Немного о влюбленных комендантах

      — Дор Роберто, — Хуан смотрел сосредоточенно, даже строго. Что-то с Рокэ? Эпине оторвался от бумаг, в которых тонул уже третью неделю без продыху, и моргнул. Кэналлиец перестал двоиться и наконец-то приобрел четкие контуры. Надо бы побольше спать, но времени на это у него нет. Желания, собственно, тоже.       — Слушаю.       Всё-таки Суавес редкостный умница и по пустякам никого не беспокоит. Не пустяками у него является разве что Алва, с которым справиться не сможет и сам Леворукий. Интересно, каким боком тут он, Иноходец?       — Дор Роберто, — повторил слуга и нахмурился ещё больше, глядя прямо в глаза. — Вы поссорились с соберано?       — Нет. — Робер покачал головой и даже не соврал. Ни капли, но кэналлиец то ли не поверил, то ли ещё что.       — Всё время, что вы в Олларии, дор Роберто, вы избегаете встречи с соберано, особенно наедине. — наблюдательный рэй Суавес порционно выдавал подмеченные детали, кажется, ловил малейшие изменения в Робере и делал какие-то выводы. Вот зараза! Кто бы знал, что от идеальных слуг тоже бывают проблемы… а сам-то хорош, даже не подумал, как выглядишь со стороны!       — У коменданта столицы дел не меньше, чем у регента Талига.       Эпине покосился на горы бумаг, погребающих под собой внушительный стол — главный атрибут всех кабинетов замка. Даже дубовое чудовище не устояло под натиском бюрократии, что уж говорить про Иноходца. Сгребающего на себя всё, что можно и нельзя сгрести, лишь бы регент мог отдохнуть от Излома и его сюрпризов. Съездил бы Первый Маршал на родину, отдохнул месяц-другой, а к его возвращению Робер бы со спокойной совестью и сам бы проехался в родные края. Читай, сбежал.       Уже дважды умница Хуан, кажется, понял невысказанный намек и пошел другим путем.       — Соберано беспокоится о вас и приглашает к себе выпить и…       — Мне некогда.       — …отчёты по торговым договорам он ждёт сегодня. — будто не замечая собеседника закончил слуга и, Робер был готов поклясться, едва не ухмыльнулся. — Встреча с послами закончится не раньше девяти, поэтому он надеется, что вы составите ему компанию в особняке.       Ловушка захлопнулась. Последние слова можно было перевести с языка Ворона как «попробуешь сбежать — поймаю тебя в замке, с кем бы ты ни был. Сам будешь объяснять придворным, что они увидят». В том, что кто-то что-то увидит было так же понятно, как и то, что Рокэ это что-то вытворит. Не только и не столько отдавая дань своей репутации непредсказуемого собеседника, но и выказывая… обиду.       Если бы даже год назад кто-то сказал герцогу Эпине, что Первый маршал Талига умеет обижаться, как малое дитя, он бы покрутил пальцем у виска и посоветовал обратиться несчастному к духовнику. Но Изломное сумасшествие открывает глаза на многое, даже если ты убеждаешь себя в обратном и лично выстраиваешь перед своим взором красивую сказку. После Багерлее и особенно некой дыры, о которой Валме до сих пор отказывался говорить даже под страхом появления пуза, Иноходец все чаще и чаще видел в Рокэ Алве не столько маршала, сколько человека. Нет, обычным его назвать язык бы не повернулся, да и чувства свои тот скрывал умело, что тут скажешь. То ли общие видения объединили в них что-то, то ли Рокэ ощущал себя в его компании безопасно, но набор эмоций, которые соберано Кэналлоа демонстрировал при Робере, периодически пополнялся. В то, что он стал просто лучше понимать людей, комендант Олларии не верил ни на суан.       Как и в то, что Ворону нужны его отчёты.       Хуан явился проводить его лично, что лишь подтверждало смутные подозрения о том, что бумаги лишь обманный маневр. Очень хотелось потянуть время, уронив стопку очень важных документов или вылив на срочные приказы баночку чернил, но трусить и дальше смысла не имелось. Пришлось взять себя в руки.       — Я, конечно, не могу вам давать советы, дор Роберто, — уже у самого особняка вздохнул кэналлиец. — но прошу вас подумать, что именно стоит сказать соберано. Он очень огорчен.       Уже сидя в кресле в гостиной Рокэ, Робер ощущал, как чья-то ледяная рука сжимает его внутренности и безжалостно трясет, и совет домоправителя его ни капли не успокоил. Ложь Ворон чует как Леворукий, к тому же расстраивать его недоверием было не только опрометчиво (обиделся ещё больше), но и просто больно. Что герцог Эпине бессовестно влюблен до беспамятства в эти шалые синие глаза и понятия не имеет, что с этим делать, проблема только самого герцога Эпине. То, что после всех роберовских деяний Алва не только его простил, но предложил свою дружбу и помощь, и так походило на сон.       Рокэ умудрился войти в его жизнь и мысли и по-хозяйски там устроиться с бутылкой кэналлийского, гитарой и Хуаном в придачу. Не то чтобы Эпине был против. Делить с этим невозможным человеком трудности и битвы, веселые пьянки и философские разговоры оказалось лучшим, что Иноходец мог себе представить в этой жизни после череды потерь. Да, Рокэ резок на язык, почти груб, но честен и верен своему слову, а с близкими честен и верен вдвойне.       Робер не взялся бы сказать, что именно заставляло Ворона раз за разом спасать этот город, эту страну, в конце концов этот мир. Долг? Проклятие? Совесть? Он в жизни бы себе не признался, что ставил на последнее.       Оставив на время позади дворцовые интриги, Алва терял свой напускной лоск. И как же ему шла эта расслабленная, усталая от честного боя улыбка! Этот довольный взгляд, с которым он смотрел на скачущего на козле Марселя. Этот гордый прищур, когда смущённый Герард отпрашивался на вечер в город. Эта расслабленная поза в кресле, когда они сидели с Савиньяками в Рафиано.       Когда по пути в Олларию они мылись в реке, Робер понял, что дальше врать себе смысла не имеет. Он встречал много по-разному красивых мужчин, порой в тех суровых армейских условиях, когда женщин не видишь неделями. Ни разу у него не возникало желания повалить товарища на траву, прижимаясь к чужому возбуждению, коснуться руками всего, до чего эти самые руки дотянутся… Алва, как обычно, сделал с ним невозможное, хотя и сам об этом не догадывался.       Дверь не скрипнула, впуская хозяина в гостиную — слуги Алвы знали свое дело. Уставший, но явно довольный своей работой регент с усмешкой опустился в кресло наполняя бокал.       Может, обойдется?       — Наконец-то вы почтили меня своим присутствием, господин комендант Олларии. — Алва сделал пару глотков, посмотрел в своей излюбленной манере сквозь вино на огонь в камине и всем корпусом повернулся к нему. — Что случилось, Ро?       Не обошлось.       — Всё в порядке, — как можно беспечнее пожал плечами Эпине. Может, разговор изначально и был ловушкой, но раньше времени он не сдастся. — Если не считать дел, в которых столица утопает по самую макушку. Может, к зимнему Излому половину и разберём.       — Ро. — голос Рокэ почти холоден, губы сжаты в тонкую линию. Он зол и расстроен до белизны сжавших бокал пальцев. Пронзительный синий взгляд сверлит в Иноходце дыру, размером с Надорское озеро. — Ты избегаешь встреч со мной. Спасибо, хоть раз сам пришел.       Сказать «нет» нельзя. Сказать «да» невозможно. Приходится молчать и проклинать хитрого Суавеса, подстроившего этот душещипательный разговор.       — Что случилось, Эпине? — после брудершафта Ворон нечасто называет его так. Плохой знак. — После Излома вы наконец-то уверовали в то, что я — отродье Леворукого или просто бесчестная сволочь? — ядовитые слова слетают с побледневших губ. Ему больно, и Робер оказывается рядом в доли секунды, сжимая похолодевшие бледные пальцы в своих руках.       — Нет, конечно нет! — Леворукий и все его кошки, ну как так можно! — Я и раньше так не считал, а уж после всего этого кошмара… — он покачал головой.       — Объясни. — тихо и требовательно. Он почти расстроен, и только своими словами Иноходец может удержать его. Нельзя допустить, чтобы Алве было больно из-за него.       