Vois sur ton chemin

      Белые хлопья, осевшие за ночь на плавных изгибах поезда, таять не спешили и дразнили машиниста своей обманчивой мягкостью. Оскар в пятый раз до блеска начистил стальные бока локомотива, ласково погладил большое пятно с неровными краями, оставшееся на память от Комсомольска. Помедлив, зачерпнул горсть снега и с наслаждением растёр в металлических пальцах.       У него, как и у поезда, были свои родимые пятна: царапины и вмятины на потускневшей поверхности металла, криво закрученные гайки в тех местах, где кисти рук крепились к телу. Елена Романская, пожилая оперная певица, первой выбравшаяся со страшного завода в Комсомольске, оказала ему всю посильную помощь, на удивление умело орудуя гаечным ключом, но против грубо сорванной резьбы её нежные руки оказались бессильны.       Снег в этот день был тяжёлым и мокрым, грузно падал к ногам автоматона на разбухшие от влаги и времени дубовые доски платформы.       Он впервые увидел снег в Аралабаде. Джеймс, механический слуга Романской, с большим достоинством катил кресло своей госпожи по свежевыпавшему снежному покрову, его собственные колёса оставляли две аккуратные параллельные колеи. Оскар успел увидеть только их и потемневшую от времени спину собрата. Последний вздох успокоившегося ветра донёс до него взволнованную речь певицы, её величественные, доверительные интонации. Ей не терпелось рассказать о своих приключениях целому миру, даже если от мира остался один лишь ветхий автоматон, дитя безвозвратно ушедшей эпохи.       Местный станционный смотритель, добродушный расплывшийся мужчина, чья деревянная конечность казалась Оскару верхом безвкусицы, в разговоре с машинистом упомянул о смерти Елены. Эмоции на его подточенном жизнью лице были мягкие, сглаженные, полустёршиеся. Он протяжно вздохнул, помолчал немного для приличия и пустился в долгие пересуды о нижнем городе и его жителях, о закрывшейся пять лет назад школе, о проигранном хоккейном матче. Оскар едва его слушал. Когда в числе прочего мужчина осведомился, не будет ли железный человек так добр, чтобы продиктовать ему номер своей прекрасной спутницы с другого конца света, автоматон машинально воспроизвёл засевшую в памяти последовательность цифр и лишь спустя полчаса пожалел о содеянном, тоскливо обводя взглядом промозглую пустую платформу.       Никого не осталось. Никто не считал нужным прощаться с ним перед своим внезапным уходом: ни словоохотливая Елена, ни молчаливая Анна Форальберг, ни даже этот русский господин с сальными волосами и вкрадчивым говором, которым отличались многие жители севера. «Такова человеческая природа, — подумал Оскар, с опозданием вытирая влажную от растаявшего снега ладонь полой клетчатого пиджака, — уходить, не прощаясь».       Он не хотел, чтобы так же ушёл и Ганс. Чтобы так ушла Кейт Уокер. Чтобы она вообще куда-то от них ушла — долго ли они протянут без неё в этой безрадостной белой пустыне?       Здоровье создателя ухудшалось так стремительно и непредсказуемо, что Оскар в который раз убедился в собственной беспомощности. Кейт Уокер, «божественная американка», как окрестил её в разговоре полковник Емельянов, вновь взяла дело в свои руки — более совершенные и изящные, чем его травмированные конечности, вновь напомнил себе машинист. Соскочив на платформу в Аралабаде, прямо в рыхлый, пружинистый снег, Оскар быстрым, слишком быстрым для автоматона шагом устремился навстречу невысокому мужчине с магнетическим взглядом прозрачно-голубых глаз, точно таких же, как у его покойной сестры: взгляд тяжёлый и лёгкий одновременно, прохладный и свежий, он мог разом подмечать детали и всю панораму ситуации целиком. Оскар протянул руки ему навстречу. Ганс Форальберг остановился, склонив седую голову набок в жесте сдержанного любопытства, взглянул на автоматона снизу вверх, как смотрел на большинство людей, с которыми ему приходилось работать. Перевёл взгляд на руки, уже начинавшие неуверенно опускаться, подхватил повреждённые запястья. «Это никуда не годится, — негромко произнёс он вместо приветствия. — Заводи поезд, Оскар. Ремонтом займёмся в дороге».       