***
Дым скользит сквозь пальцы белёсыми завитками и пахнет чем-то неприятно приторным. Что это? Персик? Мятное манго? Да в целом какая разница. Руи пытается отмахнуться от этого безобразия, но всё равно продолжает чувствовать приторный аромат. — Жуткая гадость. Не боишься что одежда провоняет этой хернёй? Претензий от родителей? — Камиширо сидит с ногами на подоконнике и скептично разглядывает мир за стеклом. Может это из-за высоты, но ему кажется что улицы и машины расплываются и искажаются. Нереально. Всё это нереально. Это только компьютерная голограмма, призванная заставить его поверить в существование этой вселенной. — Скажу, что духи. Думаешь они будут проверять? — Цукаса крутит в пальцах электронку и с выражением полной отстранённости разглядывает трещины-шрамы на потолке. Ему противно. И от мерзкого сладковатого запаха, и от себя. А ведь в детстве всегда обещал себе, что будущая звезда не может иметь вредных привычек, и что теперь? — И вообще, не тебе меня судить. На улице зажигается фонари. — «Сегодня рано,» — произносит Руи вполголоса. По примерным прикидкам, сейчас без пятнадцати пять, Тенма соображает, что его допы по геометрии закончатся, не начавшись, если он будет их прогуливать. — Пойдем. Будешь мне подсказывать решения. А то я из геометрии только название предмета знаю, — Цукаса улыбается скорее по привычке, чем из-за какого-то веселья. Руи качает головой, сколько бы он не говорил, что эти вымученные улыбки ему не нужны, Тенма всё равно продолжает строить из себя черти что. Становится стыдно за собственную неспособность помочь. — Ага. Ты без меня точные науки не сдашь, — Камиширо спрыгивает с подоконника и снова пытается прогнать от себя дым. Впрочем, его одежда точно не пострадает.***
Они проходят типичный школьный тест на тридцать вопросов. Конечно же абсолютно анонимный. Который нужно, для полной анонимности, подписать и сдать учителю. «Если бы вам предложили попробовать наркотические вещества, вы бы согласились?» — Конечно, особенно если бесплатно! — шуршащим шёпотом восклицает Цукаса, зная, что его всё равно не услышит никто кроме Руи. Камиширо качает головой и опускает её на парту. Он не проходит тестов, не обращает внимание на всеобщее напряжение и не ломает голову над нормальными ответами. — Руи, как ты думаешь, если я всякой дичи понаставлю, то меня сдадут в психушку? — Тебя и без этого сдадут, — он приподнимается на локтях и сверлит Тенму огромными глазами. А может они только кажутся такими. Обрамлённые черными кругами и фиолетовыми ресницами, золотистые глаза кажутся просто до безумного выразительными. Цукаса фыркает, и ставит в графе теста размашистое «Нет.» А на следующем уроке им проводят воспитательную лекцию, но, как полагается в учебных заведениях, начали за здравие, кончили за упокой. Их классная десять минут билась, совершала над собой невероятное усилие рассказывая детям о вреде курения и алкоголя, но потом, привычным маршрутом, сорвалась на крики. — Малолетние наркоманы! Если я поймаю курящих, то вам мало не покажется! Отчислю без разбирательств! — Цукаса тихо смеётся в кулак и нарывается на свою порцию оскорблений.— Тенма и Шираиши! К вам отдельная претензия. Вы обязаны следить за порядком в классе! Но тем не менее на вас до сих пор жалуются учителя! — Действительно, Тенма, — Камиширо усмехается и натягивает на губы хитрющую улыбку.— Как так можно? Ты же образцовый студент! — Заткни пасть, — Цукаса не смотрит в сторону своего соседа по парте и только с искренне вежливым лицом принимает все жалобы учителя. Он не её любимчик. Вот на какую-нибудь Кохане, она не стала бы орать, хоть бы та принесла в школу героин и предлагала первоклашкам. А на него, помощника старосты, избранного целым классом, можно и поорать от души. — А завтра с вами проведёт беседу психолог! Вы думаете, что если на вас закрывают глаза, то можно совсем распоясаться? Будем проверять ваши рюкзаки на предмет сигарет! — класс заходится возмущенными стонами и восклицаниями, поднимается сразу несколько рук тех кто любит спорить и отстаивать свои права. Как будто кому-то есть дело.***
