Даже очки сделали прыжок веры.

Серый дом стоял на окраине все так де неприветливо, занесенный снегом и угрюмый. Но внутри него, словно в пасти гигантского монстра, который сожрал ярмарку со всеми столами и украшениями, все искрило и переливалось. В кофейнике расположилась созданная из всего, что вообразимо и невообразимо, ёлка. Там были и обрывки мишуры, и шары, какие-то некогда яркие, а какие-то все ещё сверкающие боками при свете китайских фонариков, и пепельницы с окурками, и множество другого вообразимого и невообразимого барахла. Даже столовую попытались украсить, а на перекрёстке мостилась принесенная кем-то из летунов хвойная красавица, как эдакий ароматизатор разбавляя въевшийся в стены, пол и закоптивший потолок дым сигарет, запахи приторных духов и даже благовоний Шакала, ароматы которых доносились даже до туда. Одним словом, все было в предвкушении нового года. И извечный голубой ящик Фазанов поддался этому приятному ожиданию, транслируя в отведенное время новогодние фильмы. Будь возможность, кто-то из Крыс уже перенес этот вестник в коридор, но всем приходилось довольствоваться магнитофонами разных видов, которые, впрочем, тоже не умолкали ни на мгновение, так что, если умудриться свершить невозможное — оказаться в Доме в тишине, то можно услышать сливающиеся в одну какофонию звуки нескольких мелодий, которые не прекращаются ни в коем случае. В четвертую ворвался Табаки с охапкой пестрых бумаг, с которых то и дело сыпались блестки, а жилетка самого Шакала уже выглядела так, словно Толстому невтерпеж захотелось развивать свои творческие способности, а сам Табаки стал чистым холстом для этого и вот сейчас он стоит, гордый собой, сияющий то ли от нескончаемой энергии, то ли от блесток, которыми был облеплен. Курильщик вопросительно выпучил глаза, да так, что Шакалу захотелось кричать, вопить и угрожать всем существующим оружием, чтобы он ничего не спрашивал, иначе он убьет сначала курильщика, потом себя и популяция колясочников четвертой, а вместе с ней и весь дом, понесет невообразимую потерю. — Меньше вопросов, детка, держи и подари это какой-нибудь прекрасной особе, если такая имеется и тебе будет невтерпеж унять жар в чреслах, ну или вдохновись, понимаешь, это произведение искусство рисовал сам Давинчи, Ван Гог, Леонардо, Моне и все остальные, до этого перепробовав все наши со Стервятником настойки, так возьми же это за пример, прекрасный образец и в порыве творческого мастерства, под поражающей своими размерами, несравненной волной вдохновения нарисуй бультерьериху Черного как одну из своих француженок. — Спасибо, Бледный, — отозвался едва не свалившийся с подоконника от смеха Сфинкс. Даже сам Курильщик едва сдержал смех от упоминания бультерьерихи. Шакал с довольным видом вручил каждому по несколько листков, так и пестрящих то красками, то блестками, то корявыми буквами. В Дом к новому году присылали открытки, нарисованные наружными детьми для «бедных ребят из интерната». Слепой передал свою часть Сфинксу, не особо заинтересованный в клочках бумаги. — Бледный, это действительно выглядит, будто до этого авторы выпили настоек Стервятника и смешали их с нашими, — при этом он улыбался, скача взглядом то по корявым пожеланиям, то по блесткам, то по какой-то аппликации, словно над ними стоял Шакал и сетовал, что всего должно быть много, ярко и чем аляпистее, тем лучше. После просмотра открытки были бережно сложены Македонским, которому они действительно очень понравились и он даже тихо хвалил детей, куда-то на подоконник. Когда уроки прекратились, а Акула к счастью не удостоил их несколькочасовой речью об итогах четверти, дни словно слились в один необычно долгий, пропитанный ожиданием, будто Самая Длинная, растянувшаяся на несколько предновогодних дней. Вместо столовой ели в кофейнике кто во сколько захочет либо во сколько взбредет в голову, будь это Рыжий, с рассвета потягивающий кофе, или Сфинкс со Слепым, молчаливо курящие в середине ночи. Все было пропитано атмосферой радостного ожидания, которая рвалась из каждой щели, из каждой трещины на коже Дома, из каждого оконного проёма и врывающаяся даже в Могильник, заставляющая Пауков и Паучих ходить чуть менее хмурыми и недовольными, чем обычно. К кому-то приходили родители, могли поздравить, принести подарок, кого-то удосуживали письмом, а кому-то не доставалось ничего, но им это и не нужно было. Крыса хотела было сжечь неопознанную, но очевидно самую дешевую дребедень, принесенную ПРИПом в попытках казаться примерным отцом в тяжелом положении. Русалка плела многим обитателям дома фенечки и лулы на удачу в новому году, а Сфинксу, едва смущаясь, вручила узорчатую бандану. Чем ближе к заветному празднику, тем больше и больше Дом обрастал разномастными украшениями, они словно захватывали его, не оставляя