***
Первые два часа Ростик ещё искренне верил, что Иван вот-вот появится. Но подъездные двери всё хлопали и хлопали, впуская морозный декабрьский сквозняк, люди всё шли и шли какими-то нескончаемым потоком, а единственного нужного среди них не было. Каждый раз, когда открывалась дверь, Ростик напрягался, вглядываясь в темный проем, но каждая очередная фигура была незнакомой и чужой. Он сидел в фойе довольно долго, разглядывая искусственный бонсай, невесть зачем установленный здесь у лифтов, пока не понял, что попадает со своим бдением под камеры наблюдения. Будь это обычный подъезд в обычном панельном или кирпичном доме, было бы проще, там всем плевать, кто ошивается на лестничных клетках. Но Иван же не мог приобрести квартиру абы где. Жилой комплекс был хоть и не элитный, но точно классом выше среднего, и сидеть в мягком кресле в просторном холле у огромного окна было бы удобно, если бы не идиотское гнетущее чувство, что всё зря. И с каждой утекающей сквозь пальцы минутой это чувство лишь усиливалось. Почему бы ему, в самом деле, не встать и не уйти, раз уже понятно, что Ожогин сегодня куда-то провалился? Но нет, надо сидеть и вглядываться в каждого, пялиться в окно на улицу у подъезда, ища в тёмных силуэтах знакомые черты. Это было похоже на пытку, точно, как с неисправными замками, в которых проворачивается ключ. Кажется, что вот-вот получится, вот-вот дверь откроется, но ключ снова и снова проскакивает в скважине, издевательски оставляя надежду, и тут же лишая её снова. Так можно сойти с ума. Ростик размотал шарф, потому что стало душно, и глянул на часы – было уже десять минут первого. Автобусы скоро закончат маршрут, вот-вот закроется метро. Ему, правда, туда не особо надо, он вполне может дойти пешком, благо на улице тепло и комфортно для гуляний. Может и в самом деле погулять? Проветрить голову, успокоиться. Перестать думать об одном и том же по кругу. Ростик поднялся из кресла, в котором просидел уже столько, что затекли ноги, и шагнул вперёд, но не к дверям подъезда, как собирался, а к лифтам, и дальше, на лестницу. По ступенькам в высотном доме вряд ли кто-то часто ходит, и камер точно нет. Можно посидеть там. Это походило на упрямое нежелание признавать собственную глупость. Ростик вышел на лестницу и пешком поднялся на восьмой этаж, на всякий случай прислушиваясь. По закону подлости, который всегда работал безотказно, Иван мог приехать именно сейчас, стоило только перестать его ждать на насиженном месте и пойти пошататься по лестницам. Но было тихо, лифты стояли, люди в этом огромном корпусе, должно быть, уже укладывались спать, измотанные после трудовой недели. Ростик тоже был измотан так, что почти не понимал уже – зачем гнёт свою линию до упора, чего пытается добиться, и какова цель. Дождаться? Увидеться? В своём нынешнем состоянии он скорее хотел бы врезать Ожогину, чем сделать что-то ещё. Хотя прекрасно понимал, что никогда, в каком бы яростном запале не был, он этого не сделает. На лестнице было тепло, даже жарко. И идеально чисто, будто полы тут вымыли пару часов назад, и с тех пор никто не шастал грязными после улицы ботинками по керамической плитке с узором под мрамор. Расстегнув куртку, Ростик уселся в углу ступенек, устроившись максимально удобно, достал из кармана наушники, некоторое время потратив на их разматывание. Ребята в театре над ним уже давно посмеивались и грозились подарить ему новые, беспроводные, но Ростик почему-то упрямо не хотел. Ему нравилось то, что у него имелось: хорошие наушники, прослужившие верой и правдой пару лет, и к тому же с отличным звуком, хороший плеер, купленный лет пять назад, простой и понятный, без лишних наворотов, хороший телефон, пусть и не последней модели, и не, упаси боже, эппл. Мысль о телефоне слегка кольнула, но Ростик забил. Звонить сам он Ивану не станет. Если и надо было сделать это, то раньше, до того, как он припёрся сюда и сел ждать у моря погоды – надо было по-нормальному созвониться, уточнить, во сколько он прилетает, спросить вообще, стоит ли приезжать. Первый раз в жизни Ростик решился приехать вот так внезапно, без долгих нудных утрясаний их графиков и согласования времени встречи. Зато теперь было ясно, что больше он так делать не будет никогда, и вообще идея была изначально провальная. Скорее всего, Иван просто забыл. Но это не отменяло того, что он, чёрт возьми, где-то шлялся и ночевал не дома, а непонятно где. Изо всех сил хотелось убедить себя, что плевать, где и с кем ночует Ожогин, но сам факт того, что сам Ростик второй час сидит на лестнице, дожидаясь его, говорил сам за себя – ему не плевать. Вообще ни разу не плевать. Оставалось только материть себя за дурацкий порыв, ну и за наивность. Вроде четвертый десяток разменял, а всё туда же – мозга нет, но вы держитесь. В конце концов, с телефоном можно было скоротать время, если бы Ростик был из тех, кто привык пялиться в экран. Но он этого не любил, и его даже раздражало, когда так повально делали окружающие. Как будто люди вообще разучились воспринимать мир без смартфонов. Пристроившись боком к стенке, он пощёлкал наощупь кнопки плеера, запустив с самого начала плейлист и включив рандом. Иногда нравилось так делать, особенно если удавалось погулять по городу, хотя с его каждодневной занятостью подобные мероприятия стали ужасающе редки. Рандом плеера походил на гадание по строчкам в выбранной наугад книге, и странным образом случайный выбор всегда попадал в настроение, мысли, чувства, ощущения. И больно резал по нервам. Возможно, Иван точно знал название этого феномена, Ростик даже не сомневался, что какое-то название есть. Но и тут ему не повезло. От выпавшей «I don't need you» стало так муторно на душе, что Ростик даже хотел переключить трек, но раздумал. В конце концов, сам решил поиграть с судьбой, нечего теперь трусливо давать заднюю. Ещё через час он четко понял, что Иван точно не приедет сюда сегодня. Если он и мог где-то немыслимо задержаться в пути, то все сроки давно вышли. Ростик редко летал в Москву, он предпочитал ночные поезда, но даже тот небольшой опыт, что у него имелся, подсказывал, что поздние рейсы обычно переносят на другой день, а не на глубокую ночь. Но почему-то куда вероятнее казался вариант, что Иван давно прилетел, просто поехал не сюда. Не к себе домой. Ему ведь было, куда, и к кому. И наплевать, что его тут ждут. Он мог вообще забыть, о какой конкретно пятнице шла речь, год заканчивался, начиналась сумасшедшая пора ёлок, новогодних корпоративов, блоков спектаклей, концертов, и прочих мероприятий. Здравый смысл сигналил именно про это, но Ростик редко прислушивался к голосу разума, хоть и сам понимал, что зря. Сейчас, сидя на лестнице, он готов был встать, застегнуться, и идти домой. И почему-то не делал этого, а минуты всё бежали вперед, складываясь в часы. Ведь когда-нибудь же Ожогин явится сюда, будь он неладен. Он же не может с концами уже поселиться у неё. А почему, собственно, не может? Эта мысль в последнее время возникала всё чаще. Ростик не считал это ревностью. Не хватало ему только ревновать Ивана к его женщине. Та, другая, жизнь его не касается и абсолютно не интересна, так же как Ожогина не должна волновать личная жизнь Ростика, с кем он проводит время, с кем ездит в отпуск, кто ждёт его дома. Иван молчал на эту тему настолько упорно, что иногда хотелось нарочно ляпнуть что-то, что заставило бы его хоть немного среагировать. Зачем это было так нужно, Ростик не до конца понимал. Наверное, хотелось вывести Ивана на эмоции, убедиться, что его ментальная эквилибристика фальшивая. Невозможно быть настолько непробиваемым на самом деле, легко и непринуждённо проводя один вечер с ним, а другой – с Еленой. Ростик не был с ней знаком, да и не горел желанием, но не мог ничего с собой поделать, против воли снова и снова мучая себя мыслями – как у Ивана с ней? Так же, как с ним? Или по-другому? Или – совсем, в корне, иначе? И куда его тянет больше. Хотя ответ на этот вопрос был известен, но не хотелось думать об этом даже наедине с собой. До нового года оставалось меньше месяца. И скоро ровно год, как началась вся эта хрень между ними. Хотелось бы назвать это иначе, но Ростик не мог, это была именно хрень – и ничто иное. Они постоянно виделись, работали вместе, иногда болтали о всякой ничего не значащей ерунде, вместе ходили отстаивать свои кровные к руководству, вместе негодовали по поводу сомнительных штрафов, вместе уставали как черти. И при этом у них было ещё одно особое «вместе», о котором не знал никто. И каждый раз становилось всё тяжелее уже даже не в тот момент, когда Иван собирался рано утром у него дома, или когда Ростик уезжал от него – тяжело становилось ещё раньше, едва они переступали порог чьей-то квартиры. Ощущение, что как