Call of white

Мороз бил по лицу, но на душе было тепло. Так тепло, словно в тот момент они находились в маленькой охотничьей хижине у камина. Как в тот вечер. Никто не ожидал, что Хорст может выкинуть такое, но он взял и сжёг книгу — главный двигатель пропаганды. Его мнение изменилось задолго до этого. Примерно на второй день нахождения в белом плену. Тогда он понял, что англичане от них ничем не отличаются. Какая разница, какая граница окружает людей, какой язык они используют, если они остаются собой? Он долго шёл к принятию этого факта. Осознал только под конец, когда его везли на казнь. Позже выяснилось, что это не повешенье, а лагерь, который ему даже удалось пережить. Но не смириться с потерей, нет. Шопис ещё долго корил себя за это. За бездействие, за недоверие и, отчасти, за то, что позволил это сделать. Морозным утром, где-то на высоте тысячи метров над уровнем моря, он смотрел вдаль и пытался понять что же заставило его заговорить. — Здесь красиво. — Точно, — ответ был односложным, монотонным, скупым. — Можно было бы остаться здесь пока не закончится война. — Может, тебе стоит остаться. Но ты будешь скучать по дому, — Чарльз не понимал к чему этот разговор. Они еле пережили несколько дней, находясь здесь, сожгли полдома в поиске дров. Слишком сложно добывать пищу, не с кем поговорить. — Жена ушла от меня. Неделю назад, — последовала небольшая пауза. Шопис понял, что сказал лишнего. Он ведь никогда никому не рассказывал о своей личной жизни. Да и в целом о себе. Но этот англичанин, враг для него и его страны, выуживал слова и они плелись как-то сами собой. Хорст мысленно оправдывал себя тем, что они больше не увидятся и эти слова ни для кого не представляют ценности. Но часть сознания хотела покаяться, услышать слова прощения. И он продолжил говорить. — Она ушла... к моему лучшему другу, — сочувствие тут же прожгло Дэвенпорта насквозь, от ног, скрытых теплыми кожаными сопагами, до модельно подстриженной мокушки мягких каштановые волос. — Мне жаль, — он понимал, что в разговоре с Шописом жалость можно проявлять в последнюю очередь, но больше не нашелся что ответить. — Я хотел произвести на нее впечатление... — а дальше Чарльз просто не слышал слов врага? Друга? Были ли они теперь товарищами? Или кем-то ближе? Или дальше?.. Границы человеческих отношений стерлись за всей абсурдностью ситуации. Ещё в тот момент, когда они решили действовать сообща, забыв про вражду народов. А, может, и раньше. Кто знает, кто знает... Он посмотрел в сторону немца и заметил пристальный взгляд того, направленный куда-то в пропасть, в пучину снега и отчаяния. — Она вернется, — хотелось поддержать. — Они уехали из Германии, — было сказано отрешенно. — Так ты серьезно о том, чтобы остаться? — Чарльз не понимал Шописа. Остаться здесь в одиночестве, не имея возможности поговорить или, хотя бы, помолчать вместе с кем-то. Но, следуя за тонкой нитью мысли Хорста, можно было догадаться об одной фразе: «Так я никому не наврежу». Моментально вспомнился разговор под крышей хижины, когда Дэвенпорт снова облажался, решив, что хлипкий домик продержится без опоры. Пришлось работать вместе, поддерживая балку под крышей, пока не придет помощь в виде сослуживцев. Тогда его безумно интересовал вопрос, которым ранее задавался младший немец — Йозеф, кажется. Не важно как его зовут, в запоминании смысла нет. Он спросил: «Почему же мы не повернули, когда поступил приказ?» Тогда Хорст пропустил вопрос мимо ушей. Но как только он вылетел из уст англичанина, Шопис притих. Несколько секунд он стоял, задумавшись, из-за чего ослабил хватку и на плечи Дэвенпорта перешла большая тяжесть. Сознание вновь