feil.

      чан теплый и чана много, когда он крепко-крепко обнимает, иногда ослабляя хватку, но только для того, чтобы начать расцеловывать лицо младшего под его напускно-недовольное фырканье. а обнимает и целует так тепло, нежно и без шанса выбраться неизменно лишь пушистого минхо, любящего показывать ледяные иголки. а укалывают они всегда больно, в самые чувствительные точки.       особенно сильно и часто иглы впиваются куда-то в грудную клетку, совсем немного левее от центра, когда на "люблю", нашептанное на ухо, после обязательно приправленное легким прикосновением к нему губ, конечно же, всегда в одиночестве и на грани слышимости, будто это самый важный их секрет, будто друзья чана пару лет назад не молили его заткнуться хотя б на секунду, пока он в красках расписывал своего нового парня, не следует ответа. и это не "привычно", оно каждый раз бьет с новой силой, до ноющей боли и желания вскрыть и вывернуть грудную клетку наизнанку, чтобы показать раненный пункт перегона крови тому, кто неознанно добавляет новые и новые порезы своим душевным пушистым морозом.       ли словно кот, когда-то подобранный на улице добрым незнакомцем с его чарующей улыбкой, излеченный от старых глубоких ран на теле и душе. теперь живет в тепле, окутанный любовью, на которую до глупого банально боится дать какой-то ответ, кроме как шипеть, кусать и царапать.       проблема только в том, что минхо человек, а не кот, отчего снежный бархат, которым он осыпает бана на постоянной основе, принимать тому просто не хочется. а по-другому не получается.       и чан до слез, до физической боли себя изводит постоянными безответными признаниями, но чувствует, как в его шею утыкаются носом и касаются мягкими губами до невозможного осторожно и трепетно, что в груди сжимается все, а сам он замирает, практически под кожей ощущая, как пара капель с замороженной души скатываются по стенкам — тает.       а минхо снова одаривает ледяным взглядом, отворачиваясь к тихим шумом разбавляющему тишину телевизору. кулинарное шоу, из которого он обязательно пообещает себе украсть рецепт и приготовит, когда чан забудет, что они вообще его смотрели. сюрпризом?       а бан подвисает, разглядывая идеальный профиль и остро-мягкие черты лица. каждый раз чуть ли не в детском восторге от неописуемой красоты "принца". и все тревоги в момент отходят на второй план, когда, изучая слегка подрагивавшие длинные ресницы, перемещая взгляд на острый нос, не совсем прямой — с едва заметной горбинкой, что лишь сильнее влюбляет старшего, находит свой покой, очевидно затерявшийся в совершенных чертах. и только-только переходит к губам, как картинка перед глазами меняется и, скользнув взглядом чуть выше, встречается с кошачьим, при свете напольной лампы странно отсвечивающим грязно-зеленым. красиво-болотным, так и тянет утопиться.       — скажи, — и выжидающе смотрит.       — что? — чан почти дергается, а внутри все снова сжимается, но вместо ожидаемого холода чужой голос приносит тепло и льет прямо на собственные ледяные иголки, застрявшие в сердце — растапливает, почти слышен треск от контраста температур, — хо, я не понимаю.       — ты говорил сегодня, — а теперь напоминает ребенка. так обиженно смотрит, но чувствуется даже в этом какая-то отзеркаленная нежность, — повтори, чан.       а в головушке, под кудрями, проносится миллион возможных вариантов, но цепляется старший за один, самый, по его, конечно же, скромному мнению, подходящий.       — я тебя люблю, — произносит буквально одними губами, даже не дыша будто, самое правильное, что когда-либо говорил.       и ли прикрывает глаза, снова утыкаясь носом в чужую шею, чувствуя совсем слабый запах одеколона, оставшийся с утра. позволяет себе легкую улыбку, пряча лицо в вороте черной футболки, также пропахшей чем-то табачно-ванильным. а чан чувствует, как растягиваются губы младшего, прислоняясь в его коже.       до ответного "люблю" им слишком далеко.