Беседа с психологом действительно случается, только она рассказывает не о здоровом образе жизни, а о уровне самоубийств и психическом здоровье учеников. — Ребята, я понимаю, что не так давно у нас в школе уже был один подобный эпизод. И администрация хотела бы избежать его повторения, — Тенма тихо фыркает. Класс. Обозвать смерть живого человека, чего-то друга, сына, одноклассника, эпизодом. Как будто говорят о неудачно проведенной операции или каком-то неприятном отклонении от нормы. — Не бесись. Всё лучше чем если она скажет: —"Вот был у нас ученик, он принес в школу медикаменты и наглотался ими до потери пульса. Вот как он пожалуйста не делайте. Приносите верёвку», — Руи не слушает ни проповедницу-психологиню, ни остальных, задающих ей вопросы с деланно-честными глазами. — И ты туда же, сколько раз просил прекратить? — Цукаса закрывает лицо руками и тяжело вздыхает. Класс не место для плача навзрыд, он это прекрасно знает, поэтому только тяжело дышит несколько минут, пытаясь вернуться в нормальное состояние. — Тенма, вы же понимаете о чем я говорю? — неадекватно искренне звучит где-то у доски голос женщины проповедницы. — Вы же были знакомы с этим человеком? «И какая из неё психологиня? Она диплом в переходе купила? Или просто ради веселья пытается вывести ученика на эмоции». — В некоторой степени, — твёрдо решивший не поддаваться на эту провокацию, Цукаса встаёт, как отвечающий на уроке. И смотрит с вызовом. Давай, допрашивай с пристрастием. — В некоторой степени? Приуменьшаешь… — Руи складывается пополам от смеха, зажимая рот руками, а Тенма изо всех сил старается его игнорировать. Хотя это и сложно.***
— Слабак! Жалкий ублюдок! Кто обещал мне выпускной бал?! Какое право ты имеешь нарушать обещания?! — Цукасу успокаивает староста, и ещё кто-то сочувствующий. Все остальные держатся на почтительном расстоянии и делают вид, что ничего не происходит. А после и вообще отходят, демонстрируя поразительную душевность. Школа кажется такой пустой, какой никогда не была, это тоже жутко. Как будто остались только холодные стены и холодное тело. — Цукаса, успокойся пожалуйста. Твои крики его не вернут, — Шираиши, мастер поддержки, тянет его за рукав как можно дальше от школьной уборной, очевидно она сама не хочет задержаться здесь ни на секунду. Сочувствующая публика в лице Нене Кусанаги отворачивается и закрывает рот ладонью. Ей плохо от этого зрелища, так что она сломя ноги бросается в неизвестном направлении, за ней бежит ещё кто-то. — Позовите учителя. Пожалуйста… Ей самой становится дурно. Она отворачивается. На самом деле Ан проявляет поразительное самообладание, ей можно и гордиться, но… Не до того. Жалкий слабак. Всем сложно, все борются, все стараются день за днём, какое право он имеет так просто расправляться со своей жизнью? Школу закрывают. Через неделю, решив, что ученики достаточно оклимались, запускают дистанционное обучение. А через две, снова начинают уроки, как ни в чём ни бывало. Проводят пару лекций, заставляют учеников прийти в трауре и всё. Тему стараются игнорировать и забыть, как будто ничего не было. Всё возвращается на круги своя. Уроки, домашка, допы, спортивные занятия. Ничего не меняется, кроме одного. Тенма сидит один. Не потому, что нет желающих с ним сидеть. Потому что он не хочет. Не то чтобы с этим кто-то считался, но после одного нервного срыва. В общем, соседний стул пустует. За его половиной парты чистота, идеальная, ни одна ручка или карандаш не перекатываются на неё, рюкзак никогда не оказывается на его стуле. Как будто он всё ещё там. Как будто…***
На уроке английского Тенма не выдерживает. Они как раз проходят лексику связанную с психическими заболеваниями. Что с этим делать. Call the helpline. Talk to adults about your problems. Цукаса начинает смеяться, громко и до рези в животе, так что скулы сводит и в глазах начинает слезиться. — Вы взрослые дураки! Просто идиоты! — на него оборачиваются ученики с каким-то волнением на лицах, учительница выглядит недовольной. — Думаете он не просил о помощи? Думаете он выглядел как полностью здоровый человек? Вы ведь всё видите! Все шрамы, таблетки, спрятанные лезвия, но вам плевать! Плевать до тех пор пока не станет поздно! — Тенма, выйдете из кабинета. Сейчас, — англичанка со злостью бьёт рукой по столу так, что класс подпрыгивает. — Такое вы будете говорить у директора. — Запросто! Но вы выгоняете меня потому что я прав! — он поднимается с места, краем глаза цепляя эмоции одноклассников. Вся эта речь на самом деле вовсе не для них, но на их лицах почему-то видно лёгкое озарение. И это странно. Столько людей слушают его всерьёз. Руи за соседней партой слегка улыбается, ловит каждое слово и что-то в его облике подбадривает Тенму говорить дальше. — Вы закрываете глаза, а он заставил вас посмотреть на проблему. Поэтому вы не даёте мне высказаться. Англичанка снова стучит по столу и выпроваживает его в коридор, угрожая завучем и прочими высшими инстанциями. В коридоре Цукаса садится на пол, постепенно на него сползая. Но почему-то хочется улыбаться. Как будто он открыл им глаза. Стало легче. Сердце колотится так сильно, что кажется рёбра сейчас раскрошатся. Отчасти от перспективы встречи с завучем, отчасти от какого-то невыносимого ощущения… Ощущения того, что он сказал что-то такое, что в дальнейшем будет иметь последствия. Он сказал что-то безумно важное. — Жесть. Ну и наговорил ты. Видел бы какими глазами на тебя одноклассники смотрели, — Руи качает головой и делает такое лицо, что Тенме сразу становится ясно, его неожиданная речь без внимания не осталась. — Ага. Знаешь у меня такое чувство, как будто это будет иметь огромные последствия, — он запускает руку в волосы, пытается сосредоточиться на карусели своих мыслей и прогнать с лица такую идиотскую улыбку.