протрезвело и он переспросил. Тогда немец нехотя протянул что-то вроде "отцепись", но настойчивости Чарльза позавидуют многие. Теперь Хорст вынужден был признаться чего так боится. Что вводит стойкого хладнокровного командира в ступор и почему он не переносит ситуаций, когда не может держать всего под своим контролем. Слова «давай останемся здесь вместе» крутились на языке, но так и не были произнесены вслух. Что же это? Почему меня так тянет к врагу? Почему он не оправдал рассказов командования? Почему оказался таким душевным в веселой компании с выпивкой в руке? Таким одиноким и крохотным в этом огромном мире? Один на один с жизнью ему было очень тяжело. Этот темперамент подошел бы какому-нибудь шеф-повару в элитном немецком ресторане. Тогда Хорсту удалось бы и семью сохранить, и не терять близких на войне, просто не идти сюда. Но равносильно этой мысли рядом крутилась другая. "Если бы не та ошибка, мы бы не встретились". Теперь, пережив эти несколько дней в одном доме со своими врагами, у которых тоже бывают проблемы, у которых все точно так же, но по другую сторону баррикад, не хотелось этого забывать. И все труднее было определиться с дальнейшими действиями. Что будет, когда мы выйдем к своим? Если они нам и поверят, точно не дадут сидеть без дела. Страшнее всего было бы снова встретить Хорста в небе. Ведь там, на этом пустом поле боя, где не за что спрятаться, некуда убежать и нечем укрыться, придется сражаться. Либо ты, либо тебя. И от осознания этого становилось еще больнее. А маленькая хрупкая фигурка Шописа все стояла на горном хребте и глядела вдаль. Он смотрелся настолько странно посреди белизны Норвежского мира, будто его просто вырезали из старой газетенки и приклеили на холст Ивана Шульце. Вдруг тишину нарушил этот хрипловатый, пытающийся казаться уверенным, голос: — Можно подложить сюда пару лыж, — он надеялся избежать мутящих мысли разговоров, но было уже поздно. Сам же начал, так отдувайся. Дэвенпорт хотел было что-то сказать, как услышал шорох снега. Он вовремя заметил, что Хорст оступился и выработанная реакция помогла поймать его. Немец был явно напряжен. Его сердце отстукивало какой-то марш. Не успел он испугаться встречи с твёрдой промерзжей землей, как его подхватили сильные руки. Как он мог ошибиться? Споткнуться о каменную глыбу и упасть в такие мягкие и теплые руки? Но еще хуже стало, когда он посмотрел в эти глубокие зеленые глаза. Они отразили все вмиг нахлынувшие чувства. И волнение, и злосчастное сочувствие, пробившееся сквозь напускную серьезность. Тело Хорста просто отказалось ему подчиняться. А Чарльз замер, не желая отпускать столь желанного человека. Он немного наклонил голову, не теряя зрительного контакта. — Прости, — без лишних слов. Без лишних привираний. Он сказал это и коснулся губ немца своими. Тот ожидал любого действия, кроме этого. Он не мог и представить, что все обернется таким образом. Воздух в легких выбило моментально и ему пришлось немного отодвинуться, но руки Дэвенпорта со спины никуда не делись. Мыслей уже не было. Ни болезненных воспоминаний о жизни, ни планов на будущее. Просто никаких. Хорст уткнулся носом в плечо англичанина и зажмурил глаза. Как это вообще могло произойти? И почему так тепло на душе? Почему любимая жена, уехавшая с лучшим другом, перестала вдруг быть такой любимой? Весь мир сосредоточился на темно-зеленых, хвойных глазах человека, обнимающего его не где-нибудь, не когда-нибудь, а прямо здесь и сейчас. Мороз все так же шёл по коже, но оба о нем позабыли. Шопис оторвал нос от чужой рубашки цвета хаки, ставшей родной. Он снова приблизил свое лицо к лицу англичанина. Чарльз увидел в карих глазах