и клочка для грусти. Кофейник полностью покрылся то мишурой, то фонариками, как и стайные комнаты, как, впрочем, и все домовцы. Табаки в заросшем праздничными атрибутами переливающемся Мустанге с придирчивым видом кричал, куда лучше разместить то или иное украшение, а не выдержавший этой цветовой мешанины Лорд ретировался в четвертую, в которой, впрочем, цветов было не меньше, а то и больше, учитывая все громоздящиеся на бортиках кроватей украшения, которые местами висели то на стенах, то на окне. Он устроился на общей кровати, когда к нему на колени забралась Мона с просьбами внимания и ласки. В коридоре псы под руководством девушек то ставили одно, то вешали другое, то клеили третье, пока проходивший мимо Стервятник, прищурив глаза, не начал указывать, что не сочетается между собой, но его подцепил под локоть Рыжий, подмигнув дамам и спасая мир от баталии по поводу эстетических вкусов и чувства прекрасного. — С праздником, птичка, — улыбнулся больше похоже на оскал вожак Крыс, выглядевший так, словно новогодняя елка заскучала и Рыжий решил великодушно подменить её, сверкая не хуже. Он накинул на шею Стервятника золотистую мишуру, делая вид Большой Птицы хотя бы на йоту менее мрачным, чем изо дня в день и из года в год. Уже через пару минут двое вожаков сидели и курили в пустом Гнезде, пока все Птенцы по просьбе Папы разошлись помогать с наведением праздничного антуража по всему Дому. — Будем в новогоднюю ночь как обычно у Четвертой? — начал разговор Рыжий, оторвавшись от самокрутки, которую ему благородно стрельнули. — Им нет равных в праздниках, ты же знаешь. У твоих Крысят любого прирежут, у Псов можно разве что устроить мордобой и напиться, Птенцы тоже не особо хороши в празднованиях, а про Фазанов я лучше промолчу. — Ахах, птичка, представь себе Новый Год в Фазаньем стиле. Это ж умора будет. Особенно праздничная речь Джина, я не могу: «Господа, в связи с таким важным праздником сегодня мы можем лечь спать на полчаса позже. Но только на полчаса! Фазаны — образец для всего дома, помните о дисциплине!!» Большая Птица сдержанно усмехнулся: вот Акуле точно понравилось бы. Ещё собрание устроил бы и радовался, что мы облагородились и наконец «думаем о своем будущем». Когда Стервятник повернулся на копошение, его стремянка уже была, как питоном, обвита блестящей мишурой и Рыжий вешал на неё пёстрые шарики, на одном из которых, кажется, красовалось изображение мужского достоинства во всем своем великолепии, сравнимое по своему мастерству разве что с рисунками Леопарда. — Так, иди отсюда и надругайся над вашим мешком для утех, а не над моей несчастной стремянкой, — с этими словами Рыжего на удивление шустро выдворили, не дав окончить то самое надругательство. От воспоминаний о мешке вожака Крыс едва не передернуло и он решил благородно забыться хоть в чем-нибудь. В саму новогоднюю ночь все обитатели Дома копошились и суетились, превратив Дом то ли в огромный праздничный муравейник, то ли крысятник, где кто-то с кем-то цапался, кто-то уже обжимался и лобзался, а кто-то пессимистично покуривал, пил или корпел над праздничными угощениями. В Кофейнике, стайных комнатах и коридорах стояли, сидели лежали, одним словом, находились во всевозможных вообразимых и невообразимых позициях и ракурсах жители дома. Кто-то на ком-то сидел, лежал, на некоторых ставили тарелки, пепельницы и многое многое другое. В Четвертой собрались, как их назвал разбуженный Лорд, «сливки уличного общества», а быть точнее, те, кто решил приготовить множество блюд, настоек, сказок и отметить вечер в небольшой компании, в которой, впрочем, воодушевленный Шакал заменял собой толпу. Горбач с Русалкой и пристроенный к ним Курильщик делали бутерброды, гора которых все росла и росла. Кто-то из девушек принес салаты, Спица печенье. Македонский, как умел только он, лавировал между гостей, разнося чай, кофе, тарелки и прочее и прочее. Черный с взгроможденным ярким колпаком сидел с недовольным видом, соизволив не язвить, пока Курильщик кидал на него взгляды, говорящие «что происходит? Забери меня, пожалуйста». Муха же сидела на полу, что-то воодушевленно рассказывая и здороваясь с каждым приходящим. Несчастный Курильщик едва не дернулся, когда в комнату зашел переливающийся, блестящий, сияющий и мигающий гирляндой на себе Рыжий, таща под локоть мрачно выглядящего Стервятника, на котором была нацепленная вожаком Крыс ещё днём мишура. Кто-то из Птенцов принес настойки, после чего, передав их в более-менее надежные руки, ушел. Когда еда наконец-то была принесена, приготовлена, все гости рассажены и каждый нашел себе уголок, лег или сел на кого-то, начались истории, шутки, песни и обмен подарками. Стервятник заметил краем глаза Тень и слегка вздохнул, уставившись на привычно пустующее место рядом. Когда кричалки и