— Жаль только что разбираться с этими последствиями мне одному. — Я всё знаю. Не надо снова, — Камиширо притягивает к себе колени и обнимает их руками, волосы небольшим водопадом спускаются вниз, глаза у него блестят так, что отпадает желание задавать вопросы. — Я знаю, что виноват перед тобой и знаю, что я эгоист. Не пили меня больше, пожалуйста. — Конечно. Нет смысла делать это в сотый раз, — он не собирается извиняться. Извиняться за промахи Руи. Он не виноват в том что… Наверняка не виноват, не должен быть. Они говорили об этом. Камиширо его ни в чём не винит и в это хочется верить, просто иногда. Невозможно не сомневаться. — Слушай, то, что ты сказал там, на уроке, — Камиширо поднимает голову и в его глазах плещется беспокойство, мутное, как бензиновые лужицы.— Ты действительно в это веришь? Цукаса не отвечает, сидя на полу он разглядывает стены и потолок, ламинированный паркет, гипсовые путы лепнины, матово-светящие лампы. Ему нравится школа. Даже при наличии взрослых. Даже при том, что это место, где его не стало. Ему плевать и на уроки и скучные домашние задания. Потому что эти стены такие родные… Длинные коридоры уходящие, кажется, в бесконечность. Тут спокойно, особенно одному. Но тем не менее сейчас он говорит с Руи, нельзя опять на полчаса залипать. — Да.***
— Хей, братик, ты чего сегодня такой понурый? — Саки улыбается, она такая искренне яркая, что это уже кажется жутким. Она не как все вокруг, не притворяется. Она по-настоящему рада его видеть и это ощущается непривычно. — Да ничего особенного, из класса выгнали и угрожали завучем, — он тоже смеётся и улыбается ей в ответ, но он играет. Как хороший актёр, которым наверняка уже не станет. Его в последнее время сильно мучает этот вопрос. Кем он станет в будущем?***
— Я знаю, что вы все страдаете, — классный час. Учительница вышла на несколько минут, так что Тенма парой фраз ловко смещает тему на актуальную для него. — Что каждый о чем-то переживает. И что каждый когда-то просил о помощи. И знаю, что вам её не оказали. Проигнорировали и закрыли глаза. Одноклассники слушают, как ни странно. Молчат и только иногда отворачиваются, то одни, то другие. Но он видит, что в некоторых его слова откликаются. Как они поправляют рукава одежды, карманы, прячут руки, и прячут глаза за цветными чёлками. Им это знакомо. А значит каждое его слово обретает вес. Надо продолжать говорить. — Но нашёлся он. Человек, который показал взрослым сущность наших проблем, но теперь они замалчивают и приуменьшают трагедию. Я с этим не согласен. Я, — он тяжело вздыхает, кидает быстрый взгляд на Руи, получает ответный короткий кивок и продолжает.— Я собираюсь покончить с собой шестнадцатого числа. И не нуждаюсь в сочувствии или чем-то подобном. Просто. Я буду следующим «эпизодом». Смотрите, это шоу будет для вас. — Ты. Ты серьезно сейчас, Тенма? — с места поднимается Азусава. Молодец, она видимо хочет спорить. Он знал, что кто-нибудь выступит оппозицией, но этот кто-то вряд-ли будет знать, что так им и задумано. — Да, абсолютно. Я хочу показать всей школе, что здесь на самом деле происходит. Мне терять нечего, — и он снова улыбается. Натянуто, но теперь эта неестественность видна всем вокруг. И это специально. Они и не догадываются о том, что это часть его сценария. Не догадываются о том, что рядом стоит Камиширо и со скепсисом разглядывает их, как учёный при проведении эксперимента. — Это глупо. Ты ведёшь себя, как ребёнок! — Нет, глупо — закрывать на это глаза. Понимаешь, от игнорирования проблема не решится, а может и усугубиться. Поэтому я сделаю своё заявление, — класс уже полностью втянутый в неожиданное представление, только хлопает глазами, переводя взгляды, то на одного, то на другого, как на оживлённом теннисном матче. — Я хочу отстоять свою позицию. Если вы нет — я вас осуждать не буду. Это дело каждого. — Вау. Даже не знал, что они так к тебе привязаны, — Руи пожимает плечами. Конечно, Цукаса помощник старосты, и в отличие от той же Шираиши его выбрали именно одноклассники. Они ему доверяют. Ему, а не Азусаве. — Ты псих. Тебе лечиться надо, — Девушка встряхивает головой и поправляет волосы, в её глазах пылает невероятная решимость, такая