бы ни было сейчас хорошо – всё закончится слишком быстро. Настолько быстро, что не получится даже осознать момент. Эта горечь отравляла по капле, вынуждая Ростика ждать очередной встречи чуть ли не с мукой. Может, и хорошо, что Ожогин сегодня не приехал, забив или забыв. Увидеть его, остаться с ним, обнять прямо в одежде и замерзшего с улицы хотелось настолько нестерпимо, что это пугало. Это давно уже пугало, потому что так не должно быть. Ростик потёр лицо, чувствуя, что ещё немного, и начнёт задрёмывать прямо тут. На часах была уже половина четвёртого, а у него репетиция в 10:30 утра. Завтра, то есть, уже сегодня, в расписании Спайдер, и уж этого товарища Колпаков мог сыграть вообще не особо включаясь, даже без полноценного сна. Но больше сидеть на лестнице не было смысла. Хотя, если подумать, его не было изначально. Встав, он поднялся на пролёт выше, толкнул дверь холла девятого этажа и вышел на площадку, а потом какое-то время названивал в дверь ожогинской квартиры в малодушной надежде, что задремал и пропустил лифт. Пустая квартира отзывалась звенящей тишиной, и со злости Колпаков пнул дверь, прекрасно понимая, что бесполезно, но хоть так немного выпуская злость. Пора было прекращать и идти домой, ему тоже нужен сон. А не вот это вот всё. Выйдя на улицу, Ростик глубоко вдохнул, ощущая, что лёгкий приятный морозец с вечера как будто окреп. Идти было недалеко, но ледяная потяга и заметно испортившаяся под утро погода после бессонной половины ночи не слишком радовала. Стоило вызвать такси, ночью это не особо дорого, и меньше чем через десять минут он окажется дома. Стянув зубами перчатку, он вытащил из кармана телефон, и сперва не понял, что случилось. Экран не реагировал. На всякий случай зажав кнопку включения, Ростик успел заметить, как телефон моргнул значком разряженной батареи и опять ушёл в отруб. Какого чёрта происходит, было совершенно непонятно – он ведь точно помнил, что ставил телефон на зарядку, свалив все свои вещи на кресла в зрительном зале, пока был занят прогоном концерта. Тщательно обследованный и тоже разряженный в ноль пауэр-банк стал последней каплей – Ростику очень хотелось швырнуть его в стену рядом с подъездной дверью. Натянув посильнее шапку и накинув капюшон, он решительно зашагал в сторону метро, потому что было по пути, а стоять и мёрзнуть посреди улицы с разряженным телефоном так себе идея. Надо же было, чтобы всё сложилось вот так именно сегодня, капризная техника вечно подводила его, когда не надо. Глухое раздражение и злость поднялись уже в полный рост, а хуже всего было понимание, что некого винить, кроме самого себя. Очень хотелось спихнуть часть вины и на Ожогина, главный грех которого состоял исключительно в том, что он ничего не обещал. Никогда и ничего. Ростик почему-то был настолько уверен, что сегодня всё сложится, и очередная встреча будет, что беспечно забыл, с кем связался. Господи боже, как вообще вышло, что он стал настолько от него зависим? От его занятости и от состояния его здоровья, когда внезапно нужна замена? Отвратительно было понимать, что сам тоже болтается в Ожогинском расписании где-то между осмотром у фониатра, репетициями, и самолётами Петербург – Москва – Петербург. Первый и последний раз Ростик припёрся к нему без предупреждения, непонятно почему решив, что имеет на это какое-то право. Не было у него никаких прав. И у Ивана тоже на жизнь, планы, и интересы Ростика прав не было. Но почему тогда сейчас так паршиво, тяжело и погано на душе? Нанеся снега к себе в коридор и снова обречённо глянув ещё раз на время, Ростик не стал раздеваться и молча взял на руки выскочившую его встречать и усиленно крутившуюся под ногами Цимту. С собакой подмышкой он быстро поставил телефон на зарядку прямо здесь, в прихожей, включив его, но не дожидаясь, пока прогрузится андроид, и так зная, что сейчас скопом посыплются уведомления от МЧС, спам, скидки от магазинов. Взяв с крючка на двери поводок, Ростик снова отправился на улицу, на этот раз – гулять с Цимтой. Она, конечно, не особо любила такие ранние прогулки, но утренний моцион штука обязательная, и раз уж на город надвигается похолодание, лучше вывести её сейчас. Может быть, он ещё даже успеет поспать пару-тройку часов. Всё лучше, чем по милости Ожогина остаться без сна совсем. Почему-то, когда на двоих им удавалось поспать едва ли не ещё меньше, это не напрягало – это же, как говорится, другое. А сейчас, в почти пять утра выгуливая собаку после бессмысленного бдения на чужой лестнице, Ростику так хотелось на волне своей злости дать Ивану сдачи. Хоть как-то. Чтобы тоже почувствовал досаду и боль, понял, как это, когда тобой пренебрегают, и в ежедневном списке дел ты где-то в конце второй десятки. Это было очень глупое, мелочное, недостойное взрослого человека желание, Ростик понимал это, но поделать с собой ничего не мог. Вернувшись, он, толком не переодевшись, завалился спать на диване в комнате, даже не потрудившись его разложить. Будильник у него всегда стоял на восемь утра, без выходных, и Ростика не волновало, что телефон он так и не забрал с зарядки. Теперь ему точно придётся вставать вместо соблазна отключить звук в полудрёме. Абсолютно необходимо было поспать, во сне его хотя бы не будет мучить вопрос: что делать с тотальной ненужностью и болезненной тягой. Вопрос был с подвохом и без ответа.***
Утро точно было вечера мудренее. Во всяком случае всё, что вчера не задалось и шло не так, сегодня разрешилось будто играючи и без проблем. Самолёт без задержек приземлился в Питере, и даже до дома Ивану удалось добраться быстрее обычного, можно было не торопиться слишком сильно. Вчера, как нарочно, всё было против него, все планы полетели к черту, а сегодня настигло неожиданное поощрение. Несмотря на то, что спал Иван очень мало и некрепко, чувствовал он себя сносно, даже можно сказать хорошо, настрой был рабочий, голос звучал чисто, и ничего не болело. Нужно было быть благодарным судьбе, что неприятность с рейсом в Питер прошла без последствий, но не покидало чувство, что параллельно произошло что-то, до поры ускользнувшее от внимания. Как будто Иван упустил из виду нечто важное, и очень скоро за это последует расплата. Не хотелось связывать это ощущение с Колпаковым, он даже не был уверен, что тот приезжал, на сообщение он не ответил, а звонить ему еще и сегодня с утра Иван не стал. Они увидятся уже меньше чем через пару часов – тогда и поговорят, когда выдастся минутка. Перед тем, как ехать на репетицию, он даже успел принять душ и позавтракать. Ничто не предвещало, что что-то пойдет не так, но Иван понял, что всё-таки рано радовался, когда, идя с парковки, где оставил машину, в дверях служебного входа в МузКомедию столкнулся с Ростиком. Ансамбль собирался на полчаса раньше, и Иван вспомнил, что Колпаков сегодня играет Спайдера. – Привет. Я вчера… – начал он, но Ростик, вскинув голову и ловко огибая его, посмотрел ему в глаза каким-то нечитаемым взглядом. – Давай потом. Только Иван его и видел. Задержавшись в дверях, он стоял и смотрел, как Ростик перебегает через дорогу к Михайловскому скверу. Обычно они по очереди выскакивали вот так за кофе или перекусом, если все места поблизости, где можно было взять кофе, были ещё (или уже) закрыты. Первым порывом было дождаться Ростика, всё равно же сейчас пойдет обратно, но что-то в его взгляде Ивану не понравилось. Неужели он и в самом деле приезжал? А какого чёрта тогда не отвечал на звонки? Шагнув в тепло, Ожогин решил отложить разговор, тем более что-то подсказывало, что лёгким он не будет. Этого только не хватало. Но вместе с глухим беспокойством Иван ощутил что-то похожее на чувство вины, хотя прекрасно знал, что ни в чём виноват не был. В конце концов, что мешало Колпакову ещё вчера узнать про нелётную погоду в Москве и отменённые вечерние и ночные рейсы? Разве что собственное упрямство. В гримёрке, которую они в разные даты делили с Кириллом и Ростиком, Ожогин был пока один, хотя к нему наверняка присоседится позже кто-нибудь из солистов. Убрав верхнюю одежду на вешалку и стянув свитер, потому что было как всегда душно в узкой и длинной, похожей на вагон, комнате, Иван зацепился взглядом за телефон. Можно было вызвонить Ростика, попросить зайти прямо сейчас, пока репетиция ещё не началась, быстро разобраться во вчерашнем недоразумении, и сосредоточиться исключительно на предстоящем спектакле. Но это уже походило на слишком серьёзный перекос в личное, причём прямо во время работы, Иван такого старался не допускать. Ему необходимо было настроиться сейчас не на себя и Колпакова и их странные отношения, а на Генри Джекилла и Эдварда Хайда, взаимоотношения которых были ещё страннее. А вот посторонние мысли и эмоции были сейчас не нужны. Это не тот спектакль, где