Надорский горный кот

      Зачем Первому маршалу сдался сын убитого им мятежника, Рокэ не представлял. Причин, на самом деле, было хоть отбавляй: поднасолить сразу Ызаргам Чести, Сильвестру и Катари; подкрепить свой статус сумасброда, которому любое деяние сходит с рук; помочь юноше в конце концов. Мальчишка, такой злой, гордый и напуганный, выросший в нищете и воспитанный на прогнивших идеалах, не виноват в этих дворцовых дрязгах, но расплачивается за них сполна. Мерзость. Но что-то было такое… Ускользающее от внимания. Загадка? Что ж, было бы приятно обнаружить в этом нескладном недоразумении сюрприз. В том, что Окделл преподнесёт их не один и не два, Алва был уверен. Так, собственно, почему бы и нет? В конце концов, это будет весело.       Ричард оказывается полон противоречий, и Рокэ это веселит. Юность бьёт из вепрёнка ключом, и не впадать в крайности вчерашнему унару невозможно. Мальчишка бьётся обо всё подряд, кажется, в первые же дни в особняке на улице Мимоз он собрал собой каждый угол и каждую ступеньку. Не больной ли на голову? Но наблюдая, с какой ловкостью Окделл уворачивается от любого прикосновения к себе даже рядом с кузеном, Алва улавливает нечто. Несоответствие, деталь, которая ускользает от его внимания, хотя находится на самой поверхности. Ричард не ответит, сколько в лоб не спрашивай — слишком дикий, по-северному холодный для своей горячей юношеской крови. Его хочется разгадать и — чёрные брови в удивлении вздрагивают — отогреть.       Ещё в Лаик Ричард понял, в какую ловушку себя загнал. Общие купальни никак не располагали к сокрытию кошачьей сущности — проклятию Леворукого, как говорила матушка. Хвост, привыкший висеть хоть и тихо, но всё-таки на свободе, к концу недели ныл и кровоточил от верёвки, которой юноша приматывал его к себе. Уши за заколки тоже спасибо не сказали. Боль мешала сосредоточиться на уроках, и даже выдавить из себя приветственную улыбку тому же Арно было сложно. Только запертая на ночь келья помогала хоть ненадолго освободиться, размять ноющие уши и хвост, зализать раны. Ко дню святого Фабиана Дик уверился, что справится с сохранением своей маленькой тайны. Мерзавец Ворон всё испортил.       К концу первого месяца проживания в особняке на улице Мимоз Ричард поймал себя на паранойе. Ему везде мерещился эр, его внимательный, изучающий взгляд. Хотя дверь в новые комнаты и запиралась на ключ, но слуги могли его хоть из-под земли достать, пожелай того их соберано. Да и вообще все жители этого дома имели дурную привычку бесшумно подкрадываться к бедному оруженосцу. Вечерние возлияния тоже спокойствия не добавляли — Дикон не представлял, как ещё не сболтнул ничего лишнего. И весь этот нервный кошмар на фоне язвительных комментариев, издёвок, унижений и постоянной боли кошачьей сущности.       Ричард часто щурится, передёргивает плечами, поводит головой. В каждом этом движении сквозит болезненность, но Окделл упрямо молчит и на все вопросы качает головой: «Все в порядке». Только однажды Рокэ удаётся увидеть, как на мальчишеском лице мелькает тень улыбки, пока Кончита угощает «маленького дора» взбитыми сливками и апельсиновым вареньем. Он жмурится, приподнимая светлые брови, счастливо облизывается и бросает на кухарку благодарные взгляды. Та лишь смеётся. — Ешьте, дор Рикардо, ешьте, негоже юному герцогу таким худым быть!       И Рокэ мысленно с ней соглашается. Надорскому недоразумению пойдёт здоровый румянец и округлившиеся щечки, да и мальчишеская угловатость быстрее исчезнет. И улыбка, ему обязательно пойдёт улыбка.       