Но в дороге им было не до этого.       Что-то увесистое с глухим стуком ударилось Оскару в плечо. Ошарашенный, всё ещё пробиравшийся неверной походкой по завьюженным лабиринтам воспоминаний, автоматон покачнулся и схватился за поручень локомотива, чтобы удержать равновесие. Где-то рядом звякнул серебряный колокольчик смеха.       — Защищайся.       Просто и лаконично, не приказ и не просьба — скорее совет.       Медленно, со скрипом (стоило давным-давно укрыться от морозов в тёплом и сухом вагоне, но он слишком боялся пропустить весточку от Кейт Уокер) автоматон повернул голову на голос, не выпуская спасительного поручня. Мгновение — и второй снежок прилетает ему в лоб, а бросившее его создание, девочка лет десяти в короткой дублёнке и видавших виды красных варежках, болтавшихся на резинке, прикрывает рот ладошкой в притворном испуге:       — Ой!       Оскар потрогал лоб, будто проверяя, не вскочила ли шишка на месте ушиба. Никакой шишки не было. Он смерил ребёнка строгим (как он сам считал) взглядом и молча отвернулся, пытаясь нащупать ниточку ускользающих мыслей. Конечно, протокол обязывал его проявлять повышенное внимание к детям, по неведомым причинам оказавшимся вблизи железной дороги, но поезд стоял как вкопанный уже несколько дней, изредка постанывая заведёнными до предела пружинами, и никакой угрозы не представлял. Опасность, если она была, находилась вне юрисдикции машиниста: этой девочке из нижнего города явно не следовало подниматься в верхний.       — Эй! Не обижайся.       Маленькая детская ручка, розовая после холодного снега, с неожиданной заботой и настойчивостью коснулась его руки, уже взметнувшейся обратно к шестерёнкам локомотива. Он замер, рассматривая тонкие пальцы с обкусанными ногтями, смуглую кожу, испещрённую ранками от мороза — детали, столь чуждые его собственной физиологии.       — Я давно за тобой наблюдаю. Снег тебе не вредит, хоть ты и железный. Я Малька.       Он осторожно отцепил её руку и нехотя, с напускным неудовольствием развернулся к гостье всем корпусом, старательно скрывая жгучее любопытство, вспыхнувшее где-то в глубине его существа, как огонь в печке поезда, доверху накормленного углём.       — Здравствуйте, мисс. Чем я могу быть полезен?       Собственный голос показался ему тугим и неподатливым, как замёрзшая резина — слишком долго он простоял на холоде. Бог знает сколько ещё простоит, особенно если юная особа проявит упорство в попытках завязать с ним беседу.       Девочка удивлённо заморгала, привыкая к новому обращению. Поправила хвостик густых смоляных волос.       — Я Малька, — повторила она. — Просто Малька. А ты?       — Друзья зовут меня Оскар, — равнодушно ответил Оскар, не без внутренних колебаний отбросив преамбулу с технической информацией, которую в своё время радостно обрушил на Кейт Уокер. Вряд ли ребёнок, по воле судьбы никогда не ходивший в школу, способен её понять.       — А мы с тобой друзья?       Раскосые глаза девочки лукаво сощурились, придавая лицу прежнее шкодливое выражение. Вообще, вся её маленькая фигурка была исполнена какого-то тихого, глубоко запрятанного озорства, которое, как заметила однажды Кейт Уокер, нагрянув без приглашения в кабину машиниста, выдает в Гансе Форальберге вечного мальчишку, не пожелавшего вырастать в скучного угнетённого взрослого — такого, например, как она. Оскар слушал молча, но внимательно, не отвлекаясь от дороги, ловя и пропуская каждое слово через сложные цепи анализа, чтобы увязать с тем, что он сам знал и мог наблюдать, но ещё не был способен интерпретировать.       