можно было работать вполсилы, здесь требовалось полное включение, даже между сценами времени у Ивана хватало только на то, чтобы в быстром темпе переодеваться, освежать грим, и, если повезет, стирать обильно льющийся пот. Во время прогона он видел Колпакова не больше, чем остальных, но вопреки обыкновению даже во время пауз и остановок Ростик не подходил к нему ближе, чем того требовал сценарий, и будто нарочно не смотрел в его сторону. Иван уже успел отвыкнуть от такого игнора с его стороны, обычно Колпаков всегда крутился где-то рядом, шутил, балагурил с ребятами и, так или иначе, постоянно втягивал в ничего не значащий около-рабочий трёп и его. Иван вдруг почувствовал, что без Ростика он словно стоит на канате без страховки над кругом арены – все с ним о чём-то говорят, что-то спрашивают, а он отвечает, но нет ощущения непринуждённого комфорта и спокойствия. Ростик как будто был необходимым связующим звеном между Иваном и труппой, а без него все эти разговоры сразу резко казались ненужными. Намного охотнее Иван посидел бы в зале или в общей гримерке. Ему было комфортно и интересно с одним, максимум с двумя собеседниками, а что делать с целой толпой вокруг себя, он всегда не очень понимал. У Ростика был своеобразный дар сосредоточить вокруг себя людей, это выходило у него удивительно естественно, хотя на первый взгляд могло показаться, что он рисуется и нарочно привлекает внимание. Но это было не так. К нему тянулись, потому что с ним было легко и свободно, без необходимости как-то себя держать и что-то из себя строить. Иван видел и чувствовал, что раньше в его собственном присутствии все невольно подбирались, словно на экзамене. Ситуация переменилась только в последние год-полтора, и то исключительно из-за того, что они с Колпаковым так сблизились. Умение Ростика расположить к себе людей невольно передавалось и Ожогину, а без него сейчас он не чувствовал в себе желания с кем-то говорить, что-то обсуждать, слушать сплетни, или не дай бог, делиться ими. Сплетен-то всегда будет полно, хочет он того или нет, но без невербальной поддержки Ростика Ивану впервые за долгое время было тяжело на прогоне. И совсем не физически. Во второй раз он предпринял попытку перехватить его и поговорить во время обеденного перерыва. Уже не удивляло, что Ростик показался сегодня в гримёрке ровно на пару минут, чтобы бросить вещи, хотя никого бы его присутствие не смутило: во-первых, все привыкли, что это была и его гримёрка тоже, пусть и в другой день по расписанию, во-вторых, начальство, давно махнув рукой, ему единственному из ансамбля позволяло гримироваться там, где он захочет. Тем более что Колпаков делал это сам и никого не напрягал. А в-третьих, обычно, когда Иван был здесь, Ростик не упускал случая зайти. Спускаясь по лестнице на первый этаж, Ожогин увидел стремительно удаляющегося Колпакова на пару со Славой Штыпсом. Оба были одеты и, судя по всему, шли на обед. Теперь уже ничего не казалось, и ничто не могло быть истолковано не так. Ростик его избегал – совершенно банальным и каким-то даже ребяческим образом. Бегал от Ивана так, будто тот мог этого не заметить. Или, что ещё более невероятно – начать догонять. А может, наоборот, именно поэтому он так и делал, в надежде, что будет заметно. – Ты обедать пойдешь? – невесть откуда взявшийся рядом Суханов заставил Ивана перестать уже сверлить взглядом удаляющихся коллег. – Нет, не хочу. Я не голоден, – автоматически отказавшись от заманчивого предложения, хотя вообще-то голоден был ещё как, Ожогин вдруг с лёгким удивлением посмотрел на Сашу, будто впервые его увидел. – Мы с тобой сегодня играем? – Вань, ты б спал иногда побольше, что ли… – недоверчиво, но с оттенком сочувствия ответил Суханов, явно уже немного скользнув в шкуру лучшего друга и поверенного доктора Джекилла. – Утром же замену поставили, забыл? Иван и в самом деле забыл, что уже видел перед началом репетиции, что Костю Китанина сегодня заменяет Сашка. Было бы намного проще, если бы можно было свалить всё на недосып и рассеянность, но Иван знал, что дело не в этом. Просто все его мысли сейчас заняты Колпаковым, который отчего-то вёл себя как разобиженная дива. Что вот мешает подойти да сказать, если чем-то недоволен? То он за словом в карман не лезет, то от него слова лишнего не дождешься. Иван уже не сомневался, что Ростик действительно злился на него и успел напридумывать себе невесть чего, но понимал, что сильно упрощает. Это была не банальная обида за облом со встречей накануне. Это была очередная малость, которых накопилось уже столько, что запросто можно было собрать из них колоссальную Проблему во весь рост. И проблема заключалась в том, что им с Ростиком давно пора было сесть и честно поговорить. Сознательно лишив себя обеда, Иван в одиночестве вышел на сцену, глядя на застывшие декорации. Все работники сцены ушли на обед, и сейчас он мог побыть немного в одиночестве. Через час пора будет идти на грим, времени для разговора катастрофически мало, ещё и Ростик ведет себя по-идиотски и игнорирует его, вместо того чтобы подойти уже и высказать, что хочется. Высказать ему хотелось явно немало. Иван не хотел даже думать, что Ростик вчера приехал к нему, поцеловал входную дверь, и уехал ни с чем, никак не дав о себе знать. Это могло значить одно из двух: либо он до такой степени обозлился, что вырубил телефон и лёг рано спать, либо упрямо сидел и ждал, когда Иван приедет из аэропорта. С него бы сталось поступить именно так, упрямство у него было какое-то железобетонное, даже там, где не надо. И если верен был второй вариант, то возможно, по какой-то причине Ростик не в курсе, что Иван прилетел только сегодня утром. А значит, он мог подумать только одно. Сложив руки на груди и слегка откинув назад голову, Ожогин закрыл глаза, мысленно представляя себе просторную сине-голубую даль, рассеченную пополам волнами и небом. Он так стремился хоть к какой-то однозначности в своей жизни, а в итоге опять разделил её надвое, только теперь было ещё сложнее. Вряд ли Ростик понимал – насколько.***
На прогоне Ростик успешно избегал Ивана, хоть это порой было и нелегко – его то самого тянуло подойти уже и прояснить вчерашний момент, то Иван настойчиво пытался подловить его где-нибудь. Общаться на личные темы, тем более настолько щекотливые, здесь вообще не стоило, но оказалось, что игнорировать Ожогина намного труднее, когда он сам этого не хочет. Утром, когда они столкнулись в дверях, Ростик мысленно взвыл и уже готов был прямо на улице спросить, почему он вчера не приехал домой. Это желание, к счастью, возникло позже, чем Ростика понесли прочь ноги, он сам толком не понял, куда идёт и зачем. Потом уже вспомнил, что до этой случайной встречи собирался взять кофе, но в итоге просто побродил несколько минут по скверу и вернулся. Вопрос «Где ты вчера ночевал?», даже не высказанный вслух, звучал так абсурдно, что Ростик про себя решил этого у Ивана вообще никогда не спрашивать. Проще сделать вид, что ничего и не произошло. Иван не мог знать, что его ждут, и вообще он пока свободный человек, и ночевать имеет право где захочет. Эта мысль – что Иван ещё пока не связал себя узами нового брака – чем дальше, тем больше нервировала всё сильнее. Может быть, потому, что Ростик чувствовал, что у Ожогина сейчас всё неумолимо движется в этом направлении, а может, он судил по себе. Вот уже третий месяц он больше не мог похвастаться статусом «временно свободен», и как ни странно, Иван по этому поводу не говорил вообще ничего. Как будто его это не касалось или он не знал. Но он ведь знал. И его касалось. До съехаться и жить вместе с новой подругой у Ростика пока не дошло, и они с Иваном могли беспрепятственно оставаться в его квартире, но неужели его совсем ничего не волновало? Нежелание поднимать эту тему и начинать разговор в итоге и загнало их в тупик, который вчера вылился для Ростика в сидение на лестнице. Этого бы не случилось, если бы он нормально спросил у Ивана, стоит ли приезжать. Могут ли они встретиться. В конце концов, у них не те отношения, чтобы преданно возвращаться исключительно друг к другу, никто из них этого не требовал, но ощущение бессмысленности происходящего давило все сильнее. Глядя на себя в зеркало и гримируясь для Спайдера, Ростик то и дело незаметно поглядывал через отражение на сидящего через два кресла Ивана, и молчаливо сходил с ума от невозможности понять – хочется сейчас его послать, или хочется почувствовать, как его руки аккуратно сжимают плечи. Он вообще всегда был очень аккуратен, никогда не оставлял следов или укусов. Но в его даже самых осторожных объятиях постоянно угадывалась тщательно сдерживаемая сила, и было предчувствие, что однажды этот хвалёный контроль даст трещину. Ростик, и сам ни разу не