Обычно юнцам нравится дворец. Его шум, пёстрые ткани, гул голосов, музыки, очаровательные юные эреа в конце концов. Но удивление и восторг на лице Ричарда быстро сменились привычной болезненной напряжённостью. — Не хмурьтесь так, юноша, — хмыкает Алва, пытаясь хоть немного отвлечь оруженосца от тяжёлых дум. — На приёмах принято веселиться или заниматься политикой. Глаза, серые, как хорошая морисская сталь, скользят по спинам стоящих рядом вельмож. Дикон уверенно бормочет под нос фамилии и, заметив, что эр вслушивается в каждое его слово, тихо спрашивает: — Верно? — На удивление, да, юноша, — Рокэ с любопытством смотрит на оруженосца. Откуда он, не живший толком в Олларии, так легко узнал их? Со спины тот же вице-кансильер Колиньяр очень походил на супрема Придда, по крайней мере на взгляд не бывавших при дворе мальчишек.       Посещение дворца можно было записать в отдельное личное проклятие. Кот внутри него щурился и настороженно оглядывался. Громкая музыка, едкие запахи духов и неприятные ощущения от некоторых личностей доводили зверя до белого каления, а хвосту даже раздражённо дёргаться не дают! На счастье Дика, Первый Маршал Талига плевать хотел на половину светских встреч, а на вторую половину безбожно опаздывал и сбегал тактически отступал при первой же возможности.       А ещё с ним было спокойно.       Кот тянулся к Алве всей сущностью, довольно жмурил глаза у камина, дремал у его ног. И Ричард тянулся с ним. «Ну же, погладь нас!» — просило проклятие, и Дик чуть наклонял голову, бессознательно ища тепло руки. Об эра хотелось потереться, зарыться носом в шёлковые чёрные волосы, играючи прикусить за руку. Если бы Мирабелла узнала, что творится в голове её сына, отреклась бы немедленно.       Запахи Ричард любит почти также, как книги; это то немногое, за что он благодарен проклятию. В Олларии целая библиотека новых и интересных сочетаний. Увлекательно угадывать родственные связи, — эти нотки не перебьёт ничего! — запоминать, проверять, кто где был. Ричард специально ошивается подле монсеньора, чтобы прикинуть, откуда он вернулся на этот раз, и ненароком подслушать, угадал ли? Но самый приятный, тёплый и уютный запах принадлежит саму Первому маршалу. Осознание приходит резко, и Дикон чуть не падает с лестницы — эр Рокэ пахнет домом. Не Надором, холодным замком или матушкиной старой шалью. Чем-то таким, что и он, и рысь могут назвать домом. — Вам попросили передать письмо, Окделл, от… — Графа Васспарда, — кивает оруженосец только что вернувшемуся из дворца монсеньору. Конверт из плотной бумаги всё ещё покоится за пазухой Первого маршала. — Может от виконта Сэ? — Алва приподнимает бровь. Интересно, откуда мальчишка узнал? — Может, — мнётся Ричард и краснеет до ушей. — Окделл, я уже говорил, что врать вы не умеете? — Да, эр Рокэ… — Тогда какого Леворукого вы опять это делаете? — Прошу прощения, монсеньор…        Сбитый с толку и пристыженный, он берёт письмо и сбегает к себе, оставляя Алву в размышлениях.       При одном взгляде на королеву в старом аббатстве Дикон чувствует беспокойство. Оно поднимается моментально, уши настороженно пытаются топорщится. Сразу вспоминаются слова, вычитанные в библиотеке Алвы: «…звериное чутье не обманывает, особенно в отношении людей. Нужно только научиться отделять чувства зверя от собственных чувств и правильно их трактовать». Неужели засада? Ричард подбирается, настороженно вслушиваясь. Он не может вертеть головой по сторонам, чтобы не выдать подозрений, потому следит за каждой эмоцией на лице Катари. Она может заметить что-то, но Дикон будет готов!       Наверное поэтому он и замечает. Она говорит про отца и свое восхищение его поступком, но глаза её не сверкают, не темнеют, не опускаются. Они безжизненны, как у куклы, хоть тоненькие морщинки и создают иллюзию светлой печали. Рядом не ощущается ни одной эмоции.       Она говорит про Джастина, и голос её дрожит, но всё внутри подбирается на каждое её слово и каждый её жест. В них угроза, она плещется, обдавая Дика своими горькими брызгами. — Герцог Окделл, какие отношения связывают вас и Первого маршала Талига?       Это ревность, понимает Дик, и на душе становится муторно. И дело даже не в том, что сам Ричард считает, что насильно мил не будешь. Просто нет ощущения противнее, когда беспокойством за тебя прикрывают свои интересы.       