь хлещет из горла, а он только умоляет Бога — лишь бы это кончилось, лишь бы только кончилось скорей. Но оно не кончается, а толкьо больнее жжет во всем теле, и не остается у него уже сил кричать и думать, он уже почти мертвец, но мученик. Он забыл все, он забыл свое имя, свой возраст, забыл где он — в его памяти осталась только адская боль, терзавшая его уже два дня, но не дававшая ему умереть. Бьют часы. Время загадывать желание — так говорила мама в детстве. Маму он не помнит тоже — ибо все самое святое и дорогое ушло в небытие с этим больным кашлем. Звон курантов частично возвращает его в память, но боль н проходит, и все так же жжет в горле, словно огнем.       — Пожалуйста, — хрипит он, — Лишь бы сейчас случилось что угодно… И чтобы это кончилось… Часы добивают двенадцать — Новый год настал. Слышится стук в дверь, и Николаю кажется, что за дверью стоит его спасение. Нет, верней, не ему кажется — а что-то высшее вдыхает в него эту мысль, ибо сам он не мог бы догадаться от боли. Он еле подползает к двери, и поднимаясь на колени, открывает. А на пороге стоит еще один забытый силуэт. Только остатки души почему то заставляют сердце его биться чаще при виде этого человека.       — Николай Васильевич, — шепчет тихо Гуро, опускаясь на колени, — Что с вами? Он хочет помочь горячо любимому пареньку — а он еще мал, чтобы говорить о нем «мужчина». Он хочет спасти его, он за этим и пришел. А тот только плачет — он не знает, кто такой Николай Васильевич, он знает толкьо одно в этом мире слово, и это слово — боль. Лепестки маков выпадают из его рта, он дико задыхаясь кашляет.       — Это «ханахаки», — горестно шепчет он, — Но я не могу помочь здесь. Гоголь поднимает голову вверх, смотря в темные глаза дознавателя. Что-то щелкает в душе его, и становится чуть легче. Почему-то внезапно стало понятно, что нужно делать. Он (Николай) вспоминает вдруг имя дознавателя — и вспоминает все, что пережил рядом с ним… все чувства, что испытал, и все отчаяние, и боязнь сказать правду.       — Яков Петрович, — шепчет он почти в агонии, — Поцелуйте меня, умоляю.

***

Через час двое мужчин будут сидеть на обшарпанном диване Гоголя и спрашивать друг у друга обо всем. Часы уже пробили и Новый год уже настал, но для них этот праздник чуть-чуть запоздал — ибо Новый год определяется не звоном часов, к тем самым по-детски наивным чувством радости, что наконец-то посетило Гоголя. И со счастьем в голосе, глазах и расцветшей душе Гоголь будет с упоением шептать в любимые губы — я люблю вас, Яков Петрович.