Ганс Форальберг — взрослый ребёнок. Малька — тоже взрослый ребёнок, но по-другому. Он не до конца понимал, в чём кроется эта «взрослость».       — Где ваши родители? — спросил Оскар сурово, избегая отвечать на каверзные вопросы. Затем добавил чуть мягче: — Находиться рядом с железной дорогой небезопасно.       Малька с сомнением оглянулась на пустую громаду локомотива.       — Умерли, — коротко ответила она. — Оба. А поезда я не боюсь.       Умерли, мысленно повторил Оскар.       Он уже знал, что это значит: умерли, как Анна, как Елена. Как, может быть, умер Ганс. Вернётся ли Кейт Уокер, чтобы сообщить ему? Позвонит ли? Или молча улетит домой, обнаружив в монастыре полусгнивший вертолёт и починив его голыми руками, как чинила до сих пор всё остальное? А он останется здесь, вместе с поездом, который больше никому не мешает.       Малька решительно вторглась в его переживания с очередным вопросом:       — Это ведь поезд Кейт Уокер, да? Из Америки?       Оскар кивнул и тут же одёрнул себя за потерю бдительности.       — Поезд не из Америки, но Кейт Уокер на нём путешествует. Откуда, позвольте узнать, вам об этом известно?       Малька пожала плечами и пнула носком сапога выступающую над платформой дощечку.       — Она мне и сказала.       — Когда?       — Когда приехала. Я помогла ей спуститься вниз и попросить у монахов помощь.       Упоминание монахов заставило Оскара внутренне съёжиться. Долговязые фигуры в длинных балахонах, явившиеся под покровом ночи, все как один бормотали себе под нос заклинания на незнакомом языке, вызывая у автоматона глухое раздражение вперемешку с испугом. Кейт Уокер, одетая точь-в-точь как они, ненадолго подошла к нему, чтобы сказать, что они помогут. И что больше совсем никто не поможет. И что ему лучше уйти с глаз долой, пока монахи не отказались лечить святотатца-изобретателя. И что он должен впредь оставаться на связи. Она позвонит.       Телефон, этот чудесный кнопочный прибор, предназначенный для громких разговоров на расстоянии, не подавал признаков жизни с момента её ухода.       — Дядя Изя говорит, монахи помогут, — как бы между прочим заметила Малька, теребя в руках прохудившуюся варежку. — Маме не помогли, но было слишком поздно… — Отпустив варежку, девочка сделала шаг вперёд и тихонько коснулась локтя машиниста. — А Гансу твоему помогут. Я знаю.       — Вы не можете этого знать, — недоверчиво, но с надеждой промолвил он, имея в виду не столько прогноз девочки, сколько её пугающую проницательность. Не могла же она читать его мысли? Не могла же следить за каждым шагом и словом с момента их приезда в Романовск?       Или могла?       Он, Оскар, поступал именно так — по долгу службы, обязывающей знать наперёд все желания пассажиров, помнить наизусть распорядок их дня, предугадывать перемены настроения. «Внушительный набор задач, не правда ли?» — спросила его как-то Анна Форальберг, ловко и быстро прикручивая одну за другой новенькие, ещё не откалиброванные конечности. Свежесобранный Оскар поднёс правую руку к глазам и с интересом уставился на своё отражение в восхитительно гладкой, бликующей, чуть искривлённой поверхности металла. Женщина терпеливо ждала, когда ей достанется кроха его жадно рассеявшегося внимания. Сухие узловатые пальцы поочерёдно сгибали и разгибали блестящие металлические, аккуратно вращали кисть во всех направлениях, щедро промазывая скрипучие шарниры. Она легонько сжала его ладонь напоследок. «Но ты обязательно справишься, Оскар. Я справилась, будучи всего-навсего человеком».       Порой ему казалось, что люди намеренно говорят с ним на языке, которого он не понимает. Отдельные слова и даже целые фразы достигали его нечеловеческого разума, но тонули в нём и оседали на дно, образуя ил, в котором можно было увязнуть, пытаясь докопаться до смысла. Смысла не было. Они просто говорили, говорили, говорили, а он вёл поезд вслепую, почти наугад, вынужденный верить, что за секунду до развилки в мозгу вспыхнет нужный, единственно верный путь дальше.       