Кот, настороженно пригнувшись к воображаемой земле, старательно запоминает каждый завиток реальности, что вызывает глубинное раздражение. Он разочарован и хочет запомнить, как выглядит, пахнет и ощущается подлость.       Гадкое чувство преследует его по пятам, и вырваться с Налем в таверну настоящее счастье. Однако и там мерзость не отпускает его. — Смотрите-ка, уж не Окделл ли это? — противного однокорытника он узнает ещё до возгласа по походке.       И снова эта тема, разве что под другим соусом. Будто он не уходил из старого аббатства и всё сидит на скамейке под безоблачным небом, смотрит на переломленную, как его вера в Катари, веточку акации. — Вы должны выйти не хуже Джастина… — Когда мы сможем посмотреть новую картину? Вы уже позируете?       От подскочившего кузена и нависающего Эстебана пахнет похоже, вдруг вскидывается кот. От них обоих тянет эром Августом и самую малость Катари, как если бы между королевой и юношами был посредник.       Что-то болезненно надрывается, и Дик бьёт однокорытника в нос, как учил его Алва. Эстебан врезается в буфет. Отправить бы за ним в полет блеющего Ларака, да марать руки о лицемерную падаль не хочется, дружки Эстебана хотя бы от души зубоскалят. Кот рычит от несправедливости, и Дик беззвучно воет вместе с ним. Боль предательства смоет только упоение драки, и он требует сатисфакции. Чем больше противников, тем лучше, он намерен перегрызть глотки всем, лишь бы перестать метаться по невидимой клетке.       Осознание того, на что он подписался, настигает Ричарда уже дома, в особняке Алвы. Его мастерства в фехтовании не хватит, чтобы одолеть их всех, а растерзать соперников, пускай и семерых, когтями, значит подло воспользоваться тайным преимуществом. Он не навозник, чтобы так грязно сражаться. Какую же глупость он опять совершил! Стыдно перед семьёй, которая останется без защиты и опоры (не Ларакам же отдавать Надор), стыдно перед эром Рокэ, у которого наверняка будут неприятности из-за его глупостей. И не отмажешься, ведь трезв при ссоре был, как стёклышко. Разве что сочтут душевнобольным — вызвать семерых!       Ноха встречает свежестью утра и серыми, однообразными облаками. Позор тебе, герцог Окделл! Единственное, что можно сделать — слушать обострённые животные инстинкты, тогда он протянет подольше.       Раз умирать, то умирать красиво, решает Ричард, обнажая шпагу. Нападать на стольких противников сложно, и он преимущественно обороняется, кое-как извиваясь между целящихся в него острых концов. Бедный хвост, как бы он помог сейчас ловить баланс!       Алва выныривает к ним из улочек неспеша, но схватка прерывается мгновенно. На душе сразу становится спокойно и тепло, всё его существо тянется в сторону всадника, и из груди рвется приветственный мяв, но Дик лишь водит носом, вдыхая самый честный и верный на свете запах. Теперь все будет хорошо.       Уроки фехтования превращаются для оруженосца в пытку. Зло сверкающий глазами, раскрасневшийся, он бросается в атаку и глупо пролетает носом вперёд, мимо отклонившегося в сторону Первого маршала. Обиженно потирая ушибленное колено, Окделл снова встаёт в стойку, бросая на очередную подколку свое любимое «Да как вы смеете…!». Знал бы он, что эти нелепые поединки и самому Рокэ приносят только разочарование. Движения юного герцога не должны быть такими неуклюжими, будь он хоть из трижды нищего края! Даже в Надоре, с которого сдирают три шкуры налогов, можно хоть какого-то более-менее приличного фехтовальщика. Да хоть отставного офицера, всё равно не может быть так плохо! — Юноша, у вас что, ноги кривые? — колпачок на конце шпаги утыкается в худое мальчишеское плечо. Оно мгновением ранее врезалось в почти пустую бочку, и та с грохотом опрокинулась, расплёскивая остатки воды. — Или вы с детства чем-то больны? — смешок.       