Mockingbird

мой полёт не кончится — пока я утром не вернусь, на ночь старше став.

Мегуми было семь. Его дом разрушен. Он крепко держался за папу, пока вокруг ослепительно полыхали фиолетовые вспышки. А потом наступила подозрительная тишина. Мальчик разжал веки, когда всё стихло, а отец севшим голосом спросил: – Кто это? – и указал на неизвестного дядю. – Старый знакомый, – на самом деле папа не хотел отвечать. Шли дни. Мегуми держал Сатору за руку, пока они вместе поднимались по сколотым ступеням. Мальчик сначала решил, что они идут в храм. Над лестницой возвышались кленовые ворота, обвешанные амулетами. Но тогда зачем им столько сумок? У Годжо одна, у Гето целых две, потому что отец сильный. Он учил сына помогать папе, и Мегуми помогал – нёс маленький рюкзачок и послушно ступал за Сатору, не жалуясь на уставшие ножки. Их встретила тётушка Сёко. Девушка поприветствовала родителей Мегуми аккуратным кивком на пороге белого здания. В её глазах тающего шоколада мальчик заметил печаль. И они стали жить тут. Несколько комнат, которые дал им строгий дядя Яга, были просторными и соединёнными в единое пространство, словно их старая квартира. Только из окон теперь не открывался вид на больших стеклянных великанов, внизу не бегали разноцветные машины, а было здесь намного тише, чем на улицах. Рядом с новым домом раскинулся целый парк, укрывающий от непрошенных гостей, и небольшая спортивная площадка, где малыш весилился вместе с папой. Мегуми чаще бывал у тётушки Сёко, сидел в её кабинете, рисуя на бумаге, пока его родители пропадали на новой работе. Они учили. Били злых проклятий. А потом вновь давали наставления тем, кто приходил к ним каждый новый учебный год. Мегуми десять. Вчера папа вернулся с работы довольным собой и жизнью. Он лез со своими красными и синими шарами туда, куда никто другой – даже отец – бы не отправился. Мальчик видел, как Сугуру тревожился, когда ждал того поздней ночью, сидя в глубоком кресле. Сын залезал на его колени, свешивал худые короткие ножки и укладывал голову на большое плечо. Гето обнимал маленькое чадо, подпирал голову другой рукой и продолжал глядеть куда-то в окно. – Папа вернётся? – в полусне спрашивал ребёнок. – Папа всегда возвращается. Мегуми одиннадцать. Все окружающие стали называть его альфой. Значит, он такой же, как отец? И будет таким же сильным, как он? Мальчик рад. Он впервые отчётливее ощущал новые запахи: совсем ему незнакомые до того. Он слышал, как пахло от тётушки – горячо, горьковато, но очень приятно. Запах беты, как она себя назвала, напоминал Мегуми тёмный шоколад или кофе, которые сама же Сёко пила по утрам. От дядюшки Нанами пахло кисло да так, что можно было почувствовать цендру лимона у себя на зубах. От тёти Мэй, которую мальчик не хотел видеть лишний раз, чувствовался неясный аромат. Он спрашивал, что это. Отец говорил, что о подобном ему ещё рано думать, но папа, хохотнув, на ухо прошептал: "Вино". Что это такое было ребёнок себе представлял, но не совсем понимал. В колледже, где маленький альфа жил, было много людей и запахов. В школу, куда он ходил, – ещё больше. Всё чувствовалось как-то по-разному, необычно и хаотично. Некоторые пахли неприятно, некоторые обычно для чувствительного носа мальчика, а другие – особенно. Ему нравился запах отца. Он был таким успокаивающим, душистым и настолько ароматным, что Мегуми мог прикрыть веки и уже ощутить себя в еловом лесу посреди опушки. Веяло тягучими маслами и сосновым янтарным соком. А ещё от отца пахло дождём. Второй, глухой и печальный, запах начал пробиваться только недавно. Когда за окном шёл дождь, казалось, будто приятная морось гроз проникала и в комнаты, пока Гето восседал вновь в своём излюбленном клечатом кресле. Его отросшие волосы стекали угольными волнами до груди. Под совершенно чёрными глазами Сугуру, смотревшими в пустоту ливня, залегли дымные тени. Мегуми, как и раньше, хотел было забраться отцу на колени, но не стал. Лишь украдкой выглянул из своей детской, не стал тревожить. Папа сказал, что Гето устал. Спасать. Поглощать. Защищать. Мегуми двенадцать. И он складывает ладони и пальцы в незатейливые фигурки. Из невысокой тени подростка вырастали хрупкие и дрожащие шикигами, но они не могли победить даже самые слабые проклятия, призванные отцом. Тот тяжело вздыхал и в десятый раз повторял, куда необходимо направить энергию. Он вяло потирал переносицу. Мегуми расстроенно и стыдливо прятал свой взор. – Всё ведь в порядке? – мальчик поднимали глаза, которые совсем не принадлежали Сугуру. Они выцвели, стали напоминать свинцовое небо в морозном декабре. Они совершенно не были похожи на Сатору, кристальные и лазуритовые, но так напоминали Гето. Он думал, что от сына будет веять лёгкостью зефира, луговыми травами или песчаными косами. Но от Мегуми несло пеплом. Как так выходило, альфа не понимал, списывал всё на возраст и надеялся, что к юношеству вся гарь пропадёт. – Да-да, – рассеянно повторял отец. Осенний ветер трепал его вороньи пряди, которые он больше не собирал в пучки. Сугуру смотрел на свою маленькую копию, но не видел в ней