просьбу. Он не уверен, никогда не умел читать по глазам. Но он снова сделал это. Снова поцеловал. Так нежно, так бережно, горячо до мурашек, ярко до искр в глазах. Они забыли абсолютно обо всем. Где находятся, чем занимались до этого, что собирались делать после. Когда сил уже не осталось, оба плюхнулись в снег. Дэвенпорт усмехнулся про себя, не желая рушить столь хрупкую атмосферу понимания. Он так и не расцепил рук, держа их на талии Хорста. Они продолжали некоторое время лежать на земле. Смотреть в затянутое тяжёлыми облаками небо, пытаясь разглядеть горизонт средь белизны вокруг. Но бесконечно оставаться в таком положении невозможно. Хорст первым опомнился, попытался подняться на отказывающиеся держать его ноги. Тепло чужого тела мгновенно сдул пронизывающий до костей ветер. Чарльз поднялся следом. — И что же теперь? — Теперь придется доделать носилки, — ответил немец, мысленно коря себя за попытки скрыть чувства, — и разойтись... — Но так не хочется, - произнес Дэвенпорт с надеждой. — Но так не хочется. — тихо протянул Хорст. Скорее, не отвечая, а для себя, надеясь отпечатать этот момент навсегда в памяти. — И все-таки, сюда можно добавить пару лыж. Что думаешь? Чарльз не ответил, а просто подошел и помог подвязать отошедшую доску. Вскоре из хижины вышел Йозеф и, осмотревшись, прохромал к ним. Как только сани были закончены, Дэвенпорт уже хотел встать и похвалить их работу, но внезапно откуда-то сзади послышался голос: — Не с места! Руки вверх! Оружие на землю! Сзади из-за холма показались дула винтовок, а затем и их владельцы. Это был норвежский патруль. Никто и не подумал, что военная база находится так близко. И что их могли найти и арестовать в любой момент. Англичанин попытался убедить военных в том, что опасности нет, что он офицер союзнических войск. А внимание Шописа было целиком и полностью сосредоточенно на носилках, покрытых белой тканью. Его ноги подогнулись. Он медленно, уже и не думая о нацеленном в голову десятке дул, двинулся с места. Проваливаясь в снег, подошел и наклонился над лицом бывшего сослуживца. Руки потянулись к телу того, но спасти Штранка было уже невозможно. Ладонь автоматически сжала мундир человека, которому он больше не понадобится. Короткий крик отчаяния, казавшийся бесконечным, наверняка было слышно на вражеской военной базе. У Дэвенпорта сжалось сердце. Он понимал, что сдвинуться нельзя, иначе так же получит пулю, но стоять на месте было невыносимо. Хорста грубо подняли за локоть и оттащили от тела. Смит пообещал найти семью погибшего. После обыска в хижине их повели вниз. Для немецкого лейтенанта спуск и допрос прошли как в тумане. Когда он очнулся от мыслей и подумал, что не стоило рассказывать все как на духу, было довольно поздно. А вдруг с британцами что-то случится из-за его показаний? Их могут посадить. Или еще хуже, война ведь идет... Но о таком лучше не думать. Когда их вывели на улицу, Хорст подумывал еще немного обнаглеть и попросить у норвежцев сигарет, хуже для него участи все равно не будет. Но вдруг вспомнил про зажигалку. Конечно. Вот что еще осталось. Бытовая вещица, которая будет хранить память и каждый раз добавлять на сердце новые трещины. Нет, он этого не выдержит. Один из солдат сжалился и согласился ее передать, конечно же, предварительно проверив, нет ли ничего внутри. Зажигалка была обычной, работала на бензине. Когда Шописа допустили к англичанам, в кабинете воцарилось молчание. На него устремилось две пары глаз, но вот Чарльз не поднимал взгляда, смотря в одну точку, как и до этого. Немец медленно вошел и остановился, щелкнув каблуками по уставу, хотя здесь это было ни к чему. Помедлив, он