будто нету тебя

Сентябрь девяносто седьмого года тёплым вышел, жарким почти что, так что Иннокентий даже не расстраивается, когда ежегодный отпуск выпадает на осень. Они с Игорем всё равно все выходные лета проводили на даче, а Васька и вовсе основался тут на постоянной основе. Мысль о том, чтобы перебраться в деревню насовсем закрадывалась в кудрявую голову Инженера ещё в их третье лето — здесь, вдали от пронырливых глаз жителей Катамарановска их никто не мог увидеть, а никакие неприятности — достать. Хотя, конечно, последнее было довольно относительно. Однако пусть окончательное решение и не было принято, в отпуск они собираются меньше чем за день. Игорь сажает его на электричку одного, нагружая меньшей частью вещей и озорно подмигивает, обещая нагнать так быстро, что и соскучится не успеешь. Кеша на это закатывает глаза — метку щекочет, выдавая недозволенные к выражению чувства, и он быстро отводит взгляд. «Дурак», проносится в голове бешеной лисой, когда, провожая уходящий поезд взглядом, Игорь посылает ему воздушный поцелуй. Катамаранов врёт. Он появляется дома на третий день — чумазый и растрёпанный, и Кеша думает, что готов его прибить ну вот прям сейчас, когда в лицо ему не тычут чем-то пушистым, так что он оглушительно чихает под заливистый хриплый смех. В руках обнаруживается огромный букет камыша. От растерянности инженер лишь хлопает глазами, Игорь же довольно скалится. — Соскучился, попугайчик? — мурлычет он. Букетом Кеша его всё же огревает. Три дня без Игоря пролетели незаметно лишь потому что дни стали похожи один на другой. По приезде Иннокентий занялся было разборкой вещей — они перевозили старьё, что до поры до времени хранилось в серванте и на балконе, освобождая место под возможный грядущий ремонт. О ремонте они больше спорили, чем решали — денег у Инженера было отложено немного, и в связи с непостоянной политической обстановкой он не видел смысла облагораживать окружающий мир, не зная наверняка, будет ли этот самый мир завтра прежним. Катамаранов же, тративший свои деньги лишь на скипидар да корм Ваське не видел смысла тянуть, потому как окна всё чаще стало продувать, а и без того не сильный здоровьем Инженер — ещё чаще болеть. «Кеш, ну ты скажи, нам это надо?» тяжко вздыхал строитель, обхватывая его поперёк живота, так что замок рук накрывал метку. Кеша не отвечал, поджимая губы и думая, в какой момент это тяжелое «нам» стало ощущаться так легко. На Игоря, как всегда, злиться долго не получается, а потому, едва выбравшись из кольца плотно сжатых рук, что так и норовили дотянуться до занятных мест, Кеша отправляется на кухню, взглядом выискивая банку поприметнее. Он не уверен, как долго будут стоять камыши и будут ли стоять вообще, но, в конце-то концов, букет есть букет! На довольную улыбку появившегося на кухне Игоря он лишь закатывает глаза. Обед у них выдается скудный — свекольные щи на курице, да свежие овощи с грядки. Когда доходит дело до чая, Игорь жестом фокусника достает из кармана дорожной сумки свёрток с козинаками. Кеша лишь цокает. «Зубы все обломаем, дурак», но угощенье на тарелку выкладывает. Игорь продолжает говорить — рассказывает, как они с Серёгой заделывали пробоину на дороге, а Инженер всё слушает-слушает, да качал головой. Слушать Игоря приятно — его трезвая речь походит на стройный ряд лесенки Маяковского, каждая буква заряжена энергией. Кеша вздыхает. Близится зима, а значит скоро Игорь всё чаще и больше будет пить. Жаловаться не на что — с момента, как «мы» стало обыденностью, количество выпитого Катамарановым уменьшилось в прогрессии если не геометрической, то арифметической