Так оно и происходило — ровно до того момента, как его создатель вдруг оказался при смерти, поставив под угрозу миссию, для которой он, автоматон последней модели, был создан в количестве одного экземпляра.       Малька смотрела на него со всем сочувствием и серьёзностью, на которые был способен десятилетний ребёнок.       — Кейт сказала, что всё будет хорошо. Ганс поправится. А потом мы вместе поедем в Америку.       Последняя фраза, прозвучавшая с такой мечтательной нежностью, что у любого живого существа защемило бы сердце, в случае Оскара имела физически схожий, но идейно противоположный эффект: машинисту показалось, что его с головой окунули в гигантский холодный сугроб.       — …В Америку?       — Да. Она заберёт меня с собой. Мы будем жить, как настоящая американская семья, в красивом двухэтажном доме с её женихом, телевизором и огромной белой собакой, — продолжала фантазировать Малька, прикрыв весело сиявшие звёздочки чёрных глаз. — Я пойду в школу, и научусь читать и писать, и прочту все книги на свете, и обязательно напишу письмо дяде Изе Цукерману в Романовск, чтобы он меня не искал, ведь со мной всё хорошо и… — Она прервала свою речь восторженным взмахом обеих рук; алые варежки колыхнулись вверх-вниз на перекрученной серой резинке.       Оскар смотрел на неё очень пристально, впитывая каждое слово. Впрочем, он смотрел на всех одинаково, и по неподвижному лицу автоматона понять что-либо не представлялось возможным. Он умел пользоваться этим маленьким преимуществом.       — Полагаю, вы пришли рассказать мне об этом по её просьбе?       Малька улыбнулась. Оскар с сожалением отметил, что у неё не хватает пары зубов — похоже, с медициной в этом месте дела совсем плохи.       Что-то тёмное, мрачное и бесформенное поднималось из глубин его особого блока, выполнявшего функцию души, из вязкого ила непонимания, скопившегося на дне первоклассного механического разума. Кейт Уокер их покидает? Но может ли сравниться мечта этой маленькой неизвестной девочки с мечтой Ганса Форальберга, некогда великого гения, а ныне дряхлого старика, болтающегося между жизнью и смертью в захолустном городке на северо-востоке России? Можно ли взвесить все за и против и однозначно решить, чья мечта заслуживает быть исполненной? Сделала ли это Кейт Уокер, решив, что Америка куда реальнее призрачной, не нанесённой ни на одну карту Сибирии, живущей в сознании горстки полубезумных людей и одного безнадёжно запутавшегося автоматона?       — Почему ты молчишь? Расстроился, что Кейт уедет? Вот глупый, совсем как юки. Я всё придумала.       Признание Мальки ворвалось в его мозг так стремительно, что ядовитые миазмы обиды, успевшие заполнить все хитросплетения и закоулки, рассеялись за долю секунды.       — Простите?       — Придумала. Сочинила. Представила. Этого никогда не будет. Я состарюсь и умру здесь, и от меня всю жизнь будет вонять бензином, как от братьев Бугровых. Понимаешь?       Оскар судорожно закивал в ответ, нещадно скрипя суставами.       День, блёклый и длинный, незаметно клонился к вечеру. С бледного неба, едва окрашенного заходящим солнцем, вновь повалил снег. Крупные хлопья не успевали кружиться и почти отвесно падали на платформу, на пиджак и железную шапочку машиниста, на плечи и печально поникший хвостик задумавшейся Мальки.       — Я вот что хотела… — опять подала голос девочка, ловя снег раскрытой ладонью. Оскар невольно скопировал её движение, и снежинка на его ладони задержалась дольше. Он показал её Мальке. — Убеди её взять меня с собой, хорошо? На обратном пути. Вы ведь не останетесь на Сибирии навсегда?       