произнес цель своего визита и поставил предмет на стол. Именно в то место, с которого не сводил взгляда капитан Дэвенпорт. — Откуда у вас эта зажигалка? — Я отобрал ее, — четкий ответ Шописа. Он смотрел на Чарльза с сожалением, но во взгляде присутствовала и надежда. — Это все, лейтенант? — Да. — снова щелчок каблуков и военные увели его. Только в тот момент Дэвенпорт, не поднимая головы, посмотрел на место, где секунду назад стоял один человек. Человек, навсегда изменивший его мнение о войне и людях по другую сторону. Глаза Чарльза были взволнованными и озадаченными, но стоило обвинениям донестись до его слуха, он вмиг преобразился. Теперь на чистокровном английском лице вспыхнула гримаса гнева. Было сказано много мерзких слов во время допроса, но это уже слишком. Обвинения во всех возможных военных преступлениях. Но уверенность во лжи? Да где свидетели? Где чертовы свидетели?! Их нет! Не мог больше Дэвенпорт держать лицо перед этим эгоистичным ленивым ублюдком, который после всех его терпеливых распинаний отказался верить во все это. Да, ситуация спорная и такого еще никогда не было. Но как он смел? Как он смел обвинять нас в обычных человеческих отношениях?! Нас, таких же людей, как он сам. Ну и что, что какие-то дядьки в дорогих мундирах сказали нам быть врагами? Так не должно быть! Война вынудила миллионы людей ненавидеть друг друга, мы ведь просто не поддались этому! Да, вначале все так и было, но мы пытались жить вместе и нам это удалось! Не просто выживать, а жить вместе! Он резко, отрывисто выражаясь, поставил на место всю норвежскую разведывательную службу. Его лицо покраснело, а глаза горели мощнейшим лесным пожаром. Вернув самообладание, он коротко произнес: «Что-нибудь еще?» Вопросов не осталось. Когда лодка с немецкими военнопленными отчалила, Шопис смотрел на поселение и думал. Думал долго, не замечая гребцов и волнующегося Йозефа рядом. Как их могли найти? Надо было быть осторожнее. Он обязан был следить за их безопасностью. Чтобы ничего не произошло. Чтобы не произошло такого, как сейчас. Именно как сейчас. Он бегал глазами по волнам, многолетним горным соснам, в последний раз взглянул на военный городок, где их допрашивали и замер. На него смотрели точно такие же потерянные глаза. Дэвенпорт стоял на берегу и наблюдал за отплывающей лодкой. Он медленно прошел к ограждению, не теряя зрительного контакта. Хотелось крикнуть что-нибудь вдогонку, а еще лучше — прыгнуть и поплыть, попытаться остановить лодку или отправиться вместе с ними. Но, опять же, нельзя. И он стоял. Стоял и смотрел, погружаясь в глаза напротив и надеясь в них утонуть. А лодка плыла все дальше. Со спины кто-то окликнул, похоже, это был тот мужчина, что допрашивал их со Смитом. Чарльз старался не терять любимых глаз, но с каждой секундой эта возможность ускользала. Ему пришлось отвести взгляд, обернуться и уйти. Но каждое мгновение он тратил на то, чтобы запомнить эти глаза. Карие выцветшие глаза, которые не так давно он видел сияющими от счастья. Глаза, принадлежащие, безусловно, ставшему ему важнейшим в этой жизни, человеку — Хорсту Шопису, немецкому лейтенанту лютваффе, который мог быть совсем другим человеком, если бы не обстоятельства. Оба понимали, что встреча в будущем почти невозможна, но оба остались верны своей надежде. И надежда оправдалась. Телефонный звонок, полученный Хорстом спустя тридцать лет, казался шуткой, розыгрышем. Но это правда был Дэвенпорт. Старый враг, друг, любовник, если можно использовать это смелое слово, пригласил Хорста в Лондон. Там они и встретились. В мирное время, в домашней обстановке и... не как едва знакомые. Как самые близкие друг другу люди.