яркая, что Тенма боится обжечься. — Поздно мне лечится. Кое-чьими усилиями. Но из последних сил я ещё докажу всем вокруг, насколько они слепы и глупы. В класс заходит учительница и они сразу замолкают. Резко, как будто им выключили звук. Тенма садится на место, Кохане тоже, только на последок кидает ему колкий взгляд, который, кажется, бьёт не хуже пули в лоб. Камиширо только вздыхает, но похоже с облегчением. Цукаса косится на него, но вопросов не задаёт, не до того. Классный час продолжается, учительница затрагивает и тему с курящими, которые так и не были найдены, и с уроками алгебры, которые кто-то из их параллели стабильно срывал, и петарду в школьном туалете, а после чего долго и с явным удовольствием орёт на учеников, причём делает это с такой художественностью и размахом, что Тенма даже начинает слушать с интересом, подчерпывая для себя новые выражения. К сожалению, информативная часть её тирады заканчивается довольно быстро, прямо со звонком, но зато на перемене к нему подходит не абы кто, а сама староста. — Каса, что ты нёс на классном часу? — она начинает, как всегда в лоб, не поздоровавшись. Прямолинейность она, кажется, переняла от кого-то из своих друзей. — Да так. Исповедь поверженного, — Цукаса улыбается, отшучиваясь, но Ан это очевидно не устраивает. Она хмурится, скрещивает руки на груди и прислоняется к стене, для пущей устойчивости. — Просто… — Шираиши бегает глазами по стенам и потолку, собираясь с мыслями. — Это действует на людей. Я не знаю осознаешь ты это или нет, но ты действительно влияешь на них своими речами. — А на тебя? — ой зря он поинтересовался. Глаза Ан сразу становятся колючими, хотя на Цукасу она не смотрит. Любуется паркетом и очевидно раздумывает над ответом. Думает так открыто, что Тенма практически слышит её мысли. — В какой-то мере. Ты говоришь о важных вещах, но не так, как это делают другие, — её глаза наконец перемещаются на Тенму и он про себя удивляется, видя в них неуверенность. Для грозы класса, тирана и деспота, она сейчас выглядит слишком… обычной? — Чего ты добиваешься? — Осознанности. От тебя и всех остальных. Чтобы вы тоже увидели всё лицемерие, с которым к нам относятся, — Цукаса придает своему голосу уверенности и неожиданно понимает, что теперь он в положении проповедника. Ан прекрасно понимает к какой мысли он ведёт, но вся эта завуалированность невольно нагоняет жути. Староста не находится, что ответить, только кивает и отходит, а Цукаса, неожиданно и для себя, и для Руи, догоняет её. — Ан, пойдем покурим? Шираиши некоторое время мнётся, после чего кивает и выходит в школьный двор, где за небольшой пристройкой можно прекрасно спрятаться от окон и прозорливых учителей. Тенма честно думал, что Ан не согласится, был уверен, что их самая ответственная ученица точно борется за здоровый образ жизни,***
Возвращаясь домой, Тенма невольно думает, что гулять одному слишком скучно. Как-то неуютно, без радостного и энергичного Камиширо, который скользит по замёрзшим лужам или пытается опрокинуть Цукасу в сугроб. Тенма идёт нарочито медленно, подняв голову к серому небу и подставив лицо маленьким снежинкам. Они кусают его за щёки и балансируют на ресницах. Дыхание формирует в воздухе облачка пара, знакомое зрелище. Лёгкие постепенно замерзают и горло сковывает лёд. — Почему ты не рядом?.. — Цукаса едва шепчет, с губ срываются неслышные слова и улетают в облака. Он вздыхает. Он спрашивал столько раз, что вопрос потерял всякий смысл. В какое-то время он настолько отчаялся, что умолял вселенную, джиннов и всех возможных богов, вплоть до древнегреческих, вернуть Руи или хотя бы забрать его с ним. — Я хотел уйти за тобой. Уйти к тебе. Тебя бог забрал, а меня оставил сокрушаться. Хотелось начать читать стихи, хотя ничего не приходило в голову. Но или читать стихи, или расплакаться. Все мы, все мы в этом мире тленны, Тихо льется с кленов листьев медь… Будь же ты вовек благословенно, Что пришло процвесть и умереть. Слишком драматично, ему надо избавляться от этой привычки. Избавляться от тупой тоски по Камиширо, от навязчивых мыслей о смерти, от излишней театральности. Всё это, такое земное, такое человеческое, как будто вовсе ему и не принадлежит, а только держит. Совсем он с ума сходит.***