Ричард смотрит исподлобья, кусает пухлые губы, и те наливаются красным. Интересно, не из-за этих ли манящих губ покойный Колиньяр на самом деле докапывался до вспыльчивого Окделла? — Эр Рокэ… — Ричард запинается, но этого достаточно, чтобы понять — с последним монсеньор угадал. Но русые брови упрямо сходятся у переносицы. Больше Рокэ сегодня из него не вытянет.       Что-то в поведении надорского вепрёнка было смутно знакомым. В прищуре на ярком солнце, заинтересованном наклоне головы, распахнутых при виде взметнувшийся птицы глазах, почти незаметном движении носа, нервном прикосновении к голове. Где он это видел?       Под пристальным синим взглядом Окделл поднимается, снова бросаясь в атаку, но так глупо и предсказуемо, что хочется задеть побольнее. Ворон прицеливается и плашмя бьет лезвием его по бедру — неприятно, но синяк будет юноше уроком. Над двором раздается сдавленное рычание, переходящее в тихий скулеж, и до Рокэ наконец-то доходит.       Чтобы оценить масштаб травмы, он ведет оглушенного болью оруженосца за руку в кабинет. Отличный повод почувствовать чужое тепло через тонкую ткань рубашки, правда, Рокэ? Но путь оказывается до обидного короток, приходится отпустить Окделла у стола. — Вынимайте свой хвост, юноша, где бы он у вас ни был, — в шкафу тут же отыскивается заживляющая мазь. И как он сразу не понял? — Уши ваши где? — Эр Рокэ…       Он смотрит затравлено, кажется выискивая в лице Первого маршала ненависть, презрение, а может просто издёвку. Но Алва с тем же невозмутимым лицом подходит к Ричарду, разворачивает его спиной и аккурано приспускает чужие штаны. Мелькает мысль о всех тех слухах, что распускают Люди Чести, и он фыркает. — А вы сообразительны, когда хотите, — произносит он без усмешки.       Пострадавший растрёпанный хвост накрепко примотан к худому бедру. Руки тут же тянутся ощупать лохматую голову и обнаруживают на ней заколки. Вот же маленький ызарг! — Вы в курсе, что это вредно? — бросает Алва, разрезая ножом для писем путы и принимая в руки потускневшую светлую шерсть.       Ричард и вздрагивает, когда тонкие пальцы в перстнях аккуратно касаются натертых мест. Мазь ложится лёгко, и когда хвост перестает нервно подрагивать, можно по-хозяйски поправить на оруженосце штаны и рубашку. — Не дергайтесь, — бросает он и берет в руки хвойный бальзам и гребень. — Эр Рокэ! — Ричард всё-таки оборачивается, и в его глазах плещется паника, вот-вот плюнет на всё и сбежит в свой Надор. — Стоять! — узкая ладонь в кольцах вжимает его в край столешницы. — Что вам спокойно не стоится? — Вам разве не противно? — С чего бы, юноша? — Но… Но я же проклятый! — кончик хвоста возмущённо дергается. — Это все от Леворукого… Надо молить Создателя, чтобы усмирить это… — кажется, мальчишка сам не верит в то, что говорит, но как же порой крепко в нас сидят заученные истины. — У Карлоса, моего брата, тоже было это наследие. И, скажу вам по секрету, это ему было только на пользу. И вам пойдет, если перестанете маяться дурью, — ни капли не слукавил Рокэ, проводя гребнем. До слуха донёсся смущённый, но очень довольный мяв. — И… — ещё одно прикосновение гребнем и снова вздох, — …как он с этим жил? — В роду Алва это не считается проблемой. Отец порой требовал с Карлоса даже больше, чем с Рамона и Рубена. Дар, как он это называл, должен приносить пользу, — пушистая серость сама льнет к рукам, и оставить ее без внимания никак нельзя. — Кошачьи умения могут очень много дать, если правильно ими распорядиться. — А вы меня научите? — робко пробилось между вздохами. Ричард наверняка уже и сам многое умеет, но предела совершенству нет. — Если вы не будете отлынивать. С этого дня я запрещаю тебе прятать это достояние без особой на то надобности. Теперь ты обязан держать их в достойном виде — оруженосец Первого маршала не какая-то драная кошка, а надорский горный кот!       