уж точно. Показательным трезвенником его всё ещё нельзя назвать — к скипидару он по-прежнему прикладывался, но значительно реже, на вопросы «а почему так?» отвечая лишь ёмкое «зачем мне теперь?». Кеша, как бы не старался, каждый раз безумно смущался. Как вот сейчас. — Не слушаете вы меня совсем, Иннокентий Николаевич, — мурлычет Игорь. Кеша моргает, тут же помотав головой. — Слушаю, Игорюш, слушаю. Игорь усмехается, поднимаясь со стула. Рука его мягко проходится по волосам Инженера, спускаясь ниже, к лицу. Пальцы оглаживают подбородок, приподнимая. Кеша сглатывает, ощущая, как растёт напряжение внутри. — Пойдём бардак твой разбирать. Катамаранов отпускает руку. Кеша кивает, подавив едкое разочарование, и поднимается следом. Технически, бардак был их общим, пусть и вывезен почти целиком был из квартиры Инженера. С появлением Игоря, привезшего из города оставшуюся часть вещей, он лишь разросся в масштабах, а потому, чтобы не допускать грядущего роста, было решено разделить обязанности. Инженер остается на кухне, оттащив сюда большую часть хрупких и сыпучих вещей. Здесь и старый сервиз, и потемневшая от времени и использования посуда, и погнувшиеся банки, коробки, контейнеры, раньше хранившие в себе крупы да прочую сыпучесть. По-хорошему, это давно полагалось всё выбросить или распродать, но Кеша, в свойственной себе сентиментальности, внимательно разглядывает каждую попадавшую ему в руки вещицу, скрупулёзно вспоминая как, откуда или от кого она к нему перепала. Он как раз размышляет над тем, что делать со старой отцовской пепельницей — за почти пятьдесят лет неиспользования она покрылась странным грубым налётом, что скрывал под собой весь ажур металла — когда со стороны зала доносится громкое «а батенька!». — Что случилось? — спрашивает он, не поворачивая головы. Решение по поводу пепельницы никак не приходит, а беспокойство, вызванное затянувшимся молчанием Игоря, растёт. — Игорь, ч-что там? Катамаранов не отвечает и на второй вопрос, так что Инженер, совсем потеряв терпение, с досадой оставляет пепельницу на столешнице, быстрым шагом направляясь в зал. Ещё в дверном проходе он замечает Игоря. Его сгорбившаяся фигура в до удивления чистой майке приютилась в проеме меж диваном и креслом, так что невозможно было сказать, что он держит в руках. Когда Игорь не откликается в третий раз, Кеша выходит из себя. — Игорь, ну честное слово! — негодующе воскликает он, пробираясь к Катамаранову через завалы вещей. — До ручки меня доведёшь своими… Остаток фразы тонет в неясном звуке, вырвавшемся из глотки Инженера, когда он наконец понимает, на что наткнулся Игорь. Тот, по всей видимости, наконец заметивший его присутствие, поворачивается, держа в руках детскую куртку в нашивках. — Откуда? — голос его звучит непривычно низко. Кеша сглатывает. Взгляд его бежит по надписям нашивок — «помог всем бабушкам», «победитель спартакиады катамарановска» — но затем тут же упирается в пол, найдя трещины в настиле куда более занятным зрелищем. А главное комфортным. Раздаётся шелест бумаги, Кеша вздрагивает, обхватывая себя руками, пока Игорь одну за одной выуживает из помятой обувной коробки грамоты, раскладывая вокруг себя полумесяцем. — Мать честная. Ты где это достал? — М-мне вож-жатая отдала, — отвечает он, чувствуя забившееся в груди волнение. Игорь моргает, неясным взглядом переходя от одной грамоты к другой. Кеше от этого вида почему-то становится дурно. — Т-ты же не вернулся тогда. В лагерь. Ну, к-как бешеным н-народился. Вот. А в-в-ещи-то остались. Ну, мы с Жилиным и… Закончить Кеша не может. К горлу вновь подкатывает ком, отдавшись на языке