А в следующий раз отголоски его «проповеди» настигают Цукасу буквально через пару дней, когда он видит на стене туалета длинную косую надпись, больше похожую на царапину. «Умрём от рук собственных родителей!» Тенма от неожиданности вздрагивает и отходит от стены на пару шагов, разглядывая корявые буквы. — Ахуеть, — он оглядывается на стоящего рядом Камиширо, последний, скрестив руки на груди, демонстративно отворачивается. — Да что с тобой такое? В последнее время ты сам не свой. — Мне не нравится твой план. Не нравится то, к чему он ведёт. И тем более не нравится то, что ты планируешь выпилиться, — Руи кажется то ли злым, то ли растерянным, и то и другое проступает сквозь него в равной степени. — Зачем тебе весь этот цирк? Только не говори, что ради блага, я в это не поверю! — Так надо. Пусть весь мир увидит и узнает. Чтобы нас… Тебя никогда не забыли! — Я этого не хочу! — Камиширо смотрит на Цукасу едва ли не с презрением. Все эти звёздные мечты, желание стать известным, это конечно всё хорошо и амбициозно, но войти в историю с помощью массовых самоубийств? — Азусава права, ты реально псих. Маньяк. — Может и так, — разругаться с воображаемым Камиширо ещё суметь надо. Ни при жизни, ни после, он не отличался особой склонностью или любовью к драматичным сценам. Но вот, он стоит, скрестив руки на груди с ледяной ненавистью в глазах. Ощущать это на себе неприятно. Ненависть на месте былой любви всегда ранит сильнее чем обычная злость. Поэтому Тенма тоже начинает выходить из себя. — Но знаешь, кто в этом виноват? Кто всё это начал? Не я, Руи, а ты! Никто не просил тебя публично убивать себя! Никто не просил оставлять на память свои вещи! Ты всё это начал, а я это закончу! — Я признаю, я виноват! — он теперь тоже кажется полностью выведенным из равновесия, тоже готовым сорваться на крик и истерику. — Но почему ты не можешь просто пережить это?! Все теряют близких, так почему ты не можешь быть… Нормальным? — Потому что ты прав, — Тенма закрывает глаза и плотно сжимает зубы. Его трясёт, ему неприятно ругаться с Руи после всего, что произошло за последние месяцы. Он тоже хотел бы, чтобы всего этого не было. Чтобы у него была возможность побыть нормальным. Чтобы была возможность любить, наивно и по-детски, как каждый уважающий себя подросток. Чтобы они во что-нибудь толковое выросли. Потому что Руи ему обещал. И Питерскую романтику, с тёплым котом в обнимку, и творческую реализацию. Но вот где они. На грани огромной ошибки. Финальной ошибки которую уже не остановить, она несётся на них снежным комом, только набирая обороты. Нельзя отмотать время назад и теперь, этот снежный ком раздавит их и всех вокруг, втянутых в это представление. Такова судьба. Противная и уже, кажется, неотвратимая. — Ты прав, я псих. Может мне правда надо лечиться… Камиширо вздыхает, стараясь выпустить всё напряжение. Он знает Тенму. Знает, что тот никогда не отвернётся от начатого, даже если затеял большую глупость. Эти амбиции порой так утомляют. Руи опирается на стену и медленно съезжает на пол, не в силах больше поддерживать зрительный контакт. А что до Цукасы? Ему проще думать, что он псих и маньяк, чем то, что всего этого можно было избежать. Проще скидывать всё на судьбу, а не винить себя в неосторожности и том, что не помог Руи, когда он так в нём нуждался. Да. Пускай он будет больным. Так действительно проще.***
— А мне кажется последние часы перед смертью дают свободу, — Тенма болтает с одной из одноклассниц, Харукой Киритани. Она слушает его прикрыв глаза и кажется отстранённо, но в конце концов это именно она начала разговор на интересующую её тему. — Ешь, что хочешь, спи на уроках. Можно ни о чем не думать. Это должно сработать. Брошенная вскользь фраза. Он знает о том, как Харука относится к своему весу и внешности, это лежит на поверхности, просто нужно всмотреться. — Знаешь, не то чтобы я, когда-то расстраивалась по этому поводу… — Эму Отори. Пускай она его подруга, но ради плана надо переступить через самые искренние чувства. — Я ведь совсем скоро стану взрослой… А я совершенно не знаю, чего хочу от жизни и кем я буду. — А зачем тебе взрослеть? — слова сами срываются, отрепетированные, хорошо поставленные и выбранные заранее. Под осуждающим взглядом Руи, он мотивирует свою подругу покончить с собой. Забыв про всё на свете кидается с головой в пучину собственных безумных идей. Потому что он не может остановить события. Эму боится взрослой жизни. Тогда может ей никогда и не взрослеть? Ей бы такой план понравился. — Мы на самом деле об этом думали, — вот от кого он точно не ожидал такой искренности, так это от младшего Шинономе. Но тем не менее, он прямо перед его глазами выдаёт местному проповеднику всё, что наболело на душе. — Стараемся по чём зря, а получается только хуже и хуже. Может пора прекратить пытаться? — Возможно. По крайней мере не придется разочаровываться… — тут он отводит глаза, даже почти искренне, он сам в чем-то согласен с Шинономе и от того его слова только весомей. Он знает о чём говорит, и Акито это чувствует. С каждой такой беседой, которые в последнее время происходят чуть ли не каждую перемену, кто-то из