Как такое сказать, Робер не знает. Слова, приходящие на ум, пошлые и избитые. Он и так часто говорит глупости.       Кисть Рокэ аристократически бледная и в тяжёлых перстнях выглядит обманчиво хрупкой. Взять ее обеими руками, погладить большими пальцами, поднести к губам, коснуться и замереть. Надо поднять глаза и посмотреть в синие омуты. Увидеть, как взгляд становится отстранённым или яростным и услышать шипящее «выметайтесь, пока я не вызвал вас на дуэль, герцог». Четыре удара сердца, дольше тянуть нельзя. Рокэ приподнимает брови. Чужая теплая ладонь ложится на щеку Иноходца.       — Ох, Роберто… — собственное имя этим голосом на кэналли вызывает толпу мурашек. Сколько в этом нежности.       Так вот для чего нужны воротники у рубашек — чтобы Первому маршалу Талига было за что притянуть своего нерадивого коменданта. Чтобы губы к губам, глаза в глаза и тихое:       — Mio lindo…       Как они оказываются на шкуре у камина, Робер уже не замечает. Всполохи огня ласкают черные локоны, в которые теперь можно запустить пальцы. Оттянуть назад, любуясь выпирающими ключицами и изгибом шеи. Припасть губами, оставляя наливающиеся краснотой следы, кусать и тут же зализывать боль, извиняясь.       Рокэ, сидящий на его бедрах, будто весь состоит из оголившихся нервов — тянется за каждым прикосновением, вздрагивает, разводит ноги шире и бессовестно трётся, постанывая в поцелуи. Рубашки летят прочь, и собственные загорелые в Агарисе руки ложатся на аристократически бледную талию, оглаживают низ живота и тазовые косточки, поднимаются вверх к темным горошинам сосков, аккуратно сжимают. Руки Рокэ тянутся вниз, ловко расстегивая на Иноходце брюки и сжимая каменную плоть. Теперь уже стонет он сам, не зная, от чего горячее в паху — от умелых рук или от темного синего взгляда. Рокэ развратно облизывается, сползает вниз и устраивается между ног. Минет в исполнении Первого Маршала. Роберу кажется, что он может кончить от одной только этой мысли.       Он возвращает ласку. Опрокидывает любовника на спину, укладывает его ноги себе на плечи. Язык мягко скользит между ягодицами, очерчивает вход. Алва судорожно вздыхает. Язык толкается внутрь, оглаживает стенки, и Рокэ вцепляется в черную шерсть львиной шкуры. Он выгибается, жмурится и постанывает, ничуть не смущаясь.       — Llévame ahora! — просит он, подрагивая от нетерпения. И, сладко выдохнув, добавил уже на Талиг. — К черту растягивание.       Пузырек с морисским маслом находится в кармане регентских штанов, так удачно валяющихся рядом. Робер поднимает брови.       — Если бы ты не явился, я пошел бы ловить тебя прямо в замке. — подтверждает догадки Алва и шире разводит ноги. — И пришлось бы тебе меня брать прям... ох! Рокэ делает пару глубоких вздохов, расслабляясь. Робер двигается медленно, давая привыкнуть к себе, подбирая тот самый угол.       — Una vez más! — вскрикивает Рокэ, выгибаясь навстречу дугой.       И нельзя ему, такому распаленному их близостью, отказать. Размашистые движения и нескрываемые, полные наслаждения стоны. И глаза темные, как ночь, пьянее, чем после крови.       — Роберто!       Иноходец падает рядом, тяжело дыша, утыкаясь носом в темный висок. Алва закидывает ногу на его бедро и, щурясь, как сытый кот, устраивается на чужом плече.       Утро они всё-таки встречают в спальне. Рокэ лениво перебирает его волосы, мурчит на кэналли. Идиллия перед очередной неравной битвой с бумагами. Робер удивлённо косится на аккуратно сложенную стопку белья в кресле и колет, который — он точно помнил — лежал в комнатах дворца.       — Хуан отлично знает свое дело. — Алва довольно потягивается вставая. Солнце очерчивает сильные мышцы и оставленные Иноходцем метки. — Твои вещи наверняка уже перевезены в одну из гостевых комнат особняка.       Робер смеётся и обещает себе, что обязательно поблагодарит рэя Суавеса.