истории Табаки, недовольный бубнеж Лорда, песни Валета с подпеваниями Рыжей, Русалки, Мухи и ещё многих, матерные новогодние частушки Рыжего и карканье Нанетты образовались в голове Птицы в один большой визжаще-пестрящий от выпитых настоек ком, а мельтешащий в ногах неспособный найти место Курильщик начал надоедать, Стервятник вышел в коридор, сел на подоконник и закурил самокрутку, выдыхая в открытое окно. Рядом с ним, словно молчаливый надзиратель, стоял Тень, меланхолично провожая взглядом дым и постоянно молча. Вожаку Птиц показалось, что от шума, доносящегося отовсюду, его облегченная настойками и дымом голова скоро расколется на части, а лужа крови от остатков несчастного птичьего черепа сможет конкурировать со злосчастным корабликом. В какой-то момент Стервятник даже подумал, не славно было бы живописно выйти в это окно, в котором исчезает сигаретный дым и так избавиться от докучающей головной боли, начинающего ныть настолько сильно, что он не сможет заснуть эту ночь, колена и стать компаньоном Тени в его молчании и призрачности. Но, опередив его, в живописно-смертоносный полет отправились темные очки, которые аки ободок были надвинуты на макушку, но умудрились соскользнуть при неосторожном движении и сейчас, описывая в воздухе мертвые петли и прочие чудеса высшего пилотажа, неминуемо летели на землю. Большая Птица даже удивился, когда вместо похоронного хруста стекла он услышал только хруст снега. К счастью, очки умудрились упасть в сугроб, в котором как раз и дожидались неравнодушного прохожего. Вздохнув, Стервятник подхватил трость и направился за своим сокровищем, пока за ним не пришел какой-нибудь дракон в лице черт знает что делающей или не делающей на улице Нанетты, других животных или даже обитателей Дома. Спустившись, вожак Птиц принялся рыскать взглядом по каждому сугробу, пока не добрался до конкретного где-то на задворках Дома. Наконец достав замерзшими руками трофей, он обернулся, но вместо здания Дома уже была какая-то дорога. Ни Дома, ни Расчесок, ни даже намека на здания. Только занесенная снегом дорога. — «Подождите, какого черта?!» — едва не воскликнул Стервятник. Ну, головная боль могла пройти от холода или свежего воздуха, это ладно. Но исправно ноющее колено с парализующей болью куда делось-то? И почему над ним уже какое-то время вьется ворон, ничем не напоминающий Нанетту от слова совсем. Проверяя свою теорию, Большая Птица протянул руку и тот ворон ни в чем не бывало сел на его предплечье, меланхолично посмотрев такими же желтыми глазами в его. Совсем ничего Стервятник не понял, или перестал понимать, или потерял эту тонкую грань между пониманием и непониманием как когда ты лежишь в бреду от температуры, а может он и взаправду лежал где-нибудь на задворках Дома в том самом сугробе, действительно бредя от появившейся на морозе температуры и очевидно не планируемый быть кем бы то ни было найденным, когда нипойми откуда на этой пустынной дороге взялся автомобиль, неравнодушный водитель несколько раз назвал его бедолагой, благородно дал побитое жизнью черное пальто и высадил возле какой-то деревушки. Понимание он конечно практически утерял ещё в самом начале этого пути в никуда, но инстинкт самосохранения здраво подсказывал, что соваться в лес, в котором, кажется, была заметна шерсть каких-то невероятных размеров волка, было бы не самой светлой идеей в светлой Птичьей голове. Как и в большинстве нормальных деревушек, или же городков, в этом должно было бы быть что-то важное в самом его центре, очевидно же. В центре Стервятника встретила худо-бедно наряженная ёлка, возле которой, несмотря на её плешивость, блеклость или даже неумело замаскированную разноцветной мишурой лишайность, с довольным видом игрались дети, взрослые куда-то спешили, а на окнах домов виднелись украшения. Очевидно, даже в этом странном, не пойми или пойми всем кроме Стервятника находящемся месте был Новый год, ну или его подобие. Быть точнее — подобие новогоднего вечера. Посмотрев на всю эту картину и вывески на непонятном языке, который он почему-то понимал, Большая Птица свернул на случайную улицу и брел, рассматривая местные здания, почему-то напомнившие ему то самое «где-то не знаю где» из историй Табаки, пока не пришел к замерзшему пляжу. Совершенно полностью нить понимания происходящего ускользнула из цепких лап Стервятника, когда из совершенно не подходящего по размеру кармана подаренного пальто он вытащил бутылку чего-то по запаху алкогольного, ворон с такими же, как у него, глазами отлетел и начал расхаживать по пляжу, меланхолично смотреть на воду, а не пойми откуда вышел человек с кроваво-рыжими дредами, махая ему, после чего сел рядом, приспустил с глаз зеленые очки и улыбнулся больше похоже на оскал. — С Новым годом, птичка, заставил же ты себя поискать.