них присоединяется к его образу мысли. Это как лесной пожар. Пламя сжирает деревья и постройки на своём пути, распространяется во все стороны, такое огромное, что его уже не остановить. Пожар разросшийся из неосторожно загоревшейся травы, из незатушенного костра. Но теперь уже поздно. Они выбрали этот скользкий путь, зная, что когда-нибудь отступятся. И ещё. Камиширо перестал с ним разговаривать. Совсем. Да, они всё ещё сидят за одной партой и пускай Цукаса пытался извиниться и втянуть Руи в свою идею — он по прежнему молчит. Молчит так выразительно, что осуждение читается в этом звенящем напряжении. И это ужасно переносить. Когда ты вроде дорожишь человеком, а он делает вид, что тебя не существует. Как-то, в порыве искренне детской злости, Тенма даже купил сигареты, чтобы раздражать Руи. Но и бесится Камиширо тоже молча. Хотелось на него наорать, причём от самого сердца. В таких выражениях которые Руи мог и не слышать в своей жизни. Потому что с агрессией всё хуже и хуже. Потому что вокруг все впали в какое-то злое напряжение. И потому что шестнадцатое всё ближе. И всё в совокупности просто убивает нервы Цукасе. Он всё дерганнее, всё злее, всё чаще срывается и всё хуже играет. Уже и Саки начинает что-то подозревать. — Цукаса, ты сам не свой в последнее время. Давай поговорим? — изящная, вежливая и заботливая. Он её не заслуживает. А она заслуживает чего-то большего, чем брата самоубийцу с манией величия. Саки готовит чай и жестом приглашает Тенму сесть напротив. — Я знаю, что ты всё ещё плохо себя чувствуешь из-за Руи. Но это нормально. Люди уходят и приходят, не надо себя из-за этого казнить. Вау. Она ничего не знает про его идеи, но в цель попадает чуть ли не глядя. Цукаса натянуто улыбается и кивает. — Я знаю. Не переживай, сестрёнка, со временем пройдёт. Помнишь? — в голове удивительно пусто. — Как я тебе в детстве говорил? Это пройдёт. Причём не просто пусто и легко, это какая-то тяжёлая пустота, давящая на уши, пожирающая изнутри. И совсем ни одной мысли. А слова, отрепетированные за многие года, сами отскакивают от зубов. И это его неожиданно пугает. Он как-будто труп. Живой покойник, каким скоро станет. И долго с ним это? Недавно ли? Цукаса думает об этом долго, всю ночь. Разглядывает звёзды на небе и к утру, когда краешек неба начинает светлеть, приходит к мысли что чуть-ли не с самого детства. Когда он должен был быть героем и надёжным плечом для сестры, закапывая себя настоящего, в того себя, каким он должен был быть. А какой он настоящий? Интересно… У него есть какие-то хобби, которыми он занимается не потому, что так надо? Как он хочет себя вести? Какие у него мечты? А сейчас, когда он ведёт своих друзей по доске, к прыжку в море, сейчас это он или не он? Скорее всего нет. Он снова взял на себя какую-то роль и с умением принялся исполнять её. Последнюю роль в своей жизни. Какой трагизм, аж тошно. — Каса, — Тенма замечает в комнате Руи. Странно, до этого они виделись только в школе, но видимо теперь что-то в его голове даёт сбой. Или может он особенно нуждается в Камиширо? — Это твоё финальное решение? — Ага. Шестнадцатое послезавтра. Куда мне отступать, если я посжигал все мосты? — Цукаса отвечает шёпотом. Рассвет, холодный и бледный, чуть освещает лицо Руи и отражается в его зрачках тихим отчаянием. — Послезавтра… Так это всё? Конец? — они молчат несколько минут, пока Тенма пытается осознать собственные слова. Неужели шестнадцать лет истории, выстроенной на растоптанной личности, закончатся послезавтра? Всё это кажется слишком нереальным, чтобы принять, как факт. В такой опасной близости, смерть его до неожиданного сильно пугает, как пугала когда-то опасность для жизни Саки. — Странное чувство. Как будто я не готов. Как будто я всегда хотел расстаться с жизнью, но хотел чисто теоретически. А сейчас я даже это представить не могу… Свою предсмертную записку, свои похороны… — Тенма падает на кровать и пялится в серый, постепенно светлеющий, потолок. В нём как будто что-то ломается с резким хрустом. — Мне же надо её написать? Даже не знаю, как это делается… К тому времени, как солнце поднимается выше и над домами появляется его алеющий краешек, Тенма сочиняет текст и пишет записку, после чего убирает в рюкзак, чтобы точно нашли. Потом они с Камиширо выбирают способ самоубийства. Повешение — слишком сложно и долго, вскрыть вены — не каждый решится. Надо что-то простое и резкое. Таблеток на весь класс ни за какие деньги мира не купишь, так что они остановились на бытовых химикатах. Час в Википедии, и вот у них есть решение.***