Ричард нервничает, наконец-то показываясь слугам в истинной форме, и совершенно зря. Кажется, пора уже запомнить, что кэналлийцы привыкли — их соберано притягивает все необычное. Кончита говорит что-то про очаровательного юного дора, Пако с восторгом разглядывает преобразившегося Рикардо, и даже Хуан скупо улыбается, наблюдая за оживившемся Повелителем Скал. Сбросив груз из якобы постыдной тайны и сопутствующей ей боли, он несмело улыбается.       Оруженосец перестает считать боками углы — верный хвост держит своего хозяина твердо. На фехтовании Ричард теперь тоже показывает не самые плохие результаты, вполне заслуженно получая скупую похвалу, разбавленную подколами. На улице и при дворе мальчишку провожают восторжеными взглядами, но улыбки адресуются именно Рокэ.       В Варасте поначалу на Окделла обращают внимание не больше, чем следует обращать на оруженосца Первого маршала, пускай и с хвостом. Тот с поистине кошачьим любопытством изучает обозы и палатки, гостиницы и голые степи, карты и свежую Рассану. Наглый Феншо одним из первых подмечает окделловское изящество, пускай оно и проявилось в эффектном падении в какую-то канаву. Он тащит Ричарда фехтовать, и тем же вечером в лагере говорят о кошачьей стремительности. Пускай ему не хватает мастерства, но ловкости на троих. Они на спор стреляют из мушкетов, и Эмиль, смеясь, обещает достать Окделлу пару хороших морисских, если Рокэ не сделает этого сам. Когда опять приходит бессонница, можно наблюдать за вышедшим на ночную охоту Диком. Как топорщится хвост и торчат уши, как он прыгает куда-то в овраг и с тихим мявом выволакивает оттуда зубами очередного полевого зайца. Выдвинувшиеся клыки и губы в крови, глаза сверкают. С улыбкой мальчишка топчется у палатки, но всё-таки оставляет дичь у порога и сворачивается калачиком под одеялом.       Ричарду нравится в Варасте. Море новых звуков, запахов, людей. Монсеньор совсем его разбаловал — когда ещё можно было нырять в высокий ковыль за неприметными серыми птицами? Он возится в пыли, забирается в редкие леса, барахтается в речушках и озёрах. Резвится, как котёнок, стоит Алве отпустить его на все четыре стороны. К ужину он, довольный и набегавшийся, приносит добычу. Внутреннего зверя так и тянет оставить ещё теплую тушку на походной кровати монсеньора. Дик её одергивает, и они оба печально вздыхают.       Феншо, Леворукий его побери, вился около Окделла с крайне самоуверенной рожей. Он делал то, что самостоятельно герцог делать стеснялся — вводил его в армейское общество. Травил байки и анекдоты, знакомил с офицерами, помогал проявить себя. Если оруженосца не было рядом, в двух из трёх случаев подле мальчишки обнаруживался этот Феншо. — Que carajo quiere de Okdell?— шипит Рокэ, в очередной раз застав неразлучную парочку за шуточной дракой у пруда. — Говорят, Феншо — гаифец, но это только слухи, — Миль усмехается и пожимает плечами. — Каррьяра! — Делай выводы, иначе он тебя обставит.       И всё-таки… И всё-таки лучшего зайца оруженосец приносит ему, своему монсеньору. Разве что на в изголовье не кладет. — Неужели вы думаете, что я не умею охотиться? — усмехается Первый маршал, рассматривая упитанного ушастого с переломленной шеей. — Конечно нет, эр Рокэ! — возмущенный румянец на мальчишеском лице почти так же ал, как кровь на его припухших губах и выглядывающих клыках. — За мной впервые так оригинально ухаживают, — улыбка становится ещё шире, а оруженосец ещё краснее. — Да как вы смеете! — хвост яростно заметался. — Не нравится, так и скажите, буду приносить эру Эмилю!       «Или своему Феншо», — ехидно подсказывает внутренний голос. Алва скрипит зубами, досадуя сразу и на Окделла, не имеющего чувства юмора, и на свою несдержанность, и на поганца Феншо, разве что в открытую не лезущего с поцелуями. И немножко на Эмиля, за вредность и внимательность. — Успокойтесь, Окделл, — выдыхает Рокэ. — Вы только к своему генералу с таким подношением не ходите, а то он вас в ближайшей роще возьмёт. А зайцы хороши, я вам вечером их приготовлю по одному морисскому рецепту, — подслащивает он последнюю колкость.       