дохляк, поначалу всё время старался вывернуться и вслух говорил, что это лишнее, но на самом деле он просто боялся привыкнуть, расслабиться слишком сильно, дать ему понять, что уже почти не может без этого хотя бы изредка. Было странно от самого себя и своей реакции, ведь прикосновения и объятия – это приятно, но не более. Обнимая своих девушек, Ростик позволял им повиснуть на себе, без стеснения обычно обнимал он и поклонниц. Взаимодействия с коллегами-мужчинами иной раз включало в себя какой-то физический контакт, крепкий захват, поддержку, что-то ещё. Но все это были другие люди. И был Ожогин. С Иваном было иначе, с ним просто не было необходимости что-то просчитывать и думать, как поудобнее сцепить руки, чтобы удержать его или удержаться самому. Ростик был, конечно, ниже, но в куда лучшей физической форме, и никогда не ощущал себя рядом с ним слабым, но, когда Иван брал его со спины за плечи, сильно притягивал к себе и тяжело крепко обнимал – становилось одновременно и мучительно, и упоительно хорошо. Со временем вырываться Ростик перестал, наоборот стремясь как можно крепче вжаться, вплавиться в Ивана, почти до боли. В такие мгновения было чертовски сложно удержаться на грани, и они никогда не удерживались. Почувствовав, что кровь бурно бросилась в лицо, Колпаков гуще и чернее подвел глаза, сильнее мазнул поджарым гримом по скулам и линии челюсти, превращая своего Спайдера сегодня в совсем уж отъявленного подонка. Зачесав гелем уже привычно короткие волосы назад, он нацепил круглые очки, языком поправил фальшивую фиксу. Теперь он был готов, и потому спешно ушёл из гримерки, предпочитая лучше шататься по бесконечным лестницам Музкома, чем и дальше сидеть в напряжении от всей той тонны невысказанного, что повисло между ним и Ожогиным. Сложнее стало за сценой, когда они то и дело сталкивались и оказывались рядом, и шарахаться от Ивана было бы по меньшей мере странно. Ростик выходил только в середине первого акта, и поэтому довольно долго мог незаметно наблюдать за Ожогиным-Джекиллом. Эмму сегодня играла Вера. Как всегда, невозможно прекрасная, и до зубовного скрежета идеально подходящая Ивану. Ростик на самом деле всегда очень симпатизировал Вере, и знал, что с Иваном у неё исключительно игровая химия, ну и сердечная дружба за пределами сцены, и вообще она была замужем за Кириллом. Но химия, чёрт их побери, была действительно настолько очевидная и естественная, что порой Ростик вообще забывал, что Свешникова и Ожогин только коллеги. Они казались гармоничной и нежно влюблённой парой, у зрителей не возникало и тени сомнений в этом в сцене Помолвки. У самого Ростика по его личным ощущениям такой гармонии с Верой не было. А играть с Леной ему было одновременно и проще, и сложнее. Нетрудно играть любовь, когда действительно когда-то испытывал чувства – намного труднее показывать то, что уже отболело и прошло. Конечно, их обоих спасал профессионализм и дружба, но всё-таки иногда что-то болезненно скреблось, и закрадывалась мысль – а что если, будь они с Ленкой всё ещё вместе, то с Иваном бы в принципе ничего и не началось? Хотелось убедить себя в этом, но Ростик не любил вранье, в особенности самому себе. Его некогда пылкие, но недолгие чувства к Газаевой совершенно не имели ничего общего с тем, что он испытывал к Ожогину. Иван возник рядом в густом полумраке кулис так неожиданно, что Ростик слабо вздрогнул, увидев его вдруг так близко. В темноте за сценой, к счастью, это было незаметно. Готовясь ворваться опоздавшим Джекиллом на собственную помолвку, Иван отчего-то смотрел не вперёд, настраиваясь, а внимательно изучал взглядом Колпакова, будто давая ему свыкнуться с мыслью, что бегать от него по всему театру у него больше не выйдет. – Что происходит? – тихо спросил он, слегка повернув голову в сторону, чтобы убедиться, что снующие рядом люди их не слышат. Звук с микрофонов у них обоих ещё не вывели, Ростик был уверен в этом, иначе бы Иван не заговорил сейчас. – Ничего не происходит, нормально всё, – излишне поспешно ответил Ростик, и прежде, чем одёрнуть себя, зачем-то добавил. – Спал хреново. В отличие от тебя. Ожогин повернулся к нему всем корпусом, подавшись ещё ближе, так что теперь возвышался над ним, как башня. Это чертовски нервировало, он разумеется ничего не мог поделать со своим богатырским ростом, но всё время казалось, что Иван делает так специально. Врывается в личное пространство и давит собой. Или он делал так только с ним? Давать по тормозам было уже поздно, легче было смыться куда-нибудь, но как только Ростик про это подумал, как сразу же ощутил на запястье крепкую хватку. Иван не собирался отпускать его вот теперь, когда целый день не мог толком поймать. – Ты приезжал? Ко мне? – спросил он, мельком взглянув в кулисы, оценивая, сколько ещё есть времени. Времени было секунд сорок. Было уже плевать, слышат их или нет, видит ли кто их напряжённое шипение друг на друга. Пропади оно всё пропадом. – Мы вообще-то договорились. И я слово, в отличие от тебя, держу. Это у тебя есть куча запасных аэродромов, куда можно приткнуться, да? – Почему ты не отвечал на звонки? – Скажи ещё, что звонил, чтобы предупредить. – Звонил. И если бы ты ответил, то… – Что? Поехал бы с репетиции домой, пока ты у своей зависаешь? – Ростик, ты совсем уме? Что за детский сад? Хочешь сказать, ты нарочно отрубил телефон и до сих пор не в курсе? – Да сел у меня телефон! Ты достал, какая теперь разница! Орать друг на друга приходилось полушепотом, но Ростик чувствовал, как всё сильнее сжимают пальцы Ожогина его запястье. И его внезапно сверкнувший в потьмах взгляд на миг вогнал в ступор, но Ростик слишком хорошо знал, как круто Иван это умеет. И на удочку не попался. – Иди уже, – дернув рукой, он высвободился, отступая на полшага назад, хотя в запасе у доктора Джекилла было еще секунд пятнадцать. – Я зависал не «у своей», а в аэропорту Домодедово, в гостинице, – холодно и спокойно произнес Иван. – И звонил тебе сто раз. У тебя был отключен телефон. Я тебе смс отправил, что в Москве метель и все рейсы в Питер перенесли на утро. Но в Ростика словно бес вселился и уже до звезды были какие-либо объяснения. Он закусил удила и не мог переключиться так резко, продолжая переть напролом, как разогнавшийся локомотив. – Какая, на хрен, разница, Ожогин! И я тебя отчитываться не просил! Мне пофигу, с кем ты и у кого, это ясно? Ты кто такой вообще, чтобы я отслеживал, какая там в Москве погода? Мы договорились, я приехал! А ты не соизволил. Ну и чёрт с тобой, как знаешь! У Ивана от этой тирады не дрогнул ни единый мускул на лице, он вроде как собирался что-то ответить – но не успел. Явно услышав знакомый щелчок, и прежде чем где-то совсем рядом раздалось «Джекилл, на выход!», он сам уверенно направился на сцену, больше не удостоив Ростика и взглядом. Колпаков смотрел ему вслед, почти с ненавистью буравя глазами эту ровную спину с идеальной осанкой, и понимал, что до антракта времени еще вагон. А телефон лежит в гримерке. И где-то там болтается дурацкая вчерашняя смс. Обалдеть можно, смс. Еще бы голубиной почтой письмо отправил. Так тошно от самого себя ему давно не было. В сухом остатке – он только что устроил Ожогину сцену ревности на пустом месте, повёл себя как отвратительная истеричка, да ещё и наговорил лишнего. Его понесло, и сейчас он не очень помнил, что именно говорил, но кажется – ничего хорошего. И ничего, что хоть как-то билось бы с реальностью. Как можно было до такого докатиться? Почему он, идиот, торчал вчера полночи под дверью Ивана, как собака в ожидании хозяина, вместо того чтобы пойти домой, зарядить телефон, успеть, быть может, ответить на хотя бы один звонок, раз Иван говорит, что бомбил его номер, и не было бы сейчас тупой головной боли от недосыпа и обилия ненужных мыслей, ядом отравивших всю душу. И вообще, до чего же это глупо и по-детски – оправдывать произошедшее разрядившимся телефоном. Было стыдно. Было противно от себя. Было мучительно неловко перед Иваном за свой срыв. И паршивее всего, что теперь Ожогин точно знал – Ростик от него не просто зависим. Он, как дурак, ревнует его, и готов ждать до упора, наплевав на свою жизнь. До этого просто не должно было дойти, но дошло, и винить можно было только себя. Но поздно давать задний ход, теперь остаётся только переть дальше, не хватало ещё открыто признать, что вёл себя, как мудак. Взглянув ещё раз на сцену, где Джекилл, раскинув руки, ловил в счастливые объятия Эмму, потом кружил её, а потом, держа над собой и запрокинув голову, ждал её поцелуя, Колпаков развернулся и ушел в противоположный конец сцены, стараясь унять нервную дрожь в руках, и решительно не зная, как теперь оправдаться. Нет, не перед Иваном, а перед самим собой.***