привкусом гари и спирта. Инженер знает этот вкус и запах. Так пах воздух после взрыва сарая, так пахла его одежда многими неделями позже. Так пах Игорь всю свою оставшуюся жизнь. Но никогда — до. — Т-ты ведь совсем другим вернулся, — порывисто произносит он, ощущая, как стягивает грудь. Игорь дёргает головой почти в собачьем жесте — от чужого непонимание стало только противней от себя самого. Кеша поджимает губы, ногтями впиваясь в ладонь. — Из пожара. Я никогда тебя прежним не видел. Как ты был. Маленьким. — Так я и не маленький уж, — отзывается Игорь, перемещая взгляд на куртку. Ладонь его до странного мягко проходится по нашивке. Кеша шумно выдыхает. — Знаю, — отвечает он отчего-то шепотом. Игорь горько усмехается. — А от чего говоришь так? Скучаешь? — голос его звучит натянуто, будто леска. У Инженера сводит живот. — Чего ж скучать-то. Здесь же ты. — Не он ведь, — Игорь киает на куртку, Кеше становится совсем дурно. — Я. — Глупости! — взрывается Иннокентий. Он уже жалел, что они вообще всю эту уборку затеяли. Лежала бы эта чертова коробка на балконе, плесневела бы себе дальше. Но нет ведь. Вздумалось. — Глупости! — Кеш… Кеша слушать не стал. Круто развернувшись, он пулей выскакивает из комнаты, так что у самого голова закружилась. Чужой окрик тонет в хлопке дверью. Он не знает, куда идёт и отчего так быстро, да только полусогнутые ноги его, вечно спотыкаясь и заплетаясь, несут его вперёд, оставляя дом далеко позади. Грудь горит огнём, а от того только тошно становится. По лицу струится пот. Отчего ему вдруг стало так страшно? Отчего голову будто металлическим обручем сдавило и… Ноги всё же подкашиваются, так что Иннокентий падает, головой ударяясь обо что-то тяжелое. Водоколонка, понимает он уже позднее, потирая ушибленное место. От физической боли вдруг становится легче — пусть метка и продолжает гореть, остальные ощущения все сосредотачиваются в набухающей шишке. Инженер прикрывает глаза. Тошнотворный привкус гари никак не желает уходить с языка, так что он сглатывает, отправляя его внутрь — прямо туа, где ютилось годами его отравленное горем сердце. Отравленное ли? Кеша глубоко вдыхает. Много раз он прокручивал в голове своей события последнего дня девятой смены, много раз внутренним взором возвращался к вышедшему из огня человеку. Вышедшему ли? Он жмурится, мотая головой. Руки непроизвольно тянутся к животу, впиваясь ногтями в кожу сквозь слои рубашки. Игорь ведь действительно прежним никогда не был — его бешеность год от года росла и множилась только, а от былого отличника-ударника остались лишь чёрные мазки гари на коже. Остались ли? Инженер шумно дышит. Он в Бога отродясь не верил — воспитание не позволяло. Он ни во что не верил, ни в Ад, ни в Рай, ни в потустороннюю нечисть, в его жизни из такого только Игорь был. Был ли? В траве раздаётся шуршание. Инженер дёргается, вскидывая голову, но вместо ожидаемой растрёпанной фигуры к нему вдруг выходит Васька. Тёмно-золотые глаза смотрят внимательно, в душу прямо будто. Кеша выдыхает. — Дурак, — кот мяукает обиженно, но к ногам всё равно ластится, оставляя на серой штанине паутинки рыжей шерсти. Иннокентий тихо усмехается, ласково оглаживая кота, отчего тот мурлычет ещё громче. Страх и волнение постепенно сходят на нет. Он заставляет себя умыться, стерев с лица следы столь внезапно накатившей истерики. Вода уносит с собой оставшиеся помутнения, оставляя лишь легкое покалывание в районе груди. Игорь, думает Иннокентий, поднимаясь. Ноги его дрожат, затёкшие от долгого сидения. Небо над головой рассекают пряно-красные борозды. Закат. Игорь, думает Инженер, медленно возвращаясь