верните в моду любовь.

красноватые и наполненные с краю солёной водой глаза риндо, отчаянно не желавшего признавать, что это слёзы, мелькают по мимо проезжающим машинам : с одной на другую, словно у него в голове мгновенно открывается детальная карта-схема строения, материала изготовления и даты выпуска. его щёки, ранее, буквально каких-то ничего не значащих в его жизни трёх часов, зацелованные и мгновенно розовеющие от лёгкого смущения, стоило только вспомнить и воспроизвести в голове этот момент, заполняются воздухом изнутри, снаружи покрываются холодными каплями целый вечер моросящего дождя. он выдыхает. погода в столице не выходит из границ антициклона около недели : то ли пару их штук быстро сменяют друг друга, то ли, действительно, токио находится в одном, что в голове хайтани было более похоже на правду и прямо ассоциировалось с этапом в его жизни — мокрая, холодная, утомительно изнуряющая черная, словно самая темная ночь в глуши, полоса. он вроде влюбился.. сам не понимает, что происходит внутри него : запутанный комок серых ниток, из которых было связано миллион вещей и столько же развязанных в тот же миг — до такой степени использованных и потрёпанных. каких-то жалких, ничего не значащих три часа, риндо сидит на исшарканном бордюре с потресканной, столетней, уже вовсе и не белой краской, « ломает » пальцы, слушая успокаивающий хруст костей в области костяшек, где на коже давно уже есть ссадины от ключей, которыми он их и сдирал, собственно. потёртые от неправильного хранения линзы очков риндо с такими же потёртыми душками принимают на себя удары капель вечернего, тоскующего дождя, не позволяя им попасть в глаза парня, а они все же попадают, на пару секунд приводя хайтани в чувства, в реальный мир, где нет времени на сожаления и есть время на действия. — надо идти, — его лицо, наконец, опускается в чуть теплые ладони, умываясь, смахивая, в целом, и солёную, и естественную - природную - жидкость с него и вновь потирая глаза да так, что глаза в глазных яблоках неприятным звуком скрежутся. — ебливая ты дрянь, мисс микаса внутри хайтани не было места не то, чтобы для любви, а даже мельчайшим пародийным отголоскам привязанности, понимания и симпатии как к другим, так и к себе, мерзкому, бездушному себе. он медленно поднимается, опираясь ладонью правой руки на асфальтированное покрытие, острые выпуклости которого больно впечатываются в кожу парня. пустой, но больше уставший взгляд, хранящий тринадцать тысяч недомолвок, из которых две, точно, прямолинейно связаны с микасой, неосознанно падает на неприметный отель, служащий постоянным местом их встреч. воспоминания режут голову, внутренности, возводя хуёвое состояние риндо в геометрическую степень и превращая его в мегахуёвое: « мне не холодно только с тобой.. » — нежный голос микасы, обрёкший качество нежности в восприятии риндо только сейчас, звучит так отчётливо, что словно она произнесла это ему в потресканные, не терпящие холод и морозы губы своими, пылающими вечным огнем и примыкающими к его, согревая, только что, а не три с половиной часа назад в девятнадцатом номере на втором этаже. хайтани закрывает глаза, сжимая ладони в кулак на долю секунды, следом пальцами цепляясь за пачку сигарет, с которых, поддавшись соблазну, содрал бумажное покрытие на краях, чтобы не мозолила глаза ужасная картинка о вреде никотина. его мысли то и дело возвращаются к обнажённому образу подруги, никогда не навязывающей свои интересы, свою жизнь, свою работу, просто существующей для него лишь тогда, когда нужно было: собачонка. — ах, мразь, — от безысходности злостно цедит, понимая, что внутри столько всего собралось за один день, который даже и не предвещал быть таким нагруженным. все сейчас мысли, собиравшиеся вокруг слов микасы, всплывающих одним за другим, приводили к одному умозаключению, с которым смириться риндо не столько тяжело, сколько непонятно, что с ним делать потом: он тут ебливая дрянь. — наберу, — дым покидает мокрые от дождя губы, зубы держат сигарету, готовую потухнуть в любой момент от сырой погоды, а пальцы грубо постукивают по экрану мобильного, пока из него не раздаются гудки. риндо вновь затягивается, пропуская дым до самых лёгких, лишь бы только заглушить эту несвойственную ему совесть и лишь бы только дождаться голоса по ту сторону трубки. « алло » — ты дрянь, — его осипший голос бегает из одной тональности в другую. не имеющий ни хорошего плана, как вести диалог, ни благосклонного настроения, хайтани сделает, как сам считает, ещё хуже, опустошив всё своё нутро, не спрашивая микасу ни о чем, так же, как он изливался в неё, беспомощно принимающую всю нескончаемую плесень души риндо, все его семя в себя, пока она цеплялась пальцами в его плечи, искренне надеясь, что есть предел, и покорно, принимая это отношение как к дворовой суке. « что.. » — мне хуёво из-за тебя, слышишь? хуёво! — кажется, весь район, находящийся вдали от центра, слышит его безумные крики. хайтани только сейчас порадовался нескончаемому дождю, капли которого смешивались на юношеском чистом, красном от холода лице со слезами, вновь сочащимися из глаз по той причине, что он ебливая дрянь и хамло: человек, делающей больно той, кто его принимала всем сердцем. иначе он и не умеет. — почему, объясни мне? я делаю тебе больно, микаса, я пользуюсь тобой, мне плевать на тебя было! почему ты всё ещё отвечаешь мне на звонки? слышишь? — измученный риндо, мучащий своей истерикой микасу, согнувшись, мучительно выкрикивает в свою руку, приглушая звук. как же ему противно от себя, вечно сжимающего девичьи ягодицы в своих ладонях, но ничего не знающего о её жизни. хайтани слушает тишину две минуты и тридцать три секунды, швыряя на асфальт со всей силы пачку сигарет, из которой выскальзывают последние три штуки и самокрутка брата, быстро намокающие в небольшой луже. « потому что люблю.. и ты тоже любишь »