Окделл, так и не решивший, ругаться ему на эра или поблагодарить за будущий вкусный ужин, уходит. Интересно, когда Феншо всё-таки прижмёт мальчишку к дереву с самыми прозрачными намерениями, тот вспомнит этот разговор?       Оказалось, вспомнил. Он сидел у костра, вопреки привычке небольших ночных прогулок, уши понуро прижались к макушке. — Что, юноша, сонет королеве не пишется? — Алва уселся рядом, с любопытством поглядывая на оруженосца. — Эр Рокэ… — он замялся, но всё-таки поднял свои серые глаза. — Откуда вы узнали, что он… что я ему… — щеки всё-таки покраснели. — Вы о Феншо? — кивок. Хотел бы сказать, что рыбак рыбака… — Ничего сложного, юноша. Он оказывал вам классические знаки внимания, разве что букет не дарил… — Кхем. — Тем более странно, что вы не догадались сами, — внутри недовольно клокотало и рвалось прибить соперника и присвоить мальчишку. — Вас так печалят гаифские наклонности вашего друга или вы боитесь, что ваш идеал, прекрасную Катари, заменят самоуверенные генералы? — не удержался от подначки Ворон. — Вы.? — Нет, мысли не читаю, они у вас на лбу написаны, — рядом раздалось обиженное сопение. — Да не дуйтесь вы так, олларианская церковь даже браки между мужчинами не запрещает. — Вы ничего не понимаете… — Просветите меня. — Он ведь думает, что я отказал ему из-за вас! — воскликнул вепренок и схватился за голову. Уши прижались ещё сильнее, хвост нервно заметался. — Теперь он хочет доказать мне, что лучше вас, чтобы заслужить мою симпатию! — По крайней мере он не вызвал меня на дуэль, — удержаться от смешка оказалось трудно. — Хотя, не скрою, биться за вашу честь становится моим любимым увлечением. — Эр Рокэ! — теперь щеки юноши краснели от смущения. Так-то лучше, тебе это больше подходит. — Конечно, женщина бы дала более дельный совет, но, думаю, вам и мой сгодится. — он потрепал мальчишку меж ушей, получив тихий мявк. — Объясните ему, что вы любите наш бледный гиацинт, три года находитесь под моим неусыпным контролем и вам не нравятся мужчины. — Вы же сами говорили, что я не умею врать! — А что из вышеперечисленного неправда?       Окделл подавился вином и весь сжался, готовый к потоку насмешек и унижений. — Объясните, что сможете, — махнул рукой Алва, не желая ещё больше мучить оруженосца — тот и сам отлично справлялся. Но информация была ой какая интересная. — И, если беспокоитесь о своей чести, следите, чтобы он вас не трогал у основания ушей и хвоста — это сильная чувствительная зона.       Красный как рак, юноша сбивчиво поблагодарил и уполз в их палатку, переваривать услышанное. Феншо ничего не светит.       Касаться окделловского хвоста — привилегия. Вряд ли юноша осознавал это, но факты были налицо: тех, кому это позволено, можно пересчитать по пальцам одной руки. Рокэ же, как и полагается лучшему стратегу Золотых Земель, обошел всех и был пока единственным, кто собственноручно ухаживал за мягкой шерсткой.       Дик садится рядом, ожидая, когда монсеньор закончит с последними на сегодня бумагами, и принимается вылизывать беспокойную конечность. Длинный розовый — наверняка горячий — язык скользит по шерсти, Ричард старается подтянуть хвост повыше, чуть щурится. Это выглядит на грани неприличного, и Рокэ краем глаза наблюдает за этим развратом. Бумаги в шкатулку, в руки — гребень и немного отвара, который так любил Карлос. Мальчишка уже не жмется, тихо мурчит и подаётся навстречу хвостом и ушами. «Гладь! Гладь!» — просит каждое его движение. Удержаться трудно, удержаться почти невозможно, но он только ещё раз приходится смоченным гребнем. Нельзя спугнуть резким движением или откровенным взглядом. Он возьмёт эту крепость медленно, но каждый её воин сдастся добровольно и будет рад этому поражению. Уж Рокэ постарается.       