назад. Он убежал далеко, умудрившись перемахнуть через забор, отделявший луг от участка. На лугу в такое время обычно паслись коровы, но сейчас он был совсем один. Ну, как один. Васька бежит чуть впереди, постоянно оглядываясь — провожает иль следит, чтобы вновь не сбежал. Кеша не знает. В груди у него скребутся кошки. Зря он так резко среагировал. Да и непонятно на что. В мысли почему-то лезет Особа, но он мотает головой. История с ней, какой бы неясной не была, окончена. Чего уж тут думы думать. Но Игорь…? Он выдыхает, поднимаясь на крыльцо. Дверь оказывается открыта. В помутневшее зеркало в сенях он впервые видит себя — растрёпанного, с перекошенными очками и идущим красными пятнами лицом. Ужас какой-то. Рубашка на груди оказывается расстёгнута, видимо он случайно вырвал пуговицу, пока бежал. Сквозь образовавшуюся дырку проглядывают очертания букв — кривой завиток на «И», широкий неровный взмах хвостика «К». На душе вдруг становится тепло-тепло. — Игорь! Игоря в доме он не находит, как и злосчастную коробку с курткой и грамотами. Васька на вопросы не отвечает, лишь мяучит что-то тихо, да сидит на месте. Кеша совсем расстраивается, так что злиться почти начинает. Куда пропал? Обиделся? Сбежал? Где его теперь искать, сколько ждать? Ждать ли… Волнения оказываются невыносимы, так что с наступлением кромешной темноты Кеша отправляется спать. Ну поссорились, думает он, кутаясь в выцветшую от старости простынку. По коже от заглянувшего в окно сквозняка идут мурашки, так что он вжимает голову в плечи, обхватывая себя руками. Впервой что ль? Кеша просыпается медленно, будто кто-то тело его тянет из-под воды канатами, равномерно подтягивая верёвку. А потом терпение подходит к концу, и тянущий делает резкий рывок, от чего водное и воздушное пространство сливаются в одну давящую тяжесть, что буквально выбивает у него воздух. Он распахивает глаза. В комнате не темно, скорее сумрачно, но без очков всё плывёт. Он хлопает глазами, пытаясь понять, что его разбудило: сон всё ещё тянет его назад, в свои мимолётно тёплые и мягкие объятья, но есть что-то ещё, противостоящее этому ощущению, и он не может понять что. Горло всё ещё сдавливает ком, и он пытается восстановить дыхание, не понимая, почему в горле будто образовалась плёнка тонкая, что задержала кислород. А потом ощущает. Игорь. С осознанием приходит и понимание сущности боли. Иннокентий подрывается. О связи душ родственных знали мало — недостаточно положительных исходов было исследовано, так что в какой-то момент встал вопрос о её существовании, но за те годы что у них были, до и после того августовского дня, они научились понимать её, себя и друг друга с полунамёка, а потому он садится, а затем и вовсе поднимается с кровати, забывая взять очки, идёт вперёд почти на ощупь. Игорь обнаруживается в зале, всё там же, где Кеша его оставил, будто и не уходил вовсе. Фигура его замерла, скрючившись в странной позе — полусидя, полулежа, виском прижавшись к подлокотнику дивана. У Кеши сжимается сердце. Игорь дрожит мелко, а неприкрытая одеждой кожа покрыта толпой мурашек, он бормочет что-то и дёргается, не сильно, как собака во сне. — Игорь, — Кеша не выдерживает, окликивает его шепотом, едва ощутимо тормоша за плечо. Катамаранов спит чутко, всегда спал, и Иннокентий надеется, что этого будет достаточно, но Игорь дёргается, а потом горбится сильнее. — Игорь! Игорь дёргается, почти успевая отшатнуться, но Кеша сжимает его плечо, присаживаясь так, что головы их оказываются на одном уровне. Взгляд Игоря точно калёное стекло горит, так что Кеша убеждается в своей правоте. — Кеша? — Я-я, д-дурачок, — заикаясь