Весь последующий день в школе проходит, как в тумане. Цукаса помнит улыбающихся ему одноклассников, помнит какие-то их обрывки слов, пока всё вокруг кажется нереальным. Как будто это не он. Всё это — не его затея. Что угодно, но не дело его рук. Всё пятнадцатое число он не может поверить в то, что произойдет. Но ему надо быть смелым. Тем кто поведёт их за собой. Так что Тенма улыбается в ответ и подбадривает остальных. И всё улыбаются ему в ответ. Жутко улыбаются, как психи. Спокойней, Тенма, а то до нервного срыва уже недалеко. Ничего из того, что объясняли учителя просто не ложилось в голову. Никакая информация не распознавалась. Было страшно от звенящего напряжения в воздухе и того насколько никто вокруг не оповещен. Может ему следует рассказать кому-нибудь о том, что произойдёт завтра? Хотя… Чем тут помогут взрослые? Если и поверят то запрут всех в психушку, сдадут его и Цукасу затравит собственный класс. Ведь их уже не отговорить, они поверили ему, доверили свои души, как проводнику на ту сторону. Он не имеет права просить их передумать, они не прислушаются. Хочется молиться ради последнего шанса. Но если будущее и наступит, то не сегодня. Когда Тенма возращается домой, он всё ещё в таком странном, подавленном состоянии. Саки пытается поговорить с ним, но он от неё отмахивается и бросает на ходу что-то вроде «извини, я устал сегодня». В своей комнате он ничком падает на кровать, не в состоянии подумать хоть о чем-то, ни о прошлом, ни о будущем. Хотя, какое тут будущее? Загробное? Интересно, там что-то будет? Что-то, чтобы наказать его за содеянное? Может как в греческих мифах или может банальный ад. — Братик, ты в порядке? — Саки стучится в дверь и тихонечко толкает её ногой. В руках чашки с чаем. Цукаса переворачивается на спину и слабо улыбается, бессмысленно пялясь в потолок. — Завтра в школе умрут шестнадцать человек. Я единственный, кто это знает. — Сестра удивлённо поднимает брови, но не пугается так как следовало бы. Не верит? — Терракт будет? — она садится на край кровати, а чашки ставит на тумбочку. Видимо искренне заинтересована, но Цукаса не понимает, почему она так спокойна? — Нет. Шестнадцать самоубийств, — старший Тенма садится на кровати, уже не пытаясь быть серьёзным, сестра всё равно не верит. Она качает головой и в течении ближайших десяти минут они пьют чай с лимоном и обсуждают какие-то отдаленные темы. Цукаса не очень понимает, про что они говорят, но тем не менее кивает, что-то рассказывает и смеётся над её шутками. Кажется, он и его тело живут отдельно друг от друга. В прочем, всё равно. Бессонница не проходит, как бы ни хотелось. У Цукасы всё в голове плывёт, а глаза никак не смыкаются. Мелькают какие-то отстранённые мысли, на совершенно идиотские темы. Что-то про звёзды, космос, про то, где будет жить человечество а ближайшие столетия. Он валяется так несколько часов, потом то ли засыпает, то ли просыпается, сам уже не понимает. Но последнее утро он помнит удивительно неплохо. Даже до странного чётко осознает всё, что происходит. Цукаса с большим старанием подбирает рубашку и галстук, такую чтобы в ней и умереть не жалко было. Потом опускает в рюкзак бутылку с бытовой химией, что удивительно, с полным осознанием того, что собрался делать. Прощается с Саки, искренне, как в последний раз, целует в обе щеки и выходит из дома. Мутное низкое небо и ледяной воздух сегодня даже почему-то бодрят и приводят в сознание. Он идёт в школу чуть ли не под руку с Камиширо, по пути они обсуждают какую-то ерунду. — А я никогда не понимал песни Кассиопеи, там так много повторов. Это писательское нагромождение, оно лишнее или нет, как думаешь? — Руи сегодня удивительно яркий и чёткий, ощущается таким живым. И так увлеченно рассуждает на тему стихотворных изысканий, что почти вытесняет из головы Тенмы все переживания. Почти. А в его классе все такие оживлённые, что учителя даже выгоняют некоторых из класса, но на ситуацию это совершенно не влияет и со временем они сдаются. Больше всего классу нравится фраза: — «Завтра будем писать проверочную работу…» Ребята смеялись так громко, что Цукасе стало неловко за свою же стаю. На какой-то из перемен ему удалось выйти на улицу и покурить, даже Руи не возражал против этой его слабости. То ли винил в ней себя, то ли просто смирился. После парочки сигарет, убедившись, что лёгкие точно будут испорчены, он возвращается в школу и неожиданно натыкается на Азусаву, такую кошмарно серьёзную, что Цукаса пугается. — Тенма. Я знаю, что ты задумал, — она скрещивает руки на груди, втягивает носом воздух и морщится, но не комментирует. — Следующий урок—последний. Ты же собрался устраивать свой спектакль на нём? — Да, — он сам не понимает, почему сейчас так честен с Кохане, при условии, что она очевидно против его затеи. Возможно ему не хватало возможности