Весь антракт очень хотелось прибить к чёрту Ростика – это разом решило бы все проблемы. В историю про севший телефон Иван бы не поверил, если бы речь шла про кого угодно другого, но с Колпаковым такие вещи происходили постоянно. То он забывал ключи и ночевал у каких-то сомнительных приятелей в Ржевке, то оставлял рюкзак в запертой гримёрке и вынужден был внепланово устроить себе прогулку в белые ночи, то Иван забирал его от метро, потому что Ростик умудрился уронить в щель эскалатора Подорожник. Теперь из-за сущего пустяка он не был в курсе про нелётную погоду, зачем-то сидел и караулил на лестнице, и в итоге сам же обозлился и разорался. Кто был в этом виноват? Иван изо всех сил пытался себя убедить, что он сам вообще не при чём, и это было действительно так, но против воли хотелось подойти и нормально поговорить. Как-то убедить его, что если они договорились о встрече, то он непременно приедет, либо всегда предупредит заранее, что не сможет. В этот раз сложилось так, что дать знать Ростику не получилось никак, и между ними было 700 километров, что само по себе довольно серьёзное препятствие. И всё же он вчера ждал. Сидел и ждал. Что могло быть хуже этого? Только если бы Иван и в самом деле поехал на свой «запасной аэродром». В одной из двух их с Ростиком крошечных совместных сцен – во время визита Хайда к Люси – Иван вопреки отработанным давным-давно и доведённым до автоматизма движениям не заломил Спайдеру руку, обещая основательно вложиться в его заведение, а крепко стиснул его ладонь своей и дёрнул к себе. Глаза Ростика, кажущиеся контрастно-светлыми из-за наложенных теней, удивленно распахнулись, и он даже на долю секунды замер, прежде чем что-то подобострастно забормотал, не выскальзывая из образа. Иван не сразу отпустил его, всё это время сжимая его руку в своей, и не мог отвести взгляд, будто забыв, что сейчас предстояла «Игра с огнём» с Наташей Диевской, которая деликатно ждала, пока мистер Хайд и Спайдер отцепятся уже друг от друга. Всего несколько коротких секунд, даже не выбившиеся из тайминга сцены, не могли глобально повлиять на что-то, но Ростик прекрасно знал, как тщательно Иван всегда следует сценографии. И сейчас он пожертвовал этим ради него, только чтобы без слов дать понять – это у них на самом деле игра с огнём, а не у Хайда с Люси. Огонь решительно пора было тушить, но Иван в это мгновение понял, что совсем не хочет. Он хочет продолжать раздувать пламя, любуясь его отблесками в чужих глазах. Возможно, зря. Возможно потом он пожалеет, но сейчас – нет. Если сегодня он и играл как-то иначе, непривычно для себя, с особенным настроением – коллеги ему ничего на это не сказали. Наташа выглядела немного удивленной, но быстро подстроилась, она вообще замечательно это умела, Ивану было с ней в этом смысле очень легко. Леденящая душу животная страсть Хайда рвалась из Ожогина сегодня тщательно сдерживаемыми порывами, он даже убивал Люси не жестоко, а будто любовно и с оттенком маньячной нежности, удерживая её в крепких объятиях всё время, пока давил бутафорским ножом на горло. Диевская явно была под впечатлением от такого прочтения сцены своего убийства, и Иван знал, что они это потом непременно будут обсуждать, и может быть какие-то фишки из сегодняшнего спектакля возьмут в будущем на вооружение. Вот только Ожогин никогда не расскажет ни Наташе, ни кому-то ещё, что почти весь второй акт в каждой сцене, в безумстве, страсти, и ревности Хайда, он представлял Ростика. Это с него хотелось содрать одежду. Это его хотелось повалить спиной на хлипкий стол, это с ним хотелось устроить пляску на ножах, это его хотелось привязать к… К чему-нибудь привязать точно хотелось. Ивану даже было слегка не по себе от таких странных желаний, но он хорошо умел держать свои эмоции под контролем, и никогда бы не сделал ничего из этого в реальности – на то у него была сцена. Колпаков тоже никогда не узнает, какие красочные картины с ним в главной роли то и дело возникали у Ивана в голове. На поклоны он выходил уже абсолютно спокойный, выплеснув всё, что маялось в душе, во втором акте и в финальной сцене гибели Джекилла. Ростик после поклонов остался трепаться о чём-то с ребятами из ансамбля, но Иван твёрдо собирался дожидаться его, а если надо – поехать следом и перехватить уже дома. Он поймал его взгляд ровно один раз, слегка кивнув в сторону выхода со сцены, но Ростик отрицательно мотнул головой. В гримёрку он не спешил, и вообще, как будто никуда не спешил, возможно это был знак, который Ивану предстояло разгадать. Он пошёл в комнату отдыха, захватив по дороге бутылку воды, потому что в горле пересохло не только от усталости, но и от эмоций. Когда-нибудь доктор Джекилл и мистер Хайд его доконают, но – не сегодня. Сегодня силы ещё были нужны. В комнату отдыха заглянула уже собиравшаяся уезжать Вера, увидела Ивана в костюме с последней сцены и в полном гриме, и удивлённо остановилась. – Ты что, домой не едешь? – Еду, – Иван кивнул ей, вставая, подошёл ближе, с удивлением чувствуя, что стоило немного посидеть спокойно, и гудящие мышцы уже с трудом ворочались под кожей. – Сейчас пойду переодеваться, в гримерке духота. – Я тоже чуть не сварилась. У вас хотя бы окно открывается. Вера удобнее перехватила огромную охапку цветов и несколько пакетов с подарками. Ивана ожидала такая же ноша, нужно было не забыть обязательно забрать. Он не заметил, как Свешникова подошла ближе, вглядываясь ему в лицо, как будто Иван был совсем плох и срочно нуждался в помощи. – Ваня, точно всё хорошо? Давление, может, поднялось, или упало? – А что… – Да ты весь белый. Пришлось верить ей на слово, ближайшее зеркало было в гримерке. Но Иван точно знал, что с давлением у него всё в порядке, это просто чудовищное перенапряжение, вызванное одним конкретным человеком. Почему вообще, как так получилось, почему он так действует на него? Будто белена. – Не задерживайся, – Вера слегка погладила его по плечу, ободряюще улыбнувшись. – Да, кстати, тебя там Ростик искал. Она сказала это так просто, так чертовски просто, как про любого другого из их коллег. И в случае кого угодно ничего бы это не значило, но именно от упоминания Ростика Ивана всего обдало жаром. – Что хотел? – Не знаю. Наверное, попросит тебя его подкинуть. Всё, я уехала. Кивнув Вере на прощание, Ожогин поднял взгляд на большие часы, висящие над дверным проёмом. За сорок пять минут большинство из труппы уже успевали переодеться, снять грим, принять, если надо, душ, и начинали разбредаться. Если Ростик и правда решил его ждать… В гримёрке никого уже не было. Иван в одиночестве сел к зеркалу, медленно начав процесс обратной трансформации измученного Хайдом Джекилла в нормального человека. В человека, который конкретно задолбался и не понимал, что делать со своей жизнью в одном конкретном её аспекте. Он уже знал, что с Еленой они скоро распишутся. Это было давно решено, оставалось только определиться со временем – на выбор были весна или начало лета. И что бы там ни говорили и ни думали – Иван её действительно любил. И хотел с ней быть. Возможно, чего-то ему всегда не хватало для комфортного существования, что идеально сошлось и воплотилось именно в ней. Брезжила какая-то другая жизнь, может, не отличавшаяся принципиально от той, что была прежде, но с другим человеком, в другом времени, в другом качестве. Представить себя свободным, вне семьи, Иван не мог – он ведь с молодости не жил по-другому. Не факт, что вообще смог бы. И если бы его сейчас спросили, почему он так уверен в успехе своего нового брака, он бы ответил – потому что любит во всём стабильность. И, как ни крути, любит в принципе конкретную женщину. Свою женщину. В стабильной и упорядоченной жизни, однако, присутствовал элемент хаоса, и что с ним делать, Иван не понимал. Можно было избавиться, подтолкнуть Колпакова уйти, прекратить всё. Разговор у них назрел уже слишком давно, они перетомили и перемариновали друг друга, пора было что-то решать. Но сегодня Иван четко понял – он не отпустит. И Ростику оторваться от себя не даст. Потому что он нужен, он необходим иногда так сильно, что сорваться к нему хочется в любом состоянии, в любое время суток. Потому что он, гад такой, пролез в сердце, в какой-то самый маленький и тёмный его уголок, притаился там и пустил корни. Может быть, большего ему было и не нужно, он не собирался заполнять собой всё, ему достаточно было этого крохотного уголка. Но именно из-за этого Иван не мог сам себе сказать честно, что не знает, каково это – любить двоих. Двоих совершенно разных людей. Сняв сюртук, жилет и влажную рубашку, бросив всё в стирку, он натянул футболку и опустился обратно на стул, только сейчас замечая на соседнем столе чей-то телефон. Помедлив, Иван всё-таки взял его, включив экран, и увидел на заставке блокировки эмблему Бэтмена. А ведь только собирался позвонить Ростику, спросить, где он… Но, по крайней мере, теперь понятно, что он ещё где-то в театре, если только опять по извечному своему недосыпу и беспечности не забыл телефон. Голова гудела, в мышцах то и дело чувствовались мелкие тики, как будто подергивания. Иван давно к этому привык, нигде и никогда он не выматывался так сильно, как в этой роли. Вернее, в двух ролях. Но сейчас к физическому состоянию густо примешивался ещё и полный душевный раздрай, унять который в одиночку он не мог. Тут требовался другой человек, который шлялся непонятно где.***