не то от волнения, не то от лёгкого страха произносит Иннокентий. Он щурится, пытаясь разглядеть выражение чужого — чужого ли? — лица, но не может. — Чего не пришёл? «Ко мне» повисает в воздухе пузырём мыльным. Игорь не отвечает. Жмётся, хмурится кажется, горбясь сильнее. И тогда Кеша вздыхает. Он тянет Игоря на себя, свободной рукой обхватывая за плечи, в объятье недостаточно крепком, как ему кажется. Игорь в руках замирает, напряжение идёт по спине электричеством, будто в ожидании удара. Но Кеша лишь тяжко вздыхает, запуская ладонь Игорю в волосы, мягко оглаживая затылок. Игорь сдаётся — волна мурашек бежит у него вдоль хребта, когда он подаётся вперёд, носом утыкаясь Кеше куда-то в ключицу, так что тот ощущает обжигающее дыхание на своей коже. Руки его привычно тянутся к животу Инженера, и когда пальцы находят изгибы метки, в доме повисает тишина. — П-пожар снился? — спрашивает Кеша полушепотом. Игорь мычит куда-то в шею, пальцами впиваясь Инженеру в кожу. — Выбрался? — Не знаю, — голос Игоря сипит, хрип застрявшего в чужом горле кома щекочет шею. — Будто да. Тебя услышал. «Тогда или сейчас?» замирает на кончике языка, срываясь лишь кратким «угу». Инженер поджимает губы, пальцами невольно впиваясь в чужой затылок. Заметив повисшее напряжение — смущается, начав вместо этого методично массировать кожу. Игорь вздыхает. — А ты? — А я? — Смурной. Ещё до… — А, — Инженер качает головой. Игорь жмётся, носом ведя по коже. Кеша вздыхает. — Глупости думаются. — И чего надумал? Кеша не отвечает, крепче прижимая Игоря к себе. Запах гари будто щекочет нос, отчего Инженер морщится, а затем вдруг понимает. Не гарь, дёготь. Дёгтем от Игоря пахнет, от волос его, от кожи. Из-за мыла. Сам же купил ему на базаре. На губах появляется короткая улыбка. Игорь, ощутив перемены в настроении, поднимает голову, кладя подбородок Иннокентию на плечо, заглядывает в глаза. Зрачки у него тёмные-тёмные, как мазут, взгляд тёплый. Родной, непроизвольно думает Инженер, ощущая, как в груди становится теплее. — Глупости одни. Будто нету тебя. Может никогда и не, не… — Мож-жет и не было, — с философским спокойствием отзывается Игорь. Кеша тихо ухает, не ожидав такого ответа. Игорь улыбается. — Но буквы же есть. Рука его всё ещё покоится на груди Инженера, как и его — на затылке. Прикосновения пальцев мягкие, нежные почти. Родные. — И у т-тебя есть. — И у меня есть, — улыбка Игоря плывёт, так что он сам на кота довольного похож становится. Отпустив руку, он тянется ею к лицу Кеши, убирая прядь кудрей за ухо. — С т-таким раскладом, получается и м-мы есть. — Получается, что так, — с улыбкой отвечает Игорь. Спустя время они поднимаются, не расцепляя рук, и отправляются в спальню. У Кеши в комнате мало места, ютиться не удобно, но Игорь жмётся, дыханием опаляя шею вновь, да обвивает его руками точно кот. Иннокентий ухмыляется сам себе, прощаясь с попытками лечь нормально. Куда уж там. Уже проваливаясь в дымку сна, он вновь слышит шепот Игоря. — Кеш, а Кеш. — Мг-м? — Я вот че надумал, — Иннокентий чуть меняет положение головы, оказываясь с Игорем нос к носу. Взгляды их встречаются. — Мне с тобой повезло. Даже если ни меня, ни тебя нет. Пусть лучше уж нас вместе не будет, чем порознь. Он целует его коротко, почти целомудренно. Сначала в висок близ маленького шрама на лбу — напоминании об их знакомстве. Потом и в губы, оставляя гостинцем древесный привкус. У Кеши как впервые от волнения сводит живот, а метку на груди щекочет звёздами. Ему стоило привыкнуть, что теперь между ними всё так, и что будет дальше тоже. Долго ещё. До конца самого. А он всё не может.