выговориться кому-то помимо Руи? — А ты что собираешься делать? — Я ухожу. Не знаю получится ли у тебя или нет, но я при этом присутствовать не собираюсь, — Цукаса кивает с пониманием. Он тоже, если честно не хотел бы. — Но мне в любом случае их жаль. Они не только твой класс, но и мой тоже, даже если я для них не староста. Поэтому ответь честно, зачем? Вопрос Кохане бьёт под рёбра не хуже перочинного ножа и действительно заставляет задуматься. Зачем? Чтобы увековечить память Руи? Чтобы впечатлить родителей и учителей? Чтобы привлечь внимание общественности? Всё это звучит так благородно и этим очень приятно оправдываться. А чего он хочет этим добиться на самом деле Цукаса уже не понимает. Как всегда. Взял на себя чей-то крест, грех на душу, а зачем не разобрался. От это становится смешно и грустно одновременно. — Думаю из чисто эгоистических соображений, — Азусава кивает, удовлетворённая ответом. Как будто всё это время она только этого и ждала, наконец услышать правду. Теперь ей должно быть стало легче. — Наконец-то человеческий ответ, а не пафосная речь проповедника, — она неожиданно улыбается, с явной тоской в уголках губ. Возможно Тенме просто кажется, но её глаза становятся влажными. — Хорошо. Даю слово, мы тебя не забудем. — Зачем? Ты же думала что я псих, — девушка пожимает плечами и быстро проводит по глазам рукой. Потом вздыхает и с неожиданной пронзительностью смотрит в глаза Цукасы. — Нет, я не расскажу людям о том, что ты был эгоистом с манией величия. Я расскажу твою версию. Чтобы этого никогда не повторилось, — они пожимают друг другу руки, связанные самым странным обещанием в мире. И Кохане уходит, по направлению к выходу, а Тенма остаётся и возвращается в класс. За несколько минут до урока он собирает ребят в круг и раздаёт им пластиковые стаканчики, в них разливает голубоватую жидкость, принесенную с собой. Класс выглядит заинтересованным, принюхивается, по прежнему улыбаясь, как полнейшие идиоты. Но это приходится игнорировать. Цукаса наливает химии и себе, после чего даёт краткий инструктаж. — Рад, что это происходит бок о бок с вами, ребята. Что сегодня, я наконец стану счастливым не в одиночестве, в холодной ванне, а со своим классом. За нами новое будущее. Мы наконец освободимся и откроем миру глаза на то, что происходит в наших душах. Нам осталось только выпить это. Заплом, до дна. По моему сигналу, — его одноклассники аплодируют, а Камиширо стоит в стороне. В его взгляде уже ничего не читается, только тихое смирение с их судьбой. Урок идёт до странного медленно, как будто время специально растягивается, чтобы потрепать им нервы. Но тем не менее, когда молодая учительница выходит из кабинета, чтобы ответить на звонок, Цукаса слышит, как чей-то голос произносит: — «Сейчас!» Очень не скоро он понял, что голос принадлежит ему. Когда он наконец это осознал, в ту же секунду почувствовал, что что-то липкое и омерзительное на вкус стекает ему в горло. И что все вокруг следуют его примеру. И что сейчас в классе не останется ни одной живой души, кроме бедной учительницы. — Это всё… неправильно, — губы едва шевелятся, лёгкие, как будто стискивает сильная рука, а шею хочется разодрать ногтями, чтобы больше не чувствовать этого тошнотного шипения внутри. Ему кажется, что он умирает неприлично долго, пока висок не касается холодной поверхности парты. Становится сразу легче, весь жар, как рукой снимает и Тенме даже кажется, что он выжил. Что всё стало хорошо и ему не нужно прощаться с жизнью. Что его план к счастью не удался.***
А теперь к главному, весь Екатеринбург ошарашен страшной новостью, вчера пятнадцать учеников школы N°105 трагически погибли в результате массового самоубийства от отравления бытовой химией. Следствие обнаружило в рюкзаке одного из погибших предсмертную записку, текст которой будет приведен ниже: «Дорогие учителя и родители, к вам обращаются ученики 11-го класса А. Мы уходим из вашего холодного и бессердечного мира, в котором нам не нашлось места. Мы уходим, зная, что вам всё равно и вы не обратите внимание на наш выпад. Мы уйдем туда, откуда уже никогда не вернёмся, чтобы больше не сталкиваться с вашим лицемерием и холодом. Мы верим в то что там, нам будет лучше. Извини, Саки.» Конец цитаты. Сестра ученика, Саки Тенма, отказалась от дачи комментариев. Классная руководительница 11-го А назвала произошедшее девиацией, которую необходимо исправить, далее цитата: «Вот раньше учились и никаких проблем у нас не было, они себе что-то придумали и убились просто ради внимания. Сечь таких надо или в дурку запихивать, пока ещё чего не выкинут.» Конец цитаты. В ближайшее время планируется конференция с министром образования округа. На этом всё.