Распахнув дверь и увидев Ожогина одного в гримёрке, Ростик сначала испытал иррациональное желание захлопнуть дверь обратно и свалить как можно скорее. Всё же это была плохая идея – ждать его сейчас здесь, вместо того чтобы успокоиться и встретиться, например, завтра. Хотя какое, к чёрту, завтра? Завтра Ростику надо в Москву, значит, встреча опять отложится на неопределённое время. Он уже начинал ненавидеть столицу и необходимость мотаться туда, проще было бы работать только в Питере. Иван продолжал мотаться тоже, но в другие дни, и они снова не совпадали. Постоянно ходили по кругу друг за другом, и постоянно оказывались врозь. Сколько ещё это могло продолжаться вот так? Зайдя и закрыв за собой дверь, демонстративно не глядя в сторону Ивана, Ростик сперва избавился от порядком надоевшей фиксы, мимоходом почувствовав, что содрал десну – во рту был привкус крови. Потом стащил с себя шмотки Спайдера, кинув на спинку стула, оставшись в одних штанах, и хотел уже сесть снимать грим, как заметил, что Иван развернулся к нему вместе со стулом, и смотрел с таким видом, будто ждёт начала разговора. – Что? – глухо буркнув, Ростик собрался и, будто перед прыжком в воду, шагнул ближе, усаживаясь за соседнее зеркало. – Если тебе надо ехать – езжай. Я на метро. Он сам не понимал, зачем спросил у Веры, не видела ли она Ожогина. Может, по привычке. А может, потому что, сунувшись в гримерку, не нашёл его там, сразу поняв, что настолько быстро Иван собраться и уехать не успел бы. А значит, он ещё где-то в театре. И можно было бы дождаться его. Вот только зачем дожидаться? Извиняться он не будет точно, Иван должен это понимать. – У нас будут проблемы, если ты не научишься хотя бы иногда сначала со мной говорить, а только потом что-то делать, – медленно начал Иван, и Ростик мысленно застонал. – А у нас, хочешь сказать, проблем нет? Всё нормально для тебя? – Нет, не нормально. И не я в этом виноват. – Ну, конечно. Виноват всегда я, кто же ещё. – Почему ты поехал ко мне, не предупредив? – Не переживай, больше так делать не буду. Очень тяжело было от него отбиваться, особенно потому что Ростик понимал, что Иван прав. И говорит он всё верно, и вопросы задаёт правильные. Но как можно отвечать что-то на это, если никаких разумных ответов нет, а есть только эмоции? Не говорить же ему, что не стал звонить и уточнять, встретятся ли они, потому что боялся услышать «Нет», «Прости, не могу», или того хлеще – «Я поеду не домой». Свет от зеркала почему-то дрожал в глазах, лампы будто мерцали, но с ними было всё в полном порядке. Это Колпакова крыло так, что он едва держался, только бы не запустить что-то в это самое зеркало. – Ростик. – Ваня, прекрати уже, а. Отвяжись от меня и вали, понял? Вали, куда тебе там надо! Резко подорвавшись, схватив майку, Ростик не успел среагировать и что-то сделать, когда рядом угрожающе громыхнул чужой стул. Иван тяжело шагнул к нему со спины, явно не собираясь прекращать, отвязываться или валить, и резко схватил за плечи, дёрнув к себе и прижав вплотную, будто собираясь удерживать буйно помешанного. Ростик упёрся взглядом в его отражение в зеркале, на секунду почувствовав, как вдоль хребта продрал холод – Иван был уже не в свадебном фраке Джекилла, а в футболке, но всё ещё в кожаных штанах Хайда, и продетый в пояс ремень очень хорошо сейчас чувствовался голой поясницей. Он ещё не успел полностью разгримироваться, хотя снял парик и сетку, и его зачёсанные назад волосы выглядели слегка влажными и оттого более тёмными. Но главным образом Ростик не мог не смотреть ему в глаза – взгляд был дурной, тяжёлый, будто Ожогин ещё не успел отключиться от спектакля, и продолжал играть роль. Хотя на самом деле Колпаков знал, что эта машина работает без сбоев, и переключаться Иван, как настоящий профи, умеет феноменально. – Пусти, – сказал, наконец, Ростик, делая попытку передернуть плечами, но Иван уже безо всякого стеснения обхватил его ещё сильнее. – Нет. – Так и будем стоять? – Да. Пока ты не успокоишься и не прекратишь посылать меня. Я ведь могу и послушаться. Смотреть на себя и его в зеркале в какой-то момент стало невыносимо, хотелось то ли зажмуриться, то ли отвернуться, но почему-то Ростик не мог. Отражение одновременно и смущало, и жадно хотелось видеть всё в мельчайших деталях, потому что прежде ни разу не выпадала возможность узнать, как они двое выглядят со стороны. Стоя позади него, одной рукой всё ещё держа его за плечо и поперёк груди, ладонью другой Иван медленно провел между ключиц Ростика вверх – и некрепко взял его за шею. Никакого физического дискомфорта это не причинило, но дыхание сразу же пошло в пляс. Пару секунд он боролся, но в итоге сдался, позволил себе медленно запрокинуть голову назад, продолжая смотреть в зеркало. Иван тяжело вздохнул у него над ухом, на миг прижав ладонью шею посильнее, и тут же развернул его в своих руках на месте, лицом к лицу. Теперь Ростик вжимался бедром в край стола, потому что Иван и не думал отстраняться, и от него было уже не сбежать. Толком не соображая, что делает, повинуясь инстинкту, Ростик обхватил Ожогина за пояс, сильно сжав ремень в его штанах, и успел увидеть, как у Ивана бешено сверкают глаза. Как будто он не в себе. Хайд у него, видимо, не просто так был сегодня настолько пугающе нежным, что от этого кровь стыла в жилах, и это было одновременно и страшно, и так притягательно. Он был предельно близко, отступать было некуда, и Ростик совершенно невольно для себя упёрся взглядом чуть ниже и будто впервые заметил мягкий капризный изгиб его верхней губы, поняв, что хочет Ожогина немедленно. Он резко подался вперед, наконец-то целуя его, остро понимая, что стопор сорвала почему-то именно эта единственная в холодном лице Ивана чувственная черта. С трудом удержав его под спину, не давая слишком сильно завалиться назад – на заставленный косметикой стол и зеркало, Иван какое-то время позволял ему всё, стерпел даже укус за губу, но довольно скоро Ростику стало понятно, что больше он не главный. Иван каждый раз делал это так, что невозможно было сопротивляться, и как будто даже не хотелось. Тяжело положив ладонь ему на скулу, смазывая грим, Иван поцеловал его сам – на сей раз вышло медленнее, но куда более страстно. Ростик искренне не понимал, где Ожогин прячет в себе такую прыть и бесстыдство, и почему показывает так редко. Глядя на него, невозможно было поверить, что он способен на такое, но видя раз за разом его Хайдом, Ростик начал кое-о-чём догадываться. Он очнулся, поняв, что уже с полминуты скользит пальцами по шее Ивана сзади, и не может остановиться. И лишь бы только не видеть сейчас снова этот взгляд, Ростик решительнее дёрнул его к себе снова, но тут они оба услышали явственно доносящиеся из коридора голоса. На долю секунды они замерли, а потом резко, не сговариваясь, разошлись в стороны. Иван тяжело опустился на стул перед зеркалом, а Ростик метнулся к вешалке, сдернув с неё первую попавшуюся толстовку, не исключено, что даже не свою. Он едва успел влезть в неё рукавами и дернуть повыше молнию, рассчитывая, что вот-вот дверь гримёрки распахнётся, но голоса и смех, в какой-то момент уже доносившиеся критически близко, теперь явно удалялись. Ростик посмотрел на Ивана. Тот сидел как всегда так прямо, будто палку проглотил, но, обменявшись с ним долгим и слишком уж говорящим взглядом, опустил расслабленно плечи и тихо рассмеялся. – Ничего смешного, – зло процедил Колпаков, чувствуя себя как в пятнадцать лет, когда родители внезапно не вовремя вернулись с дачи домой. – Ну, почему же, – загадочно возразил Иван, продолжая сидеть на месте, и слава богу. Слава богу, что они сейчас фактически были в разных концах гримёрки, потому что Колпаков не мог ручаться за себя, и за то, что будет, если они опять окажутся друг к другу слишком близко. – В душ пойдёшь? – Ожогин старался как можно скорее и тщательнее стереть остатки грима, словно внезапно куда-то заторопился. Вытащив салфетки, Ростик мотнул головой, тоже вытирая скулы от бронзовой тоналки. Со всем остальным придётся разобраться попозже. – Иди, я подожду, – ответил он, и почти даже уже не удивляясь своей наглости, добавил. – А я схожу уже у тебя. Иван ничего не ответил, но странным образом было ясно, что он вовсе не против такого расклада, а даже за. И может быть, они наконец-то смогут сесть и нормально, как взрослые люди, поговорить обо всём, что творится между ними, что будет дальше, и чего каждый из них хочет прямо сейчас.***