себя. – Отец, – подросток прижался своей детской щекой к белёсому тонкому свитеру мужчины. Стало мокро где-то пониже груди. Сугуру с нежностью и трепетом зарывался в пушистую макушку маленького альфы. И гладил, гладил, целуя влажную щёку и прижимая к себе. Он мазнул по чужому носу подушечкой большого пальца, как делал это в детстве, успокаивая. О, ками, как же мальчик это любил. Как же он нуждался и ценил всю эту ласку Сугуру. Мегуми четырнадцать. Острые узкие брови его часто сведены к переносице. Хмурый и сосредоточенный взгляд направлен вперёд. Пальцы ловко складывались в фигуру гончей, и послушный шикигами в виде белоснежного пса вцеплялся в глотку проклятия, призванного Сугуру. Дух растаял. Гето улыбнулся. Как-то ломано и криво. Он устал. И всё-так же не видел в подростке себя. Чем старше становился Мегуми, тем сильнее выцветали его глаза. Где та глубокая чернеющая пропасть в зрачках Сугуру? У мальчишки там – лишь пасмурное зимнее небо. Мегуми пятнадцать. Время стремглав проносилось мимо, оставляя позади прожитые в радости и печали дни.. Он и папа отправились за покупками в центр. Они шатались по магазинами, покупая моти и ненужные безделушки. Юноша теперь жил отдельно в том же общежитии и надо было чем-то обставить комнату. Нет, он по-прежнему любил родителей, просто... просто не хотел слышать вечерние короткие перепалки своих отцов. Сугуру спал теперь в гостиной. Либо вообще не спал, ночи на пролёт просиживая над программами занятий для новых учеников столичного магического колледжа. Его скулы исхудали, щёки опали, веки болели от напряжения. Альфа был часто раздражённым и вялым, отчего Мегуми реже заходил к отцам. Однако сейчас хотя бы Сатору был рядом. – Ваши моти, – протянула продавщица за кассой бумажный пакет. – Спасибо, – Годжо расплылся в самой широкой улыбке. – Мегуми, пойдём-ка. Домой пора. Уже на выходе из торгового центра, в кармане брюк юноши затрезвонил телефон. На дисплее экрана высветилось: "Отец". – Передай трубку папе, – вместо приветствения попросил Сугуру. Мегуми, не понимая, отдал мобильный Годжо. Ведь Гето мог бы напрямую позвонить Сатору. В чём проблема? – Слушаю, – скривился омега, чуть отойдя от сына, так, чтобы он не слышал приглушённой речи отца. – Не ори, – спокойно произнёс Сатору, выслушав альфу, и недовольно цыкнул: – Всё. Дома поговорим. Мегуми так ничего и не понял. Ему шестнадцать. И Годжо всем сердцем надеялся, что на нём самом прервутся линии проклятых кланов. Однако они продолжились в Мегуми. Юноша раз за разом складывал фигуры, уверенно призывая шикигами, правильно концентрируя проклятую энергию. Сатору наблюдал. Под тёмной повязкой он видел всё: и как его сын повзрослел, и как возмужал, и как давно уже вырос из пелёнок и глупых поцелуев на ночь. Однако, когда у Годжо находилось свободное время, маги прогуливались в парке, разговаривали обо всём подряд. Рядом с омегой было хорошо, как в детстве, и безопасно. Рядом с великим Годжо Сатору, о чьём возвращении в мир шаманов после разгрома Сибуи прознали все, было нечего бояться. Ведь он был его папой. Папа был весёлым и улыбчивым. Папа был сильным и понимающим. Папа был лучшим и другого такого Мегуми бы вряд ли смог найти. Он уже был юношей, но как и раньше не выворачивался из крепких объятий Сатору. Тем более, что от Сугуру их становилось с годами намного меньше. Юноше стукнуло шестнадцать оборотов вокруг солнечной пышущей жаром космической оси. Ему шестнадцать, но он всё также где-то наивен и глуп. Пускай того нельзя было понять за нахмуренным и серьёзным выражением его лица. Мегуми было шестнадцать, но он никогда не замечал, как Сатору тихо сидел неподалёку от площадки, где отец и сын призывали шикигами. Сколько тогда было мальчишке? Семь? Девять? Тринадцать? Пятнадцать? Всё сразу. Мальчик не видел, как из тени парковых кустов появлялась фигура. Она внимательно изучала юного альфу. – Это мой сын? Сатору молчал. Он наблюдал, как радостный Мегуми кружился вокруг Сугуру. Гето мягко провожал его взглядом и тоже улыбнулся. Одним краешком губ. Могло показать, что со временем улыбка истончилась, поблекла. Словно всё самое лучшее, что у него было, он уже когда-то отдал своей маленькой семье. – Это мой сын, – не вопрос, а утверждение. – Почему ты мне не сказал? – Ошибаешься, – медленно проговорил Годжо. – Это мой сын. – Хэй, не будь такой занудой, – коротко хохотнул Тоджи и потянул к омеге руку, чтобы разворошить волосы мага, как делал это раньше. Но не вышло. Годжо увернулся. Сам. Не используя бесконечность. Мозолистые ладони Фушигуро, к которым он когда-то льнул, словно брошенный щенок, теперь внушали одну горечь. Только память не давала забыть о гиблой привязанности к альфе. От прошлого осталась одна тоска. Сколько ещё Фушигуро приходил туда и видел Мегуми, последний не знал. При взгляде на мальчика, выросшего в прекрасного юношу, внутри что-то свербело. Тоджи не мог сказать, что он любил этого ребёнка, но частичка ласки к нему скребла в самом сердце также, как и к Сатору. Но это была лишь крупица в море горячего пороха, пролитой крови, жестокости и стали, познавшей смерть.