Тренировки в горах дают им так много, что оба герцога теряются в ощущениях. Рокэ показывает оруженосцу, как надо вязать страховку, и без зазрения совести касается в каждом месте, где веревка сжимает стройное тело.       Ричард быстро карабкается по скалам, с кошачьей ловкостью вонзая когти в незаметные трещины. И так легко ухватить запястье монсеньора и подтянуть его выше, к удобному уступу. А под пальцами теплая кожа и бьётся бледная синяя венка.       Тренировки проходят под палящим солнцем, и к вечеру все штурмующие мокрые и грязные, как трубочисты. Солдаты гурьбой несутся к освежающей реке, чтобы наконец-то смыть с себя скальную пыль и сухую землю. Ворон и тут умудряется найти тихое, незаметное с противоположного берега местечко. Сюда же он ведёт чумазого оруженосца. Ричард краснеет, поворачивается спиной и только тогда начинает раздеваться. Мальчишка, право слово, какой же он ещё мальчишка. Рокэ смотрит на выступающие позвонки, лопатки, сильные плечи, тронутые степным загаром. Когда Алва погружается в воду, то чувствует затылком ответный изучающий взгляд.       Рокэ в бою похож на бога. Он дерётся отчаянно, и улыбка на красивом лице превращается в победный оскал. Ричард не может оторвать глаз, и восхищение переполняет каждую его клеточку. Сущность рвётся к Ворону, как к сильнейшему и достойнейшему, Дик тянется как к лучшему, что случалось в его жизни.       Победителей в столице встречали шумно, с цветами и пёстрыми лентами. Мальчишка сверкал, как начищенный суан, хвост пушился и, пожалуй, мог бы заменить штандарт в его руках. Даже дворец не испортил настроения юноши.       Вспыхнувший в окне заброшенного дома огонек превратил мгновения в часы. Воображение уже рисовало мальчишку, беспомощно раскинувшего руки на мостовой и глядящего в небо ясными и пустыми глазами. В груди вдруг стало холодно и пусто. Так и знал, надо было не тянуть с расследованием покушений, а сразу разобраться, кому выгодна смерть юного Окделла! Но времени рассуждать об ошибках прошлого не осталось. Он успел лишь тронуть бока Моро, чтобы хоть ценой жизни четвероногого друга закрыть оруженосца, но рядом вскрикнули: — Эр Рокэ!       Что-то тяжёлое и стремительное выбило его из седла. Грохнуло. Затылок только чудом не коснулся булыжника, но удар в спину был ужасный. На лицо брызнули горячие густые капли. — Монсеньор, вы в порядке?       Наконец глаза удалось разлепить. Над головой сгрудились кэнналлийцы — те, кто не ринулся убивать незадачливого стрелка. Кто-то уже ловил карету, успокаивал лошадей. Ричард нависал над ним. Хвост его беспокойно метался, уши прижимались к голове, а глаза лихорадочно блестели. И только на правую руку он старался не опираться — кровь уже пропитала камзол на плече. — Мне кажется, юноша, беспокоиться вам надо не за меня.       Покушение, снующие люди, кровь, а он мог думать лишь о том, как интимно Дик прижимал его к мостовой, бессознательно поглаживая по бедру присмиревшим хвостом. — Пойдем домой, тебя надо осмотреть.       Окделл привычно устроился в кресле у камина и, под строгим синим взглядом, неловко стянул одежду, обнажая рану. Повезло, что пуля прошла вскользь, надо только обработать и перевязать. Юноша морщится, подёргивает хвостом, но упорно молчит, алея щеками. Это ведь от того, что я так близко к тебе? — Спасибо, Дик, — Рокэ дыханием будоражит нежную кожу подрагивающего ушка.       Тот неловко ёрзает, уткнувшись взглядом в носки сапог. — Н-не за что, монсеньор. Я бы не позволил кому-то вам навредить. — Так вот зачем нужна клятва оруженосца, — Алва улыбается. — Да как вы смеете? — тут же взвивается обиженный мальчишка. — Я ведь не из-за этого! — А из-за чего?       Алва нависает, и Дик инстинктивно вжимается в кресло. Рокэ устраивается между чужих разведённых ног, ставит колено и нагибается так низко, что их носы соприкасаются. — Позволишь? — пальцы скользят по нежным губам, ложатся на подбородок.       