Питер уже принарядился к новому году, хотя Ивану подумалось, что в этот раз как-то рано. Прошлый новый год он встречал в Москве, и кто бы мог подумать, что народная примета «Как встретишь – так и проведёшь», окажется до такой степени верной. Он встретил новый год с неожиданно свалившимся на него новым чувством, которое трудно было сразу охарактеризировать как-то однозначно, и вот теперь, кажется, более-менее разобрался и готов был взять на себя смелость посмотреть правде в глаза. А вот Ростик точно готов не был. До дома Ожогина они добрались довольно быстро, по почти ночному городу без пробок это было легко, но всю дорогу он молчал, всего пару раз глянув в сторону Ивана, и даже если хотел заговорить – сдержался. И хотя прыгать на ходу Ростик точно не собирался, не покидало ощущение, что чем ближе они были к дому Ивана, тем меньше в нём было решимости вообще о чём-то говорить. Но Иван твёрдо решил, что больше непонятных плясок не будет. Эту квартиру он приобрёл за полгода до развода, уже зная, что никогда не будет здесь жить постоянно. Как временное пристанище она годилась, но до момента, когда сюда впервые пришёл Ростик, даже мысли не было наводить какой-то уют. Предполагалось, что жильё будет отдано под съём, для этого достаточно было ремонта от застройщика и типовой меблировки, но судьба распорядилась иначе. И постепенно комнаты приобрели какие-то жилые черты, например, на кровати в спальне и на диване в зале появились пледы, в шкафах на кухне завелась посуда в количестве больше одной кружки, тарелки и вилки, пришлось привезти сюда часть одежды. Хотя, строго говоря, Иван по-прежнему не оставался здесь подолгу. В прихожей Ростик привычным движением повесил куртку на вешалку, делая это уже не глядя, бросил шапку на тумбу под зеркалом, и прошёл в комнату, ничем не показывая, что вчера он сидел тут на лестнице, а сегодня вот так легко и просто попал туда, куда так стремился. – Чай? – спросил Иван, остановившись в дверях комнаты по дороге на кухню. – Давай что-нибудь покрепче. «Покрепче» у них не случалось уже давно. С тех самых пор, как Ростик перестал считать, что им для того чтобы оказаться в постели необходима была некая храбрость. Чтобы тени сомнений не подточили решимость и легче было расслабиться. Кажется, он уже забыл, что собирался в душ. Иван давно выделил Ростику личное полотенце и зубную щётку, у него даже были тут кое-какие сменные вещи, но всё это появилось не сразу, а постепенно – сначала одно, потом другое, потом Ростик что-то забывал у него, а забирать уже не стал, посчитав, что пригодится. Это взаимное прорастание в жизнь друг друга иногда настораживало, но было закономерным. Было бы странно, если бы они как-то без этого обошлись. Вернувшись в комнату с двумя бокалами и бутылкой коньяка, Иван нашёл Ростика в той же позе, что и оставил: он сидел, уперев локти в колени, наклонившись вперёд, и медленно тер лицо. От грима Спайдера он по большей части избавился, но вокруг глаз оставался едва заметный неровный кант чёрного, отчего глаза Ростика казались больше и намного выразительнее. А может, он просто смотрел так, что не нужно было слов. Иван медленно опустился на пол, садясь рядом с ним, не зная, как лучше сейчас – не трогать Колпакова вообще, или всё же коснуться. Откинувшись спиной на мягкий край дивана, устраиваясь у ног Ростика, он почти сразу почувствовал, как на плечо на миг знакомо легла его рука. – Всё, что между нами есть сейчас, это максимум, Рость, – заговорил Иван, наблюдая, как он разливает по бокалам коньяк. Один бокал он протянул ему. – Ты же сам это понимаешь. – Потому что ты так решил? – Нет. Потому что кроме нас с тобой есть ещё жизнь. Твоя жизнь. И моя. Работа. Друзья, коллеги… – И твои бабы. Иван промолчал, медленно делая глоток. Рот болезненно-жгуче обожгло, но тут же сгладило кофейным послевкусием. Коньяк был хороший. – Да, – легко согласился он, слегка откинув голову назад, чтобы лучше видеть Ростика. – И твои. – И мои, – подозрительно легко согласился он, кивнув, поднося бокал к губам. Иван видел, как дважды дёрнулся его кадык – Ростик никогда не цедил крепкий алкоголь, предпочитая прикончить в два-три глотка. – Хочешь сказать, что не ревнуешь? Вообще совсем? – уточнил он, мельком глянув на него вниз, но тут же отвёл взгляд. – Нет, не хочу. Странный это был вечер, и ещё более странная посиделка. Коньяк приятно обволакивал гортань горячим белым бархатом, в уставших за сегодня мышцах разливался свинец. Ивану показалось, что он не сможет сдвинуться с места, даже если захочет. Даже если Ростик встанет прямо сейчас, и уйдёт – он не сумеет его остановить. – Что будет дальше? – Ростика интересовала конкретика, и это было хорошо. По крайней мере, не возобладали эмоции. – Я правильно понимаю, что ты скоро женишься? – Да. – А если я тоже соберусь?.. – Это твоё право. – Значит – всё? Иван даже сквозь одежду почувствовал, как Ростик, задав этот вопрос, весь буквально окаменел, и пока он не успел сделать что-то ещё, пришлось рывком приподняться и развернуться к нему, взять его руку и крепко прижать к дивану, чтобы не подорвался и не помчался куда-то. – Почему всё? – взгляд глаза в глаза не оставлял лазеек, но сейчас Иван непривычно для себя смотрел на Ростика снизу-вверх, потому что так и сидел на полу, у него ног. – Ты хочешь прекратить? Колпаков молчал, но глаза его опасно потемнели, и скулы вдруг проступили резче, словно он стиснул зубы. – Хочешь прекратить? – повторил Иван, – Давай проясним, что именно. Скользнув ладонью выше, он мягко сжал его предплечье, потом локоть, потом взял за плечо, заставляя Ростика наклониться к себе. Он поддаваться не хотел, но почти против воли сделал это, будто его тянула за шею невидимая верёвка. – Хочешь прекратить работать вместе? – Иван выпрямился, упираясь коленом в пол и привставая. – Нет. – Хочешь прекратить общение? – проведя рукой дальше, он положил её Ростику на шею сзади. – Нет… – Хочешь прекратить встречи? – слегка надавил, заставляя податься ближе. – Нет! – Хочешь прекратить спать со мной? – уже практически касаясь его губ, чувствуя коньячно-кофейное дыхание. Пальцы Ростика неожиданно крепко вплелись в волосы на затылке и потянули назад, заставляя Ивана откинуть голову и отстраниться. Ростик теперь уже сам ниже наклонился к нему, сидя на диване и возвышаясь над ним, вглядываясь в лицо, но как будто совершенно не поддаваясь на откровенную провокацию. – Что, коготок у тебя увяз? Иван в первую долю секунды не понял, о чём он, но только в первую. А потом понимание проскользнуло между рёбрами, больно кольнув в груди на вдохе, и это была даже не невралгия, справляться с которой он умел. А Ростик продолжал изобличать его, думая, что раскусил. – Я не знаю, как ты привык жить. Не знаю, что ты говоришь своим женщинам. Мне не плевать, сколько их у тебя, но я правда не хочу об этом думать. Мне тяжело об этом думать… если тебе надо, чтобы я сейчас сказал это вслух, – у него даже голос слегка сел и звучал отрывисто и хрипло. – Ты по какой-то причине не хочешь, чтобы мы прекратили всё. Значит, каждый из нас будет продолжать жить свою жизнь, и мы просто будем иногда, раз или два в месяц встречаться вот так, когда получится совместить графики? Ты сможешь так? Тебе будет достаточно даже этого, потому что просто дать мне уйти ты не можешь? Каждое его слово било будто кулаком в солнечное сплетение. И Иван, не раздумывая, тут же ударил в ответ. – Как будто ты сам хочешь уйти. – Может, и хочу, откуда тебе знать! Иван чуть было не выпалил «Если бы хотел, не ждал бы меня полночи на лестнице», но смолчал, спокойно глядя в пылающие глаза Ростика. Удивительно, какой холодный оттенок был у его глаз, но какие в них всегда метались искры и молнии. И сам он был – жар, буйное пламя, способное опалить пальцы до костей, стоит только протянуть руки, чтобы погреться. Резко отпустив его, Ростик сделал попытку встать, но Иван неожиданно для себя оказался быстрее, несмотря на совсем недавнее обманчивое бессилие. Рывком поднявшись на ноги, он перехватил его за локти, дёрнув к себе, точно так же, как сегодня в гримёрке, но прижимать к чему-то и удерживать уже не пришлось – Иван чувствовал, что Ростик не будет сейчас вырываться. Он уже на грани понимания, а коготок действительно увяз слишком крепко, чтобы вырвать его получилось безболезненно для обоих. – Я не могу дать тебе ничего больше. Я бы хотел, но не могу. Но то немногое, что могу – будет только твоим. Только