Хихикнув от столь нелепой мысли, Малька виновато потупилась, и лишь осторожный взгляд из-под чёлки выдавал её напряжённое ожидание.       Оскар чувствовал — насколько способен был чувствовать автоматон — сложное движение собственных мыслей, их ленивую неповоротливость. Обратный путь? Он сам сказал Кейт Уокер днём ранее, что его нет.       Возможно ли, что он ошибался?       Невидимое чудовище, едва втянувшее свои щупальца в липкий ил, выбросило их снова, оплетая, обездвиживая хрупкое сознание автоматона, не давая ему вынырнуть на поверхность. Наученный скромным опытом, Оскар не барахтался, только методично озирался в поисках проблеска света, который послужил бы ключом к разгадке очередной головоломки.       Где-то в сумеречной высоте вспыхнул и закачался на толстом проводе слабенький уличный фонарь, очерчивая жёлтым кругом площадку вокруг Мальки и машиниста.       — Я постараюсь, — наконец ответил Оскар, медленно опуская ладонь, на которой всё ещё темнел влажный след от снежинки.       Рука автоматона вопреки его воле дёрнулась к потайному карману пиджака и извлекла оттуда на свет аккуратный прямоугольник из плотного, заранее прокомпостированного картона. Оскар ощущал, как сопротивляются его мускулы, как протестующе ноют пружины и шестерёнки, пока он выводит на последнем сохранившемся билете место назначения крупным машинописным почерком. Для удобства он приложил листок к поезду, и мягкий изгиб металла предательски повлёк строчку вниз.       — На случай, если у меня получится: вот ваш билет. Не потеряйте. Я не имею права выдавать дубликаты.       Одно мучительное мгновение Малька смотрела на билет широко распахнутыми глазами, а Оскар смотрел на неё, почти уверенный, что вот-вот девочка поднимет его на смех и разорвёт протянутую бумажку на маленькие кусочки. В следующее мгновение Малька выхватила билет, подпрыгнула что есть силы и заключила машиниста в объятия, неловко повиснув на тонкой железной шее.       — Спасибо, — прошептала она неразборчиво, утыкаясь носом в колючий шарф.       Оскар, чудом удержавшийся на ногах, продолжал рассматривать пустоту в том месте, где секунду назад стояла полузнакомая печальная девочка из нижнего города. Потом он робко повторил жест Мальки, сомкнув руки за её спиной.       — Теперь вам пора уходить, — напомнил он спустя какое-то время, бережно опуская девочку на платформу. — Пожалуйста, не потеряйте билет. Спрячьте и никому не показывайте.       Малька кивнула, разглядывая рисунок, вышитый на эмблеме его пиджака. Сунула билет за пазуху, развернулась и зашагала прочь по платформе, но на полпути передумала и вернулась обратно, на ходу вынимая билет.       — Если нельзя никому показывать, то кто мне прочтёт, что здесь написано? Вдруг ты меня обманываешь, как и все остальные?       Он взял билет, пробежался глазами по строчкам, будто сам впервые их видел.       — К моменту нашего возвращения вы должны научиться читать. Без такого важного навыка не пускают в Америку… — Выдержав паузу, поднял глаза на девочку и вполголоса уточнил: — Ты справишься, Малька?       Малька нахмурилась, всерьёз размышляя над уговором, но ей не потребовалось много времени, чтобы удостовериться в собственных силах. Получив утвердительную улыбку, Оскар повторно вручил ей билет. В тот же момент над платформой зажглись оставшиеся фонари, добавив глубины и резкости клубящимся по углам теням.       Автоматон отступил к поезду.       — Я буду ждать, — пообещала Малька, наугад пятясь к лестнице с билетом в руках и не сводя сияющих глаз с машиниста. Оскар знал, что она вот-вот споткнётся, но слой свежего снега смягчит падение. Скупой электрический луч, чуть дрожа, выхватил из темноты поблёкший эскиз механического поезда и пару строчек, нацарапанных рядом с ним чёрным грифелем:       Destination: Valadilène,       où je ne reviendrai jamais.