Дик замирает. Рядом, Рокэ жив и рядом, и такое приятное тепло исходит от него, что в голове туманится. Вся кошачья сущность требует вжаться в него, но смущение позволяет лишь обнять Алву за бледную шею и поднять глаза. Робкий, целомудренный поцелуй сам собой перетекает в глубокий и горячий. Голос подводит, но Ричард тянет за чужой камзол и кладет руку, увитую кольцами, на свой хвост. Я согласен, видишь? Обнимай, целуй, бери, я твой.       Рокэ мягко укладывает своего юношу на ковер, тот вытягивается во весь рост и несмело вновь раздвигает тонкие ноги. Можно касаться всего, до чего дотянешься, и от полной свободы действий сносит последние остатки самообладания. Он пробует на вкус кожу у ключиц, спускается поцелуями до кромки штанов и возвращается обратно. К чему торопиться, когда можно растягивать удовольствие. Пальцы Ричарда перебирают пряди на макушке, Ворон жмурится от удовольствия. Ладонь касается груди, гладит, задевая розовые горошины сосков. — Мррр-мя! — выдыхает Окделл, и серые глаза округляются.       Мурчание негромкое, но отчётливое, и Рокэ сладко выдыхает — его мальчик искренне рад происходящему, сущность никогда не соврёт. Что ж, теперь можно влажно лизнуть чувствительное ушко и прикусить. Ричард вздрагивает и тихо мычит, пальцы смыкаются на основании хвоста, и юноша захлебывается стоном. Рокэ не отказывает себе в удовольствии кусать и целовать каждое открывающееся местечко.       Дик сам удивляется тому, как отзываются его тело и сущность на каждое движение Рокэ. Хочется подарить ему столько же ощущений. Он приподнимается и неумело, но жарко целует своего эра, чувственно проводит носом вдоль линии лица, нежно облизывает шею и ключицы. Инстинкты сами знают, что нужно делать, как коснуться, где сжать и прикусить. Ричард доверяется им, стараясь как можно меньше думать и смущаться, но щёки пылают ярче Заката.       Они стягивают друг с друга одежду. Ричарду так хочется сделать какую-нибудь глупость, пока не покинула кошачья решимость, но Рокэ мягко придавливает его к чёрной шерсти ковра. — Никаких выходок, пока не заживет рука.       Ричард виновато вздыхает. Ничего, пара недель — и от раны не останется и следа. Тогда не увернётесь, господин Первый маршал!       Рокэ оглядывает его хозяйским голодным взглядом. Дик не может повторить этот эффектный жест, но может провести кончиком хвоста по внутренней стороне бледного бедра. — Рикардо… — Алва облизывает пересохшие губы, и Дику до задорного рычания нравится думать, что этого его заслуга. — Просто не представляешь, какой же ты соблазнительный.       Сладкого мальчишку хочется до одури, и не торопиться получается из рук вон плохо. Он старательно подготавливает Дика, призывая на помощь всё своё терпение, и чуть голову не теряет от тихого: — Р-Р-Рокэ, пожалуйста!       Ворон входит одним плавным движением и замирает, давая привыкнуть. Дикон смотрит на него из-под густых светлых ресниц — таким и сама Катари позавидует. Серую радужку почти затопил зрачок, и взгляд с поволокой обжигает. Алва рассматривает распластавшегося под ним оруженосца так долго, что у того кончается терпение. Пушистый хвост недвусмысленно давит на поясницу. Тоже мне, лучший любовник Талига, не можешь оторвать взгляд от своего Окделла.       Рокэ поудобнее подхватывает Ричарда под бёдра и начинает двигаться. Дик сам закидывает ноги ему на плечи обвивает хвостом талию. Невозможный, развратный, красивый мальчишка. Дальше всё как в тумане. Поцелуи, стоны, рыки, заполошный шепот. Ворон приходит в себя, когда солнце уже ушло за горизонт. Хуан где-то внизу отсылает гонца (соберано дома нет, я передам, что вы заходили). Его юноша вальяжно дремлет на груди, обвивая всеми конечностями. Пригрелся. Рокэ нежно гладит ушки-треугольнички, лениво прикусывает их кончики. — Мой Ричард, — целует он вихрастую макушку. — Мой котенок.