нашим. Может быть, несколько часов. Может быть, сутки. Раз в пару недель или раз в пару месяцев. Но я не хочу, чтобы ты ждал меня напрасно, злился, а потом обвинял чёрт знает в чём. Обняв его, почти сразу почувствовав, как Ростик вцепился в ткань его водолазки на спине, собирая её в кулак, Иван прижался губами чуть ниже его уха, едва слышно прошептав еще несколько слов. Так, чтобы Ростик услышал, но, если захочет, мог оставить без ответа. Вслух такое произносят только если хотят окончательно привязать к себе. Иван одновременно и привязал – и нет. Оставил выбор. – Какого черта, Вань... Ты… Какого… – Ростик хрипло выдохнул это пару раз, но, видимо, так и не сумел как-то закончить фразу, уже вытягивая край водолазки из джинсов Ивана, секунду спустя с слишком громким в тишине позвякиванием расстегнув пряжку его ремня. – Всё хорошо, тише. Не надо так. Всё хорошо, – как заведённый шептал Иван в ответ, сам не понимая, почему говорит именно это и почему не останавливает его, а только безвольно поддается, почти не пытаясь сдержать его напор. – Всё будет хорошо. У Ростика в глазах застыл немой крик. Он не мог больше спорить, что-то спрашивать и доказывать. Спрашивать нечего. Ему придётся понять, что им обоим остаётся только смириться с тем малым, что они могут выкроить друг для друга, потому что альтернатива – лишиться даже этой малости. И никаких взаимных претензий тут быть не может. Ростик взял его прямо здесь, на диване в зале, не дав даже трепыхнуться в сторону спальни. Всё вышло бы слишком торопливо и почти грубо, если бы в последний момент он вдруг не обрушил на Ивана стихийную волну каких-то отчаянных прикосновений и ласк, которые раньше себе не позволял. Словно одновременно хотел наказать, сделать больно, и пожалеть. И видел, что им обоим тяжело признавать очевидное. Очевидное нежелание разрывать их странную связь.***
Отголоски произошедшего ещё толком не улеглись, а ощущение рухнувшего на голову потолка и всех верхних этажей давило на Ростика так, что он не мог двинуться, да и в конце концов, лежать с Иваном вот так было приятно. Ещё приятнее было от новой для себя мысли, что сейчас, после стадий отрицания и гнева, он проскочил торг и депрессию, сразу попав на принятие. Не так уж сложно оказалось расставить все точки над «i», тем более, когда Иван сделал это за него. Пусть, в конце концов, будет так, чем с непониманием – зачем всё вообще. Пусть Иван совсем немного, но будет принадлежать ему, особенно когда времени до утра ещё полно. Придётся смириться с таким раскладом и начать искать плюсы и положительные моменты в таких вот кратких встречах. Принципиально не изменилось ничего, только теперь Иван, наконец, произнёс это вслух. И Ростик почему-то успокоился. Хотя не должен был. Его слова продолжали звучать в голове, отдаваясь едва слышным шёпотом. Ростик даже подумал мимолетно – не показалось ли ему, не послышалось ли. И даже хорошо, что сказано это было именно так. Можно было сделать вид, что не услышал, но вся прелесть в том, что Ожогин будет знать, что это ложь. Сладкая, сладкая ложь. Места на диване было мало, им приходилось тесно прижиматься друг к другу. Иван, лежа на спине, то и дело слегка вздрагивал, но не исключено, что уже от холода, пора было отпустить его, но не хотелось. Хотелось касаться ладонью горячей кожи плеч и шеи, зарываться пальцами в мокрые волосы. Тянуть к себе, смотреть в глаза, ища в них искренность. – Ты действительно ревнуешь? – тихо спросил Ростик, как будто это было сейчас важно. – Очень, – лаконично ответил Иван после короткой паузы, и проиграл игру в гляделки. – И почему ты… И как ты сдерживаешься? Коротко дёрнув плечом, выражая этим движением неуверенные сомнения, Иван неловко завозился и повернулся к Ростику, утыкаясь лицом ему в плечо, одной рукой обнимая за пояс, другой перебирая его волосы. Он так и не привык к ним, его пальцы искали волнистые пряди, а собирали короткие своенравные завитки. – Так же, как и со всем остальным. – Я, наверное, никогда не смогу этого в тебе понять. – Просто или так, или – никак, Ростик. Мне лучше, чтобы ты у меня был хоть как-то, чем никак вовсе. Иван сказал это так странно, что могло показаться, будто их связь и взаимная тяга – это какая-то прихоть, что-то, что ему необходимо заполучить, как давно желанный трофей. Но вместе с тем сейчас Ростик хорошо понимал, что он имел ввиду. И что всё совсем не так, как он мог бы подумать ещё вчера. Ещё месяц назад. Ещё тогда, в мае. В измаявшейся за последние сутки душе злорадно выли бесы. Ему должно было быть горько и тяжело, но вопреки всему было хорошо и спокойно. Лучше хоть как-то – чем никак. Вот так и продаются дьяволу. Сказать про это Ивану Ростик не решился, в последний момент подумав, что его такое покоробит. Всё-таки для него это не пустой звук. Даже интересно, как он умудряется грешить, но при этом глубоко, искренне веровать. А даже если спросить – он не расскажет. Какое-то время они лежали, приходя в себя, пока Ростик не понял, что такими темпами уснёт. Телефон остался в куртке, в комнате, как назло, не было часов в обозримой близости, и пришлось взять Ивана за запястье, аккуратно разворачивая его руку к себе. Часы у него, несмотря на их яростную страсть, были на руке. – Я завтра… то есть, уже сегодня еду в Москву. А перед этим нужно успеть домой, Цимта там сидит голодная, и с ней никто не погулял. Я не могу её оставить вот так до утра. Иван помолчал, переваривая информацию, а потом поднял голову и коротко глянул на Ростика с выражением вселенской скорби, но полного смирения со своей судьбой в глазах. – Сейчас?.. – Могу на такси. Или пешком. – Да нет, ты что. Я отвезу. Вставать ему мучительно не хотелось, но Ростик знал Ивана не первый год, и видел, как часто тот делал что-то на преодоление. Правда, ни разу этого не случалось сразу после бурного секса. Они по очереди приняли душ, Ростик уступил хозяину квартиры право пойти первым. И когда уже сам пришел из ванны в спальню, то обнаружил Ожогина одетым и безукоризненным. Будто накануне он не прилетел из Москвы, до этого переночевав в отеле, будто не было репетиции и прогона, а потом физически и эмоционально трудного спектакля, будто сам Ростик не вымотал ему все нервы. Будто не нахамил прямо за кулисами, рискуя сбить настрой и толкнуть на срыв сцены, что было непрофессионально, и вообще свинством. Этого, к счастью, не случилось, но Ростик не очень понимал, как Ожогин умудряется вывозить, и сколько у него вообще ресурса. Быстро одевшись, стараясь не отвлекаться на Ивана, Ростик первым вышел в прихожую. Зашнуровывая ботинки, он в какой-то момент поднял голову, заметив, что Иван что-то принёс из комнаты. На тумбу тяжело легла связка ключей. Дверь у Ожогина была современная, с наворотами и аж тремя замками. Брелка на кольце не было, но кроме ключей от квартиры здесь был прицеплен ещё ключ от домофона. Ростик пару секунд смотрел на связку, пока до него не дошло, что это вовсе не те ключи, что Иван носил с собой. Стало быть – запасные. Он молча одевался, стоя к Ростику спиной, наматывал слоями шарф, будто они собирались гулять, а не ехать на машине, да и то недолго. Обернувшись через плечо, увидев, что Ростик так и стоит в расстёгнутой куртке и смотрит на тумбу, Иван чуть сжал губы, понимая, что нужно пояснить. – Не хочу, чтобы ты когда-нибудь ещё сидел и ждал меня на лестнице. А железно обещать, что всегда приеду, я не могу. Мало ли что может случиться. Пусть у тебя будут ключи. – А что, если… – начал было Ростик, как всегда первым делом подумав не о том даже, что Ожогин дает ему ключи от своей квартиры. А о том, что ключи могут быть не только у них. – Я ведь говорил. Сюда никто не придёт. Только я и ты. Забрав ключи, Ростик сунул их в боковой карман куртки, но потом передумал и переложил во внутренний. Он им редко пользовался, но так точно было надежнее, карман застегивался на молнию. Иван проследил за его манипуляциями и, не говоря больше ничего, открыл дверь. Только теперь получилось по-настоящему ему поверить. Ростик почувствовал, что теперь обязан сделать ответный жест, но не знал, готов ли к мысли, что у Ивана будут ключи от его дома. Вроде бы ничего не значащая мелочь, и вместе с тем нечто очень серьёзное. Может быть, даже серьёзнее всего того, что никто из них не повторит вслух. Он уже знал, что не отпустит Ивана сегодня, даже когда они покормят Цимту и погуляют с ней. В конце концов, раз уж теперь они оба вынуждены красть время у самих себя и друг у друга, только бы урвать несколько часов для очередной встречи, начать можно прямо сейчас. Иван прав, других вариантов у них нет и не будет. И может, уже в следующую встречу Ростик отдаст ему ключи от своей квартиры. А